6 курс / Кардиология / История_эпидемий_в_России_От_чумы_до_коронавируса
.pdfприсоединяясь ко всем другим неприятностям, связанным с пребыванием в карантине, платность еще более увеличивала непопулярность карантинов, и поэтому их всячески старались обходить или объезжать.
Правительство весьма настороженно относилось к всевозможным слухам и известиям о появлении повальных болезней.
Воктябре 1761 г. в сенат поступили сведения «о оказавшейся в Персии… опасной болезни» с одновременным сообщением, что там решено было «от оной иметь по всей тамошней линии предосторожность, а при Гурьеве городке и застава учреждении подлекарь туда из Оренбурга командирован». В самом же Оренбурге «при госпитале и полках лекарей ни одного нет». В присылке их «от медицинской конторы требовано, но не присланы». Сенат послал в медицинскую контору указ – «Подлежащее число в тамошние полка и госпиталь лекарей… определить и отправить туда немедленно, дабы там… не последовало крайнего недостатка и вредительного интересу убытка»[225].
Всентябре 1762 г. Киевская губернская канцелярия уведомила сенат, что в Константинополе и его окрестностях «поветряная болезнь сильно продолжается, да и по тракту до Киева в некоторых местах есть же». Сенат подтвердил свои прежние указы, «чтобы от помянутой опасной болезни, доколе оная не утихнет, при российских границах наикрепчайшая предосторожность чинена, а особливо в выдерживании проезжающими карантинов…»[226].
Всентябре 1764 г. та же канцелярия сообщила в сенат, что в городе Бендерах
«оказалась поветренняя болезнь назад тому 4-я неделя, где и ныне продолжается, а за городом… еще начинается». Поэтому канцелярия приказала, чтобы все приезжающие в Россию выдерживали шестинедельный карантин. Сенат, подтвердив распоряжения канцелярии, распорядился, чтобы «принятыми от вышеобъявленной заразной болезни на учрежденных по границам форпостах предосторожностями продолжаемо было, пока сия язва совсем прекратится»[227].
В марте 1765 г. в сенат поступили сведения от московских департаментов сената о наличии в Крымской области «опасной на людях болезни». Такие же рапорты поступили от киевского, малороссийского и астраханского губернаторов и из Воронежской губернской канцелярии. По поводу этих донесений «разсуждено было во все те места о принятии предосторожностей подтвердить указами»[228].
Но рекомендуемые сенатскими указами меры предосторожности плохо или совсем не проводились в жизнь. В марте того же года сенат констатировал, что «малороссийские и слободских полков мещане и казаки, также и здешние великороссийские купцы без всякой предосторожности поступают…». Поэтому сенат приказал послать указы киевскому и астраханскому губернаторам, а также «Новороссийской губернии и Малороссии главнокомандующим» и велеть стоящим на пограничных заставах командирам «наистрожайше подтвердить, чтобы они с приезжающими во время поветрия татарскими и из Турции народами поступали с крайнею предосторожностию… назначая приезжающим из заповетренных мест людям карантин, точно по тем наставлениям и проветривая непременно привозимые ими товары и платья»[229]
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Никаких клинических симптомов болезни в указах не приводится. Но так как в то время чума была в Турции, откуда и распространилась в пограничные с Россией области, можно предположить, что «опасная болезнь» 1764–1765 гг. была чумой.
Однако беспокойство относительно распространения болезни внушали не только южные, но и северные окраины Российской империи. В январе 1764 г. в сенат поступило донесение Выборгской губернской канцелярии о том, что появилась «заразительная болезнь»: «И хотя от дальней опасности и охранены, однако нечаянно приключилось, что тамошнего прихода пастор Гестрин, быв здоров, 7-го числа скоропостижно заболел, и такою же болезнию, как и в д. Сакзале люди были, умер 9 дня». По этому случаю сенат распорядился послать указ в Медицинскую коллегию, чтобы доктору Лерхе предписать, «дабы он по случаю оказавшегося над пастором опасного приключения» велел окружить караулом не только пасторский двор, но и прочие расположенные поблизости жилища, «еже ли по знанию и искусству его, какой опасности подвержены». Кроме того, велено было «с другими никакой коммуникации не иметь, особливо с г. Выборгом… И что тамо происходить будет, велеть почасту сюда репортовать». По позднейшим сообщениям «провинциального лекаря Вилькенса» выяснилось, что дальнейшее распространение болезни «пресечено».
