из электронной библиотеки / 508446292718872.pdf

частности, в работе «Надзирать и наказывать» он анализирует то, как жестокие но несистемные проявления власти-силы, характерные для публичных наказаний средневековой Европы, сменились латентными, тотальными и универсальными практиками контроля, имплицированными в воспитательной и образовательной системе. Подобные практики позволяют достигать принципально иного уровня управляемости (регулирования) субъектом. Вместо того чтобы «разрушать» его воздействием прямого подавления (как в предыдущие эпохи), власть, имплицированная в воспитание и образование, позволяет воссоздать субъекта в форме, оптимальной для осуществления контроля. За счет определения субъекта в пространстве и времени, властные практики формируют так называемое «дисциплинарное пространство» в ограниченных рамках которого функционирует субъект19.

Формирование дисциплинарного пространства посредством постепенного перехода от демонстрации насилия к имплицитным воспитательным и образовательным практикам, а также посредством внедрения систематического негласного наздора всех за всеми привело к тому, что социальная власть приобрела характер не агрессивной силы, а имплицированого анонимного и глубоко инкорпорированного психологического феномена. Структура, внешние атрибуты и ритуалы социальных институтов были подчинены анонимному принципу «воссоздания» контролируемого субъекта и интегрированы в практиках экзаменаций, тестирований, медицинских обследований, историй болезни, собеседований при приеме на работу и т.д20. Признание становится основной формой принятия власти в самых различных социальных контекстах – от суда до любовных отношений21. Связка «знание-власть» впервые появляется у Фуко именно в этом контексте. Имплицированные в субъекта властные практики позволяют сформировать и поддерживать корпус информации о нем. В свою очередь, подобная открытость субъекта для власти создает потенциал для анонимной регуляции его поведения22. Исторически рассматриваемые властные практики внедрялись как формы изоляции нежелательных элементов от общества, и как таковые изначально являлись собственностью отдельных социальных институтов.

Между тем, если на ранних этапах рассматриваемые властные практики соотносились с относительно независимыми социальными институтами, на более поздних этапах они получили возможность реализации в более широком социальном контексте (так называемая «деинституционализация» у Фуко).

Исследования функционирования знаний на различных исторических этапах, приводят Фуко к пониманию дискурса, как системы правил

рассеивания и сцепления разрозненных знаний в рамках заданного диспозитива (связки исторической эпохи и культуры). При этом властная

19Foucault, M. Discipline and Punish Birth of prison. Vintage, 1995.

20Rouse, J. Power\Knowledge. The Cambridge Companion to Foucault, Second Edition, Ed. By Gary Gutting. Cambridge University Press, 2006, P.100.

21Там же.

22Там же. - С.99.

Вопрос 2. Властные практики и властный дискурс: от генеалогии знания до анализа тюрьмы эпохи Нового времени. Дисциплина, знание, видимость.

В случае с Фуко это смысловое поле провоцирует цепь событий с мая 1968, начиная с которого он сочетает научную и преподавательскую деятельность с политической24. Но также можно говорить о том, что для Фуко одно от другого и не отличалось, поскольку являлось единой практикой. Как нам представляется ее довольно сложно однозначно определить в силу ее многогранности, но, по крайней мере, одной из ее граней будет сопротивление практикам принуждения, в том числе и через исследование археологии и генеалогии знания и власти. Насилие специфически «присутствует» в его практике, причем двояко, как предмет исследования, стоящий за властными практиками, а также как метод. В «Порядке дискурса» он отмечает, что «сложную сеть конвенций, регулируемых языком, следует понимать как «насилие, которое мы совершаем над вещами», как «практику, которую мы им навязываем» своеобразную «дискурсивную «полицию», которую говорящий должен реактивировать в каждом из своих дискурсов»25. Дискурсивный анализ как исследовательская, насильственная практика по отношению к реальности выявляет не всегда явные отношения насилия в самой реальности, микровласть нуждается в соответствующей оптике, а потом не только критике, но также борьбе.

