Истории в деталях

История 1*

Я. Я единственный ребенок. Я желанный ре бенок. Правда, желает меня только моя мама. Остальные... остальные – против. Мама дала мне имя задолго до моего рождения... Даже за долго до моего зачатия... Она даже с моим от цом еще не познакомилась, а я уже была...

Была в имени, которое дала мне мама.

Часть 1

Детства моего

чистые глазенки...

Мне 4 года.

Мы живем все вместе – я, мама, папа, ба бушка и дедушка, моя тетка, ее муж, в общем, куча народу в малогабаритной квартирке, ко торая кажется мне огромной.

Вечер.

Папа приходит пьяный.

Я рада. Я люблю, когда папа приходит пья ный. Это значит, что будет весело. Это зна чит, что меня никто не будет укладывать спать. Сначала будет шумно, а потом дед свя жет папу, и он будет толстой неповоротли вой гусеницей ворочаться в прихожей.

Потом придут дяди в красивой форме, это ми ли ци онеры, они заберут папу и увезут, а потом мы с мамой будем ходить куда то с термосом и какой то едой, и нас будут все жа леть и угощать меня конфетами.

Жаль, что папа редко приходит пьяный.

Детский сад.

Меня очень любят воспитатели. Они меня любят, потому что я «золотой ребенок», а золо той ребенок я потому, что «не порчу им нервы».

Явообще никогда и ничего не порчу. Чаще всего меня можно увидеть на веранде – я сижу

искладываю мозаику или рисую. Меня даже не всегда загоняют спать на тихий час, это по тому, что я золотой ребенок, а золотым де тям, наверное, можно. Я не люблю играть в куклы, я люблю играть в пограничников и ка заки разбойники, с мальчишками. Я прихожу домой и говорю маме:

– Мам, а я золотая!

Мама улыбается и обнимает меня.

– Конечно, золотая, – говорит она мне.

Ясчастлива.

Однажды я захожу в дом, взрослые обедают и не видят, что я пришла. Я слышу слова деда, он говорит, что Пальма слишком много ест, и что держать двух собак не надо, и что от Пальмы надо избавляться. Я стою и молчу. Я не знаю, что делать. Я не верю в это.

Апотом, однажды утром, я обнаруживаю, что Пальмы нет. Ее нет нигде. Ее нет в будке,

еенет у калитки, ее нет. Я бегу по деревне и спрашиваю у взрослых, не видели ли они Паль му. Взрослые отводят глаза и говорят, что не видели. Дед говорит мне, что Пальма убежала в лес и ее съели волки.

– Пальма не может убежать в лес! – кричу я.

– Она никуда без меня не пойдет!

Дед пожимает плечами, а я ненавижу деда. Я его ненавижу, я хочу отомстить ему, но я не мо гу – я еще слишком маленькая. Вместо деда я мщу Катку. Маленькому, нелепому брату Паль мы, маленькому пушистому комочку с подвыпу ченными глазами (они совсем не похожи – Паль ма и Каток). Я ненавижу Катка. Я ненавижу его за то, что «в лес убежала» Пальма, а не он. Я вы тягиваю его за цепь из конуры, он смотрит на меня полными ужаса глазами, а я избиваю его, заливаясь слезами от бессильной ярости и боли.

Я ненавижу Катка.

Я хочу, чтобы он умер.

Я не могу оттого, что он жив, а моего друга больше нет.

Апо вечерам, когда все уже лежат в посте лях, взрослые (бабушка, дед, другой дядя и его жена) обсуждают мою маму. Они говорят, что моя мама – сука и шлюха. Они не стесня ются в выражениях. Они считают, что я все равно еще не понимаю этих слов.

Ая их и вправду не понимаю. Я только знаю, что это очень, очень плохие слова. Я натяги ваю одеяло на голову.

–Нет!!! – беззвучно кричу я им. – Нет!!! Моя мама хорошая!!! Моя мама самая лучшая!!!

Как они смеют говорить плохие слова о мо ей маме?! Я вырасту – и покажу им!! Я еще не знаю, как и что именно я им покажу. Но я обя зательно придумаю. Обязательно.

дружить с ними. А они со мной – нет. Зато им их бабушка не разрешает рвать клубнику (она очень любит варить варенье), а моя ба бушка не любит варить варенье, поэтому мне можно рвать клубнику. Я рву клубнику и при ношу им. Я меняю клубнику на любовь. Они сме ются, но едят клубнику и даже разрешают мне кататься с ними на велосипеде. Их любовь стоит недорого – миска клубники, пакет го рошка, стакан малины. Я покупаю их любовь.

Все довольны.

Больше всего на свете я люблю лежать на диване на террасе с книжкой. Я представляю себя в стране хоббитов, я представляю себя владелицей волшебного коробка спичек, я пред ставляю себя в волшебной стране изумрудного города, я мечтаю, что ко мне прилетит Мери Поппинс...

Я не хочу быть здесь. Я хочу туда. Здесь мне плохо. Там... там мне будет хорошо. Я точно это знаю.

У меня есть еще одна бабушка. Мамина ма ма. Я даже в мыслях боюсь называть ее «баб кой» или как то еще. Она умеет читать мои мысли, на самом деле умеет. Я боюсь ее.

«Молчи, за умную сойдешь» – часто говорит она мне. «Не спорь. А ты отойди. Слушайся ме ня» – вот незамысловатые, но трудно испол

нимые законы, гарантирующие спокойную и счастливую жизнь.

Бабушка любит готовить грибной суп. Я ненавижу грибной суп. Меня тошнит от запа ха этого супа. Бабушка любит вязать колючие шерстяные платья. Я ненавижу эти платья.

НО – ведь бабушка так старалась, не прав да ли?

Бабушка любит варить борщ. Я люблю борщ (не исключено, что это единственное, в чем наши вкусы совпадают), но я НЕ ХОЧУ борщ СЕЙЧАС. Бабушка стоит рядом и требует, чтобы я съела борщ. Я же играю с пузырьком клея «Бустилат», бабушку это бесит, если б не фигурное катание по телевизору, на которое она отвлекается, она бы, наверное, силой влила в меня этот борщ. Вдруг – мамочка!!! – крышка пузырька отваливается и «Бустилат» вылива ется ко мне в тарелку.

Язастываю. Мой борщ превращается в борщ со сметаной. Бабушка медленно повора чивается ко мне, я в ужасе, я не хочу борщ с «Бу стилатом», но еще больше я боюсь признаться, что пролила в него клей.

Яем. Я ем, давясь каждой ложкой. На всю жизнь я запомню вкус борща с «Бустилатом».

Школа.

Первый класс, гладиолусы, белый фартук и все такое. Я – одна из пяти девочек, которые умеют читать, и одна из двух, которые уме ют писать и читать. Но на меня учительница не обращает внимания. Мне обидно. Первые два класса я провожу за чтением книг под пар той – мне не интересно то, что они там изу чают, я все это и так знаю.

Одноклассники сбиваются в кучки и стай ки. Я понимаю, что мне тоже надо к ним при соединяться. Я пробую с одной кучко стайкой, с другой. Мне не комфортно, мне кажется, что я какая то не такая, как они, и я боюсь, что они об этом догадаются.

Не знаю почему, возможно, благодаря ба бушке, для меня «не такая» означает хуже.

Я приношу в школу фирменные вкусно пах нущие ластики, я даю им списывать, я решаю за них контрольные. Я покупаю их любовь. Их любовь стоит недорого. Пятерка по матема тике, правильно расставленные запятые, па ра ластиков, купленных моей мамой, отстояв шей дикую очередь. Я покупаю их любовь.

Все довольны.

Но больше всего на свете я люблю забрать ся в библиотечные книжные полки. Старые книги пахнут шоколадом и ванилью, вы не за мечали? Я представляю себя на чужой плане те, я представляю себя в главной роли «Главно го полдня», я представляю себя, телепортиру ющейся через галактики... плывущей вместе с капитаном Немо на его потрясающей лодке...

Я не хочу быть здесь. Я хочу туда. Здесь мне плохо. Там... там мне будет хорошо. Я точно это знаю.

Часть 2

Ален Делон... говорит по!французски

Мне 12 лет. Или 11.

Сейчас сложно сказать, давность лет, зна ете ли... как то стирает даты...

Я иду из художки (меня туда отвела за руч ку учительница рисования, она считала, что у меня талант). По дороге я знакомлюсь с пар нем. Он старше меня. Мне лестно. Мне дейст вительно лестно, особенно из за того, что я в том же вязаном перевязанном платье (я сты жусь этого платья, я ненавижу его, НО – ведь бабушка так старалась, не так ли?).

Однажды он предлагает пойти мне с ним в подвал. Я знаю, что хорошие девочки не ходят с мальчиками, тем более в подвал (мне об этом сказала бабушка). Но я иду с ним. Ведь он хороший.

