Глава V

ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ЭРГОНОМИКИ

В СССР И РОССИИ

История эргономики в нашей стране только стано­вится предметом исследования. Содержание данного раз­дела — это первая попытка целостного анализа развития эргономики, начиная с формирования ее предпосылок на рубеже конца XIX — начала XX веков и завершая совре­менным состоянием этой научной и проектировочной дисциплины. Не только настоящее, но и прошлое эргоно­мики в нашей стране предстает с большой остротой и напряженностью. Не изучая истории, эргономисты ока­зываются лишенными наследства, не имеющими тради­ций, грубыми дикарями, только что явившимися на свет и не знающими своих предшественников. Римляне счита­ли патрициями тех, заметил как-то Хосе Ортега-и-Гассет, кто мог сделать завещание или оставить наследство. Остальные были пролетариями — потомками, но не на­следниками.

5.1. Является ли Россия родиной эргономики?

Поставленный в заглавии вопрос побуждает вспом­нить Россию 20-х годов, о которых еще совсем недавно надо было упоминать с осторожностью. Многое из про­исходившего в то время настораживало недремлющее идеологическое око. Табу накладывалось прежде всего на революционные гуманистические грезы и иллюзорные ощущения свободы, возникшие в 20-е годы.

Многие представители культуры не только воспри­нимали, но и делали революцию всерьез, увлеченно, становились подлинными революционерами в своих об­ластях. Далеко не все, подобно В.И.Вернадскому, видели двойственность времени: "...Наше время,— говорил в лекции в 1920 г. В.И.Вернадский,— время крушения государства, полного развала жизни, ее обнаженного ци­низма, проявления величайших преступлений, жестокос­ти; время, когда пытка получила свое этическое обоснова­ние, а величайшие преступления вроде Варфоломеевской ночи выставляются как идеал; время обнищания, голодания, продажности, варварства и спекуляции — есть вместе с тем и время сильного, искреннего, полного и коренного подъ­ема духа. Это время, когда все величайшие задачи бытия встают перед людьми, как противовес окружающим их страданиям и кровавым призракам" [1, с.254].

В 20-е годы еще сильна была инерция подъема духа, начавшегося в России на заре XX века. Н.А.Бердяев писал об этом времени: "Было опьянение творческим подъемом, новизна, напряженность, борьба, вызов. В эти годы Рос­сии было послано много даров. Это была эпоха пробуж­дения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствитель­ности, религиозного беспокойства и искания... Появи­лись новые души, были открыты новые источники твор­ческой жизни, видели новые зори, соединяли чувства заката и гибели с чувством восхода и с надеждой на преображение жизни" [2, с. 129]. Двадцатые годы, писал В.Шаламов в 60-е годы, — зарождение всех благодеяний и всех преступлений будущего.

5.1.1. Духовная и интеллектуальная атмосфера возникновения эргономики в России в 20-е годы

Культурный ренессанс России начала XX века преж­де всего определялся творчеством мыслителей русского религиозного возрождения — В.С.Соловьева, Н.А.Бер­дяева, С.Н.Булгакова, П.А.Флоренского. Обратим внима-

123

ние на три аспекта русской религиозно-философской традиции.

Первый — это учение о положительном всеединст­ве и концепция софийности, выдвинутые В.С.Соловьевым и развитые его последователями. Система миропорядка, в которой все элементы духовного и материального мира устремлены к Абсолюту и оживотворены, мыслилась Соловьевым в виде Софии — премудрости Божией. Идея всеединства, по В.С.Соловьеву, — органическое соедине­ние максимально развитого личностного начала со всеоб­щим, удержание тварного, земного мира и одухотворение его. Путь к постижению сущего философ видел в орга­ническом синтезе разных способов познания — эмпири­ческого, философски-рационального и мистического, т.е. в синтезе науки, философии и откровения. Лишь "систе­ма цельного знания" может обеспечить успех, привести к истине.

Второй аспект — русская философская традиция обращена к человеку, к его существованию и сущности.

