Как-бы юмористические рассказы

Один день из жизни вице-президента

Утро окрасило нежным румянцем стены раритетного ретротуалета-будки за окном. День начинался как обычно: тихо выбивал чечетку пробегающий по пластику евроотремонтированного стола таракан древневерхненемецкой породы «пруссак рыжий»; собака Малышка породы «злая кавказская овчарка» тихо скулила свои собачьи анекдоты, над которыми сама же и смеялась; а

Павел Петрович, заместитель начальника (или как сейчас говорят, вице-президент) местной мелкоформатной свалки, с помощью воображаемого гидравлического домкрата открывал веки.

Потом вице-президент сделал полубезуспешную попытку выставить оголенные участки кожи ноги из блаженной атмосферы пододеяльного пространства. Он подумал, что внешняя среда достаточно враждебно к нему настроена, и поэтому его нога вынуждено скрылась под термоизолированное укрытие ватинового одеяла.

Павел Петрович (в дальнейшем в целях аббревиации Пэпэ) понял, что опять в его апартаментах проблемы с системой тепловой регуляции. Несмотря на то, что стояло лето, с не меньшей устойчивостью свое стоячее положение в комнате Пэпэ сохраняла собачья холодина. Да и почему собственно собачья, скорее уж с полной уверенностью ее можно было детерминировать, как песцовую… или пингвинью. Включенный на ночь кондиционер зарубежной фирмы «Китайско-чукотская самодельно-нелицензионная, но полная замолозка, однако» превращал к утру воздух, и так напоенный утренней прохладцей, в дыхание центральных просторов Антарктики. Вовремя же выключить кондиционер было некогда, ведь во сне Пэпэ был главой Всемирной Мусорной Корпорации и поэтому был ну о-очень занятым, а поэтому счастливым человеком: он командовал армией смазливых секретарш, которые приносили ему кофе-гляссе и мартини в кубиках (все-таки дело то в высокотехнологическом будущем происходило). На своей же свалке Пэпэ командовал только своим секретером (из черного ДСП)

вместо секретаря. Но зато секретер совершенно спокойно переносил любые унижение со стороны своего непосредственного начальства и не хамил в ответ, лишь покорно смотря раскосыми отколупинками на черной полировке. Этим секретер и заслужил особую любовь со стороны Пэпэ,

и Пэпэ считал его своим лучшим подчиненным…

Давайте же, читатель, скажем еще несколько слов о самом Павле Петровиче. Прежде всего,

несколько подробнее о профессии. Ранее фамилия у Пэпэ была Душикот. Затем он решил ее сменить. Мотивов для этого акта отступничества от имени предков существовало достаточно.

Например, профессиональная деятельность. Быть вице-президентом свалки с фамилией Душикот несколько неприятно: сразу же возникает ассоциация, будто на своем месте работы Пэпэ только тем и занимается, что собственноручно уничтожает бедных бродячих животных, забредших в его

владения в поисках лучшей доли. Перед глазами вставала картина, на которой пузатый и важный Пэпэ, сопровождаемый свитой помощников, внезапно увидев бродячего кота, этого нелегального внутреннего зооиммигранта в давно нестиранной шкуре, бросался за ним со всех ног, рассекая своим танкоподобным корпусом кучи неутилизированных бытовых отходов с запахом сероводорода.. При этом он жадно вытягивал руки, выпучивал глаза и оттопыривал уши, стремясь поймать кота за шею со страстью Отелло …Почему-то такая картина возникала в воображении всех, кто лично познакомившись с Пэпэ, узнавал его фамилию до процедуры ее изменения.

