leonardo2

Отсюда же проистекает и другая особенность леонардовского письма — драматургизм его литературной манеры. Вну­ тренняя напряженность работы принимает у Леонардо часто вид монолога или диалога. Леонардовская проза богата вопро­ сами, восклицаниями, повелительными наклонениями, всей живописной энергией обращений к кому-то, к себе, к читате­ лю, в сторону, по неведомому адресу. Леонардо неохотно пи­ шет в первом лице: «Мне как-то пришлось видеть такое умно­ жение воздуха... и как раз над Миланом я видел облако в фор­ ме величайшей горы...» (№ 781); столь же редко пишет он без­ лично и условно: «Если сделать сверлом отверстие в молодом дереве... то получится...» (№ 79). Он предпочитает обращаться даже к себе самому как к собеседнику: «Постарайся посмотреть Ветолона, что в библиотеке в Павии» (№ 6); «Спроси жену Бьяджино Кривелли, как петух кормит и выводит цыплят курицы, будучи опьянен» (№ 10); «Ты сделаешь с четырех сторон лест­ ницы, ведущие к месту, созданному самой природой на скале...

и пусть воды льются... а на западе пусть будет озеро с островка­ ми посредине, на котором пусть будет густая и тенистая роща» (№ 797); «Опиши пейзаж с ветром и с водою и с восходом и захо­ дом солнца» (№ 758); «Ты, живописец, учись делать свои про­ изведения так, чтобы они привлекали к себе своих зрителей» (№ 682); «О живописец-анатомист, берегись, чтобы слишком большое знание костей, и связок, и мускулов не было бы для те­ бя причиной стать деревянным живописцем» (№ 649). Этот ряд можно увеличить в любом направлении. Недаром, когда чита­ ешь леонардовские записи подряд, одну за другой, то словно бы слышишь живую речь человека, размышляющего перед тобой вслух, преподающего советы, хвалящего, осуждающего, печа­ лящегося, восторгающегося, описывающего, рассказывающего.

332

Зачастую эти черты соединяются по нескольку вместе. Беллетристизм Леонардо достигает в этих случаях великолепной выпуклости. Так, философское размышление Леонардо иллю­ стрирует притчей: «О время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожира­ ешь мало-помалу твердыми зубами годов и медленной смер­ ти. Елена, смотрясь в зеркало и видя досадные морщины ли­ ца своего, жалуется и думает наедине: зачем дважды была по­ хищена она?» (№ 77). Так, притча иногда заменяет собой теоре­ тическое доказательство: «Когда в день рождения короля Мат­ вея поэт поднес ему произведение, восхвалявшее тот день, ко­ гда король этот родился на благо мира, а живописец подарил ему портрет его возлюбленной, король сейчас же закрыл кни­ гу поэта, повернулся к картине и остановил на ней свой взгляд с великим восхищением...» —и на негодующий вопрос поэта следует монолог короля о преимуществах живописи над всем другим (№ 471). Нередко, наконец, Леонардо ставит своим пи­ саниям прямые изобразительные задачи: так, например, он считает важным в качестве подготовительного приема к рабо­ те над картиною создавать точнейшие словесные программы будущих композиций; он советует живописцу: «опиши то-то», и сам дает ряд таких описаний.

Они замечательны. Его словесное искусство тончайшим образом передает эту не повторившуюся в истории живопи­ си леонардовскую всенаблюдательность, величавость обще­ го строя и неслыханную точность деталей. Он все видел, все знал, все мог. Его описания «битвы», «бури», «потопа» потря­ сающи. «Делай победителей и побежденных бледными, с бро­ вями, поднятыми в месте их схождения, а кожу над ними — испещренной горестными складками; на носу должно быть

ззз

несколько морщин, которые дугою идут от ноздрей и конча­ ются в начале глаза... зубы раскрыты, как при крике со стена­ ниями, одна из рук пусть защищает преисполненные страхом глаза, поворачивая ладонь к врагу, другая опирается в землю, чтобы поддержать приподнятое туловище... сделай мертвецов, одних -- наполовину прикрытыми пылью, других — землей...