В подвале обнаруживается еще один хоро ший мальчик – недавно освободившийся. Он наливает мне стакан шампанского, я отка зываюсь. Он говорит мне, что я не выйду отсю да, пока он не получит того, чего ему обещал МОЙ хороший мальчик. Я знаю, чего он хочет, мне страшно, я не могу, отпусти меня!

Меня еще никто и никогда не бил (ну кроме отца, конечно... Он порой доставал ремень и требовал, чтобы я просила прощения, а до тех пор он будет меня пороть. Обычно его то ли заедала совесть, то ли уставала рука, то ли я проявляла свойственную или, наоборот, не свойственную детскую упрямость, но просить прощения мне так и не приходилось.

Явыпиваю шампанское, мне хорошо и теп ло, все, что происходит вокруг, перестает иметь ТАКОЕ значение... Через полчаса я прошу еще. Шампанского больше нет, мне жаль.

МОЙ мальчик провожает меня на автобус, автобус последний, я еще ни разу в жизни не приезжала домой так поздно.

Ядобираюсь до дома, мне плохо. Я грязная, мерзкая тварь. Все что я хочу – это залезть в ванную и отмыться, я буду мыться очень дол го, очень... Дома меня встречают родители. Я не хочу их видеть, это все слишком грязно, сна чала мне надо в ванну... Они даже не знают, что произошло... А я не знаю, скажу ли я им об этом... Мне больно, мне обидно... Я не скажу им...

...я НИ КОГ ДА и НИ ЧЕ ГО не скажу ИМ.

Через месяц он вновь встречает меня возле художки. «Пошли со мной,– говорит он,– а не то я расскажу всем, какая ты». У меня «пара лич воли» (так будет многие годы – паралич воли), я иду с ним. На этот раз – чердак. Я опять приезжаю очень поздно.

Теперь я точно ничего и никогда не скажу ИМ. Я хочу покончить с собой... Таким, как я – нель зя жить... Они, то есть я, – слишком грязные... я

обыскиваю аптечку... я нахожу кучу лекарств, но я в них не разбираюсь... я не знаю, что из них от чего... Я принимаю соломоново решение – просто съесть всю аптечку... Наверняка из за того, что

их много, – я умру... Я съедаю все. Это не так уж легко... на четвертой пачке начинает тош нить... сложно заставить себя проглотить все таблетки... Но я мужественная и сильная, даже отец с его ремнем не смог заставить меня... Я съе даю все... Вечером меня страшно тошнит... Я пря чусь в туалете и не отвечаю на вопросы.

Я не скажу ИМ... я ИМ больше не верю... даже ЕЙ... ЕЙ особенно...

(Странно, как я могла забыть об этом... мо жет быть, я и не забывала... просто... просто вспомнила через 13 лет, когда с мужем проез жали мимо этой художественной школы...)

Школьная дискотека. Я выгляжу старше, у меня уже даже есть грудь, которой я страшно стесняюсь и прячу ее за сутулостью. Мальчик из другой школы, мой ровесник. Может быть, чуть постарше. Он провожает меня домой, все хорошо. Однажды вечером он вдруг останавли вает меня на лестнице и сует свои руки мне под куртку, я в шоке, я вырываюсь, я пытаюсь убежать, но не могу – паралич воли, все, что могу – это стискивать его руки в своих, не да вая им идти дальше. Он очень зол, он говорит мне, что я могу выбирать – либо с ним, либо со всеми его друзьями.

Я не хочу выбирать, я не хочу ни с ним, ни с его друзьями.

Дома я говорю маме: «Мама, я хочу уехать к бабушке, мне один мальчик угрожал...»

«Глупости», – говорит мне мама. – И я ос таюсь.

Я люблю играть в пограничников и казаки разбойники, поэтому, когда меня вдруг на вы ходе из магазина встречает толпа во главе с «моим мальчиком», – мне, скорее, смешно и ин тересно, чем страшно. Я ведь лучше всех играю в прятки и в казаки разбойники...

...Раунд не удался. То ли казаки, то ли разбой ники выиграли. Я плохо помню. Я помню все как будто со стороны: серые стены подвала, ярко красная надпись «не курить» и ребенка с отча янным взглядом, вжавшегося в угол под этой надписью...

Игра закончилась...

«...Добро пожаловать в наш мир обратно...»

...Я иду по улице... я не знаю, где я ... я не знаю,

почему и зачем я здесь. Иду... я не знаю, куда я

иду... я даже не знаю, кто я... все, что я помню, –

это серые стены и надпись «не курить».

...Я хочу спать...

...ми ли ци онеры... почему то запах молока

от шинелей... я хочу спать... я больше не хочу...

быть... здесь...

Часть 3

Это было тогда, когда

мы уходили из дома...

Времена, когда мы навсегда

уходили из дома...

Мир рухнул.

Он просто разбился на кусочки. Он разбил ся за те три дня, которые я проспала дома по сле того, как меня нашли на улице (оказывает ся, они накачали меня таблетками).

Он мне вообще то не очень то и нравился, этот мир, но он был хотя бы стабильным. Новый, разбитый мир еще хуже. В прежнем мире у меня была мама, а в этом ее нет. То есть она, конечно, есть... Но какая разница – если ее все равно нет.

Я просыпаюсь и иду по квартире, я встре чаю отца, я все вижу в его глазах... Шлюха!

«Пап, – выдавливаю я из себя. – Пап, они это...» Я не могу произнести слово «изнасилова ние», потому что хороших девочек не насилу ют (мне об этом сказала бабушка).

Милиция. Красивая женщина в форменном пиджаке, слегка разошедшемся под мышкой, долго убеждает меня, что если женщина не за хочет, – ну ты меня понимаешь, да?

– Я не понимаю. – То ни один мужчина не сможет с ней ничего сделать.

– Я не понимаю.

Ау, госпожа Каплина! Как видите, вы не стерлись из моей памяти. Конечно, я уже не по мню, как вас зовут, впрочем, не уверена, знала ли я это вообще, но вас я помню.

Я не прощу вас, нет нет, и не просите да же... Я даже ИХ простила, а вас... А вас я, может быть, тоже прощу... когда нибудь... но не сейчас...

Потом несколько взрослых мужчин застав ляют меня рассказывать «как все было»: а что они? А что ты? А как он это делал? Мне стыд но, мне невыносимо стыдно, я вспоминаю про аптечку и решаю на этот раз хорошо подго товиться.

Бойкот.

Одноклассники объявили мне бойкот. Мне домой звонят родители и требуют, чтобы я не подходила к их детям.

– Нужны мне ваши дети! – кричу я в труб ку, а потом плачу.

Учительница географии торжественно объявляет на уроке: «Таким людям, как (она на зывает мою фамилию, я ненавижу свою фами лию) – не место в нашей школе!» Я встаю и го ворю, что пока она не извинится передо мной,

яна ее уроки ходить не буду.

Ваттестате у меня двойка, она так и не извинилась.

Вочереди в кулинарии я слышу разговор двух старушек. «Ах! – говорит один божий оду ванчик другому. – Ах! Вы слышали, какая страшная история приключилась в *** школе? Там девочку, голос понижается до шепота, из насиловали прямо на уроке! Под партой!» «Ах», – вторит ей в унисон вся очередь.

Жаль, что у меня нет автомата.

Потом, чуть позже, я узнаю, как на самом деле происходили события.

Я узнаю, что это я за ними гонялась по рай ону, требуя немедленно, вы слышите, не мед лен но, отвести меня в удобное для группового соития помещение.

Мальчики ломались, но не смогли отказать женщине.

История подкрепилась справкой о моем хроническом аморальном поведении в школе, выданной сердобольной директоршей.

Папа депутат, не желающий, чтобы его со вершеннолетний сын сел в тюрьму по 117 й статье, – страшная сила. Жаль, что мой папа – не депутат.

– Ну, вы же понимаете, девчонке все равно жизнь сломали, не вернуть, ребятам то зачем ломать?

Действительно – зачем?

Но самое страшное – дома.

Молчание. Я отвожу глаза, я не знаю, что делать и что говорить, я не знаю, как мне те перь ЖИТЬ с этим???

Родители тоже молчат. Весь мир столпил ся вокруг, и все тычут в меня пальцем: фииии!!!! В этом же кругу стоят родители. Они не ты чут. Они выше этого. Они просто стоят и молчат. Они тоже осуждают меня. Я сама ви новата. Это я плохая. С хорошими девочками такие вещи не происходят.

Яне вынесу этого.

Якурю. Мне не нравится курить, но это бе сит учителей. Поэтому я курю. Я подшиваю школьную юбку до мини, я крашусь и ношу серь ги. Я смеюсь в лицо директору, когда она про сит меня снять серьги и умыться, так как се годня проверка ГОРОНО.