Сильную тревогу в Петербурге вызвало сообщение московских департаментов сената в сентябре 1765 г., что «по объявлению квартирмейстера гусарского полка», в деревне Пешки, московского уезда, оказалась «опасная болезнь». Туда немедленно был направлен доктор «с пристойным числом лекарей» и медикаментами, были для предосторожности устроены заставы и пр. Но через 2 дня сенат получил сообщение, что «в помянутой деревне Пешках, по благости божей, состоит благополучно и опасной болезни не было и ныне нет, а была только на малолетних обыкновенная болезнь, но и та уже почти прекратилась». Рассерженный тем, что по поводу «обыкновенной болезни» произошли «экстра и затруднения», сенат распорядился «наложить на квартирмейстера взыскание., по силе военного артикула»[230].
Глава 9. Эпидемия чумы 1770–1773 гг
В марте 1769 г. началась война России с Турцией, и русская армия вторглась в Молдавию.
Война шла для русских довольно успешно, и к концу года были заняты Хотин, Яссы, Бухарест, Галац. Эти успехи, казалось, обеспечивали быструю и решительную победу над турками.
В турецкой армии с самого начала кампании свирепствовали разнообразные инфекционные болезни (тифы, дизентерия, малярия). Но при тогдашних методах диагностики сыпной тиф нередко смешивался с чумой и наоборот. Вскоре после выступления турецкой армии из Константинополя среди солдат были обнаружены и случаи заболевания чумой (Геккер).
По Орреусу, чума в турецких войсках впервые появилась в Галаце, куда была занесена прибывшим из Константинополя турецким судном[231].
Врусской армии первые случаи чумы наблюдались после взятия Галаца в корпусе генерала Штоффельна. Источником заражения послужили либо военнопленные, либо военная добыча. В середине января 1770 г. войска были отведены в Яссы на зимние квартиры. Врачи расположенного там военного госпиталя отметили резкое увеличение больных «пятнистой лихорадкой» (Febris petechial is), у которых на 7-й или 8-й день появлялись «доброкачественные» паховые бубоны. Постепенно этой лихорадкой с бубонами были охвачены все больные госпиталя, причем болезнь приняла злокачественное течение и в короткое время заканчивалась летально. У раненых стали также появляться карбункулы, очень быстро приводившие их к печальному концу.
Вначале эпидемии одни врачи называли эту болезнь «злокачественной лихорадкой» (Febris maligna), другие – чумой. Лишь в середине апреля 1770 г. болезнь была всеми врачами диагностирована как чума (pestis).
Другие авторы несколько иначе описывают начало эпидемии среди русских войск.
После поражения турок под Хотиным наши войска вторглись в Галац, где взяли в плен множество турок, среди которых были также и больные чумой. Русское командование не было осведомлено о наличии чумы в Галаце, и поэтому никаких предохранительных мер принято не было. Немного дней спустя среди русских войск было обнаружено несколько смертных случаев с явными признаками чумы. Вследствие этого тотчас приказано было отступить в Яссы, но так как по дороге исчезли всякие следы этой болезни, то даже врачи стали сомневаться, была ли это чума или какая-нибудь другая болезнь.
Войска по прибытии в Яссы были расквартированы по обывательским домам, а больные все без разбора помещены в госпиталь. Три недели прошло благополучно, но около середины января 1770 г. внимание врачей в госпитале было обращено на участившиеся «петехиальные лихорадки» с паховыми бубонами.
По словам Д. С. Самойловича, командующий русской армией Румянцев-Задунайский, чтобы избежать большего несчастья, приказал генералу Штоффельну отправиться со своим корпусом на зимние квартиры в Яссы, где организовать строжайший карантин и изолировать зачумленных в специально для этого построенном госпитале вне города. Он тотчас послал туда и весьма знающего врача Орреуса, который должен был оказать этим несчастным всю необходимую медицинскую помощь[232].
Приведенное Самойловичем изложение хода событий не совсем точно, вероятно потому, что автор не был их очевидцем, он в это время находился в Брайлове.
Очевидцы-врачи, работавшие в это время в Яссах (Орреус, Лерхе), иначе описывали как распространение эпидемии, так и борьбу с ней. Штоффельн и слышать не хотел о чуме. Он приказал врачам подать ему письменный рапорт, что это не чума, а «горячая лихорадка с пятнами». Такой доклад был составлен, и лишь один из лекарей отказался его подписать. Вследствие противодействия Штоффельна никаких профилактических мер принято не было, и эпидемия стала распространяться с ужасающей быстротой. От нее умерло в Яссах несколько тысяч солдат; из зачумленного госпиталя болезнь перекинулась в город, где люди умирали прямо на улицах.
