книги / Пережитое земля и жизнь

стьянам подспорьем в питании. Мы с Васей ходили туда, наедались сами и приносили старикам. Луга обширные и на «пастьбу» выходили целыми семьями: всем хватало.

Андрей Шергин вышел на пенсию, а на его место я оформил санитаром Василия. В мое отсутствие отец помогал сыну в амбулаторном приеме. На прием приводили лишь коров с травмами. Вася с этими больными справлялся. И заменял меня, даже когда я был дома.

На лето я перебрался с постелью на чердак ветлечебницы. Скот приводили на прием рано. Я еще спал, и Вася не будил меня, лечил сам. У меня было страстное желание учиться. В течение зимы я несколько раз приезжал в Атабаево, приурочивая поездку к приезду студентов. Все рассчитывал поближе сойтись с Ниной Липиной. Весной 1947 года кроме студентов из Казани появилась студентка из Ленинграда – Грапа (Агрипина). Она училась в Институте советской торговли имени Ф. Энгельса. Я не очень любил свою специальность ветеринара и не прочь был сменить ее на более престижную. Торговля всегда престижна. Грапа, явно заинтересованная мной, рассказала мне об этом институте.

Во время войны институт из Ленинграда был эвакуирован в Казань. Грапа поступила в институт еще в Казани. Теперь институт вернулся снова в Ленинград, и она была там. Меня тянуло в Ленинград. Я подал заявление, получил вызов.

В райзо меня не задерживали, да они и не имели права сделать это. Я снова сдал дела Андрею Шергину, получил причитавшиеся мне деньги и поехал в Атабаево. Мама, как смогла, собрала меня в дорогу. Главное – она насушила мне сухарей целый чемодан. Я отправился в Ленинград.

С пассажирским транспортом в те годы было трудно. Не помню, покупал ли я билет на ст. Пычас сразу до Ленинграда. Ехать пришлось перекладными. На мое счастье, проходил эшелон с демобилизованными с Дальнего Востока.

Кроме вагонов с военнослужащими оказался вагон с возвращающимися из эвакуации жителями из оккупированных

271

elib.pstu.ru

немцами областей. Место в вагоне для меня нашлось; я оказался желанным спутником, так как у меня из дома был запас коекаких продуктов: хлеб, огурцы, лук и т.п. А у некоторых и поесть ничего не было. Я охотно делился. И так через трое суток добрался до Москвы.

На одной из станций, помнится – Кухмор, мое внимание привлекла группа сгрудившихся солдат. Солдаты как-то издевательски шутили над семьей из трех молодых женщин, паренька и пожилой женщины, очевидно, их матери. Они сидели на вещах и, по всему видно, куда-то ехали. Я подошел, и сердце мое заколотилось. В то время как остальные девицы сконфуженно молчали, одна из них зубатилась словесно с солдатами. Это была «моя» Маруся Смирнова из гуртовщиц. Дождавшись, когда солдаты отстанут и уйдут, я осмелился подойти. Спросил: «Вас зовут Маруся?». «Нет», – грубо ответила она, еще не остыв от перепалки. До сих пор я уверен: это была она. Или она меня не узнала в гражданском, или, возбужденная, не обратила на меня внимания.

В Москве я распростился с приютившими меня спутниками. Имея адрес моего знакомого старшины, решил посетить его. Мой бостоновый костюм оказался основательно измятым. Пришлось в таком виде ехать. Квартира, помню, была на НовоБасманной. Здесь меня встретили, видимо, мать и дочь. Та самая, которую отец готов был выдать за меня. Оказалось, он теперь живет не с ними, а где-то в Марьиной роще. Более того, глядя на мое одеяние, они отнеслись ко мне не только холодно, но даже настороженно.

От Москвы до Ленинграда я ехал в пассажирском вагоне. Ехали около полутора суток: две ночи и весь день. Спутницей по купе оказалась молодая особа. Очень красивая молоденькая блондинка с мелко вьющимися от природы волосами. Оказалось, она замужем. Муж – инженер какого-то завода в Сибири (помнится, в Новосибирске). Ее отправил в Ленинград по туристической путевке. Видимо, неплохо обеспечивал. К тому же ее привлекательная внешность дополнялась дорогим костюмом и разными женскими принадлежностями. За время пути мы сблизились. Что ее привле-

272

elib.pstu.ru

кало во мне, не знаю. Город и вокзал разъединили нас. Сожалею, но она, наверно, не была бы мне парой. Она уже была избалована жизнью, достатком, хотя у них что-то с мужем было такое, что не удовлетворяло ее.

