1.2. Факторы цивилизационного своеобразия России

Природно-климатический фактор. Как подметил еще в XIX в. выдающийся российский историк С.М. Соловьев, «для Европы природа была матерью, а для России – мачехой». Природно-климатические условия Руси и России были гораздо более трудными, чем в западноевропейском регионе. Сравнивая два самых северных государства в мире – Россию и Канаду, – современный американский историк Р.Пайпс отмечает, что подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, в трехсоткилометровом коридоре вдоль границы США, т.е. на 45 градусах, что соответствует широте Крыма и среднеазиатских степей. К северу от 52 параллели в Канаде проживало мало населения и почти отсутствовало сельское хозяйство. А Российское государство образовалось на территории между 50 и 60 градусами северной широты. Земли, расположенные в более благоприятных условиях, были приобретены Россией лишь в конце ХVIII в. (Северное Причерноморье, Крым, часть Кавказа). Хотя по территории Россия до сих пор самая большая страна в мире, всего лишь треть ее земли – «эффективная». Эффективной, по оценке французского географа Реклю, считается территория, пригодная для жизни, которая находится ниже 2000 м над уровнем моря, со среднегодовой температурой не ниже –2^оС. В России лишь треть территории находится в таких условиях. Тогда как, оленьих пастбищ в России (19% площади) существенно больше, чем земель, пригодных для сельского хозяйства (13%), а нашей пашни (около 100 млн га) едва хватает для самообеспечения России хлебом. Мы живем в самой холодной стране мира. Среднегодовая температура в России –5,5^оС, а в Финляндии, например, +1,5^оС. Известно, что только 1,4% земель, пригодных для производства зерновых, в бывшем Советском Союзе находилось в оптимальных климатических условиях, представляющих комбинацию факторов температуры (число морозных зимних месяцев и влажности) – для сравнения, в США оптимальные климатические условия отличают 56% сельскохозяйственных земель. В России в зоне рискованного земледелия находится 4/5 сельскохозяйственных угодий против 1/5 в США.

В настоящее время, в списке ста самых холодных городов трех самых больших северных стран – США, Канады и России – 85 приходится на долю России, 10 – Канады, 5 – США. При этом самый холодный канадский город находится на 22-м месте, а самый холодный американский – на 58-м. Среди 25 самых холодных городов с численностью населения более 500 тыс. человек 23 находятся в Российской Федерации, только 2 – в Канаде.

В литературе нередко можно встретить ссылки на страны Скандинавии, которые находятся на ином уровне общественного развития, чем Россия. Однако нельзя не учитывать, что, во-первых, климат скандинавских стран более мягкий. Благодаря теплому морскому течению Гольфстрим, океаническому характеру климата зимние температуры в южной Норвегии и Швеции в среднем на 15°С выше, чем в находящихся на той же широте землях России. Во-вторых, недостаток сельскохо­зяйственных угодий привел к широкой миграции населения Скандинавского полу­острова на территорию Западной Европы и Великобритании, т.е. и в этих странах природные условия имели определенные последствия для жизнедеятельности населения. Русское государство XIV–XVII вв. находилось в стороне от мировых торговых путей, было очень бедно природными ресурсами (вследствие временной недоступности), как минеральными, так и сельскохозяйственными; освоение черноземных степных районов началось лишь при Екатерине II и фактически вышло на значимый рубеж только в XIX в. Формирование же основных черт об­щественно-социального устройства завершилось в XVII в., и в этом процессе природно-климатический фактор сыграл для нашей страны определяющую роль, хотя она и выражалась опосредованно. Опосредованность состояла в способах получения необходимого для развития общества прибавочного продукта, единственным источником которого в традиционном, аграрном, феодаль­ном обществе является сельское хозяйство (оно и в XX в. в нашей стране развивалось экстенсивно).

В результате завоевательных походов первых киевских князей все территории, заселенные славянскими племенами, были включены в состав Древнерусского государства. Его вертикальной осью стала линия: Ладога – Новгород – Киев, горизонтальной южной – линия: Карпаты – среднее течение Днепра – верховья Сейма и Северного Донца. Если южное приграничье Киевской Руси захва­тывало лесостепную полосу, то большая часть ее территории лежала в зоне лесов. Наиболее благоприятные условия для земле­делия и скотоводства были в полосе широколиственных лесов с бурыми или серыми лесными почвами. В Северо-Западной (Нов­городская земля) и Северо-Восточной Руси (Владимиро-Суздальская земля), начало славянской колонизации которой, согласно археологическим данным, относится к IX в. и совпадает с образованием Древнерусского государства, преобла­дали подзолистые, малоплодородные почвы, суглинки и супеси. Естественно, что здесь долго держалось подсечное земледелие, когда лес вырубался и выжигался, а после истощения почвы ее возделы­вание прекращалось, и место пашни со временем зарастало «в хворост, в жердь, в бревно».

Удобные для земледелия территории в лесной зоне располагались в поймах рек и в опольях – открытых незалесенных местностях (например, Владимиро-Суздальское ополье). Первые коло­низационные потоки всегда шли по рекам и в силу того, что в лесных краях они были естественными путями сообщения, и в силу того, что вдоль рек устраивались новые поселения, обеспечен­ные пригодной для ведения сельского хозяйства землей. И только позднее земледелец проникал в глубь лесов, расчищая их под пашню. Скудные земли быстро теряли плодородие, истощались, и нужда в новых двигала первопроходцев.

Сельскохозяйственный сезон в лесной зоне был коротким. С середины апреля по середину сентября по старому стилю – от пахоты до уборки урожая – приходилось 125-130 рабочих дней. При этом пахота, посев и уборка урожая должны были быть проведены буквально в считанные дни. Времени на тщательную обработку почвы всегда не хватало. По сведениям новгородских писцовых книг конца XV в., типичные урожаи ржи были сам-2 и сам-3. В начале XIX в. средняя урожайность зерновых культур достигала: в Северном регионе – сам-3,4; Северо-Западном – сам-2,7; Западном – сам-3,6; Цент­рально-Черноземном – сам-2,6; Средне-Волжском – сам-3; Приуральском – сам-3. Говоря об урожайности, следует отметить, что только при условии, когда одно посеянное зерно при уборке урожая приносит минимум четыре зерна (сам-4), можно прокормить население. Несмотря на то, что лесная зона являлась благоприятной для скотоводства (со времен восточных славян преобладало разведение крупного рогатого скота), а коровы и лошади отличались неболь­шими размерами и худосочностью, длительное стойловое содер­жание требовало значительных запасов кормов, которые нужно было запасти за короткий период сенокоса. Как отмечает Л.В. Милов, к XVIII в. сверхэкономный режим кормления скота сеном имел давнюю традицию и стал характерным для сельского хозяйства. Стабильная низкая урожайность была связана и с плохим каче­ством удобрения полей. Норма вывоза навоза (на десятину 1500 пудов) практически нигде не соблюдалась. В центрально-промыш­ленных районах на монастырских землях полному удобрению земля подвергалась в XVIII в. один раз в шесть лет, в Тульской губернии один раз в 9 и даже в 12 лет. Еще хуже стало в XIX в. В Вятской губернии в отдельных уездах всю землю унавоживали раз в 36 лет. Основной причиной этого являлись условия содержания скота и его количество. В конце XVIII в. в Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Костромской, Нижегородской и Калужской губерни­ях в расчете на душу мужского населения приходилось 0,4 – 0,7 де­сятин сенокоса. Это давало 100 – 150 пудов сена, а даже при голодной норме 60-70 пудов на одну голову для 4-5 голов крупного скота необходимо было 280-350 пудов сена. В результате скот кормили по нормам, которые обеспечивали лишь выживание животного, при­чем с большим риском. Острый дефицит сена в XVIII – XX вв. при­водил к тому, что основной кормовой базой скота у крестьянина была солома. Но и ее не хватало, ибо солому использовали на подстилку скоту, на крыши изб и сараев. В итоге столетиями российский крестьянин имел малорослый, слабый, малопродуктивный скот. Ве­лик был падеж скота. Многие хозяйства были вынуждены продавать скот. В 70 – 80-х годах XIX в. в центральных районах Российской империи число безлошадных хозяйств достигало четверти всех кре­стьянских дворов, а к 1912 г. в 50 губерниях таких дворов насчиты­валось уже 31%. Вместе с однолошадными хозяйствами они составляли 55 – 64% всех дворов.

В раннее средневековье незначительны были урожаи и в Западной Европе, но уже в XIII в. в Центральной Англии хорошие урожаи достигали сам-7 (рожь), сам-8 (ячмень), сам-5 (пшеница). Главную роль в этом сыграла тщательная обработка почвы, на что земледельцу лесной зоны Восточной Европы недоставало сезонного времени.

Рассредоточенность населения на огромных пространствах с неблагоприятными для сельского хозяйства природно-климатическими условиями замедляла экономический рост. Если в долине реки Мозель (приток Рейна) археологи насчитали на протяжении 500 км 590 поселений XI в., то в долине Камы на то же расстояние приходилось их в 16 раз меньше. На рубеже первого и второго тысячелетия в Англии средняя плотность населения была 9 чел. на 1 кв. милю, в Южной Руси в начале XIII в. – 6 чел. на 1 кв. км, в Северной же Руси – всего 2 чел.

В конце XI – начале XII в. в Западной Европе наблюдается подъем сельскохозяйственного производства и быстрый рост горо­дов. В ходе так называемой городской революции в Западной Европе на протяжении нескольких столетий возникло около 5 тыс. городов. Значительный рост городов (XII – первая треть XIII в.) шел и на Руси. За это время здесь появился 181 новый город. Причем в Южной Руси возникло 129 городов, а в Север­ной – только 52 (Владимиро-Суздальская земля – 19, Новго­родская – 9, Муромо-Рязанская – 8, Смоленская – 7, Полоц­кая – 6, Турово-Пинская – 3). Наряду со схожес­тью были различия между западноевропейским и русским средне­вековым городом. Для последнего не был характерен значительный уровень социальной организованности городского люда, его корпо­ративная структура, превращение в полуавтономный мир, в опре­деленной степени дистанцированный от центральной власти и сель­ской окрути. Средневековые русские города в большей мере, не­жели западноевропейские, сохраняли военно-административный и аграрный облик. В общей сложности к XIII в. на Руси насчитывалось около 1400 укрепленных поселений. В отличие от Западной Европы «городская революция» на Руси не произошла. Даже Новгород и Псков в социальной организации граждан не поднялись на уровень, скажем, ганзейских городов (Ганза – союз северогерманских го­родов, возглавляемых Любеком).

Будучи более заселенными и более развитыми, земли Южной Руси были в то же время более открытыми для разорительных набегов степняков-кочевников. В русской классической историо­графии XIX в. (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) противо­поставление лесной Руси и враждебной ей Степи стало одним из основополагающих объяснений причин исторического отставания первой. В историографии XX в. представители «евразий­ской школы» П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, а в дальнейшем Л.Н. Гумилев предприняли попытку критического пересмотра тезиса о негативной роли Степи в развитии Руси. Но как бы ни развивалось экономическое и культурное взаимодействие Руси и Степи, на чем делается акцент представителей «евразийской школы» и что, безусловно, имело место, вряд ли оправдано «сбрасывание» со счета того материального ущерба и тех челове­ческих потерь, которые несла Русь в результате набегов кочевни­ков-степняков.

Низкая урожайность, ограниченность размеров крестьянской за­пашки, слабая база скотоводства на основной исторической терри­тории России оказали самое существенное влияние на формирование определенного типа государственности, развитие экономики, куль­туры, социальных отношений.

Крестьянское хозяйство имело крайне ограниченные возможно­сти для производства товарной земледельческой продукции, а необ­ходимость постоянного участия в земледельческом производстве, практически всех рабочих рук крестьянской семьи обусловила узость рынка рабочей силы, сезонный характер деятельности многочислен­ных промышленных заведений и даже их расположение ближе к ресурсам рабочей силы, а также и специфику производства. Большое значение имела кустарная промышленность. Часть продукции (пушнина и изделия из нее, ткани, мед и т.п.) шла на экспорт. Но ни экспорт, ни производство для местного рынка не давали возмож­ности быстрого накопления капитала. Отсюда медленное развитие промышленного капитализма и более чем полуторавековое сущест­вование крепостного труда в промышленности. Отсюда корни тради­ционного вмешательства русского государства в сферу организации экономики. Оно создавало Пушечный двор, Оружейную палату, механическое и металлургическое производство на Урале и в Санкт-Петербурге, строило железные дороги и пароходы, ведало почтой, телеграфом. Все это требовало средств, поэтому с по­мощью государственного механизма постоянно производилось изъятие известной доли совокупного прибавочного продукта. Осуществить это без мощного аппарата принуждения было невозможно. В этом истоки многовековой традиция деспотической власти российских самодержцев, прочности и долговременности крепостного права. В этом же истоки особой роли российского государства в историческом процессе.