Румянцев-Задунайский ввиду противоречивости поступивших к нему сведений о «повальной болезни», командировал в Валахию доктора Орреуса для выяснения
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
характера болезни и для принятия соответствующих мер. В Хотине Орреус увидел первых больных с петехиями и бубонами, но так как болезнь протекала легко (умерло всего 2 больных), он не решился сразу признать чуму. Однако он рекомендовал принять необходимые профилактические меры.
С «настоящею» чумой Орреус встретился лишь в Батуманах: город был брошен, дома покинуты, на улицах – лишь одичавшие голодные собаки. Только за городом Орреус встретил одного русского офицера, который рассказал ему, что два месяца тому назад из Ясс в Батуманы была занесена чума. Из 2000–3000 населения города умерло 800 человек, остальные же бежали в горы, где большая часть их умерла. Огромная смертность наблюдалась и среди солдат русского гарнизона: из 320 солдат умерло 110, а 49 были еще больны – все с явлениями бубонной чумы.
Затем Орреус направился в Яссы, куда прибыл 10 мая 1770 г. Город, по описанию Орреуса, имел очень печальный вид и «следы гибельной язвы видны были повсюду». Магистр, следуя давнему обычаю, приказал для предохранения от чумы жечь на улицах навоз, от чего в городе стоял сильнейший смрад. Больных выносили, вернее выбрасывали, в окрестные леса, где они лежали без всякой помощи, если только родственники не приносили им воды и пищи. Поэтому больных тщательно скрывали, умерших же тайно хоронили в садах, огородах или подвалах.
Врачей в городе не было: 2 греческих врача бежали из города при первых же признаках эпидемии, из русских же врачей умерли от чумы 2 лекаря и несколько подлекарей. Русские полковые лекари и подлекари, по словам Орреуса, не жалея сил и не щадя своей жизни, оказывали помощь больным воинам. Но врачи тщетно пытались добиться от генерала Штоффельна изоляции чумных больных и отделения русских войск от гражданского населения. Самоуверенный генерал упрямо стоял на своем, что это не чума, а «гнилая горячка с пятнами».
Орреус в докладе Штоффельну предложил ряд мероприятий, сводившихся в основном к следующему:
1)устроить особый лазарет для чумных больных;
2)в этот лазарет выделить также и больных, подозрительных на чуму;
3)вывести войска из города и запретить им всякое общение с городскими жителями;
4)приказать магистрату навести порядок в городе, организовать ежедневный осмотр всех домов с немедленной изоляцией больных и погребением умерших;
5)запретить курение навозом на улицах, соблюдать на них чистоту;
6)запретить всякие многолюдные собрания, в том числе и публичные богослужения;
7)ввести санитарный надзор на рынках.
Штоффельн согласился на все, кроме вывода войск из города. Орреусу пришлось обратиться к главнокомандующему и лишь по его приказанию войска были выведены из Ясс и расположены в 2–3 верстах от города.
Положение наших войск было очень тяжелым: от пяти полков осталось лишь 2000 человек. Вскоре к корпусу Штоффельна присоединились находившиеся под командованием генералов Репнина и Замятина части, среди которых также имелись больные чумой солдаты. При посещении их заразился и сам Штоффельн, вскоре умерший.
Следует отметить, что Екатерина II в это время категорически опровергала носившиеся уже в Европе слухи о чуме в русской армии.
Лазарет для чумных больных был организован Орреусом в монастыре близ Ясс. С мая по август 1770 г. там перебывало 1800 больных. Лерхе застал там лишь 180 человек, все остальные умерли.
Чума произвела огромные опустошения в Яссах. Все больные были переведены в окрестности Бухареста, где для них открыт чумной госпиталь, в который свозили больных из всех полков. Во главе госпиталя находился штаб-лекарь Красовский, в качестве же помощников работали два лекаря (один из них Д. Самойлович).
Благодаря мерам предосторожности, принятым по совету Орреуса. расположенная в Подолии главная русская армия совершенно не пострадала от чумы, так что в общем болезнь мало повредила русскому войску и мало отразилась на ходе военных действий.