«А волшебное слово?» – говорю я ей.

Она ненавидит меня. Меня все ненавидят. Или боятся.

Вот и замечательно.

Зато у меня, наконец то, появляются дру зья. Их тоже ненавидят. Или боятся.

Это сближает.

Мы пьем пиво. Мне не нравится пиво, но это бесит учителей. Поэтому я пью пиво.

Мы глотаем таблетки, после которых я долго втыкаю на уроке черчения, пытаясь на рисовать гайку. Надо же, какая забавная гай ка...

Подруга приносит траву, она хихикает и предлагает попробовать. Два часа смеха и ве селья. Мне нравится это. На следующий день я еду в ломбард сдавать подаренную золотую цепочку. Я хочу, чтобы это было у меня всегда.

А еще... А еще мне больше не нужно покупать любовь.

Зачем она мне?

17 лет.

Сегодня у меня день рождения. Я приняла эпохальное решение.

Я ухожу из дома. Насовсем.

Часть 4

Эта музыка будет вечно...

Якрасива.

Язнаю, что я очень красива. И сексуальна. Я вижу это в глазах мужчин, которые смотрят на меня. Я вижу это в жадных глазах таксис та, который везет меня на мою съемную квар

тиру. «Сколько?» – спрашивает он меня. Мне смешно. – «Тебе то куда?» – думаю я. Он ждет ответа, я называю фантастическую даже для того валютного отеля, где я тусуюсь, сум му. Мне смешно.

– За раз, – уточняю я.

Мои любимые игры – «динамо» и «разведи папика на деньги».

«Мужчины, – это просто члены и кошельки, – учит меня старшая коллега. – Члены у них оди наковые, а вот кошельки разные». Меня инте ресуют только те кошельки, где лежат аме риканские рубли. И мне плевать, что об этом думает моя бабушка. Я ненавижу бабушку. Вы мне заплатите.

За все.

Я люблю этот отель. Я люблю его длинные полукруглые коридоры, его казино, огромный двухъярусный холл... Особенно я люблю его но чью. Впрочем, днем я его особо и не видела. Ино гда я неделями не вижу солнце, мы с ним не пе ресекаемся. Оно мне не интересно. День слиш ком реален и плосок, чтобы в нем жить. Ночью совсем другое дело, вы не замечали? Ночью все по другому.

Все.

Ночью у меня другая жизнь. У меня их две, жизни. Одна – для родителей, другая – другая моя, личная. Иногда мне звонит мама. Я не зво ню ей... Просто забываю. Да и потом – ну не но чью же ей звонить.

Днем у меня есть парень. Он – бизнесмен. Конечно, познакомлю, просто он сейчас в ко мандировке. Нет, не знаю, когда вернется.

Со мной всегда волшебная коробочка, когда нет коробочки – всегда есть баночка. Она не такая волшебная, но тоже ничего. Одна ба ночка утром, моим утром, одна по дороге, па

ра тройка за ночь и по дороге домой. Иначе я не могу. Даже ночь не помогает.

Боря. Мой любимый бандит. Все его боятся. И правильно делают. Только я его не боюсь. Он мой друг. Он чувствует это. Он защищает ме ня от радикально настроенных «пацанов». Я не сплю с его друзьями. Ни за какие деньги. Когда он приезжает, я – его девушка.

Мы мотаемся по ночной Москве, регулярно прикладываясь к зеркальцу с кокаином. Я люб лю кокаин. Я полюбила его в первого взгляда, с первого вздоха. С того утреннего момента, когда я поняла, что я сейчас умру, если не будет еще дорожки.

По утрам я мечусь по комнате, а Боря пы тается отпоить меня пивом. Иногда у него это получается, но чаще – мы едем за кока ином.

Иногда я приезжаю к себе в район. Я приво жу подарки. Я могу позволить себе то, что не может себе позволить никто из них. Они не любят меня, но они так замечательно дела ют вид, что рады мне. Так замечательно, что я даже могу на какое то время поверить в это. Все таки это иногда нужно. Любовь. Пусть и покупная. А как же еще? Кто же будет любить просто так? Мне не нужна Мери Поппинс. Я са ма – Мери Поппинс. Мне наконец то нравится этот мир.

18 лет.

Мне надо остановиться. Мне очень надо ос тановиться. Я вижу эти лица в казино, лица, влюбленные в кокаин. У каждого из них либо ко робочка, либо баночка. Мне не нравятся эти лица. Я не хочу иметь такое лицо, я слишком дорожу им. Я чувствую себя вещью. Я не хочу быть вещью. Я принимаю решение. Я узнаю, что и как.

Теперь они будут только отдавать мне деньги, ничего не получая взамен.

Прощай, отель, я надеюсь, что больше ни когда тебя не увижу. Я уезжаю.

Я опять счастлива.

Часть 5

«Эй, ямщик, поворачивай... к черту...»

Поезд. Я всегда любила поезда.

Я всегда любила этот стук колес и полосы света, пробегающие по лицу. Я стою в тамбуре и вспоминаю. Я вспоминаю этот год, день за днем. Этот потрясающий год. Одесса... я всегда мечтала попасть в Одессу. Испания... Барсело на... Валенсия... Удивительно красивые города. Удивительные приключения... Это все кончи лось вчера... Но такое ощущение, что этого не было никогда...

Странно...

Город (я буду называть его просто Город, хо рошо?). Все ночи я провожу в клубах и на улицах этого города. Я нахожу Его. Мы едем куда то за город, в пансионат, носящий мое имя (симво лично, не правда ли?) – мое настоящее имя.

Имя, которого сейчас нет. Меня зовут Яна.

Я – скучающая институтка, проводящая последние дни перед семестром в поисках при ключений. Да, конечно, можно и ко мне, но бо юсь, что уже вернулась гувернантка моего младшего брата. Ах, ох, ну что вы, что вы.

Мы приезжаем в отель. Мы заказываем шампанское. На здоровье, за знакомство, свет ская беседа... когда же ты заснешь, сволочь...

Меня берут при попытке угона автомоби ля со стоянки этого пансионата. Отдел. Или как он там называется?..

– Кто с тобой?! С кем ты работаешь?!

Ямолчу. Мне просто нечего им сказать. Ко нечно, мне лестно, что мои действия приняты за «профессиональный преступный сговор», но не настолько лестно, чтобы садиться из за этого в тюрьму. Я не знаю почему, но я чувст вую, что я не вынесу тюрьмы. И еще... и еще я ви жу глаза моего отца... Нет.

Япрошу их – все что угодно, прошу я их, только не сообщайте моим родителям... Я больше не буду.

Приехавший друг спящего на втором эта же мирным сном человека, удар по лицу. Обыск. Падающий на пол легкий пластиковый пузы рек с клофелином, который я пытаюсь прида вить ногой...

Но...

Но оказывается, что можно обойтись и без тюрьмы и прочего. Как? Очень просто. Просто надо помочь хорошим людям словить «плохого людя». Мне долго и в красках описывают его плохость, а я делаю вид, что прониклась. Я и на самом деле прониклась.

Прониклась тем, что поняла, что мне не нужно прямо сейчас ехать в следственный изолятор.

– О’кей, – как скажете.

Мне страшно. Этот человек пугает меня. Этот человек – отец того самого плохого пар ня, которого мне надо найти. Я не верю, я не ве рю тому, что каждый мой шаг под контролем. Я не верю тому, что когда этот человек, кото рый и так смотрит на меня с подозрением, нач нет выяснять, кто я и откуда я (а я ведь очень быстро скажу ему – и кто, и откуда), повезет закапывать меня в пригородный лес... Я не верю, что прилетят бравые парни и спасут меня.

Чип и Дейл.

Которые ни хрена не спешат на помощь. И я точно знаю, что никому из них нет до меня никакого дела. Я просто пешка. Пешка, кото рая никогда не станет ферзем. Потому что не успеет.

Горничная отеля, в котором я живу. Она следит за мной. Я знаю. Я выкидываю чемодан из окна. Я спускаюсь, как ни в чем не бывало. Я прохожу мимо нее. У меня нет ни копейки денег. У меня уже давно нет ни копейки. Последние три дня я питаюсь бутылкой «хироу» и чер ным хлебом.

ОНИ на мой вопрос, на что мне жить, пред ложили решить все привычным способом. Ночь я провожу в кабине финского дальнобоя, захле бываясь пьяной истерикой и прося увезти меня

от «рашен мафия». Плодов истерики хватило ненадолго. Я крадусь вдоль отеля, поднимаю свой чемодан и еду на вокзал.

Ядома.

Яне могу заплатить за съемную квартиру.