Наконец, третий — при всей критичности право­славия к протестантизму ему глубоко импонировала про­тестантская идея "светской аскезы", с развитием кото­рой на почве православия связывалась обнадеживающая перспектива "экономического оздоровления России" [3, с.205]. Имелось в виду понимание аскетики как трудовой деятельности "в миру", что превращало труд в централь­ную категорию хозяйственной этики протестантизма. С.Н.Булгаков обращает внимание на то, что "социальная философия И.Бентама, классическая политэкономия, и «материалистическая концепция социализма»... механи­зируют общество и устраняют живую человеческую лич­ность и неразрывно связанную с нею идею личной ответ­ственности, творческой воли..." [3, с.179].

Представители названных направлений политэконо­мии забывали, считал философ, об одном, а именно о том, что их предтеча — Адам Смит, "операционализировав-ший" в своей политэкономии понятие "экономического человека", отдавал отчет в его ограниченности. Следует напомнить, что Адам Смит был автором не только клас­сического труда "Богатства народов", где апеллировал по преимуществу к эгоистическим инстинктам человека, но и "Теории нравственных чувств", в котором речь шла главным образом об альтруистических инстинктах чело­века, политэкономия же рассматривалась как нравствен­ная философия.

Приняв "экономического человека"— эту "услов­ность политической экономии" [3, с. 181 —182] — за "че­ловека вообще", сама политическая экономия, забывшая о том, что эта теоретическая "фикция" искусственно обособляет хотя и очень важную, но всего лишь одну сторону жизни человеческой личности, одно из проявле­ний деятельного "я", закрывает, в конце концов, перспек­тиву и для своего собственного развития. Ибо хозяйство, изучением которого она занимается, — это, как подчер­кивает С.Н.Булгаков, "взаимодействие свободы, творчес­кой инициативы личности и механизма, железной необ­ходимости". Это — "борьба личности с механизмом при­роды и общественных форм в целях приспособления к потребностям человеческого духа. Одним словом, хозяйство ведет хозяин" [3, с. 183]. Ю.Н.Давыдов особо выделяет мысль С.Н.Булгакова: хозяин — как целост­ный индивид, как самосознающая и ответственная лич­ность... В ней невозможно отделить одну из ее "сторон", скажем, участвующую в решении сиюминутных утили­тарных задач, от другой, вовлеченной в решение вопро­сов более общего порядка — "проклятых вопросов", на­пример о главных ориентирах ее деятельности или, еще шире, о смысле деятельности вообще [4].

Начиная с середины XIX века в России вызревает уникальное космическое, или активно-эволюционное, на­правление научно-философской мысли, имевшее много общего с русским религиозным возрождением. С этим направлением были связаны Н.Ф.Федоров, А.В.Сухово-Кобылин, Н.А.Умов, К.Э.Циолковский, В.И.Вернадский, А.Л.Чижевский, В.Н.Муравьев, А.К.Горский, Н.А.Сет-ницкий и др. [5].

Родоначальником космизма в России считают Н.Ф.Федорова с его учением "общего дела". В регуляции, в управлении силами слепой природы, по его мысли, заключается то великое дело, которое может и должно стать общим. Всеобщим познанием и трудом человечест­во призвано овладеть стихийными, слепыми силами вне и внутри себя, выйти в космос для его активного освоения и преображения, обрести новый бессмертный космичес­кий статус бытия, причем в полном составе прежде живых поколений. До сих пор свое расширение в мире, господство над его стихийными силами человек осущест­влял прежде всего за счет искусственных орудий, про­должавших его органы.

Не отрицая значения техники, Н.Ф.Федоров считал, что технизация может быть только временной и боковой, а не главной ветвью развития. Нужно, чтобы человек ту же силу ума, выдумки, расчета, озарения обратил не на искусственные приставки к своим органам, а на сами органы, их улучшение, развитие и радикальное преобра­жение. Способность человека в будущем создавать себе всякого рода творческие органы, которые даже будут меняться в зависимости от среды обитания, действия, мыслитель называет полноорганностыо [6]. На самом деле противопоставление искусственных и собственных органов человека не должно быть абсолютным. Но Н.Ф.Федоров верно уловил тенденцию будущего научно-технического развития, в котором и сейчас преобладает проектирование искусственных органов и значительно меньшее внимание уделяется формированию собствен­ных функциональных органов человека. Идея "полноорган-ности", замечательная сама по себе, актуальна и в наши дни.

