Профили постмодерного общества¹

Профилей у постмодерного общества много: информационно-коммуникативное общество, общество риска, общество спектакля, общество возможностей, постсекулярное общество.

Информационно-коммуникативное общество

Информационно-коммуникативное общество — реальность весьма противоречивая.

Это – своеобразный кентавр. Введенное в научный оборот в начале 60-х годов в США и Японии по­нятие «информационное общество» положило начало теории, акценти­рующей роль интеллекта и знаний в развитии общества. Анализ таких его характеристик, как знание и информация, что вполне укладывается в русло постиндустриальной концепции. Информационно общий мир, однако, не становится миром социаль­ным без интерактивной и коммуникативной составляющих.

Парадоксы информационно-коммуникативного общества таковы, что вектор развития человечества все еще не определен. Первый парадокс - «приближающееся» к нам «обще­ство знания» стало стремительно воспроизводить, «изготавливать» «об­щество незнаек», или «ничегонезнаек», как называет их И. Валлерстайн. Глубокий разрыв информации и знаний, получаемого и интеллектуально перерабатываемого материала, интерактивного и коммуникативного уже сегодня выявляет повсеместно тревожные тенденции: происходит «сжатие средних страт», стремительно растут демографические разрывы и миграционные движения, расширяется движение «ничегонезнаек».

Информационное видео- и аудиопотребление посредством муль­тимедийных технологий и массмедиа сегодня «объяло» весь мир, но не в целях интеллектуального просвещения. Интерактивное телевидение с универсальными мировыми программами (типа «Как выиграть мил­лион?», «Последний герой» и т. д.), сетевая интеракция посредством Интернета включили подавляющее большинство жителей планеты в систему информационных влияний, интегрированных маркетинговых коммуникаций, определив тем самым виртуально-визуальные границы коллективного восприятия, подражания и массовой стандартизации. «Высокая» и «низкая» культура уже давно поменялись местами с точки зрения и спроса и предложения. Знания, сведения, информация активно передаются, продаются и предназначаются для множества действую­щих в информационном пространстве «реципиентов», «целевых групп», «аудиторий». Но эти «знания» — не качественны, информация — избы­точна.

Второй парадокс, вытека­ющий из первого, заключается в возможности потенциальной утраты современным (постмодерным) обществом лидирующей роли, несмот­ря на бесспорно лидирующие информационно-коммуникативные тех­нологии. Это вызвано разрушением связей между возрастными когортами, а также между много­численными (и многоэтничными) культурными группами. Социальная «ткань» лидирующего сегодня на авансцене истории западного мира становится все более распыленной и истонченной. Молодые граждане общества «всеобщего изобилия», а также прилегающей к нему постмо­дернистской периферии стремительно теряют представления об окру­жающей реальности и своем месте в ней.

Третий парадокс. Внедрение информацион­ных технологий позволило сделать два разнонаправленных количест­венных и качественных скачка: к интеграции человеческого общества как глобальной социальной общности, связанной «всемирной паути­ной», и его дезинтеграции, идущей к «исчезновению» социального и появлению «кастомизированного» и «атомизированного» сообщества отдельных индивидов. Возникшие «системные медиа» оказались спо­собны объединить людей всего земного шара вокруг поистине «значи­мых событий»: футбольного «мундиаля», цен на нефть, экологического бедствия или же политического конфликта.

Четвертый парадокс информационного мира заключается в акту­ализации момента времени и создании пространства «вневременья»: акцентации на настоящем и одновременно внеисторическом существо­вании. Известные сентенции современных медиа «оставайтесь с нами», «сегодня», «здесь-и-сейчас» порождают массовые установки, форми­руя особое вневременное и внеисторическое сознание аудитории.

Пятый парадокс проявляется в жесткой ме­тодологической разделенности, казалось бы, схожих и близких понятий: «деятельности» и «делания». С прежним, хорошо знакомым нам «социальным» соотносился деятельностный подход, основой которого был непосредственный человеческий труд, направленный на объект. С новой социальностью соотносится иная практика — практика «делания» и «изготовления» (англ. — making), объ­ектом которой выступает субъект и его сознание. Действительно, современные новости дня не столько передаются, сколько делаются, исполняются, имидж делается, публичная сфера из­готавливается. «Делание» — новостей, имиджа, политики и т. п. — ста­ло одним из самых доходных занятий, имеющих огромное количество влиятельных заказчиков, а социальный конструктивизм стал наиболее востребованной теорией и практикой.

Шестой парадокс - категории «быть» и «иметь» замещаются категориями «казаться» и «пользовать­ся», определяя для человека новый бытийный статус — фрагментарного субъекта. У этого парадокса, как ни странно, есть свои плюсы и минусы. Бесконечно делимый субъект может позволить себе — в теории — рас­сыпаться на фрагменты и вновь собраться с помощью специалистов «прогрессивной коммуникации», владеющих «шиз-анализом». «Дивидуум» может быть в социальном и виртуальном пространствах и иметь в социальном и виртуальном времени. Это означает быть компьютерно грамотным и иметь возможность эту грамотность применить — на до­машнем компьютере, в Интернет-кафе или на работе. Одновременно он может казаться многоликими гранями своих образов, идентичностей и имиджей и пользоваться полнотой виртуального мира в «глобальной паутине», в котором нет социальных ограничений, но есть максималь­ная возможность самопрезентации и самореализации.