пыль, перемешиваясь с пролитой кровью, пусть превращается в грязь...» и т. д. Какой страшный, мучительный натурализм, равный по неистовству его «Битве при Ангиари», которую мы знаем по наброскам в кодексах и по копии Рубенса в Лувре! Вот кусок иного звучания, отрывок из описания «Потопа»: «Виден был темный туманный воздух, осаждаемый бегом различных ветров, окутанный непрерывным дождем и смешанный с гра­ дом; то туда, то сюда несли они бесчисленные ветви разодран­ ных деревьев, смешанных с бесчисленными листьями. Вокруг видны были вековые стволы, вырванные с корнем и разодран­ ные яростью ветров...» (787). Этот могучий ритм фраз, это тре­ вожное движение образов мы встретим лишь спустя три века, у проторомантиков, у Бернардена де Сен-Пьера и Шатобриана, когда музыкальная стихия природы впервые воплощает­ ся в лирической прозе. Вот, наконец, третий вид литературы совсем другой настроенности — описание Кипра. Оно музы­ кально и меланхолично. Это одна из вершин словесного ис­ кусства Леонардо. Описание начинается светлой палитрой слов: «С южных берегов Киликии виден в полуденной сторо­ не прекрасный остров Кипр, бывший царством богини Вене­ ры, и многие, возбужденные его красотой, разбивали корабли свои и снасти среди скал, опоясанных головокружительны­ ми волнами. Здесь красота нежных холмов приглашает стран­ ствующих корабельников отдохнуть среди цветущей зелени,

334

в которой кружащиеся ветры наполняют остров и окрестное море сладкими ароматами». Затем в это мажорное, мелодиче­ ское начало начинает вплетаться темная нить: «О, как много кораблей здесь было уже потоплено! О, как много судов разби­ лось о скалы! Здесь можно было бы видеть бесчисленные кораб­ ли, разбитые и полуприкрытые песком; у одного видна корма, у другого нос, у одного киль, у другого борт...» и т. д., и это на­ растание сразу обрывается трагическим финалом: «Здесь се­ верные ветры в отзвуках производят разнообразные и страш­ ные звучания». Сам ли это сочинил Леонардо или записал чу­ жой рассказ? И в том и в другом случае художественность этого наброска огромна. Он совершенен своей законченностью и гармонией. Это высокий образец искусства слова. Чтобы так сочинить самому или так переложить рассказ какого-нибудь путешественника, заезжего купца, надо быть мастером лите­ ратуры. Вообще, после того как по страницам кодексов прой­ дешь с чисто художественным мерилом, литературное уме­ ние Леонардо предстает в таком отстоенном и пластичном ви­ де, что законным становится титул большого писателя, одного из создателей итальянской прозы, которое дают ему исследо­ ватели, догадавшиеся уделить внимание этим проявлениям его гения.

После побасенок в теоретических текстах, после описаний, метафор, образных ассоциаций и аналогий, в которых гелер­ терский педантизм усматривает роковые изъяны леонардовского научного мышления, естественно встретить среди запи­ сей Леонардо чисто беллетристические опыты, художествен­ ные произведения, живущие самостоятельной жизнью. Их не­ много, но вполне достаточно, чтобы образовать специальный раздел в леонардовских писаниях. Они делятся на три группы.

33

Две из них --явно внешнего назначения; третья же писалась, видимо, для себя, а если и бывала в общественном использова­ нии, то изредка, и притом в качестве криптограммы, привле­ кавшей внимание только своей внешней занимательностью, внутренне же не вскрытой и таившей смысл лишь для само­ го Леонардо.

Первые две группы — это «Предсказания» и «Фацетии»; тре­ тья группа — «Басни». «Предсказания» являются игрой в загад­ ки и разгадки. Нет сомнения, что у них было светское назначе­ ние и, может быть, даже только придворное. Леонардо приду­ мывал сразу целый ворох таких enigmi или profezione и сразу заносил их сериями в свои тетради. То, что сохранилось, уме­ щается почти полностью на немногих страницах «Атлантиче­ ского кодекса» и манускрипта J. Кое-что разбросано еще по не­ скольким тетрадям. Вероятно, их было больше, чем сохрани­ лось. Предела этому искусству вообще нет, особенно для такого выдумщика, как Леонардо. Он явно готовил их для той или иной оказии, когда собиралось высокое общество и было при­ ятно или обязательно развлекать его. Точно сказать, когда со­ чинил Леонардо «Предсказания», нельзя. Хронологизация леонардовских рукописей находится еще в начальном состоянии. Новейшая работа Джероламо Кальви (Calvi G. I manoscritti di Leonardo da Vinci. 1925) делает первые шаги, чтобы разобрать­ ся в хаосе листов, случайно соединенных позднейшими ру­ ками. Для детальных определений она недостаточна. Можно лишь предположить по совокупности данных, что «Предска­ зания» были сочинены в миланский период на потребу Лодовико Моро и его окружения и являлись частью тех «занимательностей», которые Леонардо поставлял своему покровите­ лю и хозяину.

