Дж.Б. Сэнсом. Япония краткая история культуры

Дж.Б. Сэнсом

Япония: краткая история культуры

СОДЕРЖАНИЕ

Часть первая. РАННЯЯ ИСТОРИЯ

Глава I. Истоки

Глава II. Ранние мифы и хроники

Глава III. Ранняя религия Ямато

Глава IV. Освоение китайской науки

Глава V. Культурные связи и реформа Тайка

Часть вторая. ПЕРИОД НАРА

Глава VI. Конфуцианство и буддизм

Глава VII. Искусство и литература

Глава VIII. Закон и управление

Глава IX. Политические события эпохи Нара

Часть третья. ЭПОХА ХЭЙАН

Глава X. Новая столица и провинции

Глава XI. Китайская административная система в Японии

Глава XII. Религия и искусство

Глава XIII. События эпохи Хэйан

Часть четвертая. КАМАКУРА

Глава XIV. Развитие феодализма

Глава XV. Регенты Ходзё

Глава XVI. Религия, искусство и литература

Часть пятая. МУРОМАТИ

Глава XVII. Сёгуны Асикага

Глава XVIII. Религия и искусство

Часть шестая. ЭПОХА СЭНГОКУ

Глава XIX. Война в стране

Глава XX. Адзути и Момояма

Часть седьмая. ПЕРИОД ЭДО

Глава XXI. Режим Токугава

Глава XXII. Гэнроку

Глава XXIII. Упадок феодализма

Глава V. КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ И РЕФОРМА ТАЙКА

Принц Сётоку лично содействовал распространению буддизма. Он распространял священные тексты, особенно "Сутру Лотоса" ("Саддхарма-пундарика"), призывал к сроительству храмов, созданию культовых картин и статуй. И он и его министры не пренебрегали также светскими знаниями. В Японию с континента хлынул поток наставников в искусстве и науках, и год за годом послы и ученики отправлялись в Китай, чтобы обучаться в танской столице или послужить святым мужам в отдаленных монастырях. Окончание правления императрицы Суйко совпало с первыми годами династии Тан в Китае, и теперь Япония еще раз ощутила влияние культуры, превосходящей ее собственную мощью, глубиной и красотой. Но на сей раз это было не косвенное воздействие энергичной, экспансивной культуры, подобной ханьской, которая действовала издалека, через Корею, незаметно, почти тайно, через мелких вождей, которые могли оценить материальное богатство Китая, но лишь очень смутно понимали силу, создавшую его систему управления, бронзы, картины, книги и заключенную в них магию. На заре VII в. Китай был более готов учить, а Япония — учиться, чем в начале христианской эры. Ханьская культура своей бурной энергией могла вызывать зависть и страх, но не желание подражать ей. Цивилизация, окружавшая танский двор, при всей ее силе была более упорядоченной и систематизированной; ее внешние формы проявлялись в законах, церемониях и искусстве, изящество которого можно было копировать; она сама находилась в процессе поглощения и переваривания новых элементов, особенно учения и философии буддизма, и поэтому обладала поддающимся передаче оттенком новизны. В то же самое время эпоха Тан была периодом возрождения. Духовно она была обращена к великим дням ханьской империи и была наделена энергичным оптимизмом, со всей его творческой силой и размахом. Для японцев контакт с Китаем упростился по сравнению с предыдущими столетиями. Общение стало легче, так как более двух веков они понемногу осваивали китайский язык, да и сам Китай после затяжных раздоров и смут, после династии Суй (589-617) вступил в период процветания и роскоши — период династии Тан (618-906), описанный одним историком как время "радостного Китая".