Инициировать начало процедуры изменения фамилии ему удалось, но потом радость от этого сменилась горьким, словно настойка рвотного ореха, разочарованием. Он неспешно подбирал себе нечто изысканное в паспорт. Готовясь стать новым человеком, он ночи напролет перебирал в памяти фамилии знаменитых людей. По небосводу его воображения, словно облака,

скользили Бисмарк и Наполеон Бонапартович, Чайковский и Стравинский, Глинка и Крутой в обнимку с Михаилом Кругом… А может старинную дворянскую фамилию? Репнин скажем… Шереметьев или Домодедов, Борисполев или Жулянов… Наконец, вспомнив о своей жизненной мечте, он подобрал фамилию и себе. Сочную. Звучную. Азоров-Канарский. В память о тех двух архипелагах, где ему так хотелось и не удалось побывать. Он написал этот вариант фамилии в бланк нервным, и потому немного неразборчивым почерком. Да и как не дрожать рукам в такой великий момент, когда человек из какого-то занюханного Душикота превращается в пахнущего достатком (с легким налетом романтической соли) Азорова-Канарского! Паспортистка внимательно посмотрела на него и удивленно спросила тогда: «Вы уверены, что хотите иметь такую фамилию?». «Видно, нескромно немного. Ну да ладно» – подумал Пэпэ и гаркнул: «Да»,

похожее больше на мощный залп крупнокалиберной артиллерийской батареи. «Ну как хотите», –

пробормотала паспортистка и продолжила яростно лупить по клавишам компьютера (по-

видимому, ее компьютерный герой опять попал в неприятный переплет с дваргами, орками и прочими мерзкими гоблиноподобными).

Получив новый паспорт, Пэпэ долго растягивал удовольствие его открывания. Он пришел домой, накупив пива и чипсов, и потом медленно, словно в танцевальном па, приоткрыл первую страничку… «О боги! Какой удар судьбы!!! За какие грехи караешь, Господи!!!» - возопила душа Павла Петровича. На графе фамилия, на графе, за которую он боролся с таким нечеловеческим остервенением, стояло: Боров-Канальский!!! Да, президент Всемирной Мусорной корпорации

(которым Пэпэ себя уже видел совсем в реальности), с фамилией Душикот, - это способно вызвать легкую улыбку… Но тоже должностное лицо с фамилией Боров-Канальский!!! Какой кошмар, да еще если в наличии имеется полное портретное сходство с новоизбранной фамилией (увидев Пэпэ, по другому его назвать было, мягко говоря, затруднительно).

Лежа на кровати, Пэпэ повернул голову и выглянул в окно. Напротив, словно мрачное привидение, стояло здание корпуса института, в котором благополучно протирались штаны его сына, прелестного экземпляра вида Оболтус великовозрастный (самец, 1 штука). Именно в это здание Пэпэ нужно было идти по крайне важному делу: разыскать для своего подсвинка его утраченный студенческий билет. Он вспомнил свою студенческую молодость, когда почти вся стипендия уходила на телеграммы родителям с просьбой выслать деньги. Как ни странно, но Бензопилы в его доме не было, она по видимому пошла с утра распиливать соседей и соседок на мелкие кусочки.

Пэпэ собрался с духом и одеждой, пошел по месту назначения.

Он приближался к корпусу, пустующие пространства которого рассекались солнечными лучами. Ну не то, чтобы рассекались, просто солнечные лучи проникали во все многочисленные щели и трещины в стенах этого сооружения. Сказать, что корпус никто никогда не ремонтировал, нельзя. Как только наступало время зимней сессии (обязательно), бесчисленные бригады сварщиков, слесарей и штукатуров начинали бурную деятельность. Заляпанная известкой табличка «Тихо! Идут экзамены!» трепетала, словно осенний лист на ветру, от дикого визжания дисковых пил-«болгарок», туземно-папуаского напева отбойных молотков и особенно от прочих звуков строительства: забористых, сдобренных махровеньким русским матом, речей прораба, обращенных к подчиненным, которые, с невинными глазами, преисполненными почти собачьей преданности, роняли время от времени на ноги начальству чугунные секции батарей и многокилограммовые стальные трубы.

