26. Явище католицького ренесансу в французькій модерністській літературі.

Творчество Бернаноса близко к так называемому католическому ренессансу в литературе конца ХІХ — начала ХХ века. Собственно, его принято называть писателем-христианином, писателем-католиком. Французский исследователь произведений Бернаноса Л.Эстанг писал: «Его религиозное неистовство было характерно для всего его поколения. Это неистовство было в большей степени конформистским, нежели вы себе представляете, и совсем непохожим на писательское. (...) Он был революционером только внутри католической традиции, за которую держался всеми силами своей души». В предисловии к украинскому изданию также говорится о том, что в нем горит огонь пророка, сжигающий его. Его произведения порождены собственным опытом. Каждым романом он «был беременен» и рожал его в муках, что было определенного рода писательским катарсисом. Поэтому каждое произведение Бернаноса — нечто похожее на проповедь, ведь «призвание писателя часто оказывается обратной стороной призвания религиозного». (Естественно, популяризация произведений «такого» автора в советские времена была недопустима.)Жанр традиционного романа как «проповеди» был избран весьма удачно. С точки зрения ХІХ века. Как писал Герберт Уэллс (1866—1946) в статье «Современный роман»: «...ранее вы точно знали, что хорошо, а что плохо. Священник вас в этом напутствовал, а от романа требовалось единственное: чтобы он прямо или опосредованно подтверждал незыблемость этих искренних, хотя и непривлекательных, и не всегда правильных суждений». У реализма было орудие морального влияния — роман, который был «канонизированным» жанром. Собственно, Уэллс был одним из тех, кто предвидел неминуемую гибель традиционного романа, кардинальное изменение сознания человечества и необходимость обновления методов художественного влияния на сознание читателя. Время перехода от реализма к модернизму почти совпало с многочисленными военными волнениями начала ХХ века, с формированием отдельных политических сил, образующих в партии, их противостоянием, с Первой мировой, в значительной степени повлекшей кардинальный излом в мироощущении людей. Хронологический переход — ХІХ—ХХ — удивительным образом сам по себе нес определенную мироизменяющую нагрузку. Ницше провозгласил: «Умерли все боги, остался только человек», — и сам ушел в 1900 году, оставив «сверхлюдей» в их одиссее.

27. Феномен мовчання як рушійна сила стилю Камю. Мовчання у героїв Камю розмикає історію, невимовлену, неописану в творі, навіть альтернативну їй, та пояснює асоціативне поле самотності, відторгненості, невключеності, відстороненості, просвітлюючи на плівці тексту емоції суму, страху, байдужості та готовності «дивитися своїй долі прямо в очі», знанню того, що все має свій кінець, який покладе край стражданням і абсурду людського існування. Ключовим жестом апології мовчання у «Сторонньому» стає сцена вбивства араба: «…раптом пролунав сухий і оглушливий звук пострілу. Відразу зруйнувалася рівновага дня, надзвичайна тиша піщаного берега, де тільки що мені було так добре» – це фальстарт до точки екзистенційного прориву. Це тихий хриплий крик із самої моторошного закутка душі, це бунт проти світобудови, це вибір її деструкції. І цей вибір зроблений за все людство: «Але декретувати право на вбивство – значить оголошувати мобілізацію і війну всіх Єдиних. Вбивство, таким чином, збігається зі свого роду колективним самогубством». Це спосіб Мерсо боротися з абсурдом. Він стає самогубцем у метафізичному значенні (адже вбиваючи араба, отримує смертну кару), але робить це не прямо своїми руками, а за посередництвом суспільства, від приналежності до якого хоче втекти, тим самим поглиблюючи абсурд, який, як він знає, завершиться разом з його смертю: «Крім людського розуму немає абсурду. Отже, зі смертю зникає і абсурд, як і все інше».