В институте имелось два или три отделения: инженерное

ибухгалтерское, на инженерном – конкурс пять человек на место, на бухгалтерском – недобор. Я подавал заявление на инженерное. Экзаменов было три: русский язык и литература (устно

иписьменно), математика и то ли история, то ли география. Иногородним абитуриентам было предоставлено общежи-

тие. В нашей комнате разместилось около десятка человек. Люди из разных концов страны, большинство – участники войны. Я сошелся поближе с двумя парнями: один – из Краснодарского края, другой – интересная личность. Он отлично владел немецким языком. Во время и после войны был переводчиком в штабе Белорусского фронта, а последнее время – в штабе Белорусского военного округа, откуда и прибыл на экзамены. Он рассказывал интересные вещи. Например, о похищении звезды у маршала Тимошенко. Какой-то тип в чине полковника проник в квартиру Тимошенко и со звездой был таков. Никакие розыски не помогли. Тимошенко ездил в Москву с просьбой восстановить награду. Новой звезды ему не дали. Рассказал и другую историю. У маршала была дочь, не ахти какая красавица, ходила на танцы в доме офицеров. Познакомилась с одним лейтенантом. Решили пожениться. Явились оба к ее отцу за благословением. Тимошенко рассвирепел, схватился за пистолет. Офицер – бежать, маршал с пистолетом – за ним. Мы с удивлением:

–Почему?

–Не пара. Дочери положен генерал.

Лейтенанта не стало видно. Через некоторое время прислал письмо, но… с Курил! Многие офицеры в штабе просили перевести их куда-либо. Им отказывали, шутя: познакомься, мол, с дочерью маршала – в момент будешь удовлетворен.

Этот парень – абитуриент, был переводчиком при допросах пленных немецких генералов. Следствие длилось долго. Генералам, хотя и содержались они под стражей, позволялось многое.

273

elib.pstu.ru

Например, художественная самодеятельность. Отличные концерты эти пленники устраивали. Пришлось ему переводить на суде. И присутствовать при казни осужденных.

Зная немецкий язык, он выручал знакомых, поступавших в другие вузы, если у них неважно было с иностранными языками. Ходил за них на приемные экзамены. Экзаменующие не подозревали о «подставе», вернее, не сверяли с фото на экзаменационном документе.

Я по всем экзаменам получил тройки. Оказался зачисленным. Мы, зачисленные, человека четыре из нашей комнаты, в том числе и более близкие мне, поздравляли друг друга. Оставалось получить документы. На следующий день, придя за документами, я обнаружил список из четырех фамилий, в котором значилось: не зачислен. Среди них – моя.

Хлопцы все возмутились: как так, на каком основании? Поясняют: не прошли по конкурсу. Все мне сочувствуют, настаивают: ищи правду, кого-то протолкнули по «блату». Первая инстанция – уполномоченный от министерства высшей школы. Им был директор института текстильной промышленности. Я пошел. А там очередь человек пятьдесят. Зажигается красная лампочка над дверью в кабинет. Очередной абитуриент заходит, через две–три минуты вылетает. Со счастливым лицом не выходил никто. Моя очередь. Сидит дядя, весом пудов на 10–20. Молча выслушал. Не прошел по конкурсу? Ничем помочь не могу! И давит на кнопку.

В общежитии ждут. Узнав результат, опять страшно возмущались, настаивают: иди прямо к Жданову в обком. Пошел. Вход в Смольный в то время был свободным, не то что в конце восьмидесятых. Я тогда приезжал в Ленинград со своей внучкой Ольгой. Среди достопримечательностей, конечно, решил показать ей Смольный. Куда там. Все обнесено решетчатой оградой. Охрана не допустила нас даже до решетки.

