6 курс / Кардиология / История_эпидемий_в_России_От_чумы_до_коронавируса
.pdfДержать этих проезжих и прохожих людей у заставы полагалось до 6 недель. По прошествии этого срока их надлежало «осмотреть и освидетельствовать»; кто должен был заниматься таким осмотром и освидетельствованием, в инструкции не сказано.
Казалось бы, что это должны были делать врачи. Но в 1728 г. (время издания инструкции) врачей в России было так мало, что их не хватало даже для обслуживания армии и флота. Гражданское же население, за исключением, может быть, двух столиц, было почти полностью лишено врачебной помощи. Заставы же, по инструкции, надо было располагать «по большим дорогам и малым стежкам», следовательно, застав было много и для обслуживания их всех не имелось не только врачей, но и лекарских учеников. Поэтому нужно думать, что только наиболее крупные заставы, вроде Царицынской, обслуживались врачами. На небольших же заставах осмотром и освидетельствованием больных занимались «сведуюшие» люди, так же как это делалось при появлениях первых случаев заболевания.
На всех больших, проезжих, «знатных» дорогах было приказано поставить для большего «страха» виселицы. Вешать же, «не описываясь», из числа тех, кто, «презрев указ, мимо тех застав прокрадется», можно было лишь лиц неблагородного происхождения: «всех, кроме дворянства и шляхсства». Относительно последних было дано распоряжение «держать под крепкими караулами и об них писать в самой скорости и ожидать указа». Курьеров и «посланцев», как русских, так и чужестранных, велено было задерживать и опрашивать у застав на равных правах с остальными «всяких чинов людьми», но «оный указ в какой силе состоит объявить с учтивостью». Очевидно, учтивость по отношению к другим людям – не курьерам и не посланцам – считалась излишней.
Письма и бумаги велено было принимать, «на заставах, через огонь, трижды переписывать и посылать последнюю копию» туда, к кому они отправлены, самые же оригиналы оставлять на заставах.
Вдальнейшем § 38 этого наказа неоднократно повторялся и в других законодательных актах, разумеется, с дополнениями и поправками, зависящими как от размера и характера эпидемии, так и от уровня научномедицннских познаний и взглядов.
В1738 г. чума снова появилась на юге России – Украине. Россия вела в это время войну с Турцией.
Откуда и кем была занесена чума на Украину, точных сведений нет. И. Фишер, служивший в 1738 г. военным врачом в русской армии, утверждал, что болезнь была занесена из Валахии. По Гезеру, чума в 1738 г. вспыхнула в Придунайских странах. Одновременно с появлением на Украине, чума вторглась в Австрию, Венгрию и через Карпатский горный хребет, в Польшу и Буковину. Шнуррер указывал, что болезнь была занесена из Египта, где свирепствовала в 1736 г. в Каире, причем в этом же городе от нее в течение одного дня будто бы умерло 10 000 человек.
Но откуда бы ни была занесена чума, она впервые появилась среди русских войск в Очакове.
В марте 1738 г. командовавший войсками Миних сообщил в Петербург на основании «табелей», присланных к нему из Очакова генералом Штоффельном, «о великом числе в
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
таможнем гарнизоне больных и беспрестанно умирающих, и что в одном прошедшем генваре месяце слишком тысяча человек померло».
По мнению офицера, присланного с донесением от Миниха, «тамошние болезни… больше в скорбутике состоят». Считалось, что эти болезни «иногда от тамошней плохой воды и от жития в землянках от большей части происходят».
Вапреле 1738 г в Очакове была определенно констатирована чума. Затем она появилась и в Кинбурне и стала распространяться вверх по Днепру, достигнув Запорожской сечи.
Вначале эпидемии чума, вероятно, из дипломатических и военных соображений именовалась «опасной» или «прилипчивой» болезнью. Впрочем, такого рода термин употреблялся в течение всего XVIII века для обозначения «моровой язвы» и для отличия ее от других инфекционных заболеваний, одни из которых (например, оспа) считались прилипчивыми, но не опасными, другие же (тиф) – опасными, хотя и не в такой мере, как моровая язва, но не менее прилипчивыми.