Необходимость участия в земледельческом труде всех членов семьи обусловила узость рынка рабочей силы, определила сезонный характер деятельности промышленности. Этим объясняется замедленный на столетия генезис промышленного капитализма в России. Наиболее распространенный в XVII в. размер поденной оплаты малоквалифицированного, а чаще неквалифицированного труда (черной работы) достигал одного алтына (3 коп.). Этот уровень заработной платы да­же при приближенной оценке отнюдь не сводился к оплате необходимого труда, а включал в себя и оплату доли прибавочного рабочего времени. Этот уровень поденной оплаты бывал при обмене дохода на живой труд, т. е. когда наемный труд служил лишь внешним проявлением обмена услугами. Этот уровень опла­ты встречался и при эпизодическом найме, предпринимаемом ремесленниками, оплачивающими свободный труд по его стоимости.

В середине и второй половине XVII в. 5—6 кг ржаной муки или 20-фунтовый каравай хлеба (9 кг) стоили один алтын. На эту сумму можно было купить 4 кг дорогой гречневой крупы, или пять-шесть десятков яиц, или 1,7 кг свиного мяса. На ал­тын в районах, отдаленных от богатых рыбой волжских берегов, можно бы­ло купить 1,5 кг свежей осетрины или семги. В Нижнем Новгороде «за грош можно купить... столько рыбы, сколько не в состоянии съесть четыре человека». В районе Белоозера алтын стоила крупная щука или 4-5 крупных лещей или судаков. Алтын стоили 2 с небольшим аршина холста, или аршин полотна, или 6 пар лаптей. За ту же цену можно было купить около арши­на сукна, пару верхних или исподних рукавиц.

В идеале, трудясь еженедельно только по 5 дней, поденщик мог зарабо­тать в год на алтынной оплате примерно 7 р. 50 коп. А годовой прожи­точный минимум (на питание) одного работника мог быть равным 2—2,5 р. (по подсчетам С.Т. Струмилина, он достигает 3 р.). В то же время комплект летне-зимней одежды стоил ориентировочно 1,5—1,8 р. Телега, упряжь и хорошая лошадь стоили примерно 6 р., а с дешевой лошадью около 3,25 р. Сани-дровни стоили около 17 коп., то­пор — 5—7 коп. Готовый сруб большого дома (около 70 кв. м) стоил 8—10 р., а дом поскромнее вдвое дешевле, амбар стоил 5—6 р.

Годовой условный уровень заработной платы малоквалифицированного или неквалифицированного рабочего был не ниже стоимости того круга по­требностей, которые были, например, у монастырских ремесленников, так называемых «шваленных» мастеров (кузнецы, кожевники, сапожники, суконники, портные, коновалы), которые имели бесплатное питание и оде­жду и получали годовое жалование 0,7—1 руб., редко 2—2,5 р.

Таким образом, алтынный поденный заработок во всех видах труда не был оплатой лишь необходимого труда. Проработав день, поденщик мог жить на заработок в течение 3—5 дней, следовательно, ему доставалась оп­лата доли его прибавочного рабочего времени. Разумеется, все это характе­ризует лишь уровень поденной оплаты, но вовсе не реальные заработки. Ре­альная действительность была более сложна. При отсутствии однозначной тенденции роста спроса на рабочие руки поденщик часто не имел работы и был вынужден питаться «христовым именем», т. е. нищенствовать.

Необходимо помнить о том, что в России (как нигде в мире) разница между максимальным и минимальным урожаем составляет 7 раз. На рубеже XIX-XX веков в среднем до 10% населения Европейской России голодали, при этом 30% хлеба ежегодно экспортировалось.

Общинный характер земледелия, его чрезвычайная устойчивость в России также тесно связаны с природно-климатическими условиями. Суровый климат располагал именно к коллективному ведению сельского хозяйства, община была социальным гарантом выживаемости основной массы крестьянства. В России сложились крепкие общинные традиции, которые стали препятствием для развития частной собст­венности крестьян на землю даже после отмены крепостного права. Более того, нестабильность существования индивидуального кресть­янского хозяйства хорошо понимали и помещики, оказывающие пе­риодически крестьянину помощь ссудами, всячески стимулируя уравнительно-демократические функции общины. Естественно, что в течение столетий постепенно сложились пред­ставления об общине как высшей ценности. Община конкретизировала для человека такие ценности, как общество и справедливость. Человек как личность, как социальное существо возможен только в обществе, причем в обществе определенного типа, близком к тому, в котором жили его предки. И если община формировала русских людей именно в качестве русских, то она и должна была сохраняться как фундаментальная ценность. Справедливость понималась как изначальное социальное равенство. Община формировала такие черты национального характера как героизм, бескорыстие, совестливость, почтительность. Только подчинение ин­дивида интересам общины позволяло выжить наибольшему числу людей, а русскому народу сохраниться в качестве этноса. Община нужна была и как «колонизационная хозяйственно-социальная еди­ница» для освоения диких лесных массивов или степей. Колонизация требовала постоянной взаимопомощи.

Особенности ведения крестьянского хозяйства наложили отпечаток на русский национальный характер. Классик российской историографии С.М. Со­ловьев объяснял суровыми природными условиями строгость русских нравов и исключение женщин из общественной жизни. Другой классик В.О. Ключевский, тесно увязывал с природой «народное хозяйство и пле­менной характер великоросса». Он отмечал, что русский человек был способен к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно протяженный промежуток времени всей физической и духовной энергии. В то же время вечный дефицит времени, веками отсутствующая прямая связь между качеством земледельческих работ и урожайностью хлеба не выработали ярко выраженной привычки к аккуратности, тщательности в работе (« на авось да небось, да кое-как Русская земля стоит»). Н.А. Бердяев считал главным фактором про­странство: «Русская душа ушиблена ширью; она находится под своеобраз­ным гипнозом безграничности русских полей и русского государства». Экстенсивный характер земледелия, его рискованность выработали легкость в перемене мест, тягу к «подрайской землице», «беловодью», в то же время умножили в нем тягу к традиционализму, укоренению привычек («хлебопашец есть раб навычки»). В.В. Розанов видел проблему в температуре и длинных ночах: «Мало со­лнышка – вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности». Теоретик эсеров В.М. Чернов ре­шающую роль отводил континентальности климата: «Сама революция наша взлелеяна на том же лоне природы. Все в Европе равномернее, эволюционнее, постепеннее, чем у нас – вплоть до смены времен года... Природа революции в России сродни этой революции природы». Известный фи­лософ и социолог Ф.А. Степун из русского ландшафта выводил особенности национального характера: «Так как принцип формы – основа всякой культуры, – писал он в 1926 г., – то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мисти­ческого нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России». Евразийцы отмечали, что в русском национальном типе можно обнаружить азиатские черты поведения: массовость и нередко иррациональность политических движений, частые жестокость и обезличенность политических акций. Богатство природы и обширность территории повлияли на национальный характер русских, которым свойственны поистине материковый размах (русская широта), осознание органической связи общественной жизни с природой, взгляд на любые исторически установившиеся формы политической жизни как на нечто относительное.

В настоящее время многие историки считают, что географические особенности России ре­шающим образом повлияли на ее историческое развитие и ее социально-политические институты. По мнению Н.И. Павленко, причина отсталости России к рубежу XVII–XVIII вв. состояла в неблагоприятных почвенно-климатических условиях, которые сковывали производительную и духовную жизнь народа. Эту точку зрения подробно развил и уже упомянутый выше Л.В. Милов, по мнению которого «тяжелые, суровые природно-климатические условия России», особенно в ее «ойкумене» – Нечерноземном центре, оказали решающее влияние на развитие не только экономики, но и российского государства и общества. Невысокий уровень производительности труда и агротехнической культуры, небольшие запашки вызывались низким естественным плодоро­дием почвы, а главное – недостатком рабочего времени, так как российский климат позволял выполнять сельскохозяйственные работы лишь в течение 5 месяцев (с начала мая по начало октября по григорианскому календа­рю), в то время как на западе Европы нерабочими были только декабрь и январь. Поскольку страна была аграрной, то и малый объем совокупного прибавочного продукта имел тот же источник. Для изъятия небольшого при­бавочного продукта у производителей с целью перераспределения его в интересах всего общества, а также для регулирования социальных и экономи­ческих отношений потребовалось установить режим крепостничества, а чтобы этот режим поддерживать, необходимо было сильное государство. Низкие урожаи приводили к постоянному недоеданию: вплоть до начала XX в. крестьянин потреблял около 1500–2000 ккал при потребности в 3000 ккал. При малодоходном, неустойчивом и рискованном хозяйстве можно было выжить только при условии солидарности крестьянства. Отсюда возникли общинные формы жизни (община обеспечивала взаимную под­держку, помогала бедным и т.п.), а развитие института частной собст­венности на землю задержалось. Такова в суммарном виде точка зрения исследователей, отводящих географическому фактору в социальной и политической истории России решающую роль.

Существует и иной взгляд на роль природно-климатического фактора в российской истории. Б.Н. Миронов отмечает, что поскольку воздействие географической среды на человека и общественные явле­ния происходит опосредованно и во взаимодействии с другими социаль­ными, экономическими и политическими факторами, оценить индиви­дуальный вклад каждого из них не представляется возможным. Поэтому любые соображения о влиянии географической среды на отдельные ин­ституты, модели поведения, социальные и экономические процессы и по­литические явления в жизни общества носят по необходимости предполо­жительный характер, так как не могут быть подкреплены эмпирическими данными и уязвимы для кри­тики. Если суровость климата имела для России решающее, фатально негативное значение, то как объяснить, что народы ряда западноевропей­ских стран (например, Швеции и Финляндии), живя почти в столь же суровых природных условиях, не испытали их травматического воздейст­вия? А как объяснить, что народы Германии, Норвегии, Дании, Северной Англии и Ирландии, живя в немногим лучших условиях, знали феодализм, Ренессанс, Реформацию, а Россия нет, и намного раньше нее расстались с общинными отношениями, коллективной собственностью, крепостным правом, всесильной государственной властью и полюбили частную собст­венность, индивидуальную ответственность, демократию и интенсивный труд? Это возможно объяснить только тем, что действовали другие, кроме природы, факторы, роль которых не учитывается. Пример Нидерландов — страны с ничтожной территорией и бедной природными ресурсами — так­же показывает, что не ресурсы главное. Своим неожиданным для всех блистательным взлетом и могуществом в XVIII в. страна была обязана, по словам Ф. Броделя, «трудовым подвигам крестьянства».

Б.Н. Миронов опровергает тезис о хроническом недоедании, которым якобы страдали российские жители и из которого выводится склонность к солидарности и общинным формам жизни. По биологическим законам невозможно, чтобы в течение нескольких столетий народ хронически и значительно — на 30—50% — по­треблял меньше, чем требует физиологическая норма. В этом случае он про­сто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км2 территории. Тезис о хроническом голодании находится в противоречии с фактами. По мнению иностранных наблюдателей XVI—XVII вв., в России был здоровый климат, продукты питания производились в избытке, русские отличались выносли­востью, физической силой, здоровьем и долговечностью. Например, из­вестный немецкий ученый Адам Олеарий, живший в России в 1633—1639 гг. ука­зывал: «Хотя холод у них зимою велик, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания страна не уступает Германии»; «почва и кусты покрываются как бы одеждою (снегом) и охраняются от резкого холода…У них нет недостатка в тех плодах земли, которые необходимы для обыкновенного питания в жизни. Отсутст­вие некоторых плодов и растений следует приписать не столько почве и воздуху, сколько небрежности и незнанию жителей ... Народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко ... Русские являются людьми сильны­ми и выносливыми, хорошо переносящими холод и жару… Женщины среднего роста, красиво сложены, нежны лицом и телом... Мужчины большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами». Это писалось о русской ойкумене — Нечерноземном центре первой трети XVII в. Наблюдения Олеария подтверждаются современными исследователями. А. Л. Шапиро пока­зал, что в XV—XVI вв. сельское хозяйство России и европейских стран со сходными с нею природными условиями (Польши, Германии и др.) находи­лось примерно на одинаковом уровне (имелись в виду агротехника, урожаи, продуктивность животноводства), и лишь впоследствии, особенно в XVIII— XIX вв., обнаружилось отставание. Крестьянство самой северной части Русского государства в XV—XVI вв. (новгородских земель и Поморья) обес­печивало хлебом и себя, и городское население. Не страдали дистрофией российские жители и в XVIII—XIX вв. и имели длину тела, примерно рав­ную росту их соседей в странах Центральной и Восточной Европы.