Седьмой парадокс складывающегося информационного общества коренится в кардинальной разнонаправлен­ности векторов развития информационного и коммуникативного. Ин­формационное (речь идет об информационных технологиях по произ­водству масс-медийной продукции) по своей природе предназначено для массового пользователя и призвано нести ему знания, деловую ин­формацию, формы развлечений и т. д. Информационное становится все более массовым, приспосабливаясь к «нижнему» порогу потребностей или удовольствий и обслуживает, по сути, эгалитарную культуру, в кото­рую на таких же эгалитарных и общедоступных правах информационно­го времяпрепровождения включается и так называемая элита. С одной стороны, информационное как бы нивелирует социальный разрыв и делает мир информационного универсума общедоступным и общече­ловеческим. Но, с другой стороны, информационное не конструирует и не творит новое социальное пространство коммуникативного, углуб­ляя социальный разрыв одним только деланием вида, что его вовсе нет. Одновременно информационное впервые лишает элиту многовековой привилегии на духовное творчество, опуская ее в информационном пространстве до уровня «демонстрационного костюма» или «декольте». Элита все меньше ощущает ответственность за общество. Впервые в истории у нее нет социального предназначения. Есть лишь межэлитная конкуренция за право на шик, который сам по себе становится объектом информационной эгалитарной любознательности. В информационно-медийной культуре, далекой от общения и диалога, коммуникативное становится все более проблематичным фе­номеном. Информационное пространство как будто «не слышит» ком­муникацию в обществе.

Информационно-технологическая детерминанта, ставшая посред­ником между миром человеческим и миром общественным, всерьез изменила саму основу человеческого общения, определив новые пра­вила и алгоритмы коммуникации человека с другим субъектом, своим телом, природой, миром, обществом и с самим собой.

Общество риска

Общество риска как теоретический конструкт вырастает из попыток преодолеть в эпоху глобализации именно классический модерн². Книга Ульриха Бека в полной мере описывает ситуацию общества риска.

Защититься от опасностей атомного века невозможно. Их сила состоит в том, что они не признают ни охранных зон, ни дифференциаций современного мира. Признать опасность атомного заражения - это значит признать безысходность для целых регионов, стран и частей света. Продолжение жизни и признание опасности вступают в противоречие друг с другом.

В XIX веке общество было противопоставлено природе, человек занимался её покорением. К концу XIX века покорённая и до предела использованная природа оказалась интегрированной в индустриальную систему, стала её частью. Широкая подключённость природы к рыночным отношениям породила новую зависимость от неё.

В древние времена многое в природе таило угрозу для человека. Опасность подстерегала его везде: нападения диких животных, необъяснимые (пока) явления. Люди научились бороться с природой, строить жилища, накопили достаточные знания о ней. Природа была покорена. Но покорив природу и поставив её на службу цивилизации, человек оказался беззащитен.

Границы, за которыми он мог укрыться от опасности, перестали существовать. Концом возможностей дистанцироваться от угрозы стал Чернобыль.

Человечество ещё не вступило в эпоху постмодернизма. По мнению Бека, мы продолжаем жить в индустриальном обществе, хотя это новая форма индустриального общества.

Общество, возникающее из индустриального, - это общество риска. Хотя мы ещё не живём в обществе риска, мы уже не живём и только в индустриальном обществе; т. е. современный мир соединяет в себе элементы обеих стадий. Фактически, общество риска можно рассматривать как вид общества индустриального, поскольку многие из этих рисков связаны с индустриальным развитием.

Точно так же, как в девятнадцатом веке модернизация разрушила структуру феодального общества и породила индустриальное общество, она разрушает индустриальное общество сегодня, и рождается другая современность. Мы являемся свидетелями не конца, а начала современности - современности за пределами её классической индустриальной конструкции.

Модернизация уничтожает саму себя, свои основы и предпосылки. Модерн вступает в противоречие с индустриальным обществом. Разрушение мифа о том, что "развитое индустриальное общество с его схематизмом работы и жизни, с его секторами производства, пониманием роли науки и техники, с его формами демократии является обществом насквозь современным, вершиной модерна, возвышаться над которой ему даже не приходит в голову". Это форма современности - рефлексивная. Процесс модернизации рефлексивен, то есть становится сам своей темой и проблемой.

На Западе произошёл процесс индивидуализации. То есть человек становится свободным от традиционных жизненных взаимосвязей. Воздействие классового положения больше не является определяющим, индивид становится более независимым от него. Изменилось положение женщин, следовательно меняется структура семейных отношений. Ячейкой общества становится не семья, а отдельный индивид.

Раньше человек был зависим от социального класса, к которому он принадлежал. Принадлежность к классу определяла его судьбу, его мобильность была ограничена. Сейчас можно наблюдать обратную ситуацию.

Происходит противоречие между тем, что мы наблюдаем сейчас, и концепцией индустриального общества, фундаментом которого были такие традиционные связи и социальные формы как класс и семья. Таким образом, современное общество уничтожает свои же основы.

На смену зависимости от традиционных связей приходит зависимость от рынка труда и потребления. Происходит институционализация биографических образцов, в биографии каждого человека выделяются одни и те же стадии: вход и выход из системы образования, вход и выход из сферы наёмного труда и т. д.

Общество риска сохраняет многие характеристики индустриального общества.

Центральным вопросом в классической современности было богатство и способы его распределения. В эпоху развитой современности центральным вопросом является риск и способы его предотвращения, минимизации и управления. Классовое общество имело своим идеалом равенство, а принципом общества риска является безопасность.

Мечтой классового общества было достижение позитивной цели равенства, в поисках этой цели люди достигали солидарности. Движущая сила классового общества может быть выражена фразой: "Я хочу есть!".

В обществе риска люди достигают солидарности в попытке уберечь себя от ядовитых веществ, избавиться от опасности. Эта цель во многом негативна, то есть это не стремление к лучшему, а попытка избежать худшего. Движущая сила общества риска выражена следующей фразой: "Я боюсь!".

Место общности нужды занимает общность страха.