Но такой шумовой фон, безусловно, доставлял студентам определенное удовольствие: это была очень хорошая возможность сказать профессорам то, что студенты о них думали, и при этом еще и плодотворно надеяться на нормальную оценку. Что-либо услышать было бы возможно, только если бы студенты обладали голосом бригадира, акустические характеристики которого превосходили все аналоги среди двигателей на реактивные истребители. Конечно, иногда студенты пытались отвечать так, чтобы преподаватели их слышали. Но тогда со стороны казалось, что между студентом и экзаменатором происходит пьяная стычка, и степень их назюзюканности приближается к критическим отметкам. Знаете, картина такая, будто сошлись два пьяных медведя-шатуна и устроили конкурс на лучшую песню.

Но теперь, в августе, в корпусе стояла девственная тишина, нарушаемая лишь шорохом опадающей штукатурки и тихим треском лопающихся металлических труб.

Пэпэ с благоговением вошел в эту святыню познания №3. Тишина была лишь на секунду разорвана сухим скрипом наскипидаренной неокрашенной двери с кривыми сторонами, которую он отворил. Потом тишина сомкнулась вновь и восстановила свою целостность, словно студень

заполнив все те пространства, с которых ее вытеснил секундный скрип. Пэпэ слегка успокоился, и

как исследователь-археолог двинулся на поиски утраченных сокровищ в глубь древней архитектурной загадки. Мерность его шагов, в такт которым покачивались уши и кончик носа Пэпэ, действовала в такой мертвенной тишине успокаивающе, словно биение материнского сердца на младенца. Но вдруг… Тишина расступилась от звука, напоминающего тот, что издает крокодил, разжевывающий свежепойманную газель… Что это?! Звук то усиливался,

сопровождаемый лихим сьорбанием и посвистыванием, то затихал, словно опасность обнаружила присутствие Пэпэ и затаилась в засаде, предвкушая процесс проверки новой жертвы на вкус, букет и послевкусие. Визитер, зашедший в пустующий корпус, почувствовал, что сердце его готово выпрыгнуть: мысли о страшном монстре-мутанте, еще неизвестном науке, который обитает в полузатопленном институтском подвале, врывались в мозг, словно британская атакующая пехота в окопы противника. Хотелось вскрикнуть, но холодная рука ужаса наглухо сомкнула губы. Но любопытство человека к кошмарному таково же, как и любопытство к прекрасному, если даже не больше. И именно это любопытство тянуло посмотреть собственным невооруженным глазом на Его Величество Ужас. Пэпэ пошел по направлению к приближающимся звукам, которые раздавались где-то за углом неизвестности. Прислонившись спиной к стене, визитер не мог ни преодолеть своего страха, ни угла. Язык в пересохшем рту стал шершавым, словно наждачная бумага, а рубашка, пропитанная холодным липким потом, окутывала спину, словно руки демона,

выступившие из серой бетонной массы. Дрожащие ноги подогнулись,… и его взгляд преодолел барьер невидимости…

За углом на старом обшарпанном стуле сидела бабушка-вахтерша в толстенных мегадиоптрических очках в роговой оправе. Она медленно, с томным удовольствием поедала зажаренную в духовом шкафу курочку с хрустящей корочкой. Это занятие она прерывала лишь для того, чтобы отхлебнуть из блюдца то ли сметану, то ли очень уж жиденький майонез. На всклокоченного, поседевшего за преведущие минуты до конца, Пэпэ, она не обращала никакого внимания. Визитер прошел к ней, помахал руками перед ее лицом, но эти мероприятия оказались абсолютно неэффективными. Развернувшись к ней спиной, он начал уходить. Это было роковой ошибкой…

Внезапно у своих лопаток он почувствовал холодный и предположительно острый металлический предмет. Скрипучий, но ласковый голос спросил: «Милок, чего тебе?» Бабка с резвостью рецидивиста пятидесятых годов двадцатого века приставила к спине визитера ложку и совершила скребуще-сбрасывающее движение. «Извини, тут, мил человек, на тебя паучок прицепился…»- проворно прошамкала она. Пэпэ потерял сознание и рухнул на пол.