Столь многое впоследствии было явно позаимствовано Японией у Китая танской эпохи, что необходимо прежде всего охарактеризовать сложившуюся к тому времени в этих двух странах ситуацию. С точки зрения политики Китай тогда был, возможно, самой могущественной, самой передовой и лучше всего управляемой страной в мире. Во всех материальных аспектах жизни он, несомненно, намного превосходил Японию. Рубежи Китайской империи простирались до границ Персии, Каспийского моря и Алтайских гор. Китай поддерживал отношения с народами Аннама, Кохинхины, Тибета, бассейна Тарима и Индии, с тюрками, персами и арабами. Люди многих национальностей прибывали к императорскому двору, привозя дань и товары, а также новые идеи, воздействовавшие на китайскую мысль и китайское искусство. Персидским и, в некоторой степени, греческим влияниями отмечено многое в скульптуре и живописи танского периода. Дружеские связи между Китаем и Персией существовали еще со времен вэйских императоров; в Чанъани в 621 г. был воздвигнут зороастрийский храм, и много лет спустя здесь умер последний персидский царь — лишенный трона наследник Сасанидов, изгнанный из своего царства арабскими завоевателями. Нет необходимости обсуждать степень чужеземных влияний, следует лишь заметить, что их присутствие должно было стимулировать инновации и творчество во многих сферах жизни. В то же самое время отметим, что размеры Китая были так велики, сила его так грандиозна, что приходившие извне новые идеи с легкостью усваивались, не нарушая равновесия или индивидуальности его собственной культуры. По улицам Чанъани в те дни ходили буддийские монахи из Индии, посланники из Кашгара, Самарканда, Персии, Аннама, Тонкина, Константинополя, вожди кочевых племен с сибирских равнин, чиновники и студенты из Кореи и все больше людей из Японии.

Легко представить, какой эффект производило в сердцах и умах последних зрелище столь интересной и волнующей столицы, их растерянность при виде такой роскоши, их гордую решимость соперничать и упорством, отвагой и неуемным честолюбием восполнить материальную отсталость их страны. Несомненно, с той же неустанной любознательностью и терпеливым вниманием к деталям, характерными для них при изучении других чужестранных цивилизаций, с которыми они сталкивались позже, — с Португалией и Голландией, а затем, в XIX в., с индустриальным Западом — японцы наблюдали и сообщали о каждом аспекте жизни китайцев и обдумывали, что из увиденного они могли бы с выгодой использовать в своей стране. Первое, что бросалось в глаза в области политики, — это абсолютная власть танского повелителя, окруженного компетентными министрами, бывшими одновременно и учеными, и государственными деятелями, от которых он требовал и добивался повиновения и верной службы. Страна была разделена на административные округа во главе с губернаторами, которые тщательно подбирались по способностям и постоянно проверялись инспекционными комиссиями. Чиновников назначали и продвигали по их заслугам. Назначение обычно ограничивалось теми, кто прошел экзамен по классической литературе. Этот тест, конечно, мог исключить некоторые энергичные и одаренные натуры, однако он имел неоценимое преимущество, поскольку ставил ученость выше воинственности, а одаренность — выше знатности рода. Перед талантами открывалась карьера — несомненно, перед ограниченным кругом талантов, но тем не менее общество строилось на интеллектуальной базе, и даже сама попытка создать аристократию ума была достижением огромной важности. Таким образом, японцы увидели и, возможно, до некоторой степени поняли эту централизованную, организованную страну, необъятную, но единую империю, с огромной регулярной армией, победоносной в борьбе против всех врагов, кроме (и это должно было служить некоторой надеждой и утешением) корейцев, которые не раз отражали широкомасштабные китайские вторжения, особенно в 646 г. На японцев не могло не произвести впечатления абсолютное могущество Китая, и они вскоре должны были убедиться, что оно целиком основано на китайской системе управления, которая почти во всем была полной противоположностью их собственным аристократическим, узкокастовым племенным институтам.