По мнению Б.Н. Миронова противоречит фактам и тезис о недостатке ра­бочего времени для сельскохозяйственных работ (ввиду континентальности климата) как решающем факторе экономической отсталости. По данным на конец XIX в., в самом северном губернском городе России Архангельске (находится между 64° и 65° северной широты) в течение года было 185 дней с температурой выше 0°, когда можно было производить сельскохозяйствен­ные работы, и 125 дней — с температурой выше 6°, при которой происходит рост злаков, в Москве — соответственно 220 и 165 дней, в Одессе — 285 и 225 дней, в Ялте (находится близ 44° северной широты), самом южном го­роде Европейской России, — 365 и 285 дней. Получается, что сельскохозяйственные работы в течение года в нечерноземной полосе могли производиться 6—7 месяцев в году, а в черноземной полосе — от 7 до 9 месяцев (в другие эпохи могло быть иначе, так как климат изменялся). Остальное время крестьяне могли отдавать неземледельческим промыслам, так как в России в отличие от мно­гих европейских стран закон не запрещал им заниматься торговлей и кус­тарной промышленностью, что, кстати, многие земледельцы и делали. Тезис о недостатке рабочего времени находится в противоречии с тем, что право­славные русские люди имели большее число праздников, чем протестанты, католики и мусульмане, жившие с ними бок о бок, — вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80—120 у других народов, причем боль­шинство их приходилось на весну и лето.

Изменение форм землевладения до некоторой степени обу­словливалось плотностью населения. Общинная форма не была первичной формой землевладения, она развивалась по мере роста плотности населения причем сначала в центральных районах России, а потом только на окраинах. А.А. Кауфман, изучавший эту проблему на примере Сибири, установил, что при наличии фонда свободных, «ничейных» земель господствовало «захватное», индивидуальное землевладение: каждое хозяйство захватывало столько земли, сколько было в состоянии обработать. Исчерпание свобод­ных земель побуждало земледельцев искать тот или иной способ закрепле­ния земли за хозяйствами, что могло произойти в форме частной или коллективной собственности. Общинная форма собственности как в евро­пейской части страны, так и в Сибири явилась формой перехода от захват­ного к частному землевладению по той причине, что для появления инсти­тута частной собственности на землю требовался ряд дополнительных условий — развитость рыночных отношений, превращение земли в товар, личная свобода, индивидуалистический менталитет, которые в цент­ральных регионах европейской части России в момент исчерпания фонда свободных земель, в XV—XVI вв., отсутствовали. В Сибири важным фак­тором перехода от захватного к передельно-общинному землевладению служили традиции, принесенные переселенцами из Европейской России, а также склонность коронной администрации поддерживать общинно-пере­дельные порядки как более удобные для управления крестьянами. Таким образом, утверждает Б.Н. Миронов, не якобы присущая русским людям солидарность, не континентальный климат и частые стихийные бедствия, а ряд экономических, юридиче­ских и социальных факторов способствовал утверждению в России коллек­тивного землевладения; наличие свободного фонда земель лишь задержива­ло переход от коллективной к частной форме землевладения. Низкая плотность населения оказывала влия­ние также на ранние браки и многодетность. Благодаря наличию большого фонда свободной земли при возможности ее колонизации, у крестьянского населения России вплоть до середины XIX в. не было серьезных стимулов откладывать вступление в брак или вообще от него отказываться, а также регулировать рождаемость.

Рост плотности населения постоянно толкал крестьянство не только к колонизации, но и к интенсификации земледелия. В течение XVI—пер­вой половины XIX в. этот процесс развивался очень слабо, так как урожайность имела тенденцию снижаться. С отменой частновла­дельческого крепостничества в 1861 г. интенсификация в Европейской Рос­сии стала проходить более быстрыми темпами под влиянием сильного аграрного перенаселения. В 1860—1913 гг. урожайность на крестьянских землях выросла на 69% — больше, чем за предшествующие 350 лет. Одно­временно вследствие роста сельского населения величина земельного надела на душу мужского пола с 1861—1870 по 1891—1900 гг. сократилась всюду, а в среднем по Европейской России с 5,3 до 2,8 га. В результате возникло относительное аграрное перенаселение: по разным оценкам, его величина к 1900 г. составляла от 22 до 52% от общего числа работников.

Интенсификации производства предшествовало или ее сопровождало снижение жизненного уровня. С середины XIX в. до 1880-х гг. в целом наблюдалось ухудшение питания низших и средних слоев деревни и низших слоев городского населения, т. е. большинства населения России; параллель­но этому происходило уменьшение длины тела новобранцев и увеличение доли тех из них, которые забраковывались по медицинским соображениям для службы в армии. За 1854—1874 гг. до введения всесословной воинской повинности доля забракованных рекрутов возросла с 22,7 до 27%, а с 1874— 1878 по 1899—1901 гг., когда действовали пониженные сравнительно с пред­шествующим периодом критерии физической годности к службе, — с 11,2 до 22,1%. Крестьянство, взятое в целом, между 1860—1890-ми гг. ис­пытывало кризис платежеспособности вследствие тяжелых финансовых условий отмены крепостного права и роста малоземелья. Недоимки по вы­купным платежам, по государственным и местным налогам постоянно уве­личивались : первые с 1861 до 1906 гг., к моменту их отмены, составили 5% от общей суммы выкупа (учитывая и прощенные недоимки), вторые – к 1896–1900 гг., 106% от величины годового оклада.

Позитивные сдвиги в крестьянском хозяйстве в ответ на перенаселение и снижение жизненного уровня свидетельствуют о том, что кризис пореформенной деревни носил относительный и временный характер. В 17 из 50 губерний Европейской России крестьянство более или менее справлялось со всеми платежами, всюду наблюдалось улучшение аг­ротехники и повышение урожайности. С конца XIX в. происходило улуч­шение питания, соответственно увеличивалась длина тела и уменьшался про­цент забракованных для военной службы новобранцев.

Связь между падением жизненного уровня и интенсификацией производ­ства не была специфически российским явлением. Обычно именно снижение качества жизни вследствие возросшей плотности населения заставляет лю­дей осознать кризис данной системы земледелия и перейти к другой, более интенсивной системе. До тех пор пока крестьянство находило альтерна­тиву интенсивности в колонизации, оно прежде всего использовало миграцию как наиболее легкий и дешевый способ борьбы с перенаселением и лишь во вторую очередь — интенсификацию земледелия как более дорогой и трудный способ борьбы с ним. Когда колонизация перестала решать про­блему перенаселения, тогда крестьяне в первую очередь обратились к ин­тенсификации и во вторую очередь — к другим средствам, включая пересе­ления. Эта зависимость объясняет, почему российское крестьянство до эмансипации предпочитало колонизацию, а после нее—интенсификацию или по крайне мере сочетание интенсификации с колонизацией. К середине XIX в. фонд свободных земель в Европейской России был в значительной степени исчерпан, а переселение в Сибирь само по себе требовало больших средств и являлось несравненно более тяжелым предприятием, чем колони­зация в пределах Европейской России, как в экономическом, так и психо­логическом отношениях: для многих переселение в Сибирь было равносиль­но эмиграции из России.

Совпадение в пореформенной России перехода к более интенсивной си­стеме земледелия с кризисом старой системы земледелия, аграрным перена­селением и падением жизненного уровня крестьянства является серьезным аргументом в пользу того, что давление роста населения способствовало ин­тенсификации сельского хозяйства. Однако рост плотности населения не являлся решающим фактором. Если в качестве показателя степени интенси­фикации земледелия взять чистый доход с гектара земли, а в качестве по­казателя плотности населения — величину земельного надела на душу сельского населения, то связь между этими показателями для 50 губерний Европейской России в 1900 г., оцененная с помощью коэффициента корре­ляции, составляла 0,60, это означало, что плотность населения могла обу­словливать интенсификацию земледелия не более чем на 36% (квадрат ко­эффициента корреляции).

Таким образом, утверждает Миронов, социально-экономические процессы в России, как и в других странах, испытывали многоплановое воздействие географического и демографического факторов. Однако нет оснований возлагать на них ответ­ственность за своеобразие национальных социальных и политических ин­ститутов, что всегда и везде было делом рук человеческих, а не стихийных сил природы.

Если даже допустить, что на на­чальных этапах исторического развития природа обделила Россию ресурса­ми или не была к ней достаточно щедрой, то этот недостаток был с лихвой компенсирован в ходе ее территориального расширения, которое преврати­ло ее в мощную державу, богатую природными ресурсами. Уже в XVIII— начале XX в. проблема состояла не в величине природных ресурсов, а в их разведке, доступности и использовании. Следовательно, цена, которую за­платили русские за свою территориальную экспансию, была высокой, но не чрезмерной. В конечном счете от российской экспансии выиграло большинство народов, входивших в состав империи, в том числе те, которые потом вышли из нее. Всем, включая русских, Россия обеспечи­вала безопасность, всем, а нерусским даже в большей степени, помогала раз­виваться. Под крышей Рос­сии многие народы создали свою письменность, интеллигенцию, высокое искусство, государственность со значительно меньшими издержками, чем они могли этого сделать вне России, поскольку Россия не была типичной колониальной державой.

Увеличение плотности насе­ления постоянно заставляло людей искать способы борьбы с относительным перенаселением. Различные народы выбирали разные пути в зависимости от природных условий, политических и социальных институтов, менталитета, традиций, обычаев и закона: сокращение рождаемости и уменьшение числа детей в семье сначала через увеличение возраста вступления в брак, затем с помощью различных методов контрацепции; переключение населения из сельского хозяйства в промышленность, ремесло и торговлю; эмиграция; экспансия и колонизация. Россия долгое время предпочитала территориаль­ный рост, и этот способ борьбы с перенаселением яв­лялся оптимальным для населения, бедного капиталом и богатого рабочими руками и землей.

Геополитический фактор. Судьба любой страны определяется не только состоянием ее экономики, уровнем развития технологий, количеством населения, масштабом военной мощи, но и величиной ее территории и геогра­фическим месторасположением. От ее геополитической характери­стики зависели устойчивость развития, благосостояние, процвета­ние населяющих данную страну народов. Поэтому в течение многих столетий государства стремились укрепить свое положение, обеспе­чить будущее путем оптимизации территориальной самодостаточно­сти – шла борьба за выход к торговым путям и прежде всего к морям, к удобным проливам, долинам судоходных рек, к районам с крупны­ми залежами полезных ископаемых и т.п.

Обычно отмечаются следующие геополитические условия, повлиявшие на специфику русской истории: обширная, слабо заселенная территория, незащищенная естественными преградами граница, оторванность (на протяжении почти всей истории) от морей (и соответственно от морской торговли), благоприятствующая территориальному единству исторического ядра России речная сеть, промежуточное между Европой и Азией положение русских территорий.

Геополитическое расширение являлось доминантой исторического пути России на протяжении столетий. Важнейшая составляющая истории России – это процесс коло­низации, расширение территории российского государства, с 1462 по 1987 гг. увеличившейся более чем в 50 раз.

Только территория Сибири, присоединенная к России с конца XVI в. до начала XVIII в., в 11 раз превышала территорию Европы.

С.М. Соловьев, В.О. Ключевский считали территориальную экспансию ключевым фактором в истории нашей страны. Сравнение с аналогичным явлением в США показывает, что там колонизация изначально имела эко­номическое измерение, в конечном итоге слившись с процессом интен­сификации хозяйства. В России же территориальное расширение исхо­дило из стратегических соображений. Освоение новых земель носило экстенсивный характер и, в свою очередь, способствовало вос­производству экстенсивной культуры. К негативным аспектам российской колонизации относятся: за­крепление экстенсивной формы развития, ведущее к отставанию; затруд­нённость формирования хорошо структурированной системы городов; истощение ресурсов Центра; замедленное развитие единой русской на­ции. Отсюда следует вывод: победа этого пути над тенден­цией к интенсификации создала серьёзные проблемы, нараставшие по мере усложнения общества. Что касается глубоко лежащих причин тако­го исторического выбора, неспособности найти ему альтернативу, то их можно усмотреть в мифологической основе культуры миллионов русских людей. Народ рассматривал экстенсивный путь «как уход от неоправданной "новизны" и перенесение на новое место справедливой "старины", как поиск рая на земле...».

Гигантские просторы, низкая плотность населения, недостаточная эффективность средств сообщения создавали повышенную опасность дезинтеграции, доходившей подчас до критической точки. В XVI веке европейская Россия в десять раз уступала по плотности жителей Германии и в 20 раз – Франции. Слабая заселенность земель Восточно-Европейской равнины и Сибири создавала благоприятные условия для оттока земледельческого населения из исторического центра России при увеличении нормы его эксплуатации, что вело к усилению контроля государства за личностью земледельца, вплоть до полного закрепощения крестьянства в ХVII в. Вместе с тем возможность ухода на свободные земли для населения в течение длительного времени сглаживала остроту социальных конфликтов и не способствовала установлению диалога между властью и народом. Кстати, в начале XXI века из чуть более 140 млн. граждан России, только около 30 млн проживают в азиатской части страны ( в Сибири).