Учитывая, однако, урон, который нанесла эпидемия военным частям, расположенным во внутренних гарнизонах страны, а также причиненный ею огромный экономический ущерб, можно думать, что чума замедлила ход наступательных операций русской армии и ускорила заключение мира с Турцией. Румянцев, главнокомандующий первой русской армией, вынужден был изменить план своих операций и, не переходя Прут, решился идти местами малообитаемыми, где не было еще опасности от чумы.
Всентябре 1770 г. чума появилась и в городе Хотине. Расположенная в Хотине группа войск три раза меняла место лагерной стоянки, пытаясь убежать от чумы. В городе для чумных больных был организован лазарет и полевой госпиталь. Лазарет был расположен по верхнему течению Днестра, в 3 верстах от города. Лерхе в сентябре 1770 г. застал в этом лазарете 150 больных и 460 выздоравливающих. Больные находились под наблюдением одного лекаря и двух подлекарей.
Вконце лета 1770 г. чума в Молдавии прекратилась и «на смену ей явились обыкновенные болезни: гнилая горячка, дизентерия, поносы, перемежающиеся лихорадки» (Геккер).
ВВалахию чума проникла позже, чем в Молдавию, и не причинила там таких ужасных опустошений. В Бухаресте и Фокшанах чума свирепствовала значительно меньше, чем в Яссах.
Д. С. Самойлович – очевидец этой эпидемии – следующим образом описывал противочумные мероприятия, применявшиеся в то время в Молдавии и Валахии. Каждое селение и каждый город подразделены на кварталы, и в каждом квартале имеется особый «чумной капитан». В его обязанности входило оповещение всех жителей подведомственного ему квартала о первых случаях чумы или чумоподобного заболевания, и оказание заболевшим медицинской помощи. Он должен вместо врачей, которых в этих странах очень мало, навещать больных и давать им различные
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
лекарства. Здоровым, с профилактической целью, «чумный капитан» раздает амулеты. Чумных больных по его приказанию немедленно со всеми их пожитками вывозят за пределы города или селения. Зараженные дома отмечают особым знаком. Умерших от чумы погребают особые лица. Выздоровевшие от чумы должны несколько раз искупаться и вымыть свои вещи в реке.
Эпидемии чумы проявлялись также в Брайлове, Измаиле и Бендерах. Из Молдавии чума проникла в Трансильванию и Польшу. В Трансильвании в течение года чума появлялась в 18 различных местах, причем всего заболело 1645 человек, из них умерло
1204.
Шено писал, что в Трансильвании одновременно с чумой свирепствовал сыпной тиф, «болезнь, которая чрезвычайно распространена во всей средней Европе». «К сожалению, – указывал Геккер, – этот умный наблюдатель так же мало, как и русские врачи, обратил внимания на сыпной тиф и его причины, и ему в голову не пришло установить его родство с чумой». Сам же Геккер, как и многие другие врачи того времени, считал возможным переход сыпного тифа в чуму при наличии соответствующей эпидемической конституции»[233].
Относительно распространения чумы в Польше имеются лишь скудные и разрозненные сведения, но во всяком случае можно констатировать, что чума причинила там большие опустошения. В течение 1770 г. эпидемия охватила главным образом южные воеводства: Подолию, Волынь и большую часть Галиции – вплоть до Львова. Всего чумой было 57 городов и 580 деревень. Из этих деревень начисто вымерло 275. Из городов почти полностью вымерли Золкиев и Залещики. В городе Мендзибоже умерло 6000 человек, Заславе – 4000, Дубно (в Волыни) – 8000, в городе Бар и окрестных деревнях – 12 000 человек. По Гезеру, в Польше от чумы погибло 310 000 человек.
Из Польши чума проникла в августе 1770 г. на Украину – в Киев, в сентябре – в Севск и оттуда в декабре – в Москву.
В Киеве первые случаи чумы были обнаружены на окраине города – на Подоле. В конце августа 1770 г. прибыл в Киев купец из Польши. Через несколько дней он сам и вся его семья умерли от чумы, заболели и умерли также многие из соседей. Врачи, осматривавшие больных и умерших на Подоле, единогласно заявили, что здесь речь идет о «гнилой горячке с пятнами». В связи с этим никаких профилактических мер принято не было, и чума продолжала распостраняться беспрепятственно. Лишь в середине сентября киевский губернатор направил на Подол доктора Силу Митрофанова с несколькими лекарями и подлекарями и с отрядом солдат в 50 человек, чтобы «запереть город», т. е. изолировать Подол от остальной части Киева. Но было уже поздно. Чума охватила весь город. В городе возникла паника. Народ бросился бежать из Киева за Днепр, в окрестные деревни, распространяя таким образом заразу.