В 1922- 1923 гг., читая лекций в Сорбонне, В.И.Вер­надский признал основой биосферы биогеохимические явления. Взяв это положение за исходное, французский математик и философ Е.Леруа ввел в 1927 г. понятие ноосферы как современной стадии геологически пережи­ваемой биосферы. Он подчеркивал при этом, что пришел к такому представлению вместе с Тейяром де Шарденом. "Ноосфера,— писал В.И.Вернадский,— есть новое геоло­гическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой.

124

Он может и должен перестраивать своим трудом и мыс­лью область своей жизни, перестраивать коренным об­разом по сравнению с тем, что было раньше. Перед ним открываются все более и более широкие творческие возможности" [7, с.309].

Разделял мысль о существовании ноосферы и П.А.Флоренский, называя ее пневматосферой. В письме В.И.Вернадскому он пишет "о существовании особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры или, точнее, круговорот духа" [5, с. 165].

Ноосферные идеи просматриваются и в философ­ских работах К.Э.Циолковского, о которых мы все еще очень мало знаем. В неопубликованной работе "Разум и звезды" он писал о влиянии разумных существ на разви­тие и устройство Вселенной, считая "мысль фактором эволюции космоса" [5, с.262]. "Новый гражданин Вселен­ной Константин Циолковский", как назвал себя он сам, верил в наступление разумного и умеренного, по его словам, общественного устройства на Земле, которое будет соответствовать его свойствам и его ограниченнос­ти: "Будет полный простор для развития как обществен­ных, так и индивидуальных свойств человека, не вредя­щих людям. Картину душевного мира будущего человека, его обеспеченности, комфорта, понимания Вселенной, спокойной радости и уверенности в безоблачном и не­скончаемом счастье трудно себе представить" [5, с.271].

Сегодня мало кому известны имена таких предста­вителей космического направления научно-философской мысли, как В.Н.Муравьев, А.К.Горский и Н.А.Сетницкий, которые в 1923 г. подготовили коллективный сборник "Трудовсдение", но не смогли его издать из-за цензуры. В.Н.Муравьев одно время был ученым секретарем Цент­рального института труда, организованного в 1921 г. уче­ным и поэтом А.К.Гастевым. Публикуя в журнале "Орга­низация труда", издаваемом институтом; статьи, рецен­зии, обзоры, В.Н.Муравьев пытался внедрить "федоров­ские установки" на труд как на основное средство пла-нетарно-космического преобразования, развивал поло­жения, выходившие за рамки программных положений Центрального института труда, более того, тонко подме­чал определенную их уязвимость: "Нет движения без смысла, и нет слов или имен без действия. Произнесение слова есть уже действие. Из этого следует, по физиоло­гическим основаниям, что организация движений и ор­ганизация мысли и ее выражения в виде речи неразрыв­но связаны". Рассматривая "перспективы,— как он гово­рил,— человеческого проективно-производительного дей­ствия", В.Н.Муравьев писал: "Перед культурой ставится общая задача направления и организации производства и труда во всех отраслях экономической жизни, в особен­ности же в области обрабатывающей промышленности" [5, с.208].

Правильная организация труда, или нормальное вза­имоотношение труда и науки, отмечал А.К.Горский, была предметом исключительного внимания и размышления Н.Ф.Федорова. "Философия общего дела", по самой сути, должна быть осмыслением и оправданием "дела" — ра­боты, труда. Философия Федорова, убежден его последо­ватель, — это грандиознейший апофеоз труда, какойтолько когда-либо создавала человеческая мысль. Приме­ненная на американских заводах система инженера Ф.Тейлора, первые методы хронометража и учета трудо­вых усилий оказались, по словам А.К.Горского, тем гор­чичным зерном, из которого выросло огромное научно-производственное движение, охватившее все культурные страны. Все как-то сразу вдруг постигли, что труд чело­веческий должен быть организован, что наука есть имен­но та сила, которая его организует. "Однако настоящая стадия движения,— писал русский космист в 1928 г.,— позволяет, в сущности, говорить не столько о научной организации, сколько о «полунаучной механизации» труда. Для того чтобы организовать труд по-настоящему, наука еще сама должна быть сколько-нибудь серьезно организована" [5, с.224].