Менее заметными, но равно впечатляющими для искателей знаний были изумительные достижения Китая в интеллектуальной сфере. При династиях Суй и Тан в Китае распространялся не только буддизм; благодаря контактам с окружающими народами китайцы познакомились и с другими религиями. Обращались к тантризму, манихейству, несторианству; в китайской среде, пусть не самими китайцами, исповедовались ислам и зороастризм. Более того, эти новые религии стимулировали возрождение древнего национального культа, известного как конфуцианство, хотя сам Конфуций был скорее его летописцем и кодификатором, нежели основателем. В начале VII в. была составлена новая редакция канонических работ со стандартными комментариями, но с новыми толкованиями — реинтерпретацией традиционного культа в свете соперничества с новейшими доктринами. Первый танский император, провозглашая, что обучение мудрости необходимо людям так же, как воздух птицам и вода рыбам, окружил себя учеными, перестроил и расширил императорскую академию, увеличив число студентов до 3000, реформировал провинциальные школы. Многое можно было бы сказать о тщеславии, зависти и склоках литераторов того времени, но при всем при том это была эпоха интеллектуального брожения, духовной лихорадки, художественного вдохновения. Уже существовали традиции архитектуры и декора гробниц, дворцов и мемориальных аллей, восходящие к ханьскому времени, а так же буддийских храмов, идущие со времен царств Вэй и Цинь. Теперь к этому добавилось изящное искусство танской скульптуры и рисунка, с которыми были связаны новые эмоциональные черты, принесенные нежным и чистым влиянием буддистской мысли, каковой она была в то время. Отпрыск союза цветущего мастерства и свежей юности вдохновения не мог не обладать исключительной красотой. Поэтому резьба великого танского императорского мавзолея грацией превосходит ханьские рельефы, хотя ей, возможно, и недостает энергии последних; изящные глиняные фигурки коней и всадников, танцовщиц и певцов, помещавшиеся вместе с усопшими в гробницы, имеют в самой своей сути лирическое очарование; образы Будды, выполненные в металле, камне или дереве, несут волнующее достоинство и истину, настолько же великие, как и греческие шедевры, так как хотя они и говорят на другом языке, но говорят совершенно то же.

Мы бы слишком далеко ушли от основной темы, продолжая говорить о живописи, бронзах, керамике, расписных шелках, поэзии и прекрасной каллиграфии. Достаточно сказать, что в то время, когда первые японские миссии очутились в танской столице, все искусства переживали состояние расцвета. Но, по-видимому, еще большее впечатление, чем уровень культуры, производил ее воистину эпический размах. Не было ничего равного ее грандиозным, ошеломляющим масштабам. На постройке столицы суйского императора работали два миллиона человек. Его увеселительные суда на Желтой реке буксировали восемьдесят тысяч человек. Его кортеж во время императорских процессий растягивался на пятьсот километров. Число его наложниц составляло три тысячи. И когда он приказывал составить антологию, в ней должно было быть семнадцать тысяч глав. Это были грандиозные предприятия, даже если сделать поправку на льстивую арифметику придворных историков, и хотя первые танские императоры были несколько скромнее, все, что они создавали, было огромным и великолепным. Это должно было ошеломлять японцев.

Посольство Оно-но Имоко к китайскому двору, по-видимому, было первым, представлявшим всю Японию. С переводчиком по имени Курацукури (вероятно, китайцем по происхождению) он покинул Японию в 607 г., проследовал вдоль берегов Пэкче и осенью прибыл в тогдашнюю столицу Китая Лоян, где вручил послание своего повелителя. Оно начиналось словами: "Император страны восхода пишет императору страны заката". Суйский император был раздражен обращением к нему как к равному и, как сообщают, отказался принять письмо, заметив, что варварская записка оскорбительна и не может быть выслушана. Однако затруднения были каким-то образом преодолены, так как на следующий год Оно Имоко вернулся в сопровождении двух посланников суйского двора, принятых в Японии с большими церемониями. Послания, привезенные ими, были изложены в стиле, которого обычно придерживались китайцы по отношению к другим странам. К Японии обращались как к вассалу. Но в целом миссия Оно Имоко была успешной, так как он установил официальные отношения между обеими странами и привез большое количество книг, выполнив таким образом главную задачу, которую поставил перед ним Сётоку-тайси. К несчастью, на обратном пути, по его словам, у него в Пэкче украли письма от китайского двора. Однако, поскольку его китайские спутники доставили свои грамоты в целости, то, вероятно, Оно Имоко сам уничтожил надменное послание, которое, как он предполагал, могло вызвать недовольство дома. В конце 608 г. китайские послы отбыли, вновь сопровождаемые Имоко, который вез письмо, написанное, говорят, собственноручно Сётоку-тайси. С ним отправилась в путешествие группа студентов, отобранных принцем для обучения за границей. Интересно отметить их имена, так как они были пионерами в важном деле и по возвращении в Японию некоторые из них играли значительную роль. Это были: Фукуин, вероятно, жрец; Эмё Нара-но Воса, официальный переводчик; Куромаро Такамуку-но Аябито; Окуни Имаки-но Аябито; а также четыре студента-жреца Нитибун, Сёан, Эон и Косай. Судя по именам и титулам, все они были натурализованные корейцы или китайцы либо имели корейское или китайское происхождение.