Слегка отойдя от пережитого шока, Пэпэ открыл глаза. Стены здания остались на месте, но его никак не покидало ощущение того, что он лежит, прижатый некой силой к потолку. Причиной

иллюзии было, во-первых: повреждение тканей мозга, проще говоря, сотрясение, а во-вторых:

громадных размеров зеркало, висевшее на потолке прямо над ним. А некая сила действительно прижимала к полу и тормошила. В его одежду вцепились руки вахтерши, и она мерно, словно маятник, раскачивала его бессознательное тело со словами: «Очнись, горе луковое!» Потом вахтерша, на беду Пэпэ, вспомнила способ отрезвления мертвецки обкуренных опиумом, который с успехом применялся в духанах старого Ирана. Почему она решила его применить, было непонятно, ведь Пэпэ действию опиатов вроде не подвергался. Охватив крючковатыми руками пельменеобразные уши вице-президента свалки, она сделала резкое трущее движение, похожее на отточенное движение ниндзя, что сворачивает шеи ничего не подозревающим жертвам.

Только делала это вахтерша из самых лучших побуждений, с неистребимым энтузиазмом первых советских авиаторов. Так, что если бы кто-нибудь наблюдал это действо со стороны, то он наверное не смог бы удержаться от того, чтобы бодро-задорным голосом скомандовать: «От винта!». Взвизгнув от дикой боли, Пэпэ вдруг понял, что скорее всего попал в ад и теперь его терзает технический служитель ада на копытцах и с рогами. Нет, ну конечно было, за что попасть в ад: и собаку соседскую отравил, и от налогов уклонялся, и водку пивал, бывало… и вообще если подумать, то немало грехов накопилось. Увидев вахтершу во второй раз, он автоматически спросил: «Тут студенческий билет не находили? Зелененький такой.» Это, собственно, была фраза его сына, которую тот произносил за последние две недели так часто, что даже не задумывался над тем, что постепенно эта фраза стала заменять ему и «Здравствуйте!», и «Спокойной ночи», и «Не подскажете, где находится ближайшая аптека?». Сынок произносил эту фразу, словно мантру,

перед завтраком и обедом, перед сном и даже во сне. Эта мистическая фраза оказалась заразительной, и Пэпэ тоже стал замечать за собой симптомы наркотического привыкания к ней.

Вахтерша улыбнулась беззубой улыбкой и произнесла сакраментальную фразу: «Не,

зелененький не находили. Но нашли сине-фиолетовый. Заберите, а то пропадет документ без хозяина».

«Ну а почему бы и нет. Возьму. Моему подсвинку и это сойдет», - подумал Пэпэ и с удовольствием откликнулся на предложение сердобольной старушки.- « В конце-концов, если сыну не понравится документ (мало ли что, вдруг цвет будет раздражать, или не понравиться, что имя у него теперь женское будет), так пусть тогда сам идет и ищет свои вещички, а не батька посылает». Он начал благодарить вахтершу, кланяясь, как подданный китайского императора династии Хань, попавший неожиданно во дворец к императору и так же неожиданно получив от него ценный подарок. Подданный в этом случае знал, что малейшая оплошность в его поведении может окончиться тем, что подарок придется возвращать с неизбежным штрафным довеском в виде собственной головы. Нечто подобное наблюдалось и здесь: старушенция на деле доказала

свою императорскую непредсказуемость. Да и власть ее в пустующем на лето корпусе была гораздо безграничнее, чем власть какого-нибудь самодержца.

