Притча о трёх ситах

… Один человек пришел к своему Наставнику и спросил:

- Знаешь ли ты, что сказал сегодня о тебе твой друг?

- Подожди, - остановил его Учитель, - просей сначала все, что ты собираешься сказать через три сита.

- Три сита?

- Прежде, чем что-нибудь говорить, нужно трижды просеять это. Во-первых, просеять через сито правды. Ты уверен, что все, что ты хочешь сказать мне, есть правда?

- Да нет, я просто слышал…

- Очень хорошо. Значит, ты не знаешь, правда, это или нет. Тогда просеем это через второе сито – сито доброты. Ты хочешь сказать о моем друге что-то хорошее?

- Нет, напротив…

- Значит, продолжал Учитель, - ты собираешься сказать о нем что-то плохое, но при этом даже не уверен, что это правда. Попробуем третье сито – сито пользы. Так ли уж необходимо услышать мне то, что ты хочешь рассказать?

- Нет, в этом нет никакой необходимости…

- Итак, заключил Наставник, - в том, что ты хочешь сказать мне нет ни правды, ни доброты, ни необходимости.

Зачем тогда говорить это?

Но и в античные времена ораторское искусство не считалось бесспорно порядочным. В «Горгии» Платона риторика ставится на одну ступень с искусством украшения или кулинарией, поскольку и то, и другое ловко используется для лести. Резкое осуждение риторики, особенно позднеантичной, находим у Гигона: «Триумф риторики заключается в том, чтобы плохие дела представить добрыми и явного преступника искусно задрапировать под невинного. Юридические соображения остаются при этом на заднем плане. Все иногда направлено с привлекающей циничностью на психологическое воздействие на слушателя. XIX век пережил шок, когда обнаружил до какой степени прав был Платон, утверждая, что ораторы заботятся не об истине, а главным образом только о воздействии на публику. Это справедливо даже для величайшего из них, например Демосфена, который свободно манипулировал фактами по своему усмотрению. Многие критикуют искусство речи, но они видят только одну его сторону - негативную и потому не правы. Недоверие глубоко укоренилось у Канта: «Речь – коварное искусство, которым люди в важных делах пользуются как стенобитной машиной, умело придвигая к мнению и которое — если подумать о нем спокойно и предметно — должно потерять всю свою важность...»

Еще резче судит Томас Карлейль: «Искусство речи будоражит воображение. Бедняки, слушающие народного витию, думают, что это голос Космоса. Но это всего лишь мундштук Хаоса».( как соотносимо с политическими событиями в наше время) В одном из своих страстных памфлетов Карлейль даже восклицает: Искусство речи «является для нас древнейшей фабрикой зла - так сказать мастерской, где все дьявольские изделия, пребывающие в обращении под солнцем, получают последнюю шлифовку и последнюю полировку». Подобно Карлейлю, проводит сравнение его соотечественник Редьярд Киплинг: «Слова действительно являются сильнейшим из наркотиков, применяемых человечеством». Метафора «Шея» применена Верленом, когда тот в поэтическом ригоризме* требует: «Prends l'elo-quence et tords lui le col» — «Возьми красноречие и сверни ему шею»! Подобные высказывания станут понятны и нам, если рассмотрим в недавнем прошлом, например, фашистский национал-социализм, идеология которого распространялась в народе демагогическим способом, прежде всего Гитлером и Геббельсом. Подкрепляя своеобразным национал-фашистским воодушевлением свою манеру говорить нараспев, Геббельс воздействовал еще более изощренно и рафинированно, чем сам Гитлер. Г. Гейбер, например, выразил это следующим образом: «Геббельс технически наиболее совершенный оратор из употреблявших немецкий язык. Едва ли можно представить... более сильное воздействие. Ему удавалось, например, в кругу друзей убедительно защитить четыре различных мнения об одном и том же деле. При этом он оперировал странной смесью холодного интеллекта, полуправды, фантазии, софистических фальсификаций и эмоциональных обращений. Стиль его речи, при всей резкости и выразительности,был понятен любому. Во время выступления Геббельс постоянно осуществлял холодный контроль и зорко наблюдал за слушателями,

точно выражая их неясные ощущения. Его эффекты и остроты были тщательно спланированы, заранее зафиксированы за письменным столом в ходе работы, напоминающей масштабы генерального штаба». (Так это было, например, с его пресловуто знаменитой речью во Дворце спорта в феврале 1943г.)

Р.З.Апресян, один из исследователей ораторского искусства, подчеркивает тесную связь ораторского искусства с наукой. Он отмечает, что ещё античные философы Платон и Аристотель рассматривали красноречие в системе знаний как способ познания и толкования сложных явлений. Что же позволяет рассматривать ораторское искусство в связи с наукой? Во-первых, ораторское искусство пользуется открытиями и достижениями всех наук и вместе с тем широко пропагандирует и популяризирует их. Во-вторых, многие идеи или гипотезы первоначально излагались в устной форме, в публичных речах, лекциях, научных докладах, сообщениях, беседах. В-третьих, ораторское искусство имеет свой предмет и объект изучения, методы и приёмы.