Ryabkov_V_M_Antologia_form_KDD_Drevny_mir_D

400

разившегося в подчеркнутой агрессивности ряженых по отношению к ау-

дитории, и в форме смехового снижения божества.

Нечего и говорить, что в современной Англии святочные представ-

ления давно стали игрой (хотя их участники и по сей день считают себя носителями удачи) и смерть героя давно встречается не слезами, а смехом.

Вполне возможно, что магическое предназначение этих игрищ было забы-

то или утратило жизненно важный смысл задолго до того, как они отли-

лись в формы, близкие к нам известным, что, по мнению некоторых уче-

ных, произошло в XIII—XV вв. Очень вероятно, что современное пред-

ставление пришло на место какого-то значительно более архаического,

существование которого позволяет предположить дошедшая до нас шот-

ландская «плужная» песня (ок. 1500), где рассказывается о заклании за-

пряженного в плуг старого быка и об его замене молодым. Песня явно предполагала сопровождение в виде пантомимы и исполнялась в день, из-

давна знаменовавший начало сельскохозяйственного года, что отмечалось ритуальной запашкой (первый понедельник после Богоявления, так назы-

ваемый «плужный» понедельник). Шотландский «плужный» спек-

такль напоминает, если обратиться к прошлому, древнегреческое культо-

вое быкоубийство (буфонии), а если взять современный британский фольклор — смерть шута и кольце из сабель (убийцы быка, вооруженные палками, становятся вокруг него в круг). Но как бы сравнительно молоды ни были игры английских ряженых, как бы они ни были зависимы от про-

фессионального театра, с их помощью все же можно, хоть и приблизи-

тельно, представить драматические формы фольклора до контакта с лите-

ратурой. Это позволяет узнать следы языческого ритуала в драме, порож-

денной ритуалом христианским.//Андреев М. Л. Средневековая евро-

пейская драма: Происхождение и становление (Х - ХШ вв.)/М. Л. Анд-

реев. - М.: Искусство, 1989. - С. 40 - 47.

Ряженые

401

В праздничной жизни средневековья мотив маски многозначен.

Маска связана с переходами, метаморфозами, нарушениями естественных границ, с осмеянием ... В маске воплощено игровое начало жизни, в основе ее лежит совсем особое взаимоотношение действительности и образа, ха-

рактерное для древнейших обрядово-зрелищных форм.

Сложная символика маски неисчерпаема и социально обусловлена.

До недавнего времени во всей Европе ряженье, сопровождаемое музыкой,

танцами и инсценировками, оставалось частью народной культуры, во-

бравшей в себя мощные пласты традиционных дохристианских представ-

лений. Перевоплощение человека в иное существо сохраняло значение ре-

лигиозного обряда, восходившего к языческим аграрным празднествам.

Ряженье в телячьи или оленьи шкуры «по обычаям язычников» наглядно утверждало единство человека с природой. Маскирование, создавая мир,

обратный эмпирическому, ставило ряженых вне общепринятых норм и за-

претов. Ритуализованные вольности, карнавальная свобода пародирования

— их неотъемлемые привилегии. В рыцарском обществе идея маски иная:

она теряет магические функции и входит в систему куртуазных увеселе-

ний. На городских карнавалах позднего средневековья отдельные личины как бы растворяются во всеобщей смеховой стихии. Обрядовое ряженье,

где маска являлась ритуальным атрибутом, переходит в игру, в празднич-

ное развлечение. Периодически испытывая потребность преобразиться,

отрешиться от своего «я», человек на короткое время превращался как бы в собственную противоположность. В раннем профессиональном театре

(например, в комедии дель арте) комедийная маска воспроизводила харак-

терные человеческие типы, служила знаком, достаточным для опознавания персонажа зрителями. Ту же роль играли маски в сценических представле-

ниях византийских мимов.

На браслете из Старой Рязани зооморфная личина, помещенная у ног плясуньи (мена верха и низа, свойственная ряженым) — символиче-

402

ский атрибут игрищ скоморохов. Она подчеркивает культовую природу действа под «гусельные словеса», их «черный», колдовской смысл. На ро-

манской капители церкви в Тингстеде (Готланд) в похожей маске выступа-

ет акробат, стоящий на руках. Его высунутый язык означает греховность,

торжество плотского начала в человеке. Рядом с жонглером изваян чело-

век, извлекающий из ноги занозу — образ античного происхождения.

Средневековые теологи интерпретировали его как инкарнацию мужской похоти. «Терны и сети на пути коварного; кто бережет душу свою, уда-

лись от них». Церковные авторитеты утверждали, что ряженые, теряя об-

раз человеческий, созданный по подобию божию, и приобретая жуткие демонические черты представителей потустороннего мира, совершают во-

пиющее святотатство, требующее искупления. В России сами ряженые на-

зывали маски «личиной дьявола», «чертовой рожей», «чертовской харей».