Раскрыв документ, Пэпэ обнаружил его почти в идеальном состоянии, но вместо нужного лица на фотографии во всю ширину кривозубой улыбки смотрела Баба Яга в молодости. «Пожалуй, с этим могут возникнуть проблемы. Нет, сын возмущаться не будет. Но вот бабка завопит о любимом внуке. Надо что-то думать!»- крутилось в голове Пэпэ. Родная тетка Пэпэ, а

соответственно двоюродная бабка его сыну, Екатерина Матвеевна была сущим бедствием, по сравнению с которым ураган «Катрин», обрушившийся в начале двадцать первого века на Новый Орлеан – это просто мелкие погодные неприятности. Она могла неожиданно появиться в любой момент, а вот ее исчезновения ждать приходилось долго-долго, грызя ногти от нетерпения (кстати именно по этой причине казалось, что Пэпэ – жертва гестапо, настолько его нервные зубы калечили его же нервные пальцы во время визита Екатерины Матвеевны). Жена не выдерживала присутствия тетки, и сбегала к родственникам, оставляя Пэпэ наедине с его кармически обусловленной бензопилой и сыном-подсвинком. Но Бензопила была уверена, что без ее присутствия воспитание маленького двадцатичетырехлетнего Дмитрика Павловича невозможно.

Когда удавалось выпихнуть с территории своего дома Екатерину Матвеевну хотя бы на пару дней,

то устраивались настоящие пышные празднества с соблюдением определенных ритуалов. Было подмечено народом, что выполнение этих ритуалов было способно замедлить возвращение тетки, а в конечном итоге, если сильно-сильно верить, то и вовсе предотвратить это бедствие.

Когда поезд с теткой давал гудок об отбытии, Павел Петрович устраивал настоящие дикие танцы на перроне, которые по своей стилистике представляли микс лампады, твиста и нижнего брейк-

данса. Всем своим существом Пэпэ чувствовал себя где-то в другой Галактике от счастья и радости,

переполнявшей его. Потом он приходил домой, выпивал немного коньяку и звонил жене. Та приезжала только утром следующего дня. Сын шел куда-то с друзьями, а Пэпэ оставался один дома, пил пиво вместе с собакой Малышкой и беседовал с ней о жизни. Это были часы блаженства!!! Подумать только, Екатерина Матвеевна далеко! Далеко! Просыпался он от потрескивания жареной картошки, которую делала на завтрак вернувшаяся жена: так уютно,

хорошо... Но через два дня, в самое неожиданное время раздавался звонок… Пэпэ покрывался холодным потом. Он ненавидел телефонные звонки на стационарный телефон, так как это могла быть лишь…ЕКАТЕРИНА МАТВЕЕВНА! Начиналась новая серия фильма ужаса «Возвращение Бензопилы», и сериал этот был такой же бесконечный, как и «Санта Барбара», единственное что удавалось посмотреть по телевизору в присутствии тетки и то по редчайшему стечению обстоятельств. В остальное время тетка занималась популярной пропагандой экономии электроэнергии, просто выключая любые электроприборы в поле своей видимости, а глаза у нее,

несмотря на старость, не уступали по своим возможностям оборудованию самых современных спутников-шпионов. Но не дай Бог в гости вместе с Екатериной Матвеевной приедет вторая тетка,

Эдита Матвеевна. Это уже был дуэт Бензопилы и Пилорамы, выдержать который не мог никто:

даже собака Малышка начинала дико выть и убегала со двора, таща за собой будку, за которую была привязана. Слава Всевышнему, происходило это редко.

Но что же делать с фотографией? Как всем понятно, выходов из этой ситуации существовало два. Первый несколько более дорогостоящий. Но надежный. Сделать пластическую операцию,

чтобы подогнать внешность сына под изображение на фотографии. Но сын, как самовлюбленный тип, который постоянно любовался в зеркало на свое бессовестно-свиноподобное отражение, мог оказать и сопротивление при решении данной проблемы. Кроме того у Пэпэ не было достаточных финансовых резервов, да и знакомств в сфере косметологической медицины. А без знакомств за ваши деньги по ошибки можно приобрести и дополнительные возможности для контроля над собственным питанием в виде некомплектной пары ушей на ягодицах. А что, и не такое сейчас бывает. У Пэпэ было достаточно денег, чтобы завести знакомства, но не было знакомств, чтобы знать, с кем именно эти знакомства заводить.