А тогда, конечно, свободно шли, но… не дальше вестибюля. Вестибюль огромный, народу полно. Запись на прием через окошечки. Записался. Минут через 5–10 спустилась женщина. Молодая, миловидная, аккуратно одетая. И что удивительно: сразу по-

274

elib.pstu.ru

дошла ко мне, хотя народу – толпа. Как она определила – непонятно. И еще удивительно, она так со мной «побеседовала», что я ушел без обиды. Хлопцы, конечно, посетовали, но – увы. Они поблагодарили меня за «материальную помощь». За то, что, когда у многих, особенно у парня с Северного Кавказа, кончились денежные ресурсы, я всех кормил сухарями из дома.

Вообще-то я сглупил. Нужно мне было обратиться в приемную комиссию и попроситься на бухгалтерское отделение. Там конкурса не было, и меня бы приняли. Со временем, через годдругой, можно было бы перейти на инженерное отделение. Както никто мне это не подсказал. Да к тому же у меня кончались средства. Решил, правда, испытать судьбу. Пошел в ветеринарный институт. Принявший меня человек грубо отказал. Мол, коль у тебя нет пристрастия к ветеринарии (пошел в торгаши!), таких нам не надо. Обидно было. Лучше бы срезаться на первых экзаменах. Те, кто срезался, забрав документы, шли в другие институты. Их по сданным экзаменам, даже на тройку, зачисляли, оставалось лишь досдать то, что нужно.

Грапа приехала в Ленинград и до начала занятий в институте устроилась на работу на фабрику «Скороход», жила в общежитии в комнате с тремя-четырьмя подругами. Не знаю, были ли те тоже студентками или только работницами фабрики. Я у них бывал не один раз. Правда, они выставляли меня за дверь, когда одевались, переодевались. Шутили, конечно. Жили они, как и большинство ленинградцев, трудно, на продовольственные карточки.

Я тоже день-другой перебивался кое-чем. Однако сберег денег на последний поезд пригородного железнодорожного сообщения (где-то 1 рубль 60 копеек). Перед отправлением пришел проститься с Грапой. Единственное, чем она могла мне помочь, – это наполнила граненый стакан пшенной кашей, с тем я и выехал из Ленинграда.

Очередное пребывание в этом городе подобно тому, как это случилось в 1944 году, не обошлось без ЧП. С одним абитуриентом из нашей комнаты мы решили сходить в кино. Поехали

275

elib.pstu.ru

в кинотеатр за Нарвской заставой, название, помнится, «Баррикада». Купили билеты. До начала сеанса – около часа. Середина июльского дня – жарища. Напротив театра через улицу был киоск по продаже кваса. Мы решили выпить по кружке. Квас теперь продавался не на сахарине, а на нормальном сахаре.

Продавщица говорит нам: «Ребята, квас кончился, вы поможете мне перезарядить другую бочку, и я вам отпущу бесплатно». Дала нам молоток, долото. Они оказались в моих руках. Она пояснила мне: мол, выбивайте пробку, а я буду держать наготове сифон. Я поставил долото на пробку в дне бочонка, высота его – чуть больше полуметра, склонился и со всей силы ударил молотком по долоту. Пробка выскочила – струя фонтаном ударила в потолок. Квасом окатило с потолка всех троих. Товарищ успел выскочить за дверь. Продавщица: «Ах, ах!» Пока вставляла трубу сифона, бочка успокоилась. На ее ахи прибежали двое мужиков, заматерились. Мне ничего не оставалось, как бежать! Не до квасу нам было обоим!

Вся спина моего костюма оказалась залита квасом. Пока дожидались начала сеанса, квас высыхал, но привлек тучи мух. Спаслись мы от них только в кинозале. Смеху было, когда вернулись из кино! Костюм пришлось стирать, сушить, гладить.

***

Купил билет на последний ночной поезд. Помнится, до Тихвина. В Тихвине стал дожидаться проходящий пассажирский поезд. Удачно забрался на крышу вагона. Благо, что было утро, все, в том числе проводники, спят. Так доехал до Вологды, от Вологды – до Кирова. Этот путь пришелся на ночь, ехать на крыше опасно, можно заснуть и свалиться на ходу поезда. Когда поздно ночью (а ночи – короткие) все заснули, пробрался в тамбур. На одной из станций проводник обнаружил меня сонного, несколько раз ударил ногами и выгнал. Пришлось дожидаться очередного поезда. Так же – от Кирова до Глазова. В Глазове, помню, оказался утром. Каша была съедена еще раньше, голод донимал. Что делать? Недалеко от станции вижу

276

elib.pstu.ru

посадки картофеля. Осторожно добрался до них, спрятавшись в ботву, подрыл несколько кустов, извлек с пяток картофелин. Благополучно вернулся: никто не заметил. И задавил чувство голода, съев сырой картофель.