Уменя нет денег. Я говорю родителям, что я их прошу – кто бы ни звонил, хоть кто – хоть милиция, хоть черти рогатые – говорить, что они меня давно не видели и не знают, где я. Я бо юсь выходить из дома. А еще... А еще мне скучно. Безумно скучно.

Невыносимо скучно.

Мы сидим в подъезде. Мы курим в подъезде. Мы пьем в подъезде. Не потому, что нет квар тир, а потому, что все равно, где курить и пить. Какая разница, если это скучно.

Яслышу слова. Я слышу слова, что есть та кой кайф, называется «винт».

Это как кокаин (боже, как я по нему ску чаю!!), но только круче. И – и дешевле во много раз. Теперь у меня в жизни есть цель.

Янайду его.

Часть 6

У тебя в кармане...

два мелка

иволшебный камень...

Ясижу на кухне какой то стремной квар тиры. Рыжий парень колдует у плиты.

Напротив меня сидит Бася (Бася... толстая,

милая девочка...) Я замечаю, что у Баси трясут ся руки, они трясутся все сильнее. Когда рыжий парень говорит, что все готово, Бася безуспеш но пытается одеть «колпачок» на ручку.

–Что это с тобой? – спрашиваю я.

–Потом поймешь, – говорит мне рыжий парень.

И я действительно это пойму. Потом. А сейчас... Я лежу на диване. Мне хорошо. Господи, как же мне хорошо. Я открываю глаза, и вижу этого рыжего парня. Он держит меня за руку.

–Как ты? – спрашивает он. – Хорошо, – шепчу я.

Я встаю. Меня немного покачивает.

Все эти люди, в этой квартире... Я понимаю, что они – мои лучшие друзья. Что я люблю их, а они любят меня. Просто так. Я понимаю, что ищу их всю жизнь. Я лежу на диване. Я чувствую потрясающую волну, которая идет от кончи ков пальцев... Она все ближе и ближе... Она уже здесь... Как вдруг меня кто то бьет бейсбольной битой по голове. Меня тошнит. У меня просто раскалывается голова. Вдруг я понимаю, что среди этих людей есть те, кто ищет меня еще

стого города... Я понимаю, что не исключено, что все они – вовсе не друзья, а враги. Мне надо срочно уходить. Бежать. Они пытаются меня остановить, я так и знала. Я вырываюсь и вы бегаю на улицу. Я мчусь домой, через всю Москву. Я меняю машины, потому что те, кто меня ве зет, ведут себя подозрительно и наверняка с ними заодно. Я закатываю истерику в каком то подъезде, колотя в дверь и умоляя пустить меня. Я сползаю по стене от ужаса, когда на ле стничной клетке открываются двери лифта...

Я дома. Я вижу их – они сидят в квартире в доме напротив. Я слышу их. Я вообще почему то очень хорошо слышу. Даже то, что происхо дит внизу, на улице. Я прилипаю к дверному глазку. Здесь меня и застает отец. Он дает мне какие то таблетки. Через десять минут дверь начинает тихо струиться вниз... Отец под хватывает меня и относит в кровать... Он са дится рядом. Он гладит меня по голове и гово рит «тихо... тихо... все хорошо....»...

Я засыпаю.

Язвоню всем. Всем по записной книжке. У каждого я спрашиваю, не знает ли он, где мож но достать винта. Когда я говорю это слово –

яначинаю заикаться и меня потрясывает.

Яопять на той квартире. Рыжий парень смотрит на меня. «Я люблю тебя», – говорю я ему.

– МЕНЯ? – спрашивает он, улыбаясь.

Мне плохо. У меня останавливается сердце. Во всяком случае, я так считаю. Я безостано вочно пью воду. Я вызываю «скорую».

– А вы знаете, что ваша дочь колется? – го ворит молодой доктор моим ничего не пони мающим родителям. Он профи. Первое, что он попросил сделать, посмотрев на меня, – засу чить рукава.

– Дай мне телефон, – прошу я маму.

Мама смотрит на меня сухими, остано вившимися глазами.

–Не дам.

–Дай!– кричу я, вырывая аппарат у нее из рук. – Мама, мамочка, если ты меня любишь, дай мне телефон, – прошу я. – Все, что я хочу, это позвонить своему другу, он не колется, нет, просто он сейчас нужен мне.

–Нет, – говорит мне мама. – ТАКУЮ я те бя не люблю.

Мое сердце останавливается.

Часть 7

Кто!то не может

зажечь свет...

Кто!то не в силах

сказать «нет»...

19 лет.

Ядавно не была дома. У меня даже нет клю чей от квартиры. Однажды, приехав домой, я вижу новую металлическую дверь. Мне все по нятно. Иногда я все же там появляюсь.

– Посмотри на свои руки! – кричит отец. – Посмотри, на кого ты похожа!

Явешу сорок пять кило в одежде. Ну и что?

Яненавижу их. Всех.

Предатели.

Птичий рынок. Мы уже все взяли.

–Сколько времени? – я поворачиваюсь к тому, с кем я приехала, и вижу красную кни жечку. В моей сумке лежит все.

Десяток ребят и я. Мы все стоим, закатав рукава.

–Мальчики в автобус, а девочки со мной, – говорит толстый красный дядька в форме.

Девочки – это я. Кабинет.

–Ну что, дорогуша, – вальяжно откинув шись, говорит он мне. – Сдается мне, что у те бя неприятности...

–Приступим к их устранению, – говорит он, похотливо улыбаясь...

Я иду по улице. Я иду, непроизвольно вжимая голову в плечи. Я слышу, как прохожие шепчут ся, озираясь на меня. Они всегда шепчутся. Все гда и везде, где бы я не появилась. Поэтому я не люблю появляться днем. Ночь – мое время. Но чью они тоже шепчутся, даже те, кого я не ви жу, но их меньше. Эти люди. Эти люди, кото рых я встречаю там, куда приезжаю... Они не такие, как я. Они – они просто балуются. Они – они могут бросить в любой момент. А я... А я все отдам. На все пойду. Я это знаю и боюсь, что это поймут и они. Поэтому я не люблю быть вместе с ними. Я хочу быть одна. Я вообще уже не могу находиться среди людей. Я боюсь их. Но даже когда я одна – они все равно шепчутся. Они шепчутся, а я слышу. Я всегда их слышу. Я уже знаю, что это просто я схожу с ума. Что никого нет. Что все эти голоса – они внутри меня. «Как мне надоели эти галлюцинации», – думаю я...

«Ооо!» – слышу я. – «Она обозвала нас галлю цинациями!.. сейчас мы ей покажем!» – слышу я...

Я всегда их слышу.

Ярисую. Все, что мне нужно, – это каран даш, бумага и раствор. Не так уж и много, не правда ли? Я закрываюсь в своей комнате и ри сую. Я рисую то, что внутри меня. Я рисую свою боль, свой страх, свою жизнь... Все, что мне нужно, – это карандаш, бумага и раствор.

Аеще я хочу умереть. Я хочу, чтобы это все кончилось. Я не могу так больше. Вся моя жизнь идет по одному и тому же, знакомому до боли сценарию. День за днем, неделя за неделей, ме сяц за месяцем.

Сон, с редкими перерывами на то, чтобы выпить еще таблеток. Поиск денег. Несколько часов спокойствия и нормального состояния. Дни, когда я даже толком не понимаю, где я и с кем я. Мне плохо. Страх, тоска. Бывают ночи, когда я пересекаю Москву из конца в конец не сколько раз. Мне кажется, что мне плохо от того, что я здесь, а если я уеду туда (не важно куда), то мне станет хорошо. Но там хорошо не становится, и все повторяется. Я вкалываю себе дозу за дозой. Я делаю это, чтобы оття нуть тоску. Тоску, несовместимую с жизнью. Я довожу себя до полного изнеможения, чтобы на тоску не оставалось сил.

Яобнаруживаю себя, стоящую на подокон нике пятого этажа. Я не помню, как я сюда по пала. Все, что мне надо – это сделать шаг впе ред. Но мне страшно. Я хочу остановиться. Я хочу умереть, но я не хочу закончить свою жизнь в Кащенко. Я держусь. Я держусь на зубах.

Неделя.

Две недели. Я сижу дома. Я готова просто приковать себя наручниками к батарее. Я не могу спать. Как только я закрываю глаза, пере до мной встает ОН. Я ем все, что найду.

Три недели. Все, о чем я могу думать, это ОН. Звонок. Приезжай. НЕТ. Да ладно тебе. Нет. Ну как знаешь...

ЕДУ.

Новый год. Я даже толком не знаю, какой именно по счету новый год отмечает страна.

Весь день, 31 декабря, я ищу. Я не могу найти. Я еду домой. Я еду домой на перекладных, у меня нет денег. С последним боем курантов я звоню в дверь. Дверь открывает мама.