Виюле Кабинет министров направил именной указ лейб-гвардии майору Шипову и членам Малороссийской генеральской канцелярии об учреждении «крепчайших застав» по Днепру и всей украинской линии. В указе, данном Шипову, отмечалось, что, по донесению Миниха, в Очакове «явились опасные и прилипчивые болезни, которые некакою оплошностью от приезжих оттуда, до Малышсвского острова, который ниже днепровских порогов, дошли». Миних, как это явствует из цитируемого указа, отдал командующему армией генералу Трубецкому приказ (ордер) «о твердой предосторожности от этой опасной болезни, дабы от кого в Украину нанесена не была».
Впомощь командующему была учреждена «главная комиссия».
Шипову указом поручено было «тотчас и без всякого медления к нему, генераллейтенанту, ехать с крайним поспешением». Кроме того, указ предписал Шипову выделить из Глуховского гарнизона «военных людей довольное число» для учреждаемых застав.
Указ был строго секретным: «И что по сему нашему указу учинено удет, о том сюда рапортовать; в прочем вам оное содержать в высшем секрете и все вышеописанное исправить под таким приличным интекстом и осторожностию, чтоб украинский народ от того в страх приведен не был».
В тот же день послан Трубецкому из Кабинета министров указ, одержавший, во-первых, выговор за несвоевременное извещение об опасной болезни, а во-вторых, довольно подробную инструкцию («пункты») по предотвращению дальнейшего ее распространения.
Но, несмотря на принимаемые меры, эпидемия продолжала разгораться и охватывала все новые и новые территории. 26 июня 1738 г., согласно полученному сенатом рапорту, болезнь появилась уже в Белгороде и в его уезде. Это было целиком приписано «нерадению и невыполнению прежних указов о предупредительных против нее мерах: «Из того видно, что оные болезни с низу Днепра в те места принесены от людей, туда пришедших, того ради вы сами легко разсудите, каким образом сии ведомости от нас приняты, когда мы толь многократно подтвержденными жестокими указами, того накрепко смотреть и предостерегать повелели, чтоб отнюдь с низу Днепра никто… в
границы наши пропущен не был. А ныне видно, что, несмотря на все такие отправленные от нас указы… надлежащее смотрение по содержанию тех наших указов не имелось и не имеется, и безсовестным, и перед богом, и пред нами никогда неоп равдываемым образом допущены, что уже сия болезнь и внутрь государства вошла».
Подтверждая «иаикрепчайше» содержание всех прежних указов о борьбе с «опасною болезнью», указ от 26 июля предписывал немедленно исследовать, «каким способом в те места, и через кого, и каким случаем вышеописанная болезнь принесена». При этом было дано предупреждение, что все те, «которые в сем деле свою должность пренебрегали и далее пренебрегать будут, в том не ниако, как головою своею ответ дадут, без всякой пощады».
На заседании Кабинета министров в июле зачитано сообщение о том, что эпидемия появилась в ряде местностей Изюмского и Харьковского полков. В связи с этим Шипову отправлен «жестокий» указ, в котором обвиняли в оплошности стоящих по «заставам» людей и в том, что «надлежащего и прилежного смотрения весьма не имеется»[210].
Указ подтверждал необходимость принятия самых строгих мер и всех «потребных и удобь вымышленных предосторожностей от расширения оной опасной болезни». Предлагалось, «где солдат и других военных людей нет, то определить для караула и предостережения того, из обывателей тамошних довольное число».
Кроме того, в этом указе впервые проявляется забота о «простом народе»: «И чтобы простому народу к предупреждению от помянутых болезней в тех местах, где оная есть, давали пить дегтю жидкого по ложке, как больным, так и здоровым; и ежели где такого жидкого дегтя нет, то туда посылать из других мест немедленно; такожде беспрестанно курить можжевельником и прочими способными к тому потребностями».