Из Кирова до Ижевска ходил пригородный поезд. Он был рабочим. Едва ли кто из ехавших на нем имел билеты, но мне и мне подобным пришлось ехать на подножках. От ст. Балезино до Ижевска дорога еще не улеглась. Поезд шел иногда со скоростью пешехода. Ближе к Ижевску к поезду цеплялись ехавшие из деревень. Местами путь был неровен, вагоны болтало. На соседней подножке ехали девушки-удмуртки. За плечами у них – котомки. Вдруг от толчка из котомки одной потекла жидкость. Оказалось – поврежденная бутыль с арьяном. Девушка везла этот молочнокислый продукт то ли на продажу, то ли для собственного потребления. Когда она (на ходу) извлекла посуду, оказалось вытекло не все. Хотела выкинуть, но я упросил: отдай мне. Голодный, стал глотать содержимое, опасаясь обрезать себе губы. За прошедшие после Ленинграда дни у меня заметно отросла борода. Расплескивающееся полумолоко-полусметана залило мне лицо, удерживалось в щетине бороды и усов. Едущие в вагоне, видя меня в таком состоянии, хохочут-гогочут. Однако голод есть голод. Мне не до смеха. Так, голодный, добрался до Ижевска и до Агрыза. От Агрыза до Пычаса предстояло ехать ночью на товарняке. И стоило мне забраться на переходную площадку готового к отправлению поезда, как два железнодорожных милиционера меня арестовали. Привели в отделение, проверили документы. Убедившись в бедственном положении несостоявшегося студента, отпустили. В Пычас я приехал лишь к вечеру. Здесь у теток, наконец, утолил терзавший меня голод. Так закончилась эта моя «эпопея».

Пришлось вернуться в Камбарку. Встретили меня и снова отправили в Мазунино. Кое-кто посочувствовал, а за глаза, возможно, и наоборот. Теперь в Мазунино я уже хорошо освоился. Меня хорошо принимали на фермах колхозов. Особенно птичница Нечаева. Немало способствовало этому мое знакомство с ее

277

elib.pstu.ru

дочерями: как-никак вероятный зять. Хорошо сошелся с Павлом Несторовичем – заведующим коневодством колхоза и старшим конюхом племконефермы. Он более всех оценил меня. Мыт не унес ни одной головы, а о приказе он знал.

Председатели колхоза считались со мной, но все же – как со своим подчиненным. Это означало: выполняй их желания, а что касалось моих требований – кто как посмотрит. Все председатели колхозов были неплохими руководителями и, видимо, имели на это право. Я же невыполнение моих ветеринарных требований воспринимал болезненно. Лишь председатель колхоза в Межной относился ко мне, как к равному. Он приехал в колхоз зимой 1946–1947 годов, был новичком. К тому же его жена Сара

и еврею, колхозники относились пренебрежительно. Возможно, это обстоятельство не позволяло ему держать себя подобно другим председателям колхозов.

Со Шнейдерманом у меня не сложилось близких отношений – лишь официальные. Мне не претила, как многим в Мазунино (да и в районе), его еврейская национальность. Однако постепенно накапливались сведения о его действиях, порочащих его как руководителя, особенно в моральном отношении. Во-первых, в отношении колхозной кассы и имущества. В первые послевоенные годы грешили этим многие руководители всех служебных рангов, даже обкома Удмуртии. В 1946 году было строгое постановление партии и правительства о разбазаривании колхозных земель. В 1947 году такое постановление появилось вновь.

В некоторых колхозах имелись автомобили, но с горючим – увы! А у колхоза имени Кирова кроме, помнится, трех грузовиков имелся еще и свой катер. Разнарядки на горючее доставали в Ижевске. Такие известные у ижевского начальства руководители крупных колхозов, как Шнейдерман или Троша из Азина, обращались сразу в Удмуртский обком. Ведал расходом горючего, видимо, второй секретарь обкома Коротков. Знал ли первый секретарь обкома А.П. Чекинов о действиях Короткова?