Сётоку-тайси умер в 621 г., не доведя реформы до конца. После падения в 618 г. династии Суй и смены ее династией Тан японские послы сообщают о высокоорганизованном управлении новой монархии и говорят, что у Китая следует учиться гораздо большему, чем тем зачаткам знания, которые они до сих пор приобретали. До 630 г. нет сведений о новых миссиях, но студенты в этот период регулярно возвращались в Японию; несомненно, совершались и неофициальные путешествия, не отмеченные в хрониках. Официальные посольства действительно, кажется, были нечастыми: за период с 630 по 837 г. отмечено не более двенадцати, однако они были внушительного масштаба. Посланники и их свита подбирались с учетом их ранга и образования, и в "Сёку Нихонги" (официальной хронике событий 700-790 гг.) с удовлетворением записано, что на танских чиновников произвели благоприятное впечатление достоинство и искренность главы одной из ранних миссий Авата-но Мабито, и это изменило к лучшему их мнение о стране, которую он представлял. Миссии состояли из главы, двух-трех подчиненных ему послов, секретарей, специалистов, таких как переводчики, лекари, богословы; художников и ремесленников (плотников, кузнецов и литейщиков); и, конечно, из моряков и лоцманов. Количество всех перечисленных колебалось от ста до двухсот и с течением времени все возрастало. В начале VIII в. в совместное плавание отправлялось до четырех кораблей, на борту каждого из которых находилось около ста пятидесяти человек, так что общее число путешественников было по меньшей мере человек пятьсот. Избирались различные маршруты. Корабли отправлялись из Нанива, ныне Осака, шли через Внутреннее море и затем либо вдоль берега Кореи к гавани Шандуньского полуострова, либо, по мере освоения навигации, смело двигались на запад в устье Янцзы. Плавание было нелегким предприятием. Путешественников могло прибить к враждебным берегам Силла, их корабли погибали в Китайском море, над которым летом и осенью бушевали тайфуны. Ни одна флотилия, шедшая южным путем, не избежала урона, и было удачей, если терпело крушение не более одного судна. Существуют свидетельства о многих рискованных путешествиях, одно из которых может быть приведено в качестве примера. Миссия, возвращавшаяся из Китая, которая везла с собой китайских послов, отправилась из устья Янцзы на четырех кораблях. Во время шторма глава китайской делегации и около двадцати пяти ее членов вместе с японским послом и сорока его спутниками были смыты за борт и утонули. Днем или двумя позже сломалась мачта, затем корабль разломился на две части. К счастью, обе половины остались на плаву, и их прибило в разных местах к берегам Кюсю; на каждой из частей спаслось примерно по пятьдесят человек. Второй корабль, сильно потрепанный, достиг берегов Сацума после девяти дней плавания. Третий сел на мель в эстуарии Янцзы, но был снят с нее и после странствия, длившегося около сорока дней, нашел приют на Кюсю. Четвертый корабль потерпел крушение на острове Келлпарт, его команда была захвачена в плен островитянами, но нескольким удалось бежать и после долгих злоключений вернуться в Японию. Все это произошло в 778 г., когда искусство судостроения уже достигло определенного уровня; очевидно, что морские путешествия начала VII в., когда отправлялись первые миссии, были еще более рискованной затеей. В литературе того времени сохранилось много свидетельств о тревоге, которую испытывали путешественники и их близкие перед этими предприятиями. Специально отобранные молодые люди, пройдя очищение воздержанием, должны были постоянно молиться о безопасности путешественников во время их странствий; в храмах по всей стране читали подходящие сутры, дабы умилостивить морских богов; иногда двор отправлял специальных вестников просить и убеждать национальных богов в главных святилищах защитить странников. При благополучном возвращении устраивался великий пир и служились благодарственные молебны.