Ограничив ложкой дегтя свою заботу о «простых людях», Кабинет министров постановил «для вящей в слободских полках и в Белгородском уезде от явившейся опасной болезни предосторожности» направить в те места из Петербурга члена военной коллегии генерал-майора Баскакова.
Эпидемия продолжала нарастать и продвигаться вглубь Украины. В августе болезнь появилась в Полтавском полку и «вместо умаления в Изюме и оного полка в уездах, в Харьковском полку в некоторых местах и в уездах в Белгородской умножается».
Один за другим следовали подтвердительные «жестокие», и «прежестокие» указы. В августе Трубецкому был отправлен суровый указ, выражающий «немалое удивление»
внеполучении от него в течение двух месяцев никаких известий о том, «что в Очакове и
втех сторонах чинится и о бывших тамо болезнях»[211].
Подобный же указ, также с выражением «немалого удивления», был послан вскоре и Шипову: «К немалому нашему удивлению, репортов от вас о состоянии в Украине, и особливо в слободских полках давно не имеем». Но, в противоположность прежним указам, обещавшим кары за невыполнение, на этот раз Шипову обещают награждение: «Ежели верным и должным вашим радением оная болезнь до дальнейшего не допущена, но паче как наискорее прекращена будет, то вы за то особливою нашею милостью награждены будете».
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
12 сентября Кабинет министров в очередном заседании заслушал «репорт» Шипова о том, что эпидемия захватила новые районы и места. Она подходила к Курской губернии: «Явилось еще в Галяпком полку в местечке Лютенке, такожде и в Глуховской сотне за селом Княжичами в хуторе, который разстоянием от Глухова в 30, а от Севского уезда и от жилья токмо в одной версте». По свидетельству посланного туда врача, «кроме умерших, оставшие больные находятся, заражены моровою язвою». Шипов приказал упомянутый хутор, выведя из него людей в «пустое место», сжечь вместе со скотом, а вокруг села Княжичи поставить караулы «для невыпуска из него людей».
Это распоряжение Шипова «опробуется» Кабинетом министров. В то же время Шипову направляется новый указ, с перечислением всех прежних и новых мер предосторожности. Жителям села Княжичи велено было передать «чрез огни на шестах или стрелах нестрожайший ордер, чтоб они содержали себя от опасной болезни в крепкой осторожности, и ежели кто в том селе занеможет, тех бы со всеми семьями отсылали из того села тотчас вон, в отдаленное место и, окопав их валом или заваля лесом, приставили б к ним крепкую сторожу».
После перечисления всех предупредительных мер указ ставит в вину Шипову и всем другим, находящимся в тамошних местах, командирам то, что они, сообщая о распространении на Украине «прилипчивых и опасных болезней от приходящих с низа Днепра и из других зараженных мест людей», не уведомляли заблаговременно, «из которого полка и места» такие люди приходили. «И по сему видимо, – заключает указ, – что от вас и от других, с начала получения ведомостей о происшедших в Очакове и в других местах по Днепру злых и прилипчивых болезней… таких определений, чтобы приходящих и дезертирующих из оных мест в Украину крепчайшее везде предостережение иметь… знатно не учинено».
Следовательно, майор Шипов и все другие командиры прямо обвиняются в невыполнении с самого начала эпидемии ни одного из посланных им указов и распоряжений. Трудно сказать, насколько это обвинение правильно. Вернее предположить, что и Шипов, и другие поступали согласно указам, но что проведение в жизнь этих распоряжений наталкивалось на целый ряд зачастую непреодолимых трудностей. Трудно, а подчас и невозможно, было запереть всю Украину так, чтобы ни одно лицо ни днем, ни ночью не пробралось сквозь линию застав, протянувшуюся от Очакова почти до Курска.