278

elib.pstu.ru

Шнейдерман, например, давал задание заведующему фермой Николаю Николаевичу Башкову приготовить небольшой бочонок (ведра на полтора-два) коровьего масла. С этим бочонком ехал в Ижевск, прямо к Короткову, возвращался оттуда с горючим. Так делали и некоторые другие председатели колхозов, не только из нашего района.

То, что Шнейдерман часто находился под хмельком, вызывало неодобрение окружающих, но главное – он был неравнодушен к слабому полу. Конечно, война оставила много вдов и несостоявшихся невест, и поле деятельности для ловеласов было обширным. Однако Шнейдерман принуждал к сожительству молоденьких девушек. Среди молодежи это буквально вызывало озлобление. Интересно, что его жена (русская) относилась к его похождениям снисходительно. Лишь весной 1948 года у нас с ним сложились нормальные отношения. Более того, он сам первый (правда, пьяный) заявил мне (и даже обнял): чего это, мол, мы чураемся друг друга. Через несколько дней это объяснилось.

У жены Шнейдермана была сестра, мягко говоря, урод. Шнейдерман несколько раз приглашал меня к себе домой отобедать. Я не отказывался, так как с питанием у меня было не ахти. А потом он стал сватать меня за свою своячницу. Я, конечно, не принял его предложение, хотя он много обещал мне. Мол, у ее родителей в Сарапуле – богатство, а он меня оденет в кожаное пальто. Несмотря на мой отказ, с тех пор отношения наши уравновесились.

С Аксеновским у меня отношения даже несколько улучшились. Хотя я и не прошел по конкурсу, он признавал за мной кое-каки знания. Обладатели высшего образования обычно считают не имеющих такового малообразованными. Аксеновский при всем его уме, по-моему, не был исключением. Он, выпускник ленинградского вуза, считал себя более подготовленным. И если я не прошел в Ленинграде, даже не срезавшись, т.е. получил все тройки, это в его глазах уже что-то значило. К тому же он, как секретарь партийной организации, давал мне небольшие поручения, и я не отказывался. Это тоже имело значе-

279

elib.pstu.ru

ние. Осенью 1947 года я должен был вступить в члены партии, и Аксеновский охотно дал мне рекомендацию.

Летом я познакомился и сошелся со многими из мазунинской молодежи, парнями и девушками. Из девушек – со студентками из сарапульских техникумов и училищ. Из неучащейся молодежи мне нравилась одна. Жила она с дедушкой; где были ее родители, не узнал. Дедушка очень хотел, чтобы я стал членом их семьи. И я по просьбе дедушки устроил ее ветеринаром у себя. Вася Шергин осенью поступил учиться на комбайнера и рассчитался. Зимой обязанности ветеринара состояли в том, чтобы истопить печь в аптеке. Я же постоянно был в разъездах по колхозам.

Хотя мне моя ветсанитарка нравилась, мое внимание кроме Нины атабаевской привлекала Нина Вахрушева. Отец Нины был бухгалтером в колхозе и относился ко мне приветливо.

Мне явно не хватало интеллектуальной среды. Почтальоны – стары, Аксеновский – в своей компании, куда меня не приглашал. Постепенно я стал знакомиться с учителями школы. Из молодых учительниц уже никого в девичестве не было. Рая вышла замуж за молодого учителя Константина Петровича Андропова, другая – за художника; серьезно болела, вскоре умерла. Меня стали принимать директор школы Механошин и его жена Флояновна. Квартира у них была в здании школы. Семья была многодетная, держали корову. Однако дальше участия в художественной самодеятельности у меня с учителями не пошло. Готовили и поставили в клубе какой-то спектакль по пьесе современного автора. Причем я играл роль толстяка при моей тщедушности. Выучив роль наизусть, играл неплохо. И невзыскательные зрители остались, по-моему, довольны.

В школе имелся рояль. Вероятно, это был отличный инструмент, оставшийся, очевидно, от местного священника, но он был основательно расстроен. Тем не менее я, помня уроки М.П. Дмитриевского и его уверения в моей способности, решил совершенствоваться в музыке.

280

elib.pstu.ru