Хотя официальной целью посольств был обмен комплиментами, их важнейшей реальной задачей было приобретение новых знаний, и поэтому в каждую миссию входили ученики, остававшиеся в Китае для специального обучения. Некоторые задерживались на долгий срок, иные вообще не возвращались. Среди первых были Такамуку и Бин, участники миссии 607 г., но наиболее знаменитым, вероятно, был Киби-но Маби [1], который покинул Японию в 717 г. в 22-летнем возрасте и вернулся спустя 17 лет с большим запасом знаний и книг на всевозможные темы. По возвращении его поставили во главе академии в Нара; при дворе он читал лекции о "Книге ритуалов" и о китайской классике в целом. Позднее его отправили в Китай послом, и до самой смерти он занимал важные государственные должности. Ему и его чуть менее выдающимся коллегам Япония обязана знаниями о китайской административной системе и основах китайской философии и искусства. Не менее, чем светские ученые, важны были ученики-богословы, обучавшиеся у прославленных наставников. Источники приводят свыше 70-ти имен от Эона в 608 г. до Кан Кана в 877 г. Некоторые из них оставались на один год, иные на десять лет, иные на двадцать, иные на тридцать; кто-то умирал в Китае, а кто-то погибал в море по пути домой. Конечно, путешественников было значительно больше, но они не упомянуты в источниках, так как сообщение с Китаем осуществлялось не только на кораблях, на которых плыли официальные посланники и студенты, но и на купеческих судах.

Ученые, жрецы, художники и ремесленники привозили информацию и материальные предметы более развитой культуры, которые Япония должна была усвоить и приспособить к собственным потребностям. Процесс был осложнен трудностью сообщения между странами и недостатком личных контактов. Китай, не столь уж далекий, отделяли от Японии существенные языковые, этнические и культурные различия. Большинство японцев получало знания о Китае, китайских институтах и китайской мысли через вторые или третьи руки, и на одном из этапов знания передавались на чужом языке. Следовало ожидать, что при передаче они будут выхолощены, если не искажены, и то, что достигнет Японии, будет скорее формой, чем содержанием. Каждый, изучающий историю страны, особенно VII в., постоянно сталкивается с этим явлением и в то же время поражается развитию японского искусства, настолько же стремительному и реальному, насколько медленными и поверхностными были политические изменения. Это неудивительно, так как японцы могли собственными глазами видеть восхитительную красоту картин и статуй, привезенных из-за границы или созданных китайскими и корейскими мастерами на месте; другие дары, предложенные Китаем, были неосязаемы, невидимы и искажены человеческой склонностью к ошибкам. Можно, затаив дыхание, восхищаться безмятежным и безупречным золотым Буддой, но при этом не любить и критиковать китайский образ мыслей и систему управления, тем более если они идут вразрез с вашими исконными интересами. Великолепие и красота воспринимаются проще, чем строгости реформ, и утешения философии принимаются охотнее, чем ее дисциплина.