ВПетербурге между тем возникло опасение уже о возможности заноса болезни в столицы, поэтому было приказано всех приезжающих с Украины курьеров «далее Москвы не пускать», письма отбирать, окуривать и осматривать. Если они не были переписаны на заставах, у Белгорода или Севска, то переписывать вне Москвы, «для чего потребно отвесть какой загородный двор за Калужскими вороты к полю». Для снятия копий с писем «определить секретаря, канцеляристов и копиистов добрых и надежных» с тем, чтобы вся эта работа велась «без разглашения, весьма секретно». Копии с писем предписано посылать в Петербург, оригиналы же оставлять на том загородном дворе – «особливом от людей месте».
Вавгусте 1738 г. на Украину выехал наделенный особыми полномочиями А. Баскаков. Согласно указу, ему представлялась «полная мочь» учредить во всех пораженных эпидемией местах «крепкие и надежные заставы, расставя одну от другой по близости…
и указав жесточайшими ордерами, чтоб везде на тех заставах с крайним прилежанием приезжающих из тех опасных мест людей, никого не токмо через заставы, но и до застав не допускали».
По указу вместе с Баскаковым следовало отправить от Медицинской канцелярии доктора и лекаря с медикаментами «для свидетельства и пользования больных». Но доктора канцелярия не нашла – почти все они были уже ранее посланы в действующую армию, или в захваченные эпидемией места. По распоряжению архиятера Фишера было рэшено отправить на Украину всех вышедших в отставку докторов и лекарей. Если они не соглашались ехать добровольно, их посылали в принудительном порядке. К концу лета 1738 г. в Москве не осталось ни одного доктора, «кроме дряхлого Шоберта, ни к чему не способного, и Тр. Гербера, и старого дрогиста, преобразованного в операторы»[212].
С Баскаковым был также отправлен лекарь и «физиатр» московской медицинской конторы – Бекман, и несколько учеников московской госпитальной школы. Перед отправкой из Медицинской канцелярии Бекману была дана инструкция, и так как она полно отражает тогдашний уровень медицинских знаний и дает яркое представление о мерах, которые надлежало принимать для борьбы с эпидемиями, приводим эту инструкцию полностью.
Этот документ называется «Инструкция, как лекарю Георгу Бекману в Белогородской губернии в прочих местах, где эпидемические болезни обрящутся, с определенными при нем лекарскими учениками поступать»[213].
«1) Должен смотреть, дабы по множеству больных в надлежащих против оных болезней медикаментах при нем недостатку не было, и ежели в оных недостаток начнет являться, то оным каталог послать в ближнюю полевую аптеку без всякого замедления и для наискорейшего приводу оных медикаментов предлагать кому надлежит, чего и определенным при нем ученикам чинить под опасением жестокого штрафу.
2)Из посылаемых 6 лекарских учеников распределять по множеству больных во всяком месте, где оная болезнь жесточая находится, по одному или по два человека и им придать по одному или по два человека из старост тех мест, которым всех дворов осматривать, и где больные явятся, о том объявлять определенным в тех местах ученикам, которые должны к тем больным явиться немедленно и по предписанному им от лекаря методу оных больных пользовать со всяким прилежанием.
3)Ежели оных учеников к распределению не достанет, то лекарю Бекману в прочих местах, особливо же где оной болезни немного, некоторых против тех болезней пристойных медикаментов, например потовых, слабительных и т. п., некоторым… старостам того места оставить и оных обучить, как им те медикаменты раздавать и при том как оных больных пищею и прочим довольствовать.