Она не рада меня видеть. Я ее тоже. Но на улице слишком холодно. Ночь мы проводим в молчании. Я сижу на диване и ем сахарный пе сок из банки. Мама сидит в кресле и ест манда рины. Мы молчим.

А о чем нам говорить?

20 лет.

Я бью посуду.

–Открой дверь! – требую я. Дверь закрыта на ключ, а ключей у меня нет.

–Нет, – говорит мама.

Я разбиваю тарелку об пол, не знаю, какая она по счету, но весь пол завален черепками и осколками.

– Открой! – кричу я.

–Нет! – кричит мама.

–Я убью тебя, – тихо говорю я. – Если ты не откроешь, я убью тебя. Мама сереет.

Я хочу их убить. Они предали меня, они не да ют мне жить так, как я хочу, они... они... В общем,

яубью их. Я даже знаю как. Я придумала идеаль ное убийство. Ха! Приезжает отец.... Да, с ним вот так не забалуешь, но ничего... тебя я тоже убью. Он связывает меня. Они везут меня в сем нашку. «Извините, прием окончен», – говорят им.

По дороге домой я сбегаю прямо из машины. Подвалы, чердаки, квартиры, машины...

Куда бы я не попала, если я вижу икону, я пе реворачиваю ее. Или выкидываю в окно. Я нена вижу Его. Он нарушил паритет. Когда то дав но мы договорились, что у меня своя жизнь, а у Него своя. «Не верь, не бойся, не проси».

«О, обезьянка Бога своего, достойна быть всего лишь обезьянкой?» – я люблю Ницше.

Он сошел с ума. Я тоже схожу с ума. Мы по хожи.

Всемогущий? Что же Ты, всемогущий, не сде лал так, чтобы я себе ногу сломала, когда еха ла за первой дозой, а? Я ненавижу Тебя! Я нена вижу Его. А Он – плачет.

Только я еще не знаю об этом.

–Я хочу лечь в клинику, – говорю я им.

–Я не могу больше, – говорю я им.

Отец везет меня к какому то психотера певту.

Он колдует надо мной. А я думаю о том, как хорошо было бы сейчас вмазаться. Я принимаю решение. По дороге домой я сбегаю прямо из ма шины.

Часть 8

Мусорный ветер...

Я в семнашке. Каждый наркоман должен отлежать в семнашке. Семнашка. Больница – тюрьма. Персонал смотрит на тебя, как на кафель в сортире. Через неделю, в субботу ко мне должны приехать родители. Они не приез жают.

Они не приезжают.

Их нет. Их нет. Их опять нет! Их никогда нет, когда они нужны!

– Я прошу, – дайте мне позвонить домой!!! Мне не дают.

Дайте!! Мне!! Позвонить!! Домой!!

Они не дают. Я устраиваю бунт. Я разби ваю стулом окно. Дайте! Мне! Позвонить! До мой!!! Нас, наркоманок (в то время на шесть десят человек в отделении было всего пять шесть наркоманов), запирают в палате. Мы бунтуем. Тем же стулом я разбиваю окно в две ри и пытаюсь пробраться в него. Нам делают укол. Мы засыпаем.

Тоже неплохо.

Ночь. По ночам мы просим, чтобы у нас был ВИЧ. Это глупо, но мне кажется, что это – лучший выход. Потому что умереть самой у меня почему то не хватает сил. Наверное, мне мешает вера в сказки. Даже не вера... а так... по добие надежды... Что однажды приедет принц

искажет мне: «Хочешь, я увезу тебя отсюда?

Иты бросишь все это...»

– Пап, я больше не буду, – говорю я.

Мы едем домой. Я провела там больше ме сяца. Я валялась в ногах у родителей, прося за брать меня оттуда. По дороге отец покупа ет мне плеер. Просто так, потому что зна ет, что я очень хочу плеер... Пока он ходит в магазин за хлебом или молоком, я сбегаю из машины.

Часть 9

А ту собачку, что бежит за мной,

зовут Последний шанс...

21 год.

Я где то, на какой то квартире. Их много, этих квартир. В три часа ночи я вдруг пони маю, что мне надо идти. Я не знаю куда, меня никто и нигде не ждет. Я надеваю ботинки и спускаюсь. Москва вся в снегу, метель... Я иду сквозь метель и слушаю саунд трек к «При рожденным убийцам».

Мимо медленно едет машина. Машина ос танавливается рядом, парень, сидящий за ру лем, что то спрашивает меня. Я не слышу, что именно, но почему то решаю, что он предлага ет меня подвезти. Мы едем. Парень осторожно начинает выяснять, не употребляет ли (нет нет, я так, чисто на всякий случай спраши ваю!), так вот, не употребляет ли девушка наркотики? Через пару минут выясняется, де вушка употребляет все, в любую погоду и, же лательно, побольше.

–Мне надо перекумариться, – говорит он. – Ты не знаешь, где можно достать винта?

–Ха!

Он угощает меня героином, а я везу его на Птичку.

Мы проводим вместе пару дней. Мне хоро шо. Он даже дарит мне розу. Но тоска все бли же, она уже подступает. Я прошу его остано виться у аптеки, мне надо купить мазь, вены ни к черту, я уже давно колюсь в ноги, у меня да же кисти все заколоты. Купив мазь, я возвра щаюсь в машину. Он смотрит на меня. Я смот рю на него.

– Хочешь, я увезу тебя отсюда? – говорит он. – И ты бросишь все это.

Ясмотрю на него. Я не могу дышать. Я только киваю головой. В моих глазах – счастье.

Явыкидываю, я первый раз в жизни выкиды ваю шприц с раствором в окно. Мы заезжаем к нему домой, и берем ключи от дачи.

Мы уезжаем.

Ночь. Снегу по пояс. Машина утоплена в суг роб на подходах к дому. Мне плохо... Господи, как же мне плохо. Я сижу и рисую. Я рисую орущий рот. Я плачу, я просто рыдаю, я не могу остано виться. Я хочу уйти отсюда, я хочу убежать от этого. За все надо платить, так, кажется?

Парень, его зовут Саша, говорит мне: «Ло жись рядом, просто полежим и все. Рядом. – Я напрягаюсь. – Не бойся, – говорит он мне. Ни когда не бойся меня». Я верю ему и ложусь рядом. В доме холодно, очень холодно, и, Господи, как же холодно внутри... Он берет мою руку в свою. «За помни, – говорит он мне, – запомни это ощуще ние. Когда меня не будет рядом, ты сможешь вспомнить это, и я буду с тобой». (Потом, через полтора года, я часто делала так, лежа бессон ными ночами на даче и тоскуя по нему.)

Мы едем с дачи. Мы едем к его другу.

– Что это? – спрашивает шепотом его друг. Это он про меня. Полночи мы пытаемся надуть матрац (в квартире ремонт). В ре зультате мы ложимся на свернутый палас и накрываемся какой то занавеской. Мы лежим. Я плачу, а он рассказывает мне сказки. Про со ловья и розу, про женщину и змею. Перед тем как подняться к другу, он говорит мне: «Если ты уйдешь, не бойся вернуться».

Я засыпаю.

Лабиринт. Темный, ужасный лабиринт. Я мечусь по нему, пытаясь найти выход. Но его нет. Мне больно, мне так больно, что даже трудно дышать. Тихо, чтобы меня не услыша ли, я встаю, и выскальзываю за дверь. В машине, уносящей меня от этого дома, я рыдаю. Я не могу остановиться. Я уже зарыдала всю маши ну, сейчас я зарыдаю весь мир.

Поворачивайте! Назад! Прошу вас, назад!.. Дверь никто не открыл.

Я ищу его. Я боюсь, но он же сам сказал мне – не бойся вернуться, ведь сказал же? Я помню только двор, в который мы заезжали. Мы едем туда, я забываю... Мне кажется, что я на ходу забываю, как ехать, я боюсь, что я забуду до того, как приеду.

«Радугою стелется судьба змея... пожирая хвост, а в глазах лед... – играет в наушниках, аккомпанируя моим слезам, – ...а в душе страх, а в глазах тоска...».

Пару лет спустя я узнаю, что название этой песни – мое имя. Совпадение?

Его машина. Я спрашиваю толпящихся не подалеку мужиков: «Где живет хозяин маши ны?» Они унизительно смеются. Я вспоминаю, что он говорил, что у них есть собака, Линда.

–Где живет собака Линда? – спрашиваю я, звоня во все квартиры подряд. Наконец то я уз наю номер квартиры. Я жму на звонок.

–Мне Сашу, – робко говорю я открывшей дверь бабушке.