Огромные размеры территории России можно проиллюстрировать некоторыми фактами.

Взойдя на престол, Елизавета Петровна посылает на Камчатку штабс-фурьера Шахтурова, с тем чтобы он доставил к ее коронации (через полтора года) шесть пригожих, благородных камчатских девиц. Представления царицы о размерах собственной империи были приблизительными: только через 6 лет (и на 4 года позже коронации) царицын посланец с отобранными девицами достиг на обратном пути Иркутска...

11 декабря 1796 г. в Иркутске начались соборный благовест и пушечная пальба в честь нового императора: рано утром примчался правительственный курьер (фельдъегерь), который всего за 34 дня преодолел расстояние в 6 тыс. верст от Петербурга до губернского города на Ангаре. Больше месяца Иркутск жил под властью умершей Екатерины II (Камчатка же присягнет только в начале 1797 г.). 6 тыс. верст, разделенные на 34 дня, около 180 верст в сутки – курьерская скорость... С древнейших времен до первых паровозов максимальной скоростью человеческого передвижения была быстрота лучшего коня или тройки, колесницы: примерно 20 км/час на коротком пути и меньше, если делить длинные версты на долгие часы. Поэтому в 1796 г. Россия – страна огромная, медленная (в 30–40 раз медленнее и, стало быть, во столько же раз «больше», чем сегодня). Между тем солидные путешественники только с петровского времени принялись скакать сломя голову; прежде – чем важнее, тем медленнее: воевода из Москвы в Якутск, «на новую работу», ехал в 1630-х годах не торопясь, пережидая разливы и чрезмерные холода, ровно три года (средняя скорость – 7 верст в сутки). В XVIII–XIX вв. медленная езда считалась прерогативой царской фамилии . Сохранилось расписание 1801 г., относящееся к приезду Александра I из Петербурга в Москву на коронацию (сходный порядок был и при коронованиях XVIII в.): в первый день кортеж проходил 184,5 версты (ночуют в Новгороде), во второй - 153 версты (ночуют «в Валдаях»), на третий - всего 92 версты (сон в Вышнем Волочке), на четвертый, отдохнув, 134 версты до Твери; на пятые сутки экипажи пройдут 113 верст до Пешек, на шестые - всего 50 до загородного Петровского дворца, и оттуда, только на седьмой день, «имеет быть торжественный въезд в столичный город Москву». Медленности выездов соответствовало и долгое возвращение, так что еще в 1750-х годах улицы северной столицы зарастали травой, пока двор и множество сопровождающих и сопутствующих не перемещались обратно, на берега Невы.

Благодаря своему уникальному геополитическому положению Россия сумела стать своеобразным историческим евроазиатским мостом, на протяжении столетий связывавшим Европу с Азией. В то же время Русь–Россия–СССР выполняли роль демпфера, погасившего огромной ценой силу не одной угрозы для Европы: от татаро-монгольского нашествия до гитлеровской агрессии. Очевидно, что судьба Европы, да и мира, была бы иной, если бы не Россия. Россия–СССР, сыграв решающую роль в двух мировых войнах, которые буквально обескровили нашу страну, спасли мировую цивилизацию от тектонических разломов и сдвигов.

Внутреннее развитие страны изобиловало существенным напряжением сил нации, которое, в свою очередь, определялось не столько социально-классовыми конфликтами, сколько являлось отражением мобилизационного характера российского социума, которому 2/3 своей истории приходилось сражаться с различными внешними противниками. Россия была вынуждена всегда иметь мощную армию, а со вре­менем создать и достаточно сильный флот.

Ни у одной европейской страны не было такой длинной и уязви­мой границы, нуждающейся для охраны в многочисленных гарнизо­нах. Общая протяженность государственной границы Российской Федерации в начале XXI в. составляет 61108 км, из них сухопутная - 14503 км, речная – 7394 км, озерная – 470 км, морская – 38740 км.

Естественную открытость русских границ использовали соседние народы и государства: Польша, Швеция, Германия, Франция, с одной стороны, и кочевники великой степи – с другой. В течение 8 веков (с XIII по XX) Россия находилась в состоянии войны свыше 500 раз. С 1400 г. из 1 тыс. войн 150 войн произошли с участием России или на ее территории. С 1368 по 1893 г., т.е. из 525 лет, Россия провела в войнах 305 лет. В ХVI в. Россия воевала 43 года, в ХVII – 48 лет, в ХVIII в. – 56 лет. В ХIХ в. она воевала с Францией, Великобританией, Ираном и Турцией. В первую половину ХХ в. на войны с участием России (СССР) пришлось 24 года.

Величайшим бедствием для Отечества стало вторжение войск монгольских ханов в XIII в. Шло массовое истребление и порабоще­ние населения, разрушение крупных городов – центров культуры. Владимирские и суздальские земли опустошались в тот век пять раз, тверские – два, южнорусские (курские земли) – семь раз. Ордынцы четыре раза разрушали Переяславль-Залесский, по три раза Суздаль и Муром. Не стоит забывать, что понятие «разру­шить» город имеет разный смысл в русских летописях и в европей­ских хрониках. Например, Фридрих Барбаросса «разрушил Майнц» путем уничтожения крепостных стен. А при разрушении Милана жители были расселены в окрестных деревнях. Разрушение же рус­ских городов, по свидетельству летописца, имело иные последствия: «Множество мертвых лежаша и град разорен, земля пуста, церкви позжены», «люди избиша от старца до сущего младенца». Безжало­стному уничтожению подвергались памятники архитектуры и жи­вописи. Вывозились орудия производства и металлические изделия. Исчезли некоторые виды ремесел, приостановилось каменное стро­ительство. Экономика русских земель истощалась систематической данью, различными поборами и периодическими военными вторже­ниями.

В начале XVII в. подобное вторжение повторилось в ходе поль­ской и шведской интервенции, в начале XIX в. — французской. Нельзя не учитывать и тот факт, что противник, вступая в пределы России, уже изначально настраивался на крайне жестокое ведение войны. Напомним два высказывания. Наполеон: «Через пять лет я буду господином мира, остается одна Россия, но я раздавлю ее»; А. Гитлер – «Мы обязаны истреблять население – это входит в нашу миссию охраны германского населения... Я имею право уничтожать миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви».

Не всегда Россия вела оборонительные войны, не случайно она два столетия официально именовалась империей. В то же время имперское стремление выйти к Черному морю диктовалось прежде всего желанием укрепить южные границы и покончить с набегами крымских татар, которые захватывали в плен русских и продавали их в рабство (за XVI–XVIII вв. ими были захвачены и проданы в рабство сотни тысяч русских людей). По свидетельству французского посла в России Л. Сегюра, Екатерина II жаловалась Вольтеру, что татары «ежегодно заносили в Россию чуму и голод, истребляли и забирали в плен по 20 тыс. человек в год». Движение к Балтийскому морю обусловливалось стремлением иметь порты для экономических и культурных связей с Западной Европой.

Агрес­сивность в отношении соседей часто диктовалась неумолимыми тен­денциями внутреннего развития, стремлением увеличить площадь земельных угодий и людские ресурсы. Этим объясня­ется отсутствие в Российской империи тенденций геноцида в отно­шении присоединяемых народов. Старые и новые земли становились единым жизненным пространством. Новые территории образовыва­ли со старыми довольно органичное целое. Многие народы прочно ассимилировались, сложилась общая экономическая жизнь, тесно переплелись обычаи и традиции, происходили культурные взаимовлияния. В войнах с соседними государствами Россия преследовала иногда вполне психологически понятную цель – не иметь у своих рубежей потенциально сильных противников. Наибольший успех был достигнут при Петре Великом и его преемниках. В конце XVIII в. канцлер А.А. Безбородко говорил отправляемым за границу молодым русским диплома­там: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела».

Воевала Россия и в силу союзнических обязательств. Такими бы­ли, например, итальянский и швейцарский поход русской армии под руководством А.В. Суворова. Россия могла вступить в войну под давлением общественного мнения, как это произошло в 1877 г. с целью защиты балканских славян и освобождения их от турецкого ига. Кстати, ничего подобного не наблюдалось в Западной Европе как в средние века, так и в новое и новейшее время.

Победы русского оружия стали яркими страницами в летописи Отечества. Однако цена мощи и влияния России также хорошо известна. До половины бюджета почти всегда уходило на содержание единственных союзников России, коими, по словам императора Александра III, были только ее армия и флот.

Безопасность страны – это именно то, что беспокоило Россию с самого начала ее существования. Это сказывалось на внешней и внутренней политике, формировании военной доктрины, на планах военного строительст­ва, создания соответствующего военного аппарата и оборонного про­изводства. Постоянная военная угроза и открытость пограничных рубежей требовала огромных усилий по обеспечению своей безопасности: значительных материальных затрат, людских ресурсов (при малочисленном и редком населении), концентрации всех усилий. Следствием этого явилась возрастание роли государства. Для укрепления военной мощи государство использовало различные варианты мобилизационной системы. В XV-XVII вв. это была военно-поместная система, прочно укоренившаяся в России. В XVIII-XIX вв. в стране действовала рекрутская повинность, была создана казенная военная промышленность. В XX в. в СССР сложился мощный Военно-промышленный комплекс, превративший страну в ядерную сверхдержаву. Совокупным результатом этих усилий явилось то, что на протяжении последних более чем пятисот лет Россия – одна из немногих стран в Европе и Азии, сохранявшая свой суверенитет и не подвергнувшаяся внешнему завоеванию.

Насколько можно судить по несовершенным демографическим источникам, до середины XVIII в. население России оставалось относительно небольшим. По максимальным подсчетам, оно составляло 9–10 млн чел. в середине XVI в. и 11–12 млн – в его конце; согласно более сдержанной оценке, оно равнялось соответственно 6 и 8 млн чел. Эти цифры сравнимы с данными того же века для Австрии – 20 млн, Франции – 19 млн и Испании – 11 млн; население Польши в XVII в. составляло около 11 млн чел. Как и в других странах Европы, демографический взрыв начался в России примерно в 1750 г. За 1750–1850 гг. население Российской империи выросло в четыре раза (с 17–18 млн до 68 млн чел.). Увеличение это можно частично отнести за счет захватов, присоединивших до 10 млн чел., однако даже в свете поправки на экспансию естественный прирост был огромен. После 1850 г., когда территориальная экспансия практически прекратилась (Туркестан – единственная крупная область, присоединенная после середины XIX в., – был малонаселенным), население России увеличивалось высокими темпами: с 68 млн в 1850 г. до 124 млн в 1897 г. и до 170 млн в 1914 г. Прирост населения в России во второй половине XIX в. был самым высоким в Европе – и это в то время, когда урожаи зерновых в Российской империи были ниже, чем в любой стране Европы.

Анализ демографических изменений свидетельствует, что в последнее время наблюдаются тревожные тенденции: самая большая по территории страна мира имеет население около 143 млн чел., тогда как граничащий с ней Китай – 1 300 млн, Индия – более 1 млрд.

Если 100 лет назад население России составляло 4% от мирового, сейчас – 2%, а через 50 лет по прогнозам сократится до 1%. Природа человека неизменна уже тысячи лет. Следовательно, нет веских оснований полагать, что тяга к переделу территориальной собственности во имя ресурсной базы ушла в прошлое. Сегодня в мире из официальных 309 сухопутных границ 52 (17%) являются спорными. Из 425 морских границ 160 (38%) являются предметом спора. 39 стран оспаривают 33 острова. Необходимо осознавать, что с конца ХХ в. Россия вступила в фазу геополитического сжатия, потеряла контроль над частью евразийского пространства. Вызывает большие опасения и слабая заселенность азиатской части страны (на огромной территории России от Урала до Дальнего Востока проживает в начале XXI в. почти в три раза меньше населения, чем в небольшой Японии). Однако стоит ли нам беспокоиться о судьбе Сибири?! В теоретическом плане сегодня в наличии целый спектр концептов от несколько экзотических, например: у России давно была бы благополучная европейская судьба, если бы ей повезло и за Уралом простирался океан, а не Сибирь, до вполне серьезных, например: проклятие Сибири в ее холодном климате и чем больше Россия увлекалась ее освоением тем она становилась менее конкурентоспособной и тем проблематичнее становилось создание эффективной экономики. В книге «Сибирское проклятье: как коммунистическое планирование забросило Россию в холод», изданной недавно на Западе Ф. Хилл и К. Гэдли стремятся доказать, что Россия совершила большую историческую ошибку, получила избыточные население и промышленные мощности в Сибири, делающие этот регион с холодным климатом экономически нежизнеспособным, тогда как во всех других странах с развитой промышленностью люди мигрировали в более теплые районы.