4)Ежели в котором городе больные обрящутся какими лихорадками с пятнами, или бубонами, или карбункулами, то надлежит учредить, дабы за городом несколько дворов очищено было, и при том определить одного ученика с некоторыми служителями и прочими потребностями, и ежели у кого какие знаки к вышеописанной болезни появятся, то оных того же часа на оные дворы отвозить и по усмотрению подлинной такой болезни в тех дворах принимать, и лечить, и пищею довольствовать.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
5)Оный же лекарь Бекман должен осведомиться, какие другие лекари в близости имеются и со оным о тех болезнях иметь прилежное сношение, и от них брать о происхождении той эпидемии и о умерших ведомости, и буде у оных лекарей из медикаментов недостаток имеется, то оных из имеющихся при нем медикаментов ссужать…
6)Что до удовольствия оных больных… то о том… господину Баскакову лекарю Бекману предлагать с крайним прилежанием…
7)Особливо же для нездорового воздуха обывателям приказать, чтобы в их покоях всякое утро, когда пробудятся, на раскаленном кирпиче для окуривания наливали по 3– 4 ложки доброго уксусу, а которые того купить не смогут, тем зажигать в их покоях половину заряда пороху на таком же камне, или жечь и окуривать покой можжевельником; и дабы оное конечно исправлено было, то для присмотру к тому определить тех мест старост или других надежных людей.
•9) Лекарю же Бекману о вышеописанном о всем, как больных изобретет (т. е. обнаружит), такоже из репортов ученических и других ведомостей, касающихся до оных болезней, повсенедельно в Медицинскую канцелярию присылать репорт. – 3 августа 1738 года».
Инструкция эта была вручена Бекману, так же о ее содержании поставлен в известность Баскаков. Но перед самым отъездом архиятер Фишер прислал Бекману «секретный указ», согласно которому 9-й пункт инструкции – о присылке «ведомостей, касающихся до оных болезней» в Медицинскую канцелярию – отменяется. Было запрещено «под опасением жесточайшего штрафа» присылать из армии или из пораженных эпидемией мест ведомости «пока вся опасность счастливо закончится». Этот секретный указ Фишер мотивировал «некоторыми особыми резонами». На самом же деле причина, как отметил Я. А. Чистович, заключалась в том, что Бирон и его клевреты были страшно испуганы донесениями о ходе эпидемии на Украине и боялись заноса ее в Петербург письменными сообщениями, посылаемыми из зараженных мест.
К осени 1738 г. эпидемия на Украине начала утихать, и Баскаков уведомил архиятера, что болезнь ослабевает и что следует прекратить дальнейшую присылку как врачей, так и медикаментов. Но вследствие того, что доставка корреспонденции из зараженных мест в Медицинскую канцелярию была запрещена, присылка врачей и аптекарей продолжалась еще два месяца. Среди других врачей был направлен и Лерхе, оставивший нам подробное описание чумы 1738–1739 г.[214]
Лерхе описал мрачную картину эпидемии на Украине: «Царила мертвая тишина. Все боялись друг друга. Вокруг всех городов и деревень была выставлена стража и поставлены виселицы для тех, кто бежал из зараженных местностей. Ночью никто не смел подходить близко к заставам из-за риска быть застреленным».
Хотя Баскаков поспешил в сентябре сообщить в Петербург, что «моровая язва» на Украине совсем прекратилась, тем не менее эпидемия еще продолжалась около года. В сентябре 1738 г. чума была в Бахму те, Лебедяни, в Белгородской и Курской губерниях. В ноябре было получено сообщение об эпидемии чумы в Харькове, и туда был послан Лерхе.
По приезде в Харьков Лерхе узнал у тамошних лекарей, что всего в городе умерло от чумы 800 человек, из них 500 – в октябре. В 20-х числах ноября, к моменту прибытия Лерхе, в Харькове оставалось еще 50 больных, причем у некоторых из них были бубоны, у большинства же – петехии и карбункулы. Около 30 зараженных домов в городе были сожжены, остальные же заколочены.
В начале эпидемии никаких противоэпидемических мероприятий в Харькове не проводилось. Все городские власти и богатые горожане бежали из города. Те же, кто остались в городе, скрывали больных и тайком хоронили их вблизи своих домов, в сараях и огородах. Больные не изолировались, никаких лазаретов или больниц для них отведено не было.