Я сижу на подоконнике в подъезде. Я прово жу тут все свои дни. Я жду Его. Он звонит и го ворит, что скоро приедет. Я его тут же начи наю ждать. Изо всех сил. Если я выхожу, то бе гу домой как можно скорее. За пять метров до угла, за которым подъезд, я закрываю глаза. Гос поди, хоть бы он там был, ну, пожалуйста, ну хоть бы он там был!! Делая последний шаг, я открываю глаза. Если он там – это счастье, Господи, какое же это счастье! Если его нет – я сижу на подоконнике. Я боюсь бессонницы. По ка ее нет, но я ее панически боюсь.

–Я боюсь, – говорю я ему.

–Не бойся, – говорит он, – ты ляжешь спать и спокойно заснешь, и тебе приснятся розовые слоны.

Я верю. Я во всем и всегда ему верю. Я люблю

его.

Я не одна.

Часть 10

Прости меня,

моя любовь...

21 22 года.

–Что ЭТО? – требовательно спрашиваю я, указывая на красные пятнышки на руках.

–Прыщи, – говорит он мне. Я знаю, что это за прыщи. Прыщи по венам. Я обижаюсь на не го, я боюсь за него. Это страшная штука – винт. За себя я не боюсь, экая невидаль – геро ин, так – потошнит и перестанет. И никаких проблем. Не то, что эта гадость. «У меня спина болит, и вообще я встать не могу – сил нет», – говорю я ему на предложение прошвырнуться. «Слышь, подруга, – говорит он мне, – хорош ге роин жрать».

Кто??? Я???

Я лежу на кровати, убитая в сопли. Рядом сидит он, держит меня за руку и плачет. «Я бо юсь за тебя», – говорит он. Это страшная штука. Я молчу. Я думаю, что мне все это снится.

Условный сигнал под окнами. Я вылетаю из подъезда. Машина рвет с места. Мы носимся по ночной Москве, выписывая странные круги.

–Что случилось? – спрашиваю я.

–За мной следят, – говорит он. Я загляды ваю в его бездонные глаза блюдца.

–Аааа, – говорю я, – ну да... следят...

Мы в гараже. Он колдует над раствором. Мы уже не врем друг другу. Мы теперь просто делаем это вместе. Мы всегда вместе. Кстати, вместе – не так страшно, самое страшное – одиночество. По сравнению с ним все осталь ное – ерунда. Постепенно и то, чего я боюсь больше всего на свете, уходит из нашей жизни. На его место прочно и незаметно встает то, чего так боялся он.

–Ты достал деньги? – спрашиваю я. Он уе хал за деньгами к своему отцу.

Я звоню барыге. Барыга говорит, что у него осталась пара чеков, и если я не заберу через полчаса, он их отдает.

–Да. Все ок, – говорит он мне.

Янесусь к остановке встречать его. «Бе жим скорее», – говорю я, не успеем.

– У меня нет денег, – говорит он.

Ястолбенею.

– Как нет? Да ты...– я в отчаянии бросаюсь на него с кулаками, – да как... Он делает резкое движение, и я падаю от боли.

Лумумба. Кто ж не знает старика Лумумбу! Мы идем к машине. По моему светящемуся лицу, наверное, за километр видно, что у нас все хорошо, потому как есть. Как только мы садимся в машину, из соседней восьмерки вы скакивают четверо амбалов и начинают ло миться к нам в двери. Ломятся чем то очень тяжелым. Мы уходим от них, я рвусь показать им «фак», а он кричит мне – если нас догонят, как только поставят раком у машины – гло

тай. На этот раз глотать не пришлось.

Та же Лумумба. На этот раз – пришлось. В смысле глотать. Нам не поверили, что мы тут просто гуляем, но почему то отпустили. За пару домов от Лумумбы мы ковыряемся палоч ками в рвоте, отыскивая шарики с заветным содержимым. На следующий день товарищ, бывший там с нами, приносит слабительное. На всякий случай. Никто ж толком не помнит, сколько их там было, шариков этих.

Родители догадались. Наконец то.

Нам выделена полка в холодильнике. Полка постоянно стоит пустой. Мы очень экономно и рачительно расходуем средства. А еду пред почитаем воровать из гаража его отца. Все чаще ночи я провожу в ванной, коленками под кипяток.

Мы решаем уехать в деревню. Через три дня мы возвращаемся обратно. Мы снова уезжаем. И снова возвращаемся. Мы сидим дома, пока один из нас не начинает уговаривать другого, а этот другой радостно соглашается. Мы ту по лежим на кровати, наблюдая за стрелкой часов. Почему так? Почему все вдруг получи лось так?

Я так больше не могу.

Девятнадцатая клиника.

При институте наркологии. Нас сюда по ложил его отец. Сначала меня, а потом, через две недели и его. Ведь в институте то должны знать, как лечить наркоманов, верно?

Это лучше, чем семнашка. Горрраздо лучше. Я сплю две недели подряд – таблеток и уколов они не жалеют. Персонал вежлив и обходите лен. И все. Таблетки и обходительность. На вы ходные меня впервые отпускают домой. Дома я откачиваю его от передоза, а остаток про ношу с собой.

Мы ведь только один раз, верно? Так говорим мы себе и друг другу, выписавшись из больницы. Всего один раз.

Я остаюсь у подруги, а он едет домой. Вечером я узнаю, что его до сих пор нет. Я

вру и выкручиваюсь. Я вру и выкручиваюсь до тех пор, пока его отец не выясняет наконец то, где он.

Его приняли в метро, и сейчас он в милиции. Я точно знаю, что у него ничего с собой не бы ло. А они говорят, что было – и не мало.

Люди с теплыми глазами. Я тоже хочу та кие глаза. У них такие глаза, как будто они зна ют что то очень, очень важное. То, что греет их, и позволяет им греть других. Особенно у не го. Они – это христиане. Он – это священник, к которому нас привел его отец. Это его по следняя надежда, он не знает, что еще с нами сделать и надеется на чудо. Священник прово дит встречи для тех, кто хотел бы больше уз нать о Боге, о библии, о вере.

Я ничего этого не хочу, но я хочу такие же глаза.

По дороге домой мы решаем, что сделаем еще одну попытку. Может быть, эти люди нам помогут. На звонок в дверь нам открывает че ловек с автоматом.

Нам даже не дают попрощаться.

Кабинет. Еще один кабинет. Сколько их бы ло в моей жизни – вот таких вот кабинетов.

Злой полицейский и добрый полицейский. Классика жанра. Жаль, что я об этом не знаю.

Вопросы и угрозы. Бесконечные вопросы и уг розы.

–Где пистолет?!

–А хочешь, мы посадим тебя в камеру к ми лым девочкам? На пару тройку дней? А?

–Что ты знаешь о таком то?!

–Ну что ты... мы же понимаем, что ты не виновата, ну просто с парнем не повезло...

–Кого из этих людей ты знаешь?!

–В глаза смотреть, сука!!

Семь часов. Семь часов ада. Их не интересу ют наркотики, якобы найденные у него в кар мане. Их интересует совсем, совсем другое.

Половину этого времени я смотрю на фо тографию из бывшего когда то моим фото альбома. На ней я. Солнечная Барселона, белые

шелковые летящие брюки, счастливая улыбка на красивом лице...

Кабинет.

Я не могу. Прости меня. Я предам тебя.

Разноцветные шары плавают по комнате. Они очень красивые. И яркие. Такие яркие, что сквозь них почти не видно ни моего отца, ни его. Его отец тормошит меня и кричит. Что?! Что ты им сказала?! Это важно?! О чем они тебя спрашивали?!

Яулыбаюсь. И молчу. А зачем?

Явыпила все таблетки, которые мне так щедро выписали в больнице.

Прости меня, моя любовь.

Часть 11

Разбуди слов рябиновый слог

Подъезд. Старый грязный подъезд. Я стою у окна. Я стою, упершись лбом в холодное, ледя ное стекло, и не чувствую этого.

Скоро весна.

Апотом придет лето.

Аего не будет.

Апотом придет зима и Новый год.

Аего не будет.

Апотом еще весна и еще лето.

Аего не будет.

И снова Новый год... А его...

На третьем или четвертом лете или но вом годе я начинаю скулить и тихонько коло титься лбом об стекло. Я понимаю... Я пони

маю, насколько дорог мне этот человек. Я по нимаю, как я люблю его.

А потом придет весна.....

Господи, я так хочу быть с ним! Господи, я так хочу дождаться его! Господи, я так люблю его! Я люблю его, и ненавижу себя. У меня все сжимается внутри. Я понимаю вдруг, что, для того чтобы дождаться его, мне нельзя, вообще нельзя наркотики. Никакие. И никогда.

Иначе, иначе я променяю его на мешок геро ина или еще на что нибудь, как я уже променя ла все в своей жизни. Он дороже. Он дороже все го на свете. Дороже наркотиков.

Но как? Господи, но как?! Ведь я, ведь мы уже все пробовали. И ничего, ничего не помогает!!