Чума на Подоле усиливалась с каждым днем. Наконец, отдано было распоряжение заколачивать зачумленные дома, а больных изолировать в карантинах. Тогда жители стали скрывать больных, а умерших – либо тайно хоронили во дворах и садах, либо подбрасывали на улицы перед чужими домами. Но все же стали выявлять все больше больных, которых помещали в чумной лазарет, где они почти все умирали, здоровых же
переводили на остров, в карантин. Но из них многие оказывались в инкубационном периоде, и у них вскоре обнаруживались явные симптомы чумы.
По Лерхе, в Киеве с конца августа по 15 ноября умерло от чумы около 6000 человек (при населении в 20 000 человек). Мертенс называл меньшую цифру – 4000 человек. Обе эти цифры неточны, ибо большое количество больных укрывалось жителями, многие умирали за городом, много трупов было похоронено тайно.
Весь магистрат бежал из города. За ними последовали все более или менее состоятельные люди. Ввиду того что город был «заперт», подвоз съестных припасов почти полностью прекратился. В связи с этим в народе началось брожение.
Во второй половине ноября количество больных в городе стало уменьшаться, и в декабре эпидемия в самом Киеве затихла, на Подоле же она закончилась лишь в феврале 1771 г. Однако в середине марта среди солдат в Печерском пригороде вновь стали появляться случаи чумы. Оказалось, что солдаты занимались разграблением выморочных домов. Поэтому все небольшие дома и избы были сожжены со всей находившейся в них утварью.
По окончании чумы киевские врачи подали губернатору докладную записку о мероприятиях, необходимых для предотвращения новой, весенней вспышки эпидемии. Мероприятия эти сводились к следующему: сделать более высокими могильные насыпи, особенно же во дворах и в садах; сжечь выморочные пустые дома, все же остальные – очистить и окурить; все печи в таких домах сломать, окна и двери держать до весны открытыми, чтобы эти дома выморозить и основательно проветрить, на улицах, площадях, во дворах, на рынках днем и ночью зажигать костры; от времени до времени заливать городские площади, рынки и улицы дегтем; всем жителям приказать окуриваться у костров.
Лерхе утверждает, что в широком распространении чумы в городе Киеве, его окрестностях виноват генерал-губернатор Воейков. В самый разгар чумы он приказал городскому лекарю Рендлеру выдавать уезжающим, даже если они были из зачумленных домов, пропускные свидетельства. По приказанию того же Воейкова, лицам, приезжающим из Польши или из действующей армии, выдавались пропускные свидетельства уже после 3–10-дневного (вместо шестинедельного) карантина[234].
В Петербурге узнали об эпидемии в Киеве лишь через месяц после ее появления. В октябре для борьбы с чумой туда был командирован майор Шипов. В Киев он приехал в сопровождении нескольких офицеров, привел в порядок карантинную сеть, оцепил караулами все зараженные селения и сжег зараженные дома. Вокруг города был организован строгий карантин, за пределы которого киевлян пропускали лишь при условии, чтобы никто из них ничего, кроме шубы и надетого на них платья, не имел. У лиц, приезжавших из Польши, отбирали и сжигали почти все, особенно же новые сукна, полотно и разные материи. Кроме того, все путешественники должны были выдерживать строгий карантин в Кузине-хуторе, Козельце, Борках и Серпухове. Категорически был запрещен провоз всяких вещей из Польши или из Турции и список провозимых каждым путником вещей представлялся на подпись самому Шипову.
Шипов нашел в Киеве много беспорядков и нарушений карантинных правил; например, киевляне беспрепятственно выбирались из города через Днепр. Шипов запретил такую
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
переправу, велел запереть и запечатать все, принадлежащие киевлянам лодки, кроме рыбацких и монастырских. Солдаты были деморализованы, грабили зараженные дома и пересылали вещи своим родным, распространяя заразу.
Кроме Киева, чумой был поражен еще ряд украинских городов, например в Нежине с февраля 1770 г. по июнь 1771 г. от нее погибло 8000–10 000 человек.