Первым делом Лерхе была организация в Харькове лазарета для чумных больных, во главе которого был поставлен подлекарь Дюкре. Город для санитарного надзора был разделен на 2 части, каждая из которых была поручена одному из лекарей. Кроме того, из среды населения были назначены особые «попечители», надзиравшие за определенным количеством домов. Каждое утро они обязаны были посещать эти дома и, если кто-нибудь умирал, немедленно оповещать об этом того лекаря, в ведении которого данная часть города находилась. Тотчас Лерхе вместе с лекарем выезжал для осмотра умершего и если констатировал смерть от чумы, то труп безотлагательно вывозился в крытых санях за город. Лица же здоровые, имевшие контакт с умершим, изолировались, содержались под караулом в своих домах, куда им доставлялись провизия, вода, дрова и сено.
Но ввиду того, что таких домов оказалось слишком много, и поставить около каждого из них караул было невозможно, были выбраны 15 самых больших домов и туда пересилили всех жителей из домов зараженных. Все переселенные таким образом лица были инструктированы относительно профилактических мероприятий. Каждый день полагалось проветривать, выколачивать и окуривать свою одежду, белье часто стирать, а жилые помещения несколько раз в день окуривать порохом или соломой. За выполнением всех этих предписаний следила поставленная у домов стража. «Благодаря этим мероприятиям, – отмечал Лерхе, – чума быстро пошла на убыль». Так как «все шло хорошо», то Лерхе через 4–5 недель выпустил изолированных в домах жителей.
3 февраля 1739 г. из лазарета был выписан последний больной, после чего здание было сожжено.
Наконец, от «чумной комиссии» пришло распоряжение раскрыть все выморочные и зараженные дома, тщательно их проверить, после того разрешить вселение прежних их обитателей. Заставы вокруг города были сняты лишь 18 февраля. Но и после этого жителям Харькова вплоть до 20 марта было запрещено выезжать из города и сообщаться с соседними деревнями[215].
В феврале 1739 г. чума появилась в Азове, куда и были направлены как оставшиеся без дела лекари и подлекари, так и медикаменты. Однако Азов находился в отношении медицинской помощи в лучших условиях, чем другие пораженные эпидемией города. Там был морской госпиталь, и, кроме того, в Азовской флотилии было 34 «медицинских чина»: 6 лекарей, 11 подлекарей, 4 ученика на подлекарских должностях и 13 лекарских учеников. Во главе всей медико-санитарной организации был поставлен тот же доктор Лерхе.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Я. А. Чистович писал, что весной 1739 г. эпидемия совсем прекратилась и все доктора и лекари возвращены из Украины и пограничных городов на свои места. Это, однако, не совсем верно. В феврале 1739 г. сообщено в Кабинет министров из Азова «о продолжении тамо заразительной болезни», и Кабинет, констатировав, что слышать об этом «весьма сожалительно», приказал немедленно направить в Азов доктора, лекарей и медикаменты из Воронежа, «понеже в Воронежской губернии… такая ж бывшая болезнь… уже прекратилась». Врачей предлагалось послать немедленно в Азов «с надлежащим крепким о предосторожности и прилежном пользовании больных подтверждением».
В мае 1739 г. среди людей, задержанных на расположенной за Тулой, по дороге в Москву, заставой, появилась «лихорадка и болезнь, называемая бабон». По свидетельству лекаря Тульского оружейного завода, «хотя тамо опасных болезней не имеется, но, однако, умерших людей погребают скоро и без свидетельства».
Трудно что-либо сказать о характере этого заболевания: была ли это чума («бабон» – бубон), сифилис или мягкий шанкр? Против венерического характера заболевания говорят нередкие случаи смерти.
В сентябре 1739 г. заболевания «моровой язвой» появились в одном из полков армии, вернувшейся из Крыма: заболело 43 человека, из которых 5 умерли. В октябре того же года была ликвидирована небольшая вспышка чумы в пригороде и окрестностях Курска.
После этого случаев «моровой язвы» на юге России больше не регистрировалось. В конце 1739 г. в Петербург поступили донесения из разных мест о том, что «моровая болезнь полностью перестала».