Вместе с тем, уже были попытки зондажа американскими конгрессменами почвы на предмет продажи части сибирских земель. Озвучивание СМИ проблем неэффективного использования Россией сибирских и дальневосточных природных богатств, в отличие от сопредельных государств, уже стали достаточно привычными и не вызывают видимой обществом, а фактически никакой серьезной реакции со стороны властей.

Но необходимо сознавать, что азиатская часть Россия имела огромное значение для страны в целом в экономическом, социокультурном, геополитическом аспектах. Урал и Сибирь давали значительную часть общероссийского валового продукта. В XVII в. весомую долю дохода казна получала за счет сибирской пушнины. В XVIII в. значительными были поступления от таможенных сборов с оборотов русско-китайской торговли (Кяхта). В XVIII в. на Урале и в Сибири были созданы металлургические комплексы, дававшие значительную часть общероссийской добычи черных и цветных металлов (так, в конце XVIII в. на долю Урала приходилось 2/3 производства российского чугуна и 9/10 российской меди).

Заметной была роль восточных регионов России в добыче золота, серебра, алмазов. В XX в. Сибирь приобрела особое значение как главное хранилище мировых запасов пресной воды, деловой древесины, ископаемого топлива. В советский период Сибирь превратилась в главную «электростанцию» страны. Наличие в составе страны огромных территорий, богатых разнообразными, в том числе уникальными, ресурсами, в целом способствовало укреплению и сохранению существующих политических режимов как в социально-политическом, так и в геополитическом планах. Без учета огромной роли восточных регионов России невозможно объяснить специфику национального исторического процесса, определить место России в мировой цивилизационной динамике.

На протяжении значительной части своей истории из-за оторванности от морей и морской торговли России приходилось продукты своего экспорта дешево продавать посредникам и дорого покупать у них продукты импорта. В Западной Европе не было ни одного города, который находился бы дальше чем 300 км от моря. Расстояние от Москвы до моря – 650 км. Для значительной части России оно гораздо больше. Чтобы пробиться к морям, России пришлось столетиями вести кровопролитные войны. Вследствие этого роль государства и армии в обществе возрастала еще больше.

Но были и благоприятные геополитические факторы. Первый – специфика речной сети Восточно-Европейской равнины. Наличие развитой, обширной речной сети сплачивала страну и политически и экономически. Второй – через территорию России проходила значительная часть Великого шелкового пути из Китая в Европу. Данное обстоятельство создавало объективную заинтересованность многих стран и народов в поддержании политической стабильности вдоль этой великой магистрали древности, т.е. в существовании евразийской империи: вначале такой империей стало государство Чингисхана, затем – Россия.

Геополитическое положение России на протяжении более чем тысячелетней истории неоднократно изменялось. В нем можно выделить семь этапов.

1. Во времена Киевской Руси страна была ча­стью Европы, с государствами которой поддерживала интен­сивные торговые, культурные и династические связи (напри­мер, одна из дочерей Ярослава Мудрого стала королевой Франции). Не случайно теперь Украина стремится монопо­лизировать наследие Киевской Руси, поскольку видит в нем одно из главных доказательств своей «европейскости». Важ­нейшей экономической и политической осью восточносла­вянского государства был путь «из варяг в греки», соединяв­ший Балтику с Черным и Средиземным морями.

2. 1243 – 1480 гг. После взятия монголо-татарами Киева в 1240 г. и до освобождения Руси (России) от уплаты им дани в 1480 г. она была скорее азиатским, чем ев­ропейским, государством, хотя, например, торговля между северными русскими княжествами и ганзейскими городами никогда не прекращалась. В этот период русские княжества, возникшие на территории древнерусского государства, и в первую очередь Московское, ставшее ядром будущего Рос­сийского государства, были отделены от Европы Балто-Понтийским поясом недружественных государств и лише­ны выхода к Балтийскому и Черному морям – кратчайшим путям в Европу.

3. 1480—1796 гг. Третий этап, продлившийся примерно до конца царствования Екатерины II, характеризовался борь­бой за восстановление выходов страны к морям. Каждый шаг на запад давался России с огромным трудом, и завоеванные дорогой ценой морские «форточки» в Европу иногда прихо­дилось отдавать обратно. В то же время на востоке оконча­тельный распад Золотой Орды и ослабление ее наследников (особенно после покорения Москвой в середине XVI в. Казанского и Астраханского ханств – союзников Порты, постоянно беспокоивших ее набегами) открыли путь для практически беспрепятственного расширения державы на огромные, редко заселенные пространства Сибири и Дальнего Востока. Еще в начале этого этапа Московское государст­во стало многонациональным. К концу его в результате реформ и военных кампаний Петра I и Екатерины II Россия окончательно утвердилась как балтийское государство и присоединила часть украинских и белорусских земель, неко­гда входивших в Киевскую Русь.

4. 1796 г. – последняя треть XIX в. В царствование Екате­рины II Россия отвоевала доступ почти ко всему северному побережью Черного моря и стала великой европейской дер­жавой, способной, наконец, реализовать свою мессианскую общеправославную программу. Она была намечена еще во времена Ивана III и заключалась прежде всего в осво­бождении православных стран от османского ига и последу­ющем их объединении под эгидой России. Однако изменить сложившуюся к тому времени расстановку сил в Европе и мире было трудно: другие европейские государства вовсе не собирались освобождать России то видное место, на которое она претендовала. Это ясно обнаружилось в ходе Крымской войны (1853 – 1856), поражение в которой породило у части русской интеллектуальной элиты разочарование в европей­ских ценностях. С ростом внутреннего социального напря­жения это разочарование стало одним из важных факторов. Во внешней политике Рос­сии панправославие постепенно дополнялось панславизмом, проповедовавшим объединение славян, включая католиков, а также принципами консерватизма и легитимизма. Послед­нее означало поддержку только «легитимных», иными сло­вами — монархических и автократических европейских ре­жимов, что проявлялось в военных экспедициях и других политических акциях.

5. Последняя треть XIX в. – 1917 г. Запоздалое, но очень быстрое индустриальное развитие обозначило начало нового периода в геополитической истории России, который можно определить как империалистический. Потребность в сырье побудила русское правительство начать наконец освоение экономического потенциала Сибири и Дальнего Востока, прежде служивших лишь территориальным резервом страны, завершить колонизацию Кавказа и Центральной Азии как источника дешевого хлопка для текстильных предприятии в центре страны. Используя «железнодорожный империализм», Россия попыталась расширить насколько, возможно зону своего влияния, создать военные союзы и вела ожесточенную борьбу против своих геополитических противников. Во внутренней политике империалисти­ческий период был отмечен использованием принципа «правосла­вие, самодержавие, народность». Его реализация вылилась в попытку русификации периферии страны и трансформации России в европейское национальное государство.

6. 1917—1991 гг. В советский период страна сохраняла мессианскую, консервативную и идеалистическую сущность своей внешней политики, но на совершенно иной идеологи­ческой основе. Даже после того, как исчезли иллюзорные на­дежды на мировую революцию, Советский Союз продолжал безоговорочно поддерживать любой режим, который декла­рировал оппозицию «буржуазному» Западу, и прежде всего Соединенным Штатам Америки. СССР сохранял также са­мовосприятие как государства, окруженного врагами (своего рода осажденной крепости), восходящее еще ко временам монголо-татарского ига. Подобная позиция вызвала созда­ние вокруг него после Второй мировой войны пояса стран-союзников и способствовала превращению СССР в мировую сверхдержаву, противостоящую вместе с союзниками ос­тальным индустриально развитым государствам. Она приве­ла также к безудержной гонке вооружений и постоянному экономическому перенапряжению страны, жившей в моби­лизационном режиме, а в итоге – к драматическому ее распа­ду в 1991 г. СССР вел подлинно глобальную политику. «Нет теперь, наверное, такого уголка на Земле, положения дел в котором нам не приходилось бы учитывать в нашей полити­ке», – говорил Л.И. Брежнев на XXV съезде КПСС в 1976 г.

7. Распад СССР ознаменовал начало нового этапа геополи­тической эволюции России. На отдельных направлениях она оказалась отброшенной практически к допетровским границам, вновь потеряла значительную часть выходов к морям на своей европейской территории, лишилась значительной части ресурсной базы и военной инфраструктуры и т.п. Гео­политическое положение страны принципиально измени­лось: у нее как будто нет очевидных врагов, но вместе с тем нет и друзей, и ей вовсе не гарантировано благожелательное отношение старых и новых соседей (кроме, возможно, Бело­руссии), что показал кризис в авто­номном крае Косово (Югославия) весной 1999 г. По мнению А.И. Уткина, после распада СССР Россия потеряла все три благоприятных фактора, обеспечивавшие ей (единственной в мире) самостоятельность и независимость от Запада на протяжении всей истории: 1) наличие геополитических оболочек, отделявших Россию от западных стран; 2) связи с союзниками среди самих западных стран, состав которых менялся, игра на противоречиях между ними; 3) стабильное и мощное государство.

Теперь вместо геополитических оболочек мы имеем НАТО у прежних границ Советского Союза, вместо «желез­ного занавеса» – шенгенский визовый барьер, вместо не­скольких противостоящих друг другу блоков – довольно прочный союз западных держав и их совместные действия в кризисных ситуациях, вместо сильного государства – много­летний кризис.

Кстати, один из представителей современного экспертного сообщества А. Владимиров обращает внимание на то, что главная доктрина современного Китая называется «Три севера, четыре океана» «Три севера» - это враги: США, Североатлантический блок и северный сосед Россия. «Четыре океана» - акватории, которые Китай должен достичь в течение XXI века. Оказывается, Панамский перешеек давно уже скуплен китайцами (Панамский канал дает 5% мирового товаропотока), они же скупили весь флот в Чили, сделали огромные танкеры и теперь нефть через перешеек возят на своих судах, т.е. важнейший экономический плацдарм посреди двух Америк завоеван «бойцами» Поднебесной.

В настоящее время многим кажется очевидным, что надо играть по правилам сильных, как это всегда практиковалось в мировой истории. Отсюда возникла идея мировой глобализации, вероятно, выгодной сильным странам (увы, Россия в их число не входит), а нам остается лишь надеяться, что виртуальные плюсы от вхождения во Всемирную торговую организацию перевесят многочисленные реальные минусы. Если же отрешиться от традиционных представлений о том, что государственные границы, по сути, организуют и определяют жизнь социума, то можно предположить что те наши соотечественники, которые обеспечили себе и своим внукам безбедное существование на базе процветающих ныне стран, имея там собственность и капиталы, и олицетворяют будущее России.

Этноконфессиональный фактор. Геополитический фактор в значительной степени определил этнический уровень социокультурной организации. Несмотря на высокую этническую гомогенность населения (около 83% современной России – русские) существует значительная разделенность даже на этом уровне. Территориальные и климатические факторы, различные этнические истоки (славянские, угро-финские, тюркские и др.), восточные и западные этнокультурные связи оказали заметное влияние на образ жизни, облик и самосознание русского населения, приводя к заметной локализации отношений и сознания.

Д. Ранкур-Лаферьер в книге «Россия и русские глазами американского психоаналитика: В поисках национальной идентичности» (М., 2003) отмечая факт, что подавляющее большинство населения современной России считают себя этническими русскими подчеркивает, что это не означает наличия глубокой национальной фрагментации. Накануне распада СССР только 51% его граждан являлись этническими русскими. В относительно стабильных западных «нациях-государствах»: Франции – 82% жителей считают себя французами, в Испании – 70% испанцами, в Англии 77% жителей называют себя англичанами.

Другим фактором разнообразия было взаимодействие с другими народами Евразии в тех ареалах, где обосновывалось русское население и где происходило смешение и взаимная культурная адаптация. Существенной характеристикой русской культуры на первичном уровне считается способность русской народности к этническому взаимодействию и симбиозу. Это и определило одну из важнейших характеристик этнокультурного облика России - значительный диапазон вариативности диалектов, обрядов, форм бытовой культуры и верований.

Российской истории и культуре присуща, с одной стороны, значительная степень монолитности в языковом и этническом планах, но с другой – заметная внутренняя разделенность на субэтносы (население Поморья, русского Севера, Поволжья, Сибири, Приморья, казаки и т.д.).

Значимым источником разнообразия русского этноса было взаимодействие и смешение различных этнических групп: славянских, финноугорских и тюркских.