Определяющим для В.Н.Муравьева и А.К.Горского являлось человеческое измерение научной организации труда и производства: "...человек не на шутку собирается измерить собой все в мире вещи. Но измерил ли сам себя человек и чем он мог себя измерить до конца, до дна исчерпать? Единица труда — усилие — регулируется единицей науки — числом; научные числовые схемы координируются лежащим в основе всякой научной тео­рии символическим описанием — образом. Соотношени­ем образов друг с другом ведает искусство. Образ есть схема, детализированная до степени органической зер­кальности, когда построенное бессознательно по законам органопроекции орудие (мышления или действия) стано­вится снова органом. Задача человека в мире, по мысли Н.Ф.Федорова, заключается именно в достижении всеце­лой полноорганности" [5, с.253].

Сформулированная в 1877 г. немецким философом Эрнестом Каппом идея об органопроекции — создании технических орудий "по образу и подобию" естествен­ных органов — получает в начале XX века развитие в трудах П.А.Флоренского. И техническое приспособле­ние, и телесный орган, отмечал он, выдвигаются одною потребностью и строятся одною внутреннею деятельнос­тью. Отсюда понятно их сходство, вытекающее не из поверхностных аналогий, но из тождества их функций. Технические продукты, как, например, зрительная труба, фортепиано, орган, писал ученый, представляют собой несовершенные органопроекции глаза, уха, горла, а глаз, ухо, горло — органические первообразы. "Наша всегда нам принадлежащая власть над органами тела,— подчер­кивал Флоренский, — при отсутствии таковой же над прочими телами внешнего мира, определяется не тем, что пределом власти нашей служит граница нашего тела, а как раз наоборот: граница нашего тела есть признак, производное, последствие ограниченности нашей власти над самими собою" [5, с.150].

Предвосхищая развитие бионики, Флоренский обра­щал внимание на то, что техника может и должна провоцировать биологию, как биология — технику. В себе и вообще в жизни открываем мы еще не осуществленную технику, в технике — еще не изученные стороны жизни. Линия техники и линия жизни, подчеркивал Флоренский, идут параллельно друг другу. "Эта родственность, схо­жесть строения и функций органов и орудий, выражен-

125

ная идеей органопроекции, подводит своеобразную теоретическую осно­ву главной мысли Федорова, Бердяе­ва, Горского, Вернадского о необхо­димости перехода от технического прогресса, оставляющего личность в ее физическом несовершенстве, к прогрессу органическому. Овладев умением создавать орудия — органы вовне, человек должен теперь при­менить это умение к своему телу, овладеть направленным органосози-данием, точность, силу и прочность механизма сообщать организму, не мертвое, а живое сделать совершен­ным" [8, с.146].

Трудами П.А.Флоренского была подготовлена почва для переосмыс­ления фундаментальных вопросов в понимании науки, большей частью получившая признание и понимание в конце XX века. Логос, согласно Флоренскому, требует отстранения жизни. Будучи неудовлетворенным, по самой своей сущности, хаотичес­ким ее богатством, он буквально про­кладывает особый путь по ее живому телу, упорядочивая ее, но вместе с этим ее же и погубляя. "Признатьнеправду науки,— говорит Флоренский,— значит сказать «да» Времени, сказать «да» Жизни, т.е. сделать Время, сделать Жизнь своим методом". Наука нового времени, целиком опирающаяся на разум, оказывается не только средоточием истории, но и законодателем природы. П.А.Флоренский в разных работах показывает, как сви­детельствует их анализ философом А.Н.Павленко (1995), несостоятельность такого ноонаукоцентризма, обосно­вывая необходимость становления нового типа науки, опирающейся не на опосредованное (логическое) позна­ние мира, а на непосредственное усмотрение истины. В математике и философии этой позиции более близок интуиционизм.