– Боже, – прошу я. – Боже, если Ты есть, по моги мне! Мне уже никто не поможет, кроме Тебя! Я сама не могу, я знаю это, Боже, если Ты есть! Господи, будь, ну пожалуйста, будь, ведь если нет Тебя, то что? То кто мне поможет?!

Господи, хоть бы Ты был...

Год первый.

Утро. Каждое мое утро начинается молит вой. Я прошу Его. Я прошу Его, Господи, сделай так, чтобы сегодня я не вмазалась, я не знаю, как, Господи, ведь я хочу сейчас этого больше всего на свете, но я прошу Тебя, сделай так, что бы я не вмазалась, только сегодня, прошу Тебя, дай мне прожить этот день... Господи...

Ночь. Я бегу к барыге. Я бегу и понимаю, что я не могу остановиться. Просто не могу. Я бегу по ночной улице и прошу... Я прошу Его, Господи, сделай так, чтобы я сегодня не вмазалась, я не знаю, как, Господи, я не могу остановиться, но я прошу Тебя, прошу Тебя...

Барыга открывает мне дверь и говорит, что я опоздала на две минуты.

–Что ты будешь делать, если меня закро

ют?

–Я буду ждать тебя.

–А как?

–Просто жить. И ждать тебя.

–Спасибо тебе. Я люблю тебя.

Письма.

Это все, что у меня есть. Я пишу их каждый день. Я не всегда могу их отправить сразу же, и порой они доходят до размера тетради. Пись ма дневники. И еще у меня есть встречи раз в две недели с христианами. Я приезжаю в Моск ву только на эти встречи, а в промежутках пишу письма и читаю Евангелие. Это моя по следняя надежда, все, других путей нет. Я живу на даче, меня отвезли туда родители. Я боюсь оставаться в Москве, где все напоминает о наркотиках.

«Привет, Олюшка. Знаю, как тяжело тебе, милая, держись. Я тебя люблю и верю в тебя. Я очень сильно переживаю за то, что ты подвер гаешься таким испытаниям, но переживаю не за себя. Держись, милая. Я тоскую без тебя...»

Я ставлю кассету с любимой музыкой – у меня тяга, и я выкидываю эту кассету. Я выпи ваю пиво, заботливо купленное дедом – у меня такая тяга, что я готова в тапочках идти пешком в Москву. Я перестаю пить пиво. Я за нимаюсь бегом и ем один салат, пытаясь ски нуть тридцать кило лишнего веса, набранно го за время лежания в клинике. Я читаю Еван гелие, я пишу письма, читаю книги, каждую ночь я молюсь, прося Его дать нам сил, дать нам еще один шанс... Я вспоминаю прикоснове ние его рук, его глаза, его голос – я так боюсь, что забуду все это...

«...Пиши мне почаще, мне так дороги твои письма. Люблю тебя и верю.

...Как твои планы на будущее? И что ты во обще думаешь о нас? Надеюсь – думаешь...»

«Ооо! Здарова! А ты что тут делаешь?» – я оборачиваюсь и вижу знакомого из соседнего (по Москве) дома, с которым неоднократно кидали друг друга, втыкали в подъездах и по хитрому делили чеки. У меня подкашиваются ноги, и я сползаю вдоль забора от внезапной слабости.

Ночью я, пошатываясь и отчаянно пыта ясь держать глаза открытыми, иду по дачной улице и никак не могу найти свой поворот к дому. Он опять оказывается сильней меня. Но я понимаю, что если вижу кого то – надо про сто разворачиваться и бежать.

Я мирюсь с Богом. Как? Меня поражают сло ва, которые я читаю в Книге книг. Я понимаю, что тот, в кого я верила, точнее, признавала его существование, – НЕ Он.

Я решаю принять крещение. Препоручить себя Ему.

«...Иногда я часами смотрю на твою фото графию. Я вспоминаю день, когда ее сделали (это был второй день нашего знакомства), и все, что было дальше. Наверное, не случайно, что мы с тобой встретились. Рано или поздно это должно было произойти. Грустно было бы, если б это произошло к старости. Не печалься, то, что происходит, наверное, очередное ис пытание для нас. Очень хочу тебя увидеть. Спасибо, что помнишь обо мне. Не забывай ме ня...»

И письма. Письма, письма, письма... Каждый день, день за днем.

Яеду на суд. Первый или второй, или даже третий – точно и не помню. Они все равно не проходят, суды эти. Но это мой шанс увидеть его. Не за стеклом, а вот так. Мы успеваем только обменяться взглядами, не более того.

Осенью я возвращаюсь домой. Подруга в подъезде говорит мне, что пока я лежала в больнице, – а ты разве не знаешь? – он тусо вался с нашей общей подругой, варили вместе, ну и... ну и... ну ты поняла, да?

Явозвращаюсь домой оглушенная. Все как будто остановилось. Даже боли нет. Просто пустота. Звенящая, страшная пустота. А по том уже приходит боль. Я не могу от нее. В го лову приходит знакомый и чертовски надеж ный способ избавления от боли. Но почему он мне не сказал? Мы ведь договорились говорить друг другу все, ВСЕ!

«...Меня же не оставляет другая тема... Я имею в виду девушку, с которой мы якобы вари ли «яблочный компот». Оля, я даже не буду те бя уверять или разуверять на эту тему. Мне не дает покоя другой вопрос: как ты могла пове рить??? Как ты могла подумать, что такое возможно??? Кстати, черкани мне в следую щем письме имена тех «троих», кто тебе об этом сообщил. Очень хочу знать этих подон ков поименно! Извини, что я касаюсь этой, ви димо, болезненной для тебя темы, но с тех пор, как ты упомянула «яблочный компот», я ломал голову над тем, «какую же такую измену ты мне простила? В любом случае спасибо, что у тебя такое большое сердце...»

Яне докапываюсь до истины – было или не было... Я прощаю его. Ведь ему тоже есть, что простить мне. Я учусь прощать. Других и себя.

Яеду на суд. Меня там не будет, я просто посмотрю на него и все (на том, чтобы меня не было на суде, настаивает его отец). По до роге я молюсь, я молюсь так, как молилась тог да, когда поняла, что его могут убить, как тог да в подъезде, как потом, в первые недели, когда единственным смыслом дня было прожить его. Прожить без наркотиков. «Боже, – прошу я, – я прошу тебя, сделай так, чтобы его отпусти ли, Господи! Боже, ведь Ты даже людей оживлял,

–я перехожу к легкому шантажу, – ну что Те бе стоит такой пустяк, а? Ну, пожалуйста!»

Через пару часов звонит его отец и гово рит, что через два месяца мы увидимся. Это чудо.

Ябоюсь. Я жду этого и боюсь, очень боюсь. Мы практически не видели друг друга трезвы ми. Вдруг я забыла его? Вдруг я его себе нарисо вала? А на самом деле его и нет вовсе?

«...Наверное, это последнее письмо, которое я напишу тебе... Как ты?

Время остановилось. Вообще остановилось. Такое ощущение, что каждый день так мед ленно тянется, потому что тащит за собой на веревке весь прошедший год. Ну вот, начал тебе писать, и на сердце легче стало, ведь на самом деле, все очень хорошо, правда?

Меня совсем недавно посещали такие же мысли, как и тебя. Типа: не станем ли мы друг другу чужими? Или: не придумали ли мы друг друга? И вот сейчас, когда я писал это письмо, я понял: нет! Чушь все это собачья. Этого не может быть. Потому что не может быть ни когда. Ведь я люблю тебя всю, столь много гранную, а не какую то твою сторону.

Не замерзни за дверями! Осталась неделя».

Год второй.

Свадьба. Начало трезвой совместной жиз ни. Страхи прошли. Все нормально. Я люблю его, он меня. Все хорошо. Вроде бы. Я продолжаю раз вивать свои художественные таланты в пра вославной школе. С одной стороны, мне нра

вится, а с другой – меня гложет смутное подо зрение, что денег вышиванием икон не зарабо тать. А мне уже хочется денег. Меня перестали устраивать вещи, купленные мамой на рынке. Меня не устраивает дешевая косметика. И еще меня не устраивают те люди, которые вокруг меня. Щенячий восторг прошел, и вдруг увиде лась правда. А я не готова прощать им их несо вершенство. Ведь я верила в то, что они совер шенны, а они меня обманули, оказавшись обыч ными людьми. Те, кем я восторгалась, – поверг нуты и затоптаны в грязь.

Мною.

И еще чувства. Я завидую той девушке, в кра сивой машине, а они говорят мне, что зависть – это грех. Я боюсь будущего, а они говорят мне, что страх – это грех. Я злюсь и обижаюсь, а это тоже оказывается грех. Моя вера в любовь Бога шатается и готова упасть. Ведь как же так? Это же чувства, а куда я могу от них деться? Я начинаю вытеснять и запрещать себе, как ког да то в детстве, чувствовать «плохие» чувст ва. Это удается до поры до времени, но потом все, что с таким трудом задавливалось и отри цалось, вдруг со страшной силой проявляется в истериках, приступах ярости и отчаянии. Так хорошо знакомом отчаянии...