336

В чем состояла игра? В том, что словесное описание явле­ ния, верное отдельными признаками, расходилось елико воз­ можно с существом описываемого. Тем самым обыденная вещь превращалась в свою противоположность; слушатель же должен был узнать и назвать вещь по имени. Словесное искус­ ство Леонардо в том и состояло, чтобы, с одной стороны, как можно больше разъединить описание примет вещи от дей­ ствительного ее облика, а с другой — не разорвать между ни­ ми связи. Он это делал виртуозно. Он работал как ювелир сло­ ва. Если не догадаться о назначении этих отрывков, их чтение создает впечатление каких-то грандиозных кошмаров. Про­ роческий тон, напор образов сразу потрясают слух и подни­ мают воображение так высоко, что распознать мелкую обы­ денность предмета почти невозможно. Надо было понатореть в этого рода игре, чтобы состязаться с Леонардо. Сохранились отрывки, которым сам Леонардо не дал разгадки. Они по сей день предоставляют желающим случай испробовать свои си­ лы: «Видно будет, как кровь выходит из растерзанной плоти и струится по наружным частям людей»; «Видно будет, как львиная порода разрывает когтистыми лапами землю и в сде­ ланные ямы хоронит себя вместе с другими зверями, ей под­ чиненными». Пометки Леонардо к большинству «пророчеств» говорят, что решения были простейшими: «О морские города! Я вижу вас, ваших граждан, как женщин, так и мужчин, туго связанных крепкими узами по рукам и ногам людьми, кото­ рые не будут понимать ваших речей, и вы сможете облегчать ваши страдания и утрату свободы лишь в слезных жалобах, вздыхая и сетуя промеж самих себя, ибо тот, кто связал вас, вас не поймет, ни вы их не поймете»,—разгадка этих грозных слов дана Леонардо в надписи: «О запеленутых младенцах».

щш

Этот образец построения типичен. Остальные строятся так же: «Видно будет, как кости мертвецов в быстром движении вращают судьбу того, кто их движет» — пометка Леонардо: «Игральные кости»; или: «Вернется время Ирода, ибо невин­ ные младенцы будут отняты у своих кормилиц и умрут от ве­ ликих ранений от рук жестоких людей» —- пометка Леонардо: «О козлятах».

Вполне вероятно, что и вторая группа записей имела такое же светское назначение. «Фацетии» Леонардо носят все призна­ ки легкого жанра. В них нет ничего специфически леонардовского. Они лишены его индивидуальных черт. Они не обладают ни изощренной изобретательностью, мучительной и лукавой, которая составляет основу «Предсказаний», ни моральным па­ фосом, наполняющим «Басни». Они — тоже игра, традицион­ ная игра в анекдоты, в занимательное повествование, в остро­ умие, в острословие, даже в сквернословие. Все это есть в «Фацетиях»: ведро воды, вылитое неким живописцем на голову патера в отместку за окропление картин святой водой; леже­ бока, не желающий, хотя солнце взошло, вставать под предло­ гом, что у солнца путь большой, а у него короткий; патер, рас­ паляющийся при виде женщины, и т. д., и т. п. Сам ли Леонардо был автором этих анекдотов, или же они представляют собой такие же куски чужих произведений, выписки из прочитан­ ных книг, какими являются в кодексах стихотворные цитаты? Сольми в Fonti смог указать только два случая заимствова­ ний Леонардо: таков рассказ об умиравшем, пожелавшем уви­ деть чудо в виде доброй женщины (см. 855), и анекдот о жи­ вописце, делавшем красивые картины, но уродливых детей (см. 853). Первое взято из новелл Саккетти, второе совпадает со старинным рассказом, приписывающим Данте и Джотто диа-

338

лог на эту тему (см. Сольми, о. с. 259,323). Но то обстоятельство, что пока обнаружено лишь два прямых источника, не означает, что остальное сочинено самим Леонардо. Однако не в этом суть. Тот же вопрос можно было бы поставить и в отношении при­ знанных новеллистов Треченто и Кватроченто, и оказалось бы, что своими сюжетами и остротами они щедро заимствова­ лись у стариков и современников и что их мастерство состо­ яло преимущественно в писательской обработке материала. Так же обстоит дело с Леонардо. Он читал, слышал, запоминал, кое-что сочинял сам. По материалу все это было вполне ходо­ вая, общая монета, но по словесному искусству Леонардо был и здесь высоким мастером рассказа. Он проводит в «Фацетиях» свой излюбленный лаконизм повествования, афористичность выражений и стремительную подвижность слов. Саккетти в сравнении с ним—многословен и растянут, он любит кружить около происшествий, людей и разговоров; старинное же пове­ ствование о пикировке Данте и Джотто во много раз длиннее отрывка Леонардо, который вместил весь рассказ в две фра­ зы. Ближе всего манера Леонардо стоит к «Фацетиям» Поджо, к его острой краткости, его игре смыслом, его скоромным забав­ ностям. Что Леонардо хорошо знал знаменитого новеллиста — бесспорно: в «Атлантическом кодексе» есть его пометка: Facetie di Poggio. Если прямо он и не брал у Поджо ничего (это так, по крайней мере, в отношении того, что сохранилось в леонардовских тетрадях), то писательской манерой он, видимо, был ему обязан. Определить время возникновения леонардовских «Фацетий» еще труднее, чем сделать это в отношении «Предсказа­ ний». У них молодой дух и старинная традиция. При дворе Лоренцо Великолепного и среди флорентийских друзей они мог­ ли быть так же уместны и приятны, как и в миланских сферах,