Среди крестьянской молодежи ношение масок, в первую очередь масок нечисти, воспринималось как грех, подлежащий очищению в освященной воде. На протяжении всего средневековья нелепые и глупые превращения в зверей и чудовищ, сопровождаемые всевозможными бесчинствами, вы-

зывали резкие нападки. Согласно сирийскому епископу Севериану (рубеж

IV—V вв.), на новогоднем празднике январских календ «люди преобража-

ются в животных и мужчины в женщин — высмеивается благонравие, на-

силуется законность, производится издевательство над общественной нравственностью».

В «бесовом образе» выступали не только гистрионы, личину мог надеть всякий желающий. Любовь к маске всенародна. Как показывают изобразительные и этнографические материалы, обычай рядиться — муж-

ская привилегия. Мужчины исполняли и женские роли. На рождество тол-

пы ряженых ходили по улицам Парижа и Лондона, врывались в дома го-

рожан, требуя угощения и подарков. «Ужасающие маски» появлялись па похоронах, поминках и свадьбах; на масленичных карнавалах их массовое

403

беснование достигало апогея. Рядились и представители низшего клира. В

письме к архиепископу Гнезненскому (1207 г.) папа Иннокентий III осудил представления в масках, даваемые в кафедральных соборах. Забыв о дос-

тоинстве своего сана, в игрищах участвовали диаконы, пресвитеры и суб-

диаконы. В январские календы на улицах византийских городов видели монахов, переодетых сатирами и шутами. По свидетельству князя Курб-

ского, однажды сам Иван Грозный, пируя с «любимыми ласкатели свои-

ми», «начал со скоморохами в машкарах плясати».

Из меха, кожи, дерева, бересты изготавливали личины разных видов.

Объемные маски-головы обычно были одинарными, реже — сдвоенными.

Плоские маски закрывали только лицо.

Зооморфные маски

Употребление зооморфных масок в средневековье восходило к ран-

ним формам религии. Эти обрядовые подражания ликам дохристианских кумиров связаны с культом животных, который прошел несколько этапов.

В религии первобытных охотников с ее тотемизмом и «оборотнической логикой» господствовала вера в родство человека и зверя. При полном отождествлении идеи вещи с самой вещью божество выступало в анима-

листическом образе. В период производящего хозяйства, особенно с воз-

никновением классового общества и героической мифологии, звери и пти-

цы стали атрибутами-спутниками антропоморфных богов.

Средневековое ряженье — как бы временное превращение в живот-

ных с имитацией их повадок — отразило наслоения разных эпох. Как пока-

зывают этнографические материалы, в консервативной крестьянской среде оно отвечало представлениям о сакральности некоторых животных, входи-

ло в комплекс реликтовых земледельческих верований. На празднествах аграрного календаря «звериное ряженье» связано с культами умирающих и воскресающих (исчезающих и возвращающихся) богов (демонов) плодо-

родия, с преодолением темы смерти. Его цель — гарантировать сельскому

404

хозяйству покровительство высших существ — носителей животворной силы. Маскированных считали зооморфным воплощением аграрных бо-

жеств, духов хлеба и растительного мира; обрядовое преображение в жи-

вотное было призвано обеспечить изобилие магическими средствами.

Инсценировка его убийства (страстей) и воскресения полузабытое в XIX в.

таинство, которое имитировало процессы круговорота года. В этом отно-

шении показательны «игры с медведем», сценарии которых имеют много общего в Западной и Восточной Европе. И на Балканах, и в Пиренеях за

«гибелью» медведя следовало его «воскрешение» при помощи «доктора»,

поводыря-цыгана или других персонажей. Как ни в чём, ни бывало зверь вставал и начинал танцевать. В игре, символизировавшей триумф жизни над смертью, подчеркивались эротические мотивы (скандирование непри-

стойных стихов, вырезанный из дерева фаллос, носимый ряжеными), кото-

рые указывали на связь образа медведя с культами плодородия (конец его спячки знаменовал начало весны).

Церковь осуждала ношение бесовских «личин косматых и зверовид-

ных». Таких культовых животных, как козел и свинья, она относила к чис-

лу сугубо «низких». Тесная связь этих олицетворений нечистой силы с де-

монологией нашла отражение в изобразительном искусстве.