Второй выход был гораздо более неприятный, так как в нем виделась перспектива нарушения действующего законодательства. Можно было заменить фотографию в документе… но как говорил дворовой авторитет из его детства Копченый: «Не остается ничего другого, как ступить ржавыми коньками на скользкий путь». Да и вообще люди с опытом отмечают, что на скользком пути было бы намного проще, если бы участки этого пути, где все идет, как по маслу, не чередовались с участками ядреного в своей шероховатости асфальта. Обзвонив всех знакомых,

Пэпэ удалось найти фотографа, согласного взяться за такую работу. Он заехал домой, вырвал сына из-под одеяла и пошел на поиски таинственной подпольной фотолаборатории. Это оказалось отнюдь не простым делом.

Улицы в старом квартале города названия вообще-то имели, но нигде эти названия не указывались. Таблички давно были сорваны ветром и хулиганами, а сами жители внятно даже название собственной улицы сказать не могли: эти названия столько раз менялись в зависимости от вкусов городского правительства, что запомнить их смогли бы лишь компьютеры. Улица Ленина сначала стала улицей Шевченко, потом посчитали, что такая грязная улица не может называться именем национального гения, и назвали ее Налоговой; представители налоговой инспекции уловили в этом тонкий намек и мэр-инициатор такого переименования оказался под следствием в деле об уклонении от уплаты налогов, после чего последовало переименование в Цветочную, хотя на улице был всего один цветок, и то кактус в окне на четвертом этаже. И такие метаморфозы происходили практически со всеми улицами, площадями, переулками и закоулками этого района. Поэтому Пэпэ с написанным на бумаге адресом метался, словно ящерица в консервной банке, которая наелась галлюциногенов. Но вскоре фотографа удалось найти.

Вместе с полуспящим сыном, желание спать у которого в этот момент было сильнее, чем потребность дышать, Пэпэ ворвался в подозрительную каморку фотографа. Судя по стенам, в этой каморке постоянно ночевали бешеные коты-наркоманы, и судя по запаху, некоторые из этих котов находили здесь же свое последнее пристанище. Фотограф был низкорослым и усатым, и

внешность его была как у таракана, посвятившего свою жизнь занятиям боксом. Его усы и брови постоянно и синхронно шевелились, передвигался он мелкими прыжками, то наступая на собеседника (так, что тому ничего не оставалось, как стать в глухую стойку), то отпрыгивая слегка назад и в сторону. Без лишних слов он приступил к делу: усадил Дмитрика на стул, на котором тот благополучно и заснул в то время, пока фотограф вел переговоры об оплате его труда плюс надбавку за конспирацию. Потом фотограф начал вальсировать вокруг стула с фотоаппаратом в руках, ища удобный ракурс. Пара вспышек. Потом он предложил им зайти за фотографиями завтра. Но у Пэпэ не было никакой уверенности, что он сможет разыскать эту каморку еще раз, и

он решил ждать получения готового результата, сына же отправил домой. После томительных часов ожидания с подробным рассматриванием всех деталей фактуры стен, наконец в его руках оказался студенческий билет, с разворота которого виднелись совершенно поросячьи глазки спящего Дмитрия Павловича. В целом фотография напоминала иллюстрацию к учебнику по ветеринарии, под которой должна была следовать запись «Труп половозрелого кабана породы Украинская степная, погибшего от передозировки транквилизаторов». Но в целом Пэпэ был доволен. Он положил студенческий билет в карман и поехал домой.