Другим фактором разнообразия было взаимодействие с другими народами Евразии в тех ареалах, где обосновывалось русское население и где происходило смешение и взаимная культурная адаптация. Е.П. Карнович, русский писатель-историк, в книге «Родовые прозвания и титулы в России и слияние немцев с русскими», написанной во второй половине XIX в., приводит многочисленные примеры того, что он называет «слиянием русских с иноземцами». Шереметевы, Салтыковы, Морозо­вы являются потомками прусских иммигрантов. Апраксины ведут свою линию от татар, Толстые — от немцев, Головины — от греков. Корни Лихачевых и Лиховичей — в Литве. Фамилия «Хомутов» произведена от английского имени Гамильтон, а фамилия «Лермонтов» образована от шотландского имени Лиермонт (вдобавок предки знаменитого по­эта по материнской линии были татары). Линия князей Урусовых начинается от знаменитого татарского хана Едигея. Генерал Михаил Кутузов, стяжавший себе славу в войне с Наполеоном, был из немцев. Один из предков поэта Дениса Давыдова был татарским мурзой. Граф Федор Ростопчин по происхождению был татарином, а графы Григо­рий и Алексей Орловы, знаменитые вельможи екатерининского време­ни, — немцами. Поэт Гавриил Державин вел свою родословную от та­тарского мурзы по имени Багрим, знаменитый историк Николай Карамзин также мог похвастаться своим татарским происхождением. Среди предков драматурга Александра Грибоедова были поляки, у поэта Василия Жуковского по материнской линии — турки, а великий русский поэт Александр Пушкин по линии отца вел свою родословную от немцев, а по линии матери — от эфиопов. Это всего лишь несколько из приведенных Карновичем примеров.

На обширных пространствах Евразии на протяжении многих веков происходило смешение разных народов, и с середины XVI века Русь становится многонациональным государством. К концу XIX в. в России насчитывалось свыше 150 больших и малых этносов, между которыми налаживались все более интенсивные отношения, что приводило к растущей дисперсности этнического расселения. В рамках бывшего СССР по переписям 1979 и 1985 гг. выделена 101 этническая группа. (По более дробным показателям выделяется более 800 этнокультурных сообществ.) Существует широкая разбросанность большинства этнических групп по обширной территории СССР/СНГ, их «диаспоризация» варьируется от менее 5% (грузины, тувинцы, якуты) до более 70% (татары, мордва). В этом плане многие «национально-территориальные образования» бывшего СССР представляют собой гораздо более гетерогенные общности, чем страны Западной Европы, прошедшие через длительный период национальной консолидации и преодоления субэтнических различий. Несмотря на усиление тенденций к «переселению народов», выражающихся в стягивании этносов в места контактного проживания, слишком большая часть бывшего советского народа и российского население остается проживать в смешанном этническом пространстве. Помимо проблемы «инородных» мигрантов в крупных городах России назревает проблема 25 миллионов русских в новом «зарубежье», к которым причисляют громадное число «русско-язычных», т.е. индивидов, так или иначе относящих себя к России как цивилизации.

Формирование российского общества в политическом и культурном планах проходило на протяжении веков через преодоление этнической рыхлости и разобщенности, но в условиях интенсивного воздействия извне, как со стороны Запада, так и Востока. Это воздействие носило не только собственно культурный характер, но принимало нередко экстремальные формы, подвергая русский народ угрозе вытеснения и рассеяния.

Механизмы общего устроения имели как межэтнический, так и надэтнический характер. Межэтническое общение выражалось в усилении контактов, двуязычии, освоении функциональных элементов иной культуры, увеличении числа смешанных браков и т.д. В российской цивилизации устойчивым носителем межэтнических связей стала русская культура с присущим ей разнообразием уровней и элементов. Важнейшую роль в общении между различными народами России выполнял русский язык и русская художественная культура.

Однако сами по себе межэтнические контакты еще не ведут к установлении общности и сопровождаются усилением этнического самосознания, стремлением к закреплению этнической специфики. В условиях многоконфессиональности российского общества, усиливавшейся на протяжении последних веков, важнейшим интегрирующим началом было государство, на своих условиях объединяющее разнородные элементы. Государство являлось в этих условиях заменой цивилизационных механизмов интеграции и развития, что и придало ему в России такой гипертрофированный характер. Россия добивалась крупных успехов потому, что она умела поставить крупные задачи и решать их. Воссоединением с Украиной несколько десятилетий в московском правительстве занимался специальный приказ, который ведал малороссийскими делами. Есть в Москве улица Маросейка, то есть Малороссийская, где каждый украинский полковник мог получить землю для строительства дома, чтобы, действуя на Украине, знать - в Москве у него есть дом, тыл. Можно напомнить и о выдающейся по замыслу политике ассимиляции сначала татарской верхушки, а затем «знатных сословий» других народов. Долгосрочная политика вместо насильственных скачков и рывков, политика постоянных, систематических действий давала огромный результат.

Однако ослабление или крушение государства, что не раз происходило в русской истории, неизбежно выявляло этническую рыхлость России, приводя к распаду последней и создавая угрозу гибели общества в период «Смуты» начала XVII в., Гражданской войны 1918—1921 и, периода перестройки конца ХХ в.

На протяжении XVIII—XX вв. в российской культуре шли поиски общецивилизационного начала, способствующего формированию надэтнического единства. Важнейшим носителем такого начала выступала русская культура, в которой доминирующее значение приобретали не собственно этнические и национальные ценности и смыслы, а общечеловеческие, универсальные, охватывающие самые различные народы и варианты жизнеустройства. Гуманистическое содержание русской художественной культуры сыграло большую роль в ее распространении по всему миру. Вместе с тем в русской культуре постоянно присутствовало признание локальных и инородных культур не как проявлений «дикости» и «варварства», а как проявлений особого уклада жизни.

Марксизм сформировался в России как существенная идеологическая и социокультурная основа для налаживания межэтнических и межнациональных отношений в дополнение к общегосударственным. На протяжении десятилетий он обеспечивал устойчивую форму общения и взаимопонимания между различными народами. В рамках советской социокультурной системы сформировались устойчивые духовные коммуникативные принципы, ослабляющие влияние этнонациональных компонентов и утверждающие некоторую интернациональную общность. «Единство советского народа» не сводилось к идеологическим механизмам или государственно-партийной системе регуляции различных сторон жизни. Оно выражалось и в обширной системе взаимодействия различных этнических, социальных и культурных групп, которая сформировалась в сфере советской идеологии, образования, науки, художественной культуры, а также повседневного общения. Однако чрезмерная этатизация и бюрократизация идейной и культурной жизни привели к ослаблению его консолидирующего влияния и росту межэтнических противоречий.

Присущая современному миру тенденция этнической суверенизации связана в немалой степени с ослаблением цивилизационных механизмов регуляции. И Россия оказалась в сильной степени затронутой такими процессами. На протяжении всей истории российская цивилизация отличалась своей противоречивостью, неорганичностью, отсутствием устойчивого срединного уровня и наличием постоянных жестких расколов и противостояний. Этому явлению «всплеска этничности» не сразу удается подобрать соответствующий термин. Нередко употребляются термины: сводный — «этнонационалъные движения», неопределенный — «неонационализм», или «избыток этничности», частичный — «микронационализм», или «этнический сепаратизм», расширенный— «суперэтнизм», или «гиперэтнизм». При всем различии этих терминов очевидно, что они призваны зафиксировать явление, отличное от «собственно» национализма.

Первым и наиболее очевидным следствием таких «всплесков этничности» становится обострение межэтнических и межнациональных противоречий, конфликтов и столкновений, что влечет за собой массовую миграцию или бегство населения, длительные кровопролитные войны, массовую гибель населения, разорение многих районов и целых стран. Осложнению ситуации в межэтнических отношениях способствовало разрушение после распада СССР системы разделения труда между бывшими республиками, крах советской промышленной кооперации и соответствующей инфраструктуры. Следствием этих процессов стала массовая безработица и обнищание миллионов людей, появление беженцев и вынужденных мигрантов. В 1990-е гг. российская бизнес-элита и коррумпированное чиновничество нарушили формировавшийся столетиями этнокультурный баланс, построили на труде бесправных «иммигрантов» коммерческие империи, создали этнократические анклавы. По оценке В. Аверьянова, в России существует около 2000 преступных этнических группировок (то есть группировок с преобладанием этнократических клановых отношений), из которых более 500 – в московском регионе.

Раскручивание тенденций этнического и национального самоопределения вновь активизирует те более слабые, но длительно действующие силы, которые связаны с цивилизационными принципами и которые в исторической протяженности и определяют устроение и судьбы народов.

Принятие христианства – крупнейшее событие в истории Древней Руси. Утверждение новой религии было обусловлено исторически. Политическое и социальное развитие славянских племен, образование единого государства и рост его международного влияния входили в противоречие с языческими верованиями. Превращение христианства в государственную религию, крещение всего населения Руси произошло при Владимире Святославовиче в 988–989 гг. Существует несколько преданий о крещении Руси.

1. Выбор Владимиром истинной веры. По рассказу летописца, он беседовал с представителями различных монотеистических религий: византийского православия, римского католичества, мусульманской и иудейской церквей. Владимир разослал послов в разные страны, чтобы удостовериться в преимуществах той или иной веры. Но пышный обряд богослужения, нравственные нормы и философская глубина религиозного учения убедили его в преимуществах восточного христианства. Из многих религий Владимир, таким образом, выбрал лучшую и истинную веру.

2. Личный интерес князя, который задумал жениться на родственнице византийских императоров Анне. Но христианка не могла выйти замуж за язычника. Вокруг этого брачного контракта переплетались и другие исторические события. Так, Владимир помог византийскому императору подавить опасный мятеж. Но и после этого императоры медлили с браком. Тогда Владимир применил силу, осадил Корсунь (Херсонес), главный византийский город в Крыму, после чего невесту доставили в Корсунь. Совершился обряд бракосочетания и крещения Владимира. Рассказ этот основан на достоверных исторических событиях, которые подтверждаются византийскими источниками.

3. Церковная версия рассматривает крещение Владимира как следствие глубокого нравственного переворота в воззрениях и жизни киевского князя, до этого погрязшего в разврате, виновного во многих злодеяниях. По словам летописца, у Владимира было пять жен; убив своего брата Ярополка, он захватил Киевский стол и отобрал его жену-гречанку. Полоцкую княжну Рогнеду (мать Ярослава Мудрого) он взял силой, без ее согласия, убив отца Рогволода и его сыновей.

Владимиру приписывают также наличие гарема, где содержалось 800 наложниц. И вот этому великому грешнику был глас божий, на него снизошло какое-то одухотворение, он принял новую веру и нравственно переменился. Согласно этому рассказу, Владимир крестился еще до похода на Корсунь, в 987 г., в Васильеве, под Киевом.

4. Легенда об апостоле Христа Андрее Первозванном, который во время одного из своих путешествий из Византии в Балтийское море оказался на высоком холме у Днепра, на месте, где потом возник Киев. Андрей проповедовал среди местных жителей новую веру и в знак памяти поставил на этом месте деревянный крест. В XVIII в. здесь была построена церковь Андрея Первозванного по проекту архитектора Растрелли. Легенда об Андрее Первозванном получила широкое распространение в XV – XVI вв., в период упрочения московского самодержавия. В дискуссии с посланником папы римского А. Поссевиным Иван IV уверял, что «мы получили веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, приходил в эти страны, чтобы пройти в Рим». Таким образом, доказывалось, что российское православие древнее католичества и идет оно от самого Христа. Истинность этого рассказа опровергали крупнейшие церковные историки Е.Е. Голубинский, А.В. Карташов.

Существование различных версий об истории крещения Руси свидетельствует о выдающемся значении этого переломного исторического события. Принятие новой веры означало крутой поворот в жизни и воззрениях каждого человека и всего народа. Такой поворот не мог произойти сразу. Крещение людей, которое проводилось не только убеждением, но и насилием, стало лишь началом утверждения новой религии. Языческие обычаи и верования сохранялись еще длительное время и уживались с христианством.

Говоря о роли христианства в развитии древнерусской культуры, следует иметь в виду некоторые особенности. Христианство пришло на Русь из Византии. Это обусловило упрочение культурных связей с Византией и ее влияние. Но внешнее влияние нельзя преувеличивать. Опираясь на достигнутый уровень развития культуры Византии, в Древней Руси развивались самобытная литература, искусство, архитектура. Внедрение славянской письменности и славянского языка в церковный обиход имело двоякое значение.

С одной стороны, религия и культура в целом стали доступны широким массам. Но, с другой стороны, это привело к отрыву от греческого языка, от созданной на этом языке древнегреческой литературы, философии, истории. Отличительными чертами московского православия от других его версий стали: 1) Обожествление своего царя; 2) Обожествление своей территории; 3) Слияние церкви с государством; 4) Принятие обычаев одного народа (московитов) как священных обычаев и как эталона обычаев, обязательных для христианина. Этих черт нет у католиков.

Необходимо, также, учитывать, что на протяжении всей истории Россия была поликонфессиональной страной. Православие было распространено в ограниченном регионе. Западное христианство – католицизм – твердо удерживалось в западных частях империи. Ислам создавал отчетливую общность народов Центральной Азии, части Кавказа и некоторых внутренних областей России (Татария). Бухара и Самарканд были влиятельными центрами для исламских регионов империи, а также для зарубежных мусульман. В Южной Сибири был распространен буддизм, составляющий значительный религиозный регион, граничащий с Монголией и Китаем, а косвенно связанный с Тибетом как духовным центром.