С XIV в. в рыцарском обществе звериные метаморфозы получили аллегорическое истолкование в духе куртуазных идеалов. Их древний са-

кральный смысл забывали. На придворные маскарады являлись в фан-

тастических костюмах и личинах, которые придавали празднеству вол-

нующий оттенок тайны и смутной опасности. Вначале галантные развле-

чения с танцами ряженых отражали влияние аграрных игрищ, о чем свидетельствует традиционный выбор масок. Возможно, происхождение придворных костюмированных балов — результат постепенной трансфор-

мации народных ритуалов. В рождественские дни и на масленицу пляшу-

щие вилланы в личинах проникали и в замковые покои, им подражали вы-

405

сокородные сеньоры. В «Романе об Александре» один из разделов озаглав-

лен: «Как Элий, Эменид и другие устроили большой праздник». Текст пе-

ремежается музыкальными значками. Обе главные миниатюры ограничены сверху зубчатыми стенами с башенками. На одной миниатюре знатные юноши и девицы водят хоровод, на другой — дамы и их поклонники увле-

ченно беседуют; у одного из кавалеров на руке сидит охотничий сокол. На нижнем бордюре справа — девушки танцуют кароль; слева — тот же танец исполняют пятеро молодых людей в масках осла, обезьяны, козла, быка и хищной птицы. На ряженых пелерины с гербовыми эмблемами (у «козла»

— геральдический орел), к поясам подвешены ножи и кошельки. Состав масок предполагает любовно-аллегорическую трактовку «спектакля»: в

теологической символике и народных верованиях перечисленные живот-

ные воплощали плодоносящие функции. В куртуазной пантомиме они на-

мекают на эротическую подоснову танцев, их связь с чувственными уте-

хами. То же значение имеют маски оленя, зайца и кабана на другом мар-

гинальном рисунке «Романа об Александре». Маскированные вовлечены в фарандолу вместе с женщиной и монашкой. Рядом изображен гибридный клирик с розгой в руке.

Согласно Жану Фруассару, Изабелла Баварская, супруга француз-

ского короля Карла VI, после своей коронации (1385 г.) приняла дары от участников мимического действа, переодетых в медведя, единорога, мав-

ров и турок. В XV в. на фантастически роскошных банкетах герцогов Бургундии выход аллегорических масок при перемене блюд оформляли как драматизованную «литературную» пантомиму. Освященные традицией звериные персонажи в придворных балетах сохранялись очень долго: «Ныне в наших маскарадах не брезгуют ничем, носят маски медведей,

волков, собак, быков, оленей, чудовищ, сатиров и чертей».

Ряженые принимали участие в пародийных представлениях. На Троицу в 1313 г. в Париже французский король Филипп IV Красивый по

406

случаю посвящения в рыцари трех своих сыновей организовал блестящие празднества. Наряду с библейскими сценами члены корпорации ткачей ра-

зыгрывали по ходу процессии комические истории о Лисе-Ренаре. Ря-

женый лисом выступал в роли врача-шарлатана, а также высших санов-

том числе у славян. В жизнеописании Кола да Риенцо упомянут буффон,

плясавший на пиру в бычьей шкуре с рогами. В «Романе об Александре» персонаж в личине быка танцует кароль. На нюрнбергском карнавале чле-

ны цеха мясников, взявшись за руки, пляшут вокруг «быка» и «коня». На широкой ленте через плечо актеры несут каркас, покрытый тканью, как попоной; спереди приделаны головы животных. В одной руке «всадники» держат связку прутьев, в другой — поводья. Двое танцоров, ведущих цепь,

поднимают жезлы с навершием в виде лежащего быка — образа плодови-

тости и жизненной силы. Во Франции «жирный бык», украшенный лента-

ми и цветами, бывал центральной фигурой карнавала. 0 переряженных

«турами» во время «еллинских и бесовских игр» (между рождеством и бо-

гоявлением) упоминается в челобитной девяти нижегородских приходских священников патриарху Иоасафу (1636 г.): «И делают, государь, лубяныя кобылки и туры, и украшают полотны и шелковыми ширинками, и по-

вешивают колокольцы на ту кобылку».

В масленичной потехе нюрнбергских мясников перевоплощение в священного быка связано с его ролью в магии плодородия. Возможно, по сценарию карнавальной игры предусматривали «убийство и воскресение быка». В XIX в. в Словакии на рождество и масленицу в свите «туроня» шел «мясник» с деревянным ножом. При обходе крестьянских дворов он

407

«перерезал» туроню горло. Верили, что кровь жертвы, смешанная с наво-

зом, увеличивала урожай. В позднее средневековье в английском городке Стамфорд (Линкольншир) сохранялся обряд «погони за быком» — отголо-

сок языческого заклания с последующей общинной трапезой. В день св.

