Карл Юнг

Попытка психологического истолкования догмата о Троице

Предварительные замечания

Настоящее исследование выросло из лекции, прочитанной мною на заседании общества «Эранос» в 1940 г. Опубликован­ная под заглавием «О психологии идеи Троицы», лекция пред­ставляла собой не более чем набросок, который, как мне с са­мого начала было ясно, еще нуждался в улучшении. Вот почему я, так сказать, считал своей моральной обязанностью вернуться к этому предмету, дабы рассмотреть его таким образом, кото­рый соответствовал бы достоинству и значительности темы.

По некоторым реакциям на лекцию мне стало ясно, что чи­тателей моих, случается, коробит психологическое объяснение христианских символов, даже если я при этом тщательно избе­гаю каким-либо образом затронуть их религиозную ценность. А ведь мои критики, вероятно, не стали бы столь же резко возра­жать против аналогичной психологической трактовки буддийских, например, символов, святость которых, однако, столь же неоспо­рима.  То, что разрешается в отношении буддийских симво­лов, должно дозволяться и в отношении христианских. Кроме того, я со всей серьезностью задаюсь вопросом, не оказались ли бы христианские символы в гораздо большей опасности, если бы они укрывались в неприкосновенной области непостижимого и были недоступны интеллектуальному пониманию. Слишком уж легко они могут настолько от нас отдалиться, что иррациональ­ность их обратится в шокирующую бессмыслицу. Вера есть ха­ризма, достающаяся не каждому; зато человек обладает мышле­нием, позволяющим ему задумываться о самых высоких матери­ях. Павел и вслед за ним целый ряд почтенных отцов Церкви не относились к размышлениям о символах с той робкой за­стенчивостью, какую выказывает кое-кто из наших современни­ков. Эта робость и беспокойство по отношению к христианским символам — недобрый знак. Если эти символы передают некую высшую истину — в чем мои критики, очевидно, не сомневают­ся,— тогда наука, пытающаяся нащупать их понимание и где-то при этом оступающаяся, может лишь скомпрометировать себя. Кроме того, у меня никогда не было намерения свести на нет значение символов: я занимаюсь ими именно потому, что убеж­ден в их психологической значимости, человек, полагающийся на одну только веру и пренебрегающий мышлением, всегда за­бывает о том, что сам же и сталкивает себя постоянно со своим кровным врагом: сомнением; ибо сомнение всегда таится там, где безраздельно господствует вера. Для человека мыслящего, на­против, сомнение — желанный гость, ибо может сослужить ему добрую службу как ступень, ведущая к более полному знанию, Люди, способные верить, должны с несколько большей терпи­мостью относиться к своим ближним, которые в состоянии лишь мыслить. Ведь вера уже достигла той вершины, которую, томи­тельно поднимаясь все выше, стремится покорить мышление. Верующий не должен проецировать образ своего привычного врага, сомнения, на мыслящего, приписывая тому какие-то раз­рушительные намерения. Если бы древние не размышляли, у нас вообще не было бы никакого догмата о Троице. Тот факт, что в догмат, с одной стороны, верят, а с другой стороны, он состав­ляет объект размышления, доказывает его жизненность. Так пусть же верующий радуется тому, что и другие пытаются покорить вершину, на которой он восседает.

Делая объектом психологического исследования наиболее свя­щенный  из  всех догматических  символов,   Троицу,  я  хорошо сознаю рискованность моего предприятия. Я не располагаю ни­какими достойными  упоминания теологическими  познаниями, поэтому здесь мне приходится полагаться на общие изложения предмета, доступные любому непосвященному. Но, поскольку я не вынашиваю замысла углубляться в метафизику Троицы, мне позволительно  удовлетвориться,   по  сути,  установленной  Цер­ковью формулировкой догмата и нет нужды вдаваться во  все сложные метафизические спекуляции, нагроможденные историей вокруг этого догмата. Для нашего психологического обсуждения вполне достаточно  той  пространной  версии догмата,   которая содержится в «Athanasianum»: этот Символ веры ясно показыва­ет, что именно понимается под Троицей в церковной доктрине. Правда, для психологического уяснения догмата потребовались и некоторые исторические пояснения. Однако главная цель всех моих усилий  —  обстоятельно представить те  психологические точки зрения, которые, на мой взгляд, необходимы для пони­мания догмата как некоего символа в психологическом смысле. Было бы в корне неверно воспринимать мой замысел как по­пытку «психологизировать» догму. Символы, покоящиеся на архетипическом основании, вообще не могут быть сведены к чему-либо другому, и это хорошо известно всякому, кто хоть сколь­ко-нибудь разбирается в моих психологических воззрениях. Мно­гим может показаться странным, что врач с естественнонаучной ориентацией заинтересовался именно Троицей.  Однако любой, кому известно,   насколько  тесна  и  важна  связь,   соотносящая подобные «representations collectives» [коллективные представле­ния]  с  радостями  и  горестями человеческой души,   без труда поймет,  что центральный  символ христианства в первую очередь должен быть наделен неким психологическим значением, ибо без такового он вообще никогда не стал бы общезначимым, но давно бы уже пылился в огромной кунсткамере духовных уродцев, разделяя судьбу многоруких и многоголовых богов Ин­дии и Греции. Поскольку же догмат поддерживает живейшую взаимосвязь с душой, из недр которой он первоначально и под­нялся, он сам высказывает очень много такого, что я пытаюсь повторить — с мучительным ощущением того, что еще во мно­жестве мест этот мой перевод нуждается в значительном улуч­шении.

Попытка психологического истолкования догмата о  Троице