Точных и достоверных сведений о числе больных и умерших от чумы в течение эпидемии 1738–1739 гг. нет. Существуют лишь разрозненные данные о количестве умерших по отдельным местностям: в Изюме и его окрестностях умерло 6610 человек, в Ставропольском уезде – 795, в Сватовой Лучке и Зенкове (на Украине) за один месяц – 507, в Купайне – 166, в Полтавском полку – 84 (Рихтер).
По Лерхе, в Изюме вымерла половина городских жителей. В Азове несколько тысяч человек (по Чистовичу, «эпидемия не нашла там себе много жертв»), В Харькове умерло 800 человек. Сколько было умерших в Бахмуте – неизвестно.
Согласно рапорту генерала Штоффельна, в Очакове в мае 1738 г. умерло 1080, а в июне
– 642 человека. Из пяти стоявших в Очакове полков осталось в живых лишь 300 человек.
Однако эти скудные сведения о количестве умерших от чумы нельзя назвать точными; в действительности смертность и заболеваемость или гораздо выше (во многих домах вымирали «без всякого изъятия» целые семьи). Многие больные и умершие оставались вне поля зрения врачей и властей, ибо родные скрывали их и тайно хоронили, боясь карантинов, сожжения домов и прочих проводившихся в то время мероприятий. Кроме того, зная царившую в Петербурге панику, начальники губерний и военное начальство приуменьшали в своих рапортах количество умерших от чумы.
Всвязи с предстоявшим после окончания войны возвращением действовавшей на Украине армии были приняты меры для предотвращения заноса болезни. Вернувшиеся из армии врачи были собраны в Москве и Петербурге. С начала 1739 г. на тульской и калужской дорогах, на расстоянии 150 верст от Москвы, учреждены заставы и карантины. Второй пояс застав и карантинов располагался на расстоянии 30 верст от Москвы.
ВМоскве заготовлено было большое количество предохранительных и лечебных медикаментов. Особое внимание было обращено на улучшение санитарного состояния города. Была составлена специальная инструкция из 13 пунктов, в которой главное внимание обращалось на «осторожность от моровой язвы», на привлечение к борьбе с этой болезнью всех неслужащих, но проживающих в Москве, лекарей, подлекарей и цирюльников на борьбу с ненастоящими врачами-шарлатанами, на наблюдение за отпуском медикаментов из аптек и т. п. Лекари должны были «рассматривать» трупы людей, умерших от опасных болезней, и в случае подозрения на «моровую язву» немедленно сообщать властям. Чума до Москвы не дошла и, таким образом, все описанные предосторожности оказались излишними[216].
В1740 г. по ходатайству Медицинской канцелярии перед Кабинетом министров была выдана денежная награда докторам и лекарям, которые в 1738 г. были из Петербурга и Москвы посланы в Белгородскую губернию «для предосторожности от опасных болезней».
Во всяком случае, свирепствовавшая в 1738–1739 гг. на юге России, эпидемия заставила русское правительство издать ряд законодательных актов, направленных к предотвращению заноса болезни из зарубежных стран. Всякий слух о «моровом поветрии» немедленно вызывал указы о заставах, карантинах и других предупредительных мероприятиях.
После чумных эпидемий 1738–1739 гг. были приняты меры по организации и совершенствованию пограничных карантинов в России. Я. А. Чистович считал, что карантины появились на юге России только после 1738 г., однако это не совсем верно. Так, еще в указе изданном в 1729 г., между прочим, говорится о Васильковской заставе, которую предлагается перенести в другое место, «чтоб от жилья была в дальнем расстоянии», так как она «от Киева в ближнем расстоянии и обыватели Васильковские непрестанно бывают в Киеве, а киевские в Василькове»[217]. Следовательно, пограничные заставы существовали еще до 1738 г., но весьма возможно, что они организовывались как временная мера при получении известия о «моровой язве».