Мартина (11 ноября) мясники выпускали на улицу купленного в складчину быка, и каждый горожанин, вооружась дубинкой, мог принять участив в убое животного. «Жертвоприношение» ряженого «ярым туром» — стади-

ально более поздний ритуал (замена жертвы ее подобием). На Украине ве-

рили, что вождение по избам и вокруг села парня, выряженного быком,

обеспечивало благоденствие изобильный урожай. В Венгрии в коровью шкуру с рогами облачали крестьянина, который при молотьбе наносил по-

следний удар цепом.

Ряженые козлом

В «Романе об Александре» «козел» пляшет в центре фарандолы.

Танцор с двумя колокольчиками аккомпанирует жонглеру, переодетому в козла; между ними «служит» ученая собака. С верхушки ветки насмеш-

ливая сорока с любопытством глядит на происходящее (сороку считали птицей, связанной с дьявольскими силами, она символизировала и порок болтливости). О нечестивости зрелища свидетельствует и рогатое чудо-

вище с трубой (демонический образ), помещенное на симметричном за-

витке. Туловище ряженого полностью закрыто шкурой с длинным хво-

стом, на голове — бородатая козлиная маска. В правой части бордюра по-

водырь отплясывает с медведем.

Маскарадная «козья комедия» имела глубокие корни в земледельче-

ской религии народов Европы и Закавказья. Против косматых «сатурских» и «козлих лиц» выступало греческое и русское духовенство. Оно причис-

ляло «козлогласования» к нечестивым «праздникам Дионисовым» (с ан-

тичного времени козел ассоциировался с Дионисом-Вакхом). К козловид-

ным лесным духам, родственным Дионису-козлу, принадлежали Пан, Си-

408

лен, сатиры, фавны. В языческой Скандинавии козел — атрибут бога пло-

дородия Фрейра и громовника Тора. Кровь жертвенного животного якобы обладала лечебными свойствами.

Ряжение в личины и шкуры этого демона плодородия, воплощавше-

го мужскую силу, было призвано оказать благотворное влияние на урожай-

ность полей и приплод скота. Рождественские и масленичные «хождения с козой», сопровождаемые плясками и заклинательными песнями - «кален-

дами», включали магические действия. У славян при обходе дворов «коза»,

вызывая переполох, брыкалась и бодала девушек, а ее вожак или хор ко-

лядников пел благопожелания хозяину дома:

Где коза ходит,

Там жито родит.

Где коза хвостом,

Там жито кустом.

Где коза ногою,

Там жито копною.

Меховые козьи маски носили на сырной неделе болгарские кукеры,

обходившие село с пожеланиями благополучия.

Земледелец, живший в единстве с природой, не видел особой разни-

цы между плодовитостью скота и тучностью полей: плодоносные свойства животного старались передать злакам. В жатвенных обрядах последний сноп или жнеца, который его вязал, называли «козой». Близ Гренобля пе-

ред окончанием жатвы козе, убранной цветами и лентами, отрубали голо-

ву. Все жнецы отведывали ее мясо, а из шкуры изготовляли плащ, который работавшие в поле надевали при дождливой погоде. В святочное игрище вводили эпизод внезапной смерти (или имитацию заклания) ряженого коз-

лом и его оживление. Мотив мнимого умерщвления «козы» в шествии ря-

женых родствен по смыслу аналогичным обрядам с «туронем» и «каба-

ном» (гибель и возрождение духа хлеба).

409

В армянских Евангелиях скоморохов-гусанов в козлиных масках ри-

совали на выступах архитрава по обе стороны хорана. Ряженые ассо-

циируются с идеей плодородия: они несут цветущие ветви — растителъ-

ный символ. В Евангелии 1260 г. (Иерусалимская библиотека) персонаж в маске козла держит ветку и серп; ему навстречу идет переодетый быком с таким же растением в руке (ср. обычай украшения цветами жертвенных быков и козлов). До начала XX в. в армянских селах на крещение дети и юноши ходили по домам, собирая подарки съестными припасами. Ряже-

ный козлом во главе процессии плясал и пел, восхваляя хозяев усадьбы. В

чудодейственную силу его благословения верили безоговорочно. В

грузинской мифологии Берика — божество, связанное с плодородием, -

представляли в обличье козла. На масленицу козлиные пляски» в масках

(берикаоба) происходили на улицах старого Тифлиса.

Ряженые оленем

Судя по маргиналиям XIII—XIV вв., маска оленя (лани) была од-

ной из наиболее популярных. Люди - «олени» смешно танцевали под му-

зыку волынки или маленькой флейты с барабаном, разыгрывали потеш-

от глаз жерди. В других случаях ряженый, идя на четвереньках или опира-

ясь на палку, воссоздает облик четвероногого оленя. Маска с ветвистыми рогами и подвижной нижней челюстью составляет одно целое со шку-

рой или наброшенным полотнищем. В дыре на груди животного видна физиономия буффона.