339

возле Лодовико Моро. Вероятно, так это и было: одно записыва­ лось во Флоренции, другое—в Милане.

Значение «Басен» несравненно больше. У них иная природа. Они не предназначены для легкого пользования. Это не свет­ ская игра и не занимательное времяпрепровождение. Трудно сказать, пускал ли Леонардо их в общественный оборот или оставлял только для себя. Возможно, что при случае он расска­ зывал их — то одну, то другую; но не в этом было их назначе­ ние. То, что он говорил в них, выражало его самые сокровенные мысли о жизни и судьбе. Если вообще его записи—дневник, то среди всей его художественной прозы одни лишь Fa vole мож­ но назвать искусством интимным и личным. Это относится не столько к их форме, сколько к содержанию. По внешности они более или менее традиционны. Писательское мастерство Лео­ нардо тут выразилось в том, что, идя следом за исконным стро­ ем басни, он сумел в свою очередь создать такие образцы, ко­ торые стоят на уровне самых совершенных произведений это­ го жанра. Его действующие лица — мир природы и зверья. Его концовки — правила житейского поведения и обобщения жиз­ ненной мудрости. Его построения — кратчайшее развитие те­ мы по прямой. Favole Леонардо просятся в хрестоматии, в со­ седство с классической басенной литературой.

На этот раз не может быть колебаний относительно то­ го, являются ли «Басни» собственным детищем Леонардо или они — переложение, переработка чужого материала. Они—ле- онардовские, собственные. Они специфичны как по обраще­ нию с темой, так и по выводам. В «Баснях» наглядно просту­ пает ни с чем не сравнимая леонардовская наблюдательность естествоиспытателя-практика. Конечно, он хорошо знал ли­ тературу этого рода; он перелагает L'Acerba, он констатирует

340

шаменигый Fior di Virtu морально-естествоиспытательский компендиум наблюдений и рассуждений (De Toni, с. 66-73; Сольми, hmti, с. 155-169); он -- внимательный читатель «Есте­ ственной истории» Плиния, известной ему по итальянскому переводу Кристофоро Ландино (De Toni. Le piante e gli animali in Leonardo da Vinci. 1922; Сольми, о. с, с. 73-85,235-247); его переложения из Плиния обширны. Однако знаменательно, что Плиний понадобился ему только для экзотической фауны и флоры — для того, чего Леонардо непосредственно сам наблю­ дать не мог. В «Басни» же он не вводит ни одного экзотического зверя или экзотического растения. «Басни» вполне, так сказать, фамильярны. Они пользуются домашним материалом. Харак­ теристики «Басен» говорят об абсолютном, на ощупь, на близ­ кий глаз, знании навыков и повадок того животного и расти­ тельного мира, который описывается. Чисто леонардовский натурализм проступает в любой строчке. Пишучи, Леонардо явственно видит жилку листа, неровность ствола, скелет пти­ цы. Недаром тут же, среди строк, он набрасывает рисунки рас­ тений и т. п. При случае он не может удержаться, чтобы не пе­ ренести в басню даже наблюдений специального порядка — например, положение хвоста летящей птицы. Сравните ор­ нитологическую запись 234: «Сложным наклоном называет­ ся тот, который делают движущиеся в воздухе птицы, держа хвост выше, чем голову, и одно крыло ниже другого», и описа­ ние полета сороки в басне о сороке и иве (828): «Тогда сорока...

подняв хвост и опустив голову и бросившись с ветки, отдалась тяжести своих крыльев и, ударяя ими по подвижному возду­ ху то туда, то сюда, забавно направляя руль хвоста, долетела она до одной тыквы...» Этого мы не найдем нигде, ни у одного другого басенника. Это—Леонардо, как он есть.

341