Только 20 декабря 1743 г. в распоряжение киевского генерал-губернатора на должность «пограничного доктора» был назначен Иоганн Фабри и к нему прикомандировано два подлекаря, получивших название «пограничных лекарей».
В 1743 г. в Сицилии вспыхнула эпидемия чумы, и, едва только сведения о ней приникли в Россию, был издан указ «о предосторожностях от морового поветрия и поступании в сем случае по Морскому регламенту»[218]. В вводной части указа констатировалось, что «в Сицилии и Италии начавшаяся в прошлом 1743 г. прилипчивая болезнь полыни продолжается». Ввиду этого предписывалось объявить, чтобы все те корабли, которые «прямо или посторонне из Неаполя и Сицилии, також и из всех других мест, которые по ведомостям прилипчивою болезнью объяты, к Российским портам (и другим местам
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
отнюдь) приходить не дерзали под потерянней кораблей и сожжением груза, такожде под смертным наказанием обретающихся на них людей».
В1747 г. ввиду вновь возникшей угрозы заноса «морового поветрия» из Турции был издан указ об учреждении застав «на Дону от Войска, в степи к морю на Кубанской и Крымской стороне», и в Таганроге был устроен карантин[219].
В1753–1755 гг. чума произвела большое опустошение в Турции, Македонии, Молдавии, Трансильвании. В связи с этим в сентябре 1754 г., командующему войсками пограничной с Турцией зоны, генералу послан указ «о допущении на ярмарку или крепости Св. Елизаветы подданных Турецкой империи с наблюдением предосторожностей от морового поветрия»[220].
Коренной реорганизации подвергся пограничный форпост в Василькове. Туда были назначены доктор и лекарь, «ибо на подлекарей, егда совершенный чин мастерства по своему искусству еще не получили, в толь важном деле положиться невозможно».
Лекарь Васильковского форпоста обязан был обслуживать также и две соседние «малые таможни»[221].
Постоянные пограничные карантины были организованы также в Добрянке, Злынке, Переяславле, Кременчуге, Переволочне, Новой Сербии. В каждый из этих карантинов был назначен лекарь, подчиненный доктору в Василькове. Такую же организацию сети карантинов получила и пограничная с Польшей Смоленская губерния. В самом Смоленске устроен главный карантин, а в форпосте Мельницком, в селе Перечье и фортах Шелеговском и Баевском – малые карантины, причем везде были карантинные дома «для умещения приезжающих и содержания… больных». На каждой заставе поставлен лекарь, а в самом Смоленске – доктор, в ведении которого состояла вся сеть малых карантинов.
В мае 1757 г. был назначен для постоянной службы «губернский доктор» в Астрахани, «яко отдаленном и пограничном месте и по часто случающимся в Азии опасным болезням»[222]. Ему вменялось в обязанность выезжать, «когда нужда востребует, в города и уезды оной губернии или в отдаленные какие места».
Кроме пограничных, внешних карантинов, были организованы также и карантины «внутренние» – на рубежах отдельных губерний или областей, откуда опасались заноса инфекции. К таким карантинам относились Дерптский, Бахмутский, Царицынский, Изюмский, Луганский и Кизлярский. В Бахмутском и Царицынском карантинах устроены были «карантинные дома», обслуживаемые лекарями. На остальных внутренних карантинах, согласно указу от 15 апреля 1755 г., ни карантинных домов, ни лекарей не полагалось[223].
В общем, карантинов и таможен было построено и организовано много – по Чистовичу, «больше, чем нужно». Вернее некоторые из них были поставлены на таких дорогах, где прохожий или проезжий был редким гостем[224].
Все карантинные дома, по примеру Васильковского, сдавались на откуп. Откупщики для возмещения выплаченной ими откупной суммы брали за пребывание в карантинных домах по 1 копейке в сутки с человека и по 1 деньге – с лошади или вола. Такая плата была отяготительной для крестьян и малоимущих людей. Понятно, что,