Возвращавшимися из Бендер войсками чума была занесена в Чернигов, Переяславль, Козелец и в окрестные селения.
Осенью 1771 г. болезнь появилась в Таганроге, на Кубани и на Дону. Государственный совет распорядился послать в Таганрогский порт указ: «дабы по продолжающейся на Кубани опасной болезни, откуда она и на Дон перенесена, все вывозимое нашими из Тамана шелковое, шерстяное и другая рухлядь, заразе подверженная, не были впускаемы во флотилию и порты, но тотчас потопляемы в море».
В Таганроге в сентябре и октябре умерло от «опасной болезни» 1200 человек. Лишь 3 января 1772 г. Шипов сообщил о «совершенном той болезни прекращении» в Киеве, Нежине и Новороссийской губернии, а 19 апреля – «о безопасности ныне от язвы во всем тамошнем крае». Но 3 сентября того же года он снова уведомил о принятых им на границе мерах предосторожности в связи с появлением «опасной болезни» в Молдавии и в Польской Украине. Только год спустя, 5 сентября 1773 г., из Таганрога в Государственный совет прислан рапорт «о совершенном там прекращении опасной болезни».
7 января 1774 г. в Государственном совете рассматривался присланный из Киева рапорт Шипова «о безопасности от продолжающейся в Запорожье и в Умане опасной болезни». Шипов предложил продлить сроки пребывания в карантине, прибавив, к прежде установленным, по дню для выезжающих из армии, по 6 дней – для посланных за покупками и другими надобностями, по 8 дней – для отпущенных по домам, в совет с этим предложением не согласился и «признал за нужное, чтобы одержание в карантине было ровное» – для всех двухнедельное.
Лишь 17 августа 1775 г. окончательно были ликвидированы внутренние карантины, пограничные же были оставлены «в их силе, каковы и прежде до войны употребляемы были».
Таким образом, на основании официальных документов, можно прийти к выводу, что «опасная болезнь» длилась на Украине и на юге России (в Таганроге, Умани, Запорожье) до конца 1773 г., но точных данных о числе жертв не имеется.
Русские газеты того времени по понятным причинам ничего не сообщали о том, как обстояло дело у нас с «прилипчивой болезнью». В них, однако, сообщалось о «моровом поветрии» в Турции.
19 сентября 1770 г. Екатерина II особым указом предписала начальствовавшему в Москве графу П. С. Салтыкову, ввиду появления в пограничных с нами польских местах, «заразительной болезни… чтоб сие зло не вкралось в средину империи нашей, учредить заставу в Серпухове на самой переправе чрез реку и определить на оную лекаря, добы все едущие из Малой России, кто б то ни был, там остановлен и окуриван был»[235].
Но это запоздалое уже распоряжение не спасло, да и не могло, очевидно, спасти Москву от чумы.
Д. Самойлович указал следующий путь чумы в Москву: из Ясс – в Хотин, город пограничный с Польшей, оттуда – в Польшу, из Польши – в Киев в августе 1770 г., из Киева в сентябре – в Севск, откуда болезнь проникла в Москву.
В настоящее время невозможно установить настоящие пути движения чумы в 1770 г., но несомненно, что болезнь проникла в Москву из юго-западной части страны, где приняла эпидемическое распространение, и где в это время уже могли существовать природные очаги болезни[236].
Неясно также как и кем была завезена болезнь в город. Возможно, что источником первых заболеваний послужили больные, приехавшие в стадии инкубации; не исключено также, что болезнь была занесена с эктопаразитами и вещами приезжих.
Точно установить дату начала чумы в Москве не представляется возможным. Д. С. Самойлович полагал, что первые заболевания чумой в Москве имели место в декабре 1770 г., А. Ф. Шафонский утверждал, что в ноябре 1770 г. чума «стала в некоторых домах показываться, но в столь малом виде, что не оставляла на себя примечания»[237].
Лишь 17 декабря 1770 г. чума была определенно установлена в Московском генеральном сухопутном госпитале. Однако еще в ноябре в этом же госпитале умер на 3-й день заболевания «от гнилой горячки» прозектор. Служители госпиталя вместе со своими семьями квартировали в двух смежных комнатах флигеля вблизи главного здания. Через несколько дней после смерти прозектора из 27 человек, проживавших в этом флигеле, один за другим заболело и умерло 22 человека. Смерть наступала на 3–5- й день заболевания. Клинически у одних больных отмечалась «острая горячка с пятнами», у других – «бубоны и карбункулы».