Каждый религиозный регион имел специфическую структуру духовной жизни, влиявшую не только на организацию культа, но и на все сферы жизни и деятельности населения. Религии определяли пределы соответствующих цивилизаций, отнюдь не совпадающих с имперскими границами.

Основная черта католической церкви – это «власть, господство, дисциплина». Власть римского папы основана на римской традиции, развившей политическую сторону человеческой деятельности.

Православная церковь отличается большей свободой внутренней жизни. Если для католичества характерно внешнее единство, то для православия – внутреннее: соборность, понимаемая как причастность православных к общему Абсолюту. Не вмешиваясь непосредственно в дела светской власти, православие тем не менее оказало определяющее влияние на русскую политическую традицию. В православии власть «настоящего», православного царя становилась гарантом возможности будущего «спасения» после смерти. Если в европейском городе в протестантской среде верования толкали человека к активной экономической деятельности (ее успех помогал ему убедиться в своей «избранности», в грядущем индивидуальном «спасении»), то в русском городе перед человеком открывался не экономический, а политический путь «спасения», причем с сильной коллективной составляющей. Отсюда, с одной стороны, экономическая активность европейцев и создание ими гражданского общества как механизма утверждения своих интересов, а с другой – поиски «настоящего» царя в России, коллективного движения к лучшему будущему, в идеях социальной справедливости.

Важным общим механизмом устроения общества и его консолидации являются государство и религия. На Западе результатом развития цивилизации стало отделение единой церкви от множества центров государственной власти. Политический и общекультурный порядок были отделены друг от друга. Напротив, восточное христианство сложилось как система независимых друг от друга (автокефальных) церквей, которые находились между собой в отношениях соперничества за власть над умами и душами «своих» верующих. Такое рассогласование резко снижало способность церковных властей противостоять власти политической. Автокефальный статус различных церквей восточного христианства означал не только независимость друг от друга, но и их зависимость от государства, выступавшего гарантом веры. С утверждением самостоятельности московского патриаршества в ХV в. церковь на Руси становится существенным орудием централизации, утверждения государственного единства и борьбы против «неверных», т.е. государств иных конфессий.

Важным культурным следствием такого положения явилась культурная замкнутость православия и консерватизм их вероучения. Развитие культуры проходило мимо религиозной жизни и вело не к реформации, а к секуляризации, выражавшейся в форме равнодушия, прямого неверия и принципиального атеизма.

В свое время В.О. Ключевский, рассуждая о роли христианства в России, подчеркнул: византийство к нам было «спущено» сверху. «Целые века греческие, а за ними и русские пастыри и книги приучали нас веро­вать, во все веровать и всему веровать... Нам указыва­ли на соблазны мысли прежде, чем она стала соблаз­нять нас, предостерегали от злоупотребления ею, ког­да мы еще не знали, как следует употреблять ее. Нам твердили: веруй, но не умствуй. ...Мы стали бояться мысли, как греха, пытливого разума, как соблазните­ля, раньше, чем умели мыслить, чем пробудилась у нас пытливость. ...Потому, когда мы встретились с чужой мыслью, мы ее принимали на веру. Под византийским влиянием мы были холопы чужой веры, под западно­европейским стали холопами чужой мысли».

Россия, как и другие регионы, развивалась в общем русле, прояв­ляя, свои цивилизационные особенности, в значительной степени связанные с последствиями монголо-татарского ига и религиозной, а значит и политической изоляцией, наступившей после падения Константи­нополя. Но и здесь также эволюция системы религиозных ценностей называла поддержку общецивилизационному развитию страны. Исподволь зарождались элементы целостной системы социокультурных цен­ностей, этических институтов и психологических установок - того ду­ховного строя и мироощущения, которые были призваны сопровождать модернизацию общества в целом, и формирование мотивации хозяйствования нового типа, в частности. Новый менталитет постепенно вырастал из культурно-исторических традиций, русской культуры предшествовавших столетий, основ единой христианской цивилизации. Его носителем были различные социальные группы российского общества, но институтом, вербализовавшим и санкционировавшим ценности, на которых он был основан, являлась Русская православная церковь, осуществлявшая, как и все другие христианские церкви средневековья, доктринально-институциональное развитие. Как и другие направления христианства, Русское православие по-новому интерпретировало святооте­ческое наследие, расставляя акценты в соответствии с новыми конкрет­но-историческими условиями жизни страны.

Именно в среде духовенства на основе развития традиции вырабатывались новые нормы, новые представления, в том числе о труде, богатстве, повседневном хозяйствовании и пр. Некоторые из них, как это было с концепцией «праведного стяжания» в Домострое или тенденцией сакрализации повседневной жизни в идеях Кружка любителей благо­честия, затем предлагались обществу. Другие - углублялись и совер­шенствовались в рамках институциональных систем, адресованных лишь церкви и монашеству, но при этом накапливали огромный потен­циал, который мог превратиться в кинетическую энергию в случае его распространения на все слои социума.

В России в XVII в. в ходе реформирования обрядовой стороны деятельности церкви патриархом Никоном сформировался феномен старообрядчества (староверия). Не принимая проводимых реформ, понимая невозможность полной изоляции от «внешнего» «антихристова» мира старообрядцы главной сфе­рой религиозного действия сделали посюсторонний мир. В старой вере, как и в протестантизме, весь мир превратился в мирской монастырь. Сложилась новая поведенческая мо­дель, основанная на активности, совмещенной со строжайшим исполнени­ем конфессионального этоса, аскетизмом и бережливостью. В ходе дальнейшей эволюции столкнувшись с необхо­димостью серьезного богословского развития и жесточайшей полемики с господствующей церковью, а затем и друг с другом, староверы разви­вали в своей среде грамотность, религиозную образованность и приоб­ретали все больший религиозный рационализм, распространявшийся в другие сферы жизни, в том числе хозяйствование.

Активизация этики и вероисповедания, конструктивный характер эсхатологии, гуманизация религиозно-этической системы, другие но­вые черты личности (высокий уровень личной ответственности и само­контроля, приверженность к ограниченному личному потреблению) и религиозности (строгость в соблюдении религиозно-этических норм, преданность конфессиональным принципам, религиозный рациона­лизм, мирская аскеза, методизм, «личная вера», обостренное эсхатоло­гическое чувство) сразу же нашли свою реализацию в осознании необ­ходимости, пусть и своеобразного, но деятельного развития и, соответ­ственно, в социальной практике. Уже к началу XVIII в. в качестве глав­ной задачи было окончательно осознано не просто ожидание конца ми­ра, но деятельное обеспечение спасения как собственных душ, так и, Церкви - единственной, «древлеправославной». Традици­онная религиозно-этическая пассивность могла привести к гибели Церкви и вечным мучениям душ ее последователей.

Старообрядчество, подчеркивает В.В. Керов, представляло собой вполне законченный тип раннесовременной религии. При этом старая вера как раннесовременная религия, не порывала с историческими формами символической структуры религии, «сумела переформулировать ее таким образом, чтобы направить дисциплину и энергию религиозной мотивации на дело преобразования светского мира». В результате в старообрядчестве, как и в других раннесовременных религиях, наметилась замена традиционалистского (в историческом аспекте в целом) постановкой задачи интенсивного деятельного развития (в старообрядчестве - под флагом «возрастания ве­ры»), что позволило реализовать свой путь цивилизационной модернизации, в том числе в хозяйственной сфере.

В значительной степени старая вера чер­пала жизненные силы, в том числе материальные, именно в хозяйственной деятельности своих верных. Без предпринимательства старообрядчество наверняка бы не исчезло, но сыграло гораздо менее значительную роль в истории отечественного общества и уж точно не смогло бы выйти из та­ежных тупиков и лесных скитов (в частности потому, что российские вла­сти этого бы не допустили). Но случилось по-другому. В связи и по мере формирования и развития системы конфессиональных ценностей и инсти­тутов - функций экономики старой веры старообрядчество приобретало характер конфессионально-экономической общности. В итоге старообряд­честву удалось создать инструмент, который позволил не только возро­дить старую веру, но и стабилизировать ее в социальном плане и даже обеспечить значительное институциональное влияние на многие системы российского общества послепетровского периода.

Сегодня нередко можно услышать сожаления по поводу того, что в России консервативное православие не смогло стать основой бурного экономического роста и процветания, каким стал протестантизм в Северной и Западной Европе. Известно, что М. Вебер писал про связь протестантской эти­ки с духом капитализма. А перуанский марксист Х.К. Мариатеги показал, насколько идеи протестантского фатализма соответствовали экономической основе форми­рующегося колониального общества. С точки зрения испан­ского конкистадора, католика, индейцы — это заблудшие души, которые должны быть просвещены. В итоге их не уби­вают, а только крестят. Но отсталый конкистадор сам хозяй­ством заниматься не может, он должен этих туземцев пора­ботить, чтобы они на него работали. Совершенно иначе себя ведет передовой протестантский фермер из Англии. Ему нужна чистая, пустая земля, на которой он будет вести свое передовое хозяйство. Потому людей, живущих на этой земле, надо просто поголовно истребить. Протестантская этика тут же дает объяснение. Если господь допустил, что эти люди дожили до XVII века, не зная Христа, значит, они изначально обречены на адские муки. Следовательно, нет проблемы их всех истребить. Геноцид очень способствует развитию рынка. У протестанта создается передовая Северная Америка, а в Латинской Америке устанавливается консервативный пе­риферийный феодальный режим. Не хочется представлять к какой цивилизационной катастрофе могло привести соблюдение протестантских принципов в многонациональной и поликонфессиональной России.

В определенной мере православие было принято в России потому, что оно больше других религий соответствовало складывавшемуся хозяйственному укладу и духовным запросам. Следовательно, Российская цивилизация, насчитывающая более 1000 лет, строилась на иных основаниях, нежели Запад. Сама же Россия не являлась органической частью европейской цивилизации, поскольку абсолютное большинство ее населения в повседневной жизни никогда не руководствовалось идейным багажом Великой французской революции и протестантской этики в качестве мотивации к труду и богатству. Например, такая ценность, как свобода. В европейской традиции главный акцент делается на уточнение того, от чего зависит свобода, например, от вмешательства государства в какие-то сферы жизни общества и человека. А в православной традиции главным вопросом всегда было то, для чего нужна человеку свобода, что предполагает поиск нравственного ориентира для ее использования. Заметим, что взгляды русских философов и писателей XIX в., оказавшие такое сильное влияние на весь мир, порождены были прежде всего православным сознанием с его приматом нравственных категорий перед беспредельным рационализмом европейской цивилизации.

Социокультурный фактор. Огромную роль в процессе российской модернизации играл социокультурный фактор. В нашей стране понятия «семья», или «семейство», и «двор», или «домохозяйство», прежде были тождественными, иными словами, пред­ставляли собой синкретическое, нерасчленённое целое. Требовалось вре­мя для большой работы по расщеплению первоначального синкретизма. Этот процесс открывает путь к типологии семьи, в рамках которой, в част­ности, выделяется отцовский тип, построенный на «монархической мо­дели». Данный тип семьи, точнее, ее культурная модель слу­жит социокультурной основой формирования авторитарной государст­венности в России (точно так же, как братская семья представляет собой культурную основу соборной государственности). Поэтому сложившаяся в культуре модель авторитарной семьи исключительно важна для анали­за специфики российской государственности. Составная отцовская семья – это маленькое абсолютистское государство. Большак – обычно отец или дед домочадцев, самый опытный и старший по возрасту мужчи­на – осуществлял в своей семье, до некоторой степени подобно царю в XVII в. в государстве, патриархальное управление и традиционное господ­ство, основанное на вере в законность и священность отцовской власти. Он распоряжался трудом членов семьи, распределял работу, руководил ею и наблюдал за ней, разбирал внутрисемейные споры, наказывал прови­нившихся, следил за нравственностью, делал покупки, заключал сделки, платил налоги, являлся главой семейного культа и ответственным перед деревней и помещиком... и администрацией за поведение членов семьи. Точнее было бы сказать, что не большак подражал царю, а царь осуществлял в государстве свои функции подобно большаку в семье. Это следует понимать и в историческом, и в логическом аспектах: исторически семья задавала социокультурный образец для государства, а не наоборот. Анализ форм архаичной семьи важен по той причине, что возникновение государства опиралось на реальное содержание сложив­шейся культуры как возможной основы для интеграции большого обще­ства. Образ отцовской семьи выступает в русской культуре проектом це­лостности, реализуемым в форме государства и общества.