Зайдя в дверь своего дома он начал с полуторачасового обращения к своему сыну,

содержание которого состояло из сентенций о том, что его сын рассеянный осел свинской породы, который постоянно теряет вещи, которые ему, его отцу приходиться возвращать потом и кровью. Потом следовал историко-биографический экскурс во времена молодости родителей,

которые никогда документов не теряли и вообще были на порядок умнее и лучше своего отпрыска, которому они теперь отдают себя, не жалея, до последнего кусочка селезенки. Честно говоря, Пэпэ слышал точно такие же речи от своих родителей, и хорошо помнил, что его родителям бабушка с дедушкой в голову вдалбливали то же самое. Собираясь закончить свою филиппику коронным жестом, когда он отдал бы сыну документ под сопровождение мотива группы «Воспитание до гроба»: «И чтоб такое больше не повторялось!!!», он залез торжественно-

негодующей рукой в боковой карман. Но пальцы сжали пустоту. Он начал рыскать по всем карманам с энтузиазмом пограничной ищейки, но билета нигде не было. Он его потерял… Доминирующе-торжествующее настроение в наставительно-обвинительном стиле сошло на нет,

чувствовалось приближение конфуза. Душа завыла, словно волк на скипидарной фабрике. И тут,

как королевская кобра из засады, выскочила Бензопила Матвеевна: «А племяшек, сам то документ ребенку и потерял». Дальше слушать было невозможно. Павел Петрович закрыл обоих своих родственников на ключ, вышел во двор и сев рядом с собакой Малышкой, начал

музыкально выть на то появляющуюся, то вновь исчезающую в покрове облаков, луну. Сначала дуэт исполнил вольную импровизацию под названием: «Нелегка ты доля?», а потом перешел на более специфические композиции. Соседи, наблюдая привычную картину, даже не удивились.

Антошка

Как мне рассказывал один школьный товарищ из Новороссийска, жил да был у них во дворе Антошка, доморощенный юный писатель и поэт, и как потом оказалось, еще и талантливейший журналист бульварной прессы. Но журналистом он стал намного позже, а свой же литературный и одновременно террористический дар он обнаружил в себе еще задолго до того, как научился писать и читать. Не выговаривая даже половины согласных (в том числе и на все согласных) звуков великого и могучего русского наречия, он с огромным и блистательным успехом сочинял очень даже обидные дразнилки, которые декламировал в авторском исполнении громким противным голосом на весь двор.

Конечно, острая сатира нравилась далеко не всем, поэтому параллельно Антошка упорно изучал приемы уворачивания от кусочков грязи, недозрелых абрикосов и перезрелых помидоров,

которые постоянно летели в него от дворовых ребят с интенсивностью снарядов установки залпового огня «Град»,. Вполне естественно, как говорят французы a la guerre comme a la guerre,

то есть «в драке больше всех достается тому, кто меньше всего хотел в ней участвовать». Поэтому со стороны Антошки тоже наблюдались симметричные действия, чаще всего, как и положено для матерого террориста, с массовостью жертв, никак не связанных с непосредственным противником: то взрыв пакета с водой возле ничего не подозревающих ребят с соседнего двора или старушек, то прочие террористические миссии с использованием сильно пахнущих веществ и других подручных и подножных материалов. В том случае, если дворовая ребятня разворачивала против Антошки масштабную антитеррористическую кампанию, нередко поддерживаемую и

«сильными двора сего», то он укрывался в укрепрайоне: массиве густейшего колючего шиповника, занимавшего в дворе почти четверть территории. Вести боевые действия более крупным ребятам в дворовых джунглях было крайне тяжело, и когда кто-нибудь из преследователей неминуемо застревал в зарослях, Антошка с улыбкой белорусского партизана образца 1942-43 годов (увидевшего беспомощно застрявший немецкий танк), доставал из кармана косточки от съеденного накануне вишневого варенья и вел безжалостный кинжальный огонь по лобовой броне преследователя. При этом маневре для пущей эффективности наряду с