Главный доктор этого госпиталя Афанасий Шафонский первый диагностировал чуму[238]. В тот же день он сообщил об этом Московскому штадт-физику и члену московской медицинской конторы доктору Риндеру. Последний, два раза осмотрев больных и умерших, никакого решения не вынес. Тогда Шафонский особым рапортом уведомил Медицинскую коллегию в Петербурге.
В рапорте Шафонский, указав, что появившаяся в госпитале болезнь подозрительна на «моровую язву», потребовал собрать находящихся в Москве докторов для освидетельствования всех имеющихся в госпитале больных, а также «надзирателей, и работников, и прочих чинов, и их жен и детей».
На следующий день (22 декабря 1770 г.) были созваны на совет все находившиеся в Москве доктора. Совет состоялся в присутствии штадт-физика («штат физикус» – главный врач в столицах Москве и Петербурге) Риндера. Врачи единогласно подтвердили «что появившаяся в госпитале, что на Введенских горах, болезнь должна почитаться за моровую язву, для прекращения которой всю госпиталь от сообщения с городом надлежит отделить»[239].
Подписались под этим «мнением» доктора: Поган Эразмус, Георгий Скиадан, Иван Кульман, Карл Мертенс, Петр Аш, Петр Вениаминов, Семен Зыбелин, Касьян Ягельский. Риндер в тот же день переслал Шафонскому секретный указ, в котором подтвердил, что
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
«оная болезнь должна почитаться за моровую язву». Указом предписывались те же меры, которые были приняты на совете докторов, т. е. пресечь всякое сообщение с городом и «в предосторожность от означенной болезни и в пользовании от оной больных, во всем поступать в силу объявленного общего помянутых докторов наставления».
Следовательно, в это время Риндер присоединился к мнению Шафонского о том, что появившаяся в госпитале болезнь есть чума. Об этом был уведомлен начальствовавший в Москве генерал-фельдмаршал Салтыков[240]. Соответствующее отношение направлено было также и в сенат в Петербурге.
Госпиталь в тот же день был оцеплен военным караулом. В госпитале проживало около 1000 человек. Вместе с ними был «заперт» и сам Шафонский.
27 декабря 1770 г. в Государственном совете прочтен рапорт Салтыкова о «сказавшейся в московском госпитале опасной болезни». Особого впечатления рапорт не произвел, тревоги не вызвал. Государственный совет «рассуждал, что на настоящий случай не для чего делать ему, графу Салтыкову, предписаний, ибо ему уже наставление дано и посланы к нему для содержания застав гвардии офицеры».
Кроме того, в Государственном совете по этому же случаю рассуждали «об опубликовании манифеста о том, что заразительная болезнь в Польше распространилась с такою силою, что уже и коснулась и наших, к ней прилежащих губерний». 29 декабря 1770 г. Екатерина II писала Салтыкову: «Из двух писем, привезенных нарочитыми курьерами, усмотрела я с великим сожалением… что опасная болезнь вкралась в московский госпиталь, что она уже с месяц как продолжается и что о том никто вам не репортовал».
Екатерина считала недостаточным «взятие осторожности для отрезания госпиталя и комуникации с оным со стороны города», но полагала, что против «нанесения сей опасной болезни из зараженных украинских мест к Москве не можно довольно взять противные осторожности». Для этого она предложила закрыть все многочисленные, ведущие к Москве пути, «оставя только открыто несколько въездов в город, на коих поставить заставы».
В заключение Екатерина приказывала Салтыкову: «От госпитального генерал-майора требовать ответ, для чего он так долго таил от правительства, что язва в его госпитале. Жителей же, есть ли сие приключение их привело в уныние, всячески старайтеся ободрить».
30 декабря в Государственном совете снова была зачитана «реляция» Салтыкова о принятых им мерах предосторожности «от появившейся в московском госпитале опасной болезни». Определено сообщить Салтыкову, «что распоряжения его приемлются за благо».
31 декабря издан манифест «о предосторожности от заразительной болезни, появившейся в Польских провинциях». В манифесте впервые со времени начала чумной эпидемии говорится о возможности заноса «моровой язвы» в Россию и в действующую армию и «всенародно» признавалась необходимость принятия противоэпидемических мер. Сенату было поручено выработать подробные правила и инструкции для командиров застав, кордонов и карантинных домов «как им вообще поступить в