Отсюда вопрос: как в России могли сформироваться большое обще­ство и государство, если логически и исторически исходной точкой был локальный мир с его культурой враж­дебной всему, что лежит за его границами, не знающей непременного для большого общества и государственности господства абстрактного мыш­ления? В этом – некая историческая загадка русской истории. Ее сфор­мулировал Н.А. Бердяев в форме исходного противоречия. С одной стороны, «Рос­сия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый аполитический народ, никогда не умевший ус­траивать свою землю». С другой стороны, «Россия – самая государствен­ная и самая бюрократическая страна в мире».

Сложность проблемы заключается не только в том, что российское крестьянство, прежде всего по своей культуре, было носителем ценностей догосударственных локальных миров, в которых господствовали ритмы мифологического эмоционального мышления, но и в том, что носители этой культуры составляли подавляющее большинство общества. Достаточно сказать, что на дворянство и духовенство в начале XX в. приходи­лось всего 2% населения. Читательская аудитория, т. е. люди, претендовавшие на овладение абстрактным мышлением, в конце XIX сто­летия составили всего лишь 3-4% населения.

Постепенно происходила гуманизация законода­тельства, означавшая, что общество начало считать опасным произвол патриархального главы семьи над ее членами, что ценность индивида, личности росла. По Уложению 1649 г. вводилась смертная казнь для родителей за убийство собственных детей. Под воздействием частных за­конодательных актов XVIII – первой половины XIX вв. постепенно ос­лабевала власть главы семьи над домочадцами. Например, если в XVI сто­летии отец мог продать детей в рабство, то в XVII в. – только отдавать в ка­балу до смерти господина, а в начале XVIII – лишь в услужение господи­ну или в заклад за долги не более чем на пять лет. С 1845 г. муж за нанесение побоев жене привлекался к уголовной ответственности. В 1863 г. были отменены телесные наказания для женщин. Был достигнут некоторый прогресс в гуманизации отношений между суп­ругами и между родителями и детьми. Прогресс был достигнут в городах и промышленных губерниях. Он выражался в смягчении насилия над слабыми в семье и в установлении известного контроля со стороны об­щества и закона за соблюдением интересов женщин и детей. Абсолютизм внутри семьи был в большей или меньшей степени поставлен в рамки за­кона. Этот процесс усиливался нараставшей способно­стью черпать информацию в печатном слове, что снижало общесоциаль­ную значимость для реального поведения исходных моделей семьи. Законодательное ограничение внутрисемейного авторитаризма, сдвиги в культуре не могли не влиять на авторитаризм в масштабе боль­шого общества и государства. Очевидно, что исходная архаичная модель культуры, послужившая исторической матрицей воз­никновения государства, постоянно корректировалась, подвергалась кри­тике.

Динамика урбанизации (процесс повышения роли городов в развитии общества) – одна из форм преодоления синкретизма. Отделение города от деревни в России происходило вяло и непоследовательно. До середины XVII в. город и деревня представляли собой в социальном, экономическом и культурном отношениях единое пространство. Между городом и деревней не было четкой правовой, куль­турной, социальной, административной и экономической границы, различия в экономическом, общественном и домашнем быту горожан и сель­ских жителей были несущественными, массовое сознание и менталитет всех социальных групп являлись достаточно едиными. Окон­чательное размежевание города и деревни произошло лишь в 1775 – 1785 гг. До последней трети XIX в. можно говорить скорее о влиянии города на деревню, чем деревни на город.

Русской культуре присущи внутренние глубокие противоречия. Исходная историческая и социологическая характеристика русской культуры состоит в том, что в ней отражается пограничное положение России между двумя континентами и цивилизационными типами – Европой и Азией, Западом и Востоком. Длительные споры по данной проблеме породили разные ответы. Мыслители западнической ориентации предпочитали видеть в России неуклонную тенденцию приобщения к Западу и преодоления «восточной отсталости», мыслители славянофильского типа, напротив, отстаивали самобытность России, принципиальное отличие от Запада и Востока, видя в ней общинно-православное начало. Позднее выявилась евразийская линия в понимании русской культуры, в которой утверждалось ее пространственное, историческое и духовное слияние с азиатским ареалом.

Эти идейные споры отражали несводимость русской культуры к одному из вариантов или к сочетанию и синтезу того и другого.

Именно промежуточное положение между Западом и Востоком, взаимодействие с обоими этими началами и противодействие им привело к глубокой противоречивости русской культуры, ее раздвоенности и внутренним расколам. Неся в себе черты сходства с культурой Запада и культурами Востока, русская культура вместе с тем отличается от них. По выражению Н.А. Бердяева, Россия соединяет в себе Запад и Восток как два потока мировой истории, и это соединение превращает ее не в некий интегральный вариант, а в арену столкновения и взаимодействия «двух потоков мировой истории – Востока и Запада». Это исходное противоречие (антиномия) развертывалось в «поляризованности русской души», в культурном расколе между правящим классом и народными массами, в переменах внутренней политики от попыток реформ к консерватизму, а во внешней политике от тесного союза со странами Запада до противостояния им всем.

Конкретизируя исходное противоречие русской истории, Н.А. Бердяев выделяет в ней пять периодов, которые вместе с тем образуют разные сущности, «пять разных Россий»: киевская, татарского периода, московская, петровская, императорская. Особым образованием становится и советская, а затем и постсоветская Россия. Эти России, сменяя друг друга, вместе с тем накладывались друг на друга, не образуя органического единства и преемственности. Напротив, общество проходило через радикальные, во многих отношениях катастрофические, изменения социокультурного типа. Каждый переход от одного периода к другому сопровождался не только далеко идущей «перестройкой» предшествующих политических и социальных структур, но и инверсией (этот термин введен А.С. Ахиезером и означает крутой ценностно-смысловой поворот в культуре от одного полюса к другому), означающей крутую ломку и энергичные меры по отрицанию и разрушению отвергаемого прошлого.

А.С. Ахиезер оценивает русское общество как разрывающееся между двумя крайностями, двумя полюсами, между которыми наблюдается маятниковая динамика на всем протяжении российской истории. Один полюс составляет вечевой идеал, несущий в себе начала соборного согласия. Второй полюс – авторитаризм. Между полюсами соборности и авторитаризма и разыгрывается драма российской истории, проходящая циклично. Данная социокультурная динамика привела к глубокому расколу российского общества, обусловила наличие глубоких социокультурных противоречий российской модернизации.

Но дело не только в диахронических разрывах русской истории. Слабость интегрирующего духовного начала приводила к постоянной внутренней раздробленности этого общества. Дело не только в противоречиях между трудящимися и имущими слоями, народом и интеллигенцией, обществом и государством. В российской культуре немало иных противоречий, создающих разнообразие национально-духовной жизни: индивидуализм – коллективизм, смирение – бунт, природная стихийность – монашеский аскетизм, мягкость – жестокость, самоотверженность – эгоизм, элитарное – народное, высокое – обыденное и т.д.

Постоянно присутствуют устойчивые черты принципиального разрыва между природно-языческим началом и высокой религиозностью; между культом материализма и приверженностью к возвышенным духовным идеалам; между всеохватной государственностью и анархической вольницей, духом свободы и покорностью и т.д.

Существовавшие в культуре тенденции к складыванию некоторого «ядра» и формирования «медиативных», т.е. посреднических ориентаций и структур, которые примеряли бы крайности не получили полноценного развития, что обрекало духовную жизнь общества на ожесточенное противостояние различных течений, приводило к резким срывам и переходам от одного состояния к прямо противоположному.

Важным фактором способствовавшим разорванности, внутренней несистемности русской культуры было распространение этой культуры вширь, на огромных пространствах Евразии. Это ослабляло системообразующие начала русской культуры и несформированности ее «вертикали», т.е. устойчивой иерархии ценностей и ориентаций.

Под воздействием природно-климатического, геополитического, конфессионального факторов в России сложилась специфическая социальная организация. Ее основные элементы: 1) первичная хозяйственно-социальная ячейка – корпорация (община, артель, товарищество, колхоз, кооператив, концерн и т.д.), а не частнособственническое образование, как на Западе; 2) государство не надстройка над гражданским обществом, как в западных странах, а становой хребет, порой даже демиург (творец) гражданского общества; 3) государственность обладает сакральным характером либо неэффективна («смута»); 4) государственность опирается на корпорацию служилой знати (дворянство, партийно-государственная номенклатура, чиновничество и т.д.).

Данная социальная организация отличалась чрезвычайной устойчивостью и, меняя свои формы, а не суть, воссоздавалась после каждого потрясения в российской истории, обеспечивая жизнеспособность русского общества, внутреннее единство его исторического бытия.

В отличие от большинства европейских стран в России острота социальной конфронтации долгое время снималась за счет миграций на окраины, где традиционно группировались оппозиционные центру элементы. Вместе с тем наличие хозяйственной разобщенности регионов, низкого уровня товарно-денежных отношений, редкости населения и постоянной внешней опасности требовали быстрой мобилизации экономических и людских ресурсов общества, централизации власти и управления. Поэтому государство активно вмешивалось в процесс формирования и законодательного регулирования положения сословий, чтобы обеспечить рациональное функционирование всей системы.

Основные функции любого государства – организация и поддержание административного управления, армии и полиции. Главный источник финансирования – налоги. В России сложился своеобразный тип организации общества, позволявший решать эти проблемы без затраты денежных средств. Была создана особая служилая система, при которой каждый слой общества (сословие) имел право на существование лишь постольку, поскольку нес определенный круг повинностей (службу или тягло). Сердцевину этой системы составляло условное землевладение - предоставление земли с работающими на ней крестьянами служилым людям – помещикам при условии несения ими военной или гражданской службы (аналог – «промышленные поместья» – посессионные мануфактуры, созданные при Петре I).

Важной особенностью российского государства была его активная роль в развитии экономики, инфраструктуры, культуры и других сторон жизни общества. Это было следствием сочетания в России инновационной и мобилизационной моделей развития, при ведущей роли последней. Подобный тип развития определяется несколькими факторами: 1) природно-климатические условия, минимизирующие прибавочный продукт в России по сравнению с европейскими странами, а также требующие значительно больших затрат на строительство и поддержание жилья, социальной, индустриальной и транспортной инфраструктуры. Поэтому российская экономика развивалась на основе снижения потребления и редистрибутивной (распределительной) системе, т.е. на основе неэквивалентного «вертикального» продуктообмена в виде изъятия и концентрации властью части прибавочного продукта с целью его последующего натурального перераспределения для обеспечения решения общенациональных задач (при возрастающей, но подчиненной роли рыночных отношений); 2) постоянная потребность концентрации всех ресурсов для обороны от перманентной военной угрозы. Эта угроза была не только военной, так как носила не внутрицивилизационный, а межцивилизационный характер: противостояние агрессии католического и протестантского Запада и мусульманского мира; 3) так как речь шла не только о сохранении территориальной целостности, а православной этнической самоидентичности, то духовные основы русской цивилизации, вера в самодержавие позволяли ему осуществлять рестрибутацию до определенного предела почти безболезненно. Поэтому государство как правило, было не столько надсмотрщиком, сколько защитником экономической безопасности страны, соблюдения общенациональных интересов.

Еще одно огромное противоречие проявилось в последние два века существования Российской империи: между государственным единством и потребностью общества в развитии, т.е. модернизации, которая не могла осуществиться без активизации деятельности всех сословий и групп и без преобразования присущих им ценностей и ориентаций.

Исторически сложилось так, что именно самодержавие выступало носителем универсального принципа, объединяющего разноликий конгломерат социальных и культурных структур. Длительный опыт продвижения на восток и на запад научил русское правительство, начиная с Ивана Грозного, не опираться лишь на силу, а достигать компромисса с местными политическими структурами. Авторитарное правление допускало гибкий режим политической регуляции и ограниченную культурную и религиозную автономию включенных территорий.

Подводя итоги можно сказать, что определяющими признаками Российской цивилизации являются: гигантские размеры территории; географическая и климатическая специфика, тяготеющая к северной климатической зоне; трудные условия воспроизводства человеческого существования; изначально земледельческий характер экономики; незащищенность естественными рубежами от посягательств извне, продолжительное отсутствие выхода к морю, что тормозило диффузию инноваций; стабильность и длительность существования (более 1000 лет); самобытность, оригинальность культуры и традиций; полиэтничность и многоконфессиональность, межэтническая и межконфессиональная толерантность; христианство как консолидирующая основа цивилизации; политическая самостоятельность, централизованное государство и сильная верховная власть; своеобразие форм государственного, социального, городского развития; идеал социальной справедливости, коллективизм, соборность; миссионерство, экономический, культурный и мировоззренческий экспансионизм.

С учетом указанных признаков российской цивилизации можно говорить о нескольких «исторических субцивилизациях», существовавших «в рамках единого цивилизационного феномена»: древнерусской, Московской Руси, имперской, советской, постсоветской (современной). Таким образом, российская цивилизация имеет по крайней мере тысячелетнюю историю.