Ядумаю, что если станет совсем невыноси мо – я покончу с собой. Делов то, не в первый раз,

вконце концов. Но тут же понимаю, что на этом конца жизни не будет. Что я все равно бу ду жить, потом, в другом мире, и само слово «жить» пугает меня. Жить – это значит боль но или страшно, или то и другое. Кроме того, я плохая – я чувствую неправильные чувства, а значит, и Бог не любит меня. Как то незаметно на место моего Бога, с которым я помирилась, увидев Его, вновь приходит странное нечто с погонами и мигалкой, навеянное бабушкиными страшилками.

Яприхожу к выводу, что я – те самые «козли ща и плевелы», о которых сказано в Евангелии.

И еще я вдруг понимаю, что впервые в жиз ни не хочу, не хочу, чтобы он вернулся (муж уе хал в деревню и должен приехать сегодня вече ром). Это пугает меня еще сильнее.

Прошла любовь (в то время я, воспитанная на Ромео и Джульетте, отсутствие страст ных, накаленных чувств воспринимаю как ко нец любви)?

Тяга.

Господи, ее не было сто лет. Я хожу и думаю о наркотиках, я сплю и вижу во сне наркотики. Я не знаю, кому можно сказать об этом. Ведь люди, которые меня окружают, не знают, что это такое. Они знают только, что это бяка и грязь. Я пытаюсь намекнуть и вижу, что меня не понимают. Точнее, меня понимают и пуга ются и говорят мне, что этого не может быть, ведь Бог исцелил меня и я здорова.

Яукрепляюсь в своем мнении насчет коз лищ и плевел. А что еще от меня ожидать? Ну

араз так, то что мне еще остается? Я прики дываю, где можно достать наркотики и день ги на них.

Яуже готова и жду, и боюсь случая.

Православные братья и сестры, жаждущие помогать заблудшим душам, решают от крыть что то вроде коммуны, где наркоманов будут лечить трудом и православием. Нас с мужем привлекают как «специалистов по во просу». В какой то день я узнаю, что в Москве будет проводиться семинар для тех, кто ра ботает с наркозависимыми. И я решаю туда поехать.

Семинар длится 5 дней, из них четыре дня я сижу и задыхаюсь от чувств. Нам рассказыва ют про роли в семье, про генетику наркомании, про социальные и психологические аспекты.

В перерывах я спорю до одури со странными людьми, которые называют себя наркомана ми, но при этом не торчат. «Ты наркоманка», – говорят они мне. – «Да ни фига», – спорю я (наркоманом быть плохо, люди сами винова ты в том, что они наркоманы).

На пятый день я чувствую облегчение, я вдруг понимаю, что тяга – это не потому, что я плохая, а потому что я наркоманка. А нарко мания – это не порок, а болезнь.

Яеду на группу АН, я слышу там то, что по ражает меня. Я чувствую, что я не одна та кая, что есть еще люди.

Яприезжаю домой и кричу мужу: «Саша, Саша, я наркоманка! Ура!» Муж смотрит недо уменно, а мама пугается и тревожно загляды вает в зрачки.

Год третий.

Мы оба ходим на группы. Мы прошли обуче ние и работаем консультантами в реабили тационных центрах.

Язнаю, что чувства не могут быть плохи ми, плохими могут быть только мои поступ ки. Я знаю, что я не ответственна за то, что наркоманка, но отвечаю за свои поступки.

Янахожу спонсора и пишу с ней четвертый шаг, перед написанием которого меня швыря ет от «я пуп земли» до «я ничтожество».

У нас появляются друзья. Я встречаю на группе человека, о котором часто вспоминала. Человека из торча, мысленно похороненного мною. Я понимаю, что страсть – это не все. Я пересматриваю свой взгляд на отношения. На первый план для меня выходят доверие, уваже ние, общие цели и планы, вкусы и привычки. Я понимаю, что любовь не прошла, она просто стала иной – взрослой. Я учусь прощать людям

исебе несовершенство.

Все супер.

Год четвертый.

Центр на грани закрытия. Я увольняюсь. Встает вопрос работы. Я в растерянности

и не знаю, что мне делать. Я никогда в жизни не искала работу, не ходила на собеседования. Я не знаю, как это делается. У меня нет ни од ного диплома. Я даже школу закончила только 8 классов. Мне страшно, что будет дальше. Я боюсь людей, которые там, в большой взрослой

жизни. Которые ничего не знают о наркома нии, точнее, знают, что это бяка и грязь.

Ячитаю объявления о работе, выискиваю что то, не требующее прямого общения с людьми. Ну, например, вот замечательный ва риант – пришивать пуговицы на сдельной ос нове. Или оператор пейджинговой компании, например... Опять вскрываются жуткие про блемы с самооценкой. Я кажусь себе совершен но негодной к этой жизни. И у меня нет време ни начинать все с нуля – образование и далее по плану. Мне не 17 лет, в ближайшей пяти летке мне стукнет тридцатник.

Потом, я даже не знаю, что меня толкает вперед, я составляю список того, что я умею и знаю. Получается неплохо, обнадеживающе.

Ясмотрю газеты и анализирую, где мои знания могут быть востребованы.

Яиду девочкой на побегушках с прицелом на карьеру.

Работа.

Каждый день, с понедельника по пятницу, я встаю в семь утра и еду на работу. Частенько, когда я подхожу к офису, меня прет от этого. Я! Иду на работу!! Мне нравятся «белые ворот нички», офис, компьютеры, обеды в столовой для таких же «белых воротничков».

Меня берут не девочкой на побегушках, а сразу менеджером, спасибо директорше, кото рой я минут сорок с горящими глазами расска зываю про свою работу в реабилитации. Она решает, что человек, с таким увлечением ра ботавший в одном месте, с таким же увлече нием может работать и в другом, и отстаи вает меня у генерального директора, в кабине те которого я заикалась и краснела (он ведь не спрашивал у меня про реабилитацию).

Офис.

Мне часто бывает неуютно. Я чувствую се бя человеком с луны. Самое первое открытие,

что всем кругом совершенно по барабану, с ка ким настроением и состоянием я прихожу на работу. Никто не собирается, как в реабили тационном центре, носиться со мной, как с пи саной торбой, только потому, что у меня сего дня депрессия. Это неприятно, но закаляет.

Кроме того, я совершенно не могу понять, как мне надо общаться и выстраивать отно шения внутри коллектива. Я просто не умею этого делать, у меня нет такого опыта. Я бо юсь проколоться, что меня вычислят.

У меня вдруг открывается бешеная рабо тоспособность. Я молочу со страшной силой и начинаю зарабатывать, не мутить, не воро вать, а ЗА РА БА ТЫ ВАТЬ! Сама! Хорошие деньги. У меня сносит крышу, я просаживаю все заработанное в один два дня, пытаясь купить себе все, что не было куплено до этого момен та. Приходится решать и эту проблему.

Год пятый.

Компания, с которой я как с заказчиком ра ботала в последнее время, делает мне предло жение о работе.

Опять все с нуля.

Год шестой.

Карьера. Мучительное преодоление себя, своих страхов, своих стереотипов.

Мой муж, мои родители гордятся мною. Я уверена в себе и своих силах.

Год седьмой.

Этим летом мне исполнится 30 лет.

Я– один из директоров крупной компании.

Язамужем, мы с мужем недавно отметили 9 лет с момента нашей встречи. У меня замеча тельная семья, отношения в которой основа ны на доверии, уважении, принятии и проще нии друг друга. У меня есть друзья. У меня есть хобби. У меня есть планы, у меня есть перспек тивы, у меня есть жизнь.

Яблагодарю Бога за эту огромную корзину подарков. Я должна была умереть много лет назад. Или сойти с ума. Но я жива. Это само по себе ценно, но к этому еще и прилагается все перечисленное.

Мой путь не был легок и безоблачен. На нем было много кризисов, вынуждавших пересмат ривать свое отношение к жизни, себе, людям...

Яблагодарю АН за тот новый виток моей жизни.

Яблагодарю мужа за то, что он был со мной все эти годы, за его любовь и терпение.

Яблагодарю своих друзей за то, что они есть. За их принятие и поддержку.

Яблагодарю своих родителей за их любовь, которая есть, несмотря на то, что они не все гда ее могут выразить.

И я благодарю себя за то, что сделала это. И вас, читающих эту историю, за то, что вы позволили мне заново пережить все это, и еще раз увидеть и вспомнить то, откуда я

пришла, и оценить то, куда я иду.