Чтобы понять эту сторону усвоения новой культуры, давайте проследим, какие шаги делали японцы, перестраивая административную систему по китайскому образцу. Знаменательно, что одной из первых мер было создание придворной иерархии, основанной на чиновничьих рангах, обозначенных титулами и одеждой в соответствии с китайской практикой. В регентство Сётоку, в 605 г., были учреждены 12 чиновных степеней, наименованных в честь шести добродетелей, которые подразделялись на большие и меньшие, и каждой "добродетели" соответствовала определенного цвета шапка. Таким образом, когда человеку присваивался чин Меньшей Благодетельности, то по всем официальным поводам он должен был носить шапку соответствующего цвета, в данном случае голубого. Ниже его по чину был обладатель красной шапки Высшая Справедливость, так как порядок классификации добродетелей по заслугам был произвольным. Значение, придаваемое этим чинам и знакам отличия, можно оценить по частоте, с которой они пересматривались торжественными эдиктами. В 647 г. и еще раз в 649 г. число и названия чинов были изменены, как и цвета шапок. В 664 г. число рангов возросло до двадцати шести и произошли дальнейшие изменения в цветах шапок. В 685 г. шапки были отменены, учредили сорок восемь новых рангов, выделявшихся теперь цветом мантий. Небольшие изменения произвели в 691 г., а в 702 г. шапки вновь ввели в качестве знаков различия, но с новыми названиями. В конце концов, в эпоху Ёро (717-723) ввели новую систему, которая с незначительными изменениями дошла до наших дней и поэтому заслуживает описания. Чины были пронумерованы, первый считался высшим; каждый чин делился на два класса — старший и младший. Высшим, следовательно, был старший класс первого ранга, а самым низким (кроме некоторых специальных категорий младших чиновников) — младший класс восьмого ранга. Со временем средние ранги подверглись дальнейшему подразделению, поэтому вы могли иметь, скажем, как высшую, так и низшую степень старшего класса пятого чина. Всего по законам Ёро насчитывалось 28 рангов, и в дальнейшем чины ниже пятого были двух видов — внутреннего и внешнего; первый отводился для людей, проживавших в столице или окрестностях, второй — для провинциальной знати.

Эти детали кажутся незначительными, но они заслуживают внимания, потому что показывают, как высоко ценились чины и как велико было различие между придворным обществом и сельскими общинами. Здесь-то и проходит небольшая трещинка, начавшая линию разлома и выросшая позднее в огромную пропасть, отделившую столицу от страны, результатом чего стал крах императорской власти и возвышение сильных провинциальных магнатов. Необходимо также помнить, что различия по цвету шапок и придворные чины были не пустой почестью. К ним прилагалось жалование от двора, землей или продукцией, то есть они имели экономическое значение.

В 640 г. вернулся в Японию после 30-летнего отсутствия студент-мирянин Куромаро Такамуку-но Аябито, а одновременно с ним или немного раньше возвратился буддистский жрец Бин. Когда они покинули Японию, принц Сётоку только начинал свою программу реформ, но в период их отсутствия распри знатных родов заставили отложить все другие занятия. Великий оми, Сога-но Умако, пока был жив принц, не пытался вмешиваться в управление и даже присоединился к нему в изучении буддийских сутр и китайских классиков и составлении исторических заметок.

Возможно, Умако был удовлетворен властью, которую осуществлял косвенно, будучи вождем вождей и дядей императрицы, и поэтому его интересы если и не совпадали непосредственно с интересами императорского дома, то и не противоречили им. Очевидно, что его хищнические склонности сдерживались властным характером принца — человека великих способностей и благородного от природы. После смерти принца в 621 г., более ничем не сдерживаемый, Умако начал показывать зубы, пытаясь увеличить свое богатство и власть за счет трона. Однако в 626 г. он умер, и ему наследовал, как великий оми, его сын Сога Эмиси, чье поведение было еще более разнузданным. Он, а позднее его сын Ирука, решали вопросы престолонаследия по своему усмотрению, ставя и свергая правителей, и для достижения своих целей не останавливались перед убийством. В 642 г. Эмиси откровенно продемонстрировал свое стремление к трону. Он построил храм своих предков, привлек гильдии и корпорации для принудительных работ по строительству усыпальниц таких же, как для членов императорского дома, для себя и своего сына и пожаловал сыну пурпурную шапку, узурпировав таким образом императорскую прерогативу даровать чины и должности. Его сыновей и дочерей именовали принцами и принцессами, их дворцы были укреплены, окружены рвами с водой и охранялись воинами. Суть его внутренней политики состояла в привлечении к себе расположения проживающих в стране чужестранцев, как китайских и корейских поселенцев, известных своими знаниями и мастерством, так и полудиких воинственных айну на северо-востоке и кумасо на юго-западе, свирепость которых делала их прекрасной личной гвардией. Япония в этот период была этнически неоднородна и не имела стабильного управления. Это были подходящие для мятежей времена; власть центрального правительства распространялась не дальше нескольких дней пути от столицы, и даже здесь ею пренебрегала и бросала вызов жадная и амбициозная знать. Хаос был близок, и только новые принципы, подкрепленные сильной рукой, могли обуздать эти воинственные стихии.

Более чем за полвека до этого в споре вокруг введения буддизма Сога одолели и Мононобэ и Накатоми. Мононобэ были фактически истреблены, но Накатоми лишь отошли на задний план. Их вожди были наследственными верховными служителями синто, но с усилением буддизма это положение потеряло престиж, и когда в правление Сога главу дома Накатоми принуждали вернуться к своим обязанностям, тот отказался и ушел в отставку. Это был Накатоми-но Каматари — одна из величайших фигур в японской истории. Пребывая в праздности, он "взял в руки желтый свиток" — это означало, что он посвятил себя изучению доктрин китайских мудрецов. После тщательной оценки способностей имперских принцев он сошелся с принцем Наканооэ и составил с ним заговор против Сога. В результате хитроумного замысла Ирука был убит в присутствии императрицы, а в течение нескольких дней были уничтожены и Сога Эмиси, и множество других вождей клана Сога. Сога слишком быстро и слишком далеко зашли, и когда наступил подходящий момент, знатные семейства, которые повиновались им против своей воли, теперь встали на сторону Накатоми-но Каматари и принца Наканооэ. Крепость Сога сожгли, а императрицу, ставленницу Сога, заставили отречься от престола, и ей наследовал (в 645 г.) ее младший брат, император Котоку, который был ревностным буддистом и "презирал путь богов" (т.е. синто). Принц Наканооэ был объявлен бесспорным наследником. Оба отца императорских консортов Сога и Абэ были назначены на высокие должности, но служили под началом Накатоми-но Каматари, который получил верховную власть в стране вместе с великим богатством и почестями.

Это неприкрашенное повествование о свержении Сога включает множество характерных явлений для Японии тех дней и предсказывает многие особенности ее последующего политического развития. Изучение Каматари доктрины Конфуция и принятие им в качестве образца для подражания правителя Чжоу — типичный пример влияния китайской концепции монархии на японскую мысль. Кровавый спор с Сога демонстрирует, насколько реальные условия в Японии были далеки от китайского идеала верховной власти, правящей с помощью добродетели, которую обслуживает лояльная бюрократическая структура. Презрение нового императора к местной религии показывает, как прочно было влияние буддизма на умы правящих классов, поскольку отвергать богов Японии означало отвергать теорию, которая обосновывала их собственный престиж. Отречение императрицы было первым в длинной цепи более или менее добровольных отказов от трона. Выбор ее преемником беспечного святоши, по совету министров наделенного лишь видимостью власти, — великолепный пример практики управления из-за сцены, от которой едва ли были какие-нибудь отклонения в течение следующей тысячи лет. Всю славу и все почести получала императрица, вся инициатива и вся власть были в руках у Каматари. Так продолжалось до реставрации 1868 г. Позади номинального правителя всегда стоял регент или советник, правивший в действительности, но никогда не претендовавший на верховный титул. Во всех странах возникали политические ситуации, когда почести воздавались одним людям, тогда как бремя власти несли другие, но в истории японских институтов, и не только института монархии, эта характерная черта проявляется в высшей степени. Сама по себе узурпация Каматари власти у Сога явно несущественна, так как без каких-либо радикальных изменений правительственной системы она могла лишь покончить с борьбой этих кланов за превосходство. Вчера это были Сога, сегодня — Накатоми, завтра будет какой-то другой из великих домов. Стало совершенно ясно, что только с помощью верной политики можно сломить власть кланов, и наилучшим способом превратить Японию из беспокойной конфедерации племен в централизованное бюрократическое государство по китайскому образцу была концентрация власти в руках монарха.