Выражаясь метафорически, реальность улицы и реальность текста неразрывно связаны и составляют одно целое в лице самого автора и здесь как нельзя кстати один из лозунгов мая 1968 года: «Насилие это единственный способ выражения субъективности»26. Смычка теории и практики, улицы и текста, власти и сопротивления ей осуществляются в поле субъективности, выражением которой является насилие.

Это поле, взятое в такой системе координат, объединяет все работы Фуко вне зависимости от деления на периоды или конкретные темы27. Мы не будем останавливаться на периодизации творчества Фуко, считая ее достаточно условной, но будем принимать во внимание смену основных концептов, знания, власти, субъекта.

В своем единстве практика Фуко сложно поддается определению, нормированию или территоризации. Причем это применимо как к политической деятельности Фуко, так и научной. Как отмечает Г. Гаттинг:

24 См. достаточно развернутый анализ этой деятельности в статье Джеймса Миллера «Будьте жестокими!» в журнале «Логос. – 2002. – №5-6», а также замечательные биографические работы о М. Фуко за авторством Д. Эрибона и А. Дьякова: Эрибон Д. Мишель Фуко. – М., 2008., Дьяков А.В. Мишель Фуко и его время. – СПб.,

2010.

25 Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. – М., 1996. – С. 51, 68.

26José Pierre, “Create!” in Charles Posner (ed.), Rejections on the Revolution in France. Middlesex, England, 1970, p. 242.

27Фуко М. История безумия в классическую эпоху. – М., 2010; Фуко М. Рождение клиники. – М., 1998; Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. – СПб., 1994; Фуко М. Археология знания. – СПб., 2004; Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. – M., 1999; Фуко М. Использование удовольствий. История сексуальности. Т. 2. – СПб., 2004.

«Представлять труды Фуко в границах одной дисциплины, либо утверждать, что он пытался создать какую-либо подобную дисциплину, означает противоречить сущности его идей»28. Скорее это практика сопротивления любой определенности и тем самым сопротивления расшифровываемой им самим микровласти. Знание-власть, детектируемые Фуко в поле медицины, или психиатрии реализуется всегда двояко, как власть или насилие самого дискурса (например институционального дискурса психиатрии в «Истории безумия в классическую эпоху») и как насилие аналитическое, дискурсивное насилие исследователя, о чем мы уже писали выше. Этого своеобразного «двойного захвата» власти или насилия Фуко как раз и пытается избежать, в том числе, высказывая обоснованное подозрение по поводу неочевидной связи власти и знания.

Собственно с анализа последнего он и начинает, публикуя «Историю безумия», а затем «Рождение клиники». Фуко интересуют закономерности образования, функционирования и изменения знания. На анализе изменения медицинского знания он пришел к выводу, что в рамках различных исторических эпох, в «Истории безумия» начиная от Средних веков и до конца XIX века, знание конструирует объект, только кажущийся незыблемым и независимым. Безумие конструируется как болезнь, равно как и новые болезни возникают в пространстве новых институций, клиники. Как пишет М. Бланшо, существенным здесь является «разделение», «исключение», а не сами возникающие объекты29. В результате Фуко пришел к определению дискурса как исторически сложившейся совокупности высказываний в той или иной области знания, осуществляющихся в механизмах «сцепления» и «рассеивания», соединения и отталкивания30. В границах этой совокупности,

исобственно только в ней, возможна реализация власти, поскольку дискурс делает возможным некоторое знание и отношения, равно как и исключает возможность другого. При этом тотальность дискурса амбивалентна, не только репрессивна, насильственна, но и созидательна.

Иллюстрацией может служить работа «Надзирать и наказывать», в которой он анализирует то, как жестокие но несистемные проявления властисилы, захвата материальных объектов, тел, характерные для публичных наказаний средневековой Европы, сменились латентными, тотальными и универсальными практиками контроля, имплицированными в воспитательной

иобразовательной системе. Подобные практики позволяют достигать принципиально иного уровня управляемости субъектом, которые Фуко рассматривает как механизмы нормализации31. В «Ненормальных» субъект, номинируемый как «ненормальный», возникает на пересечении судебного и медицинского дискурсов. Субъект здесь не что иное как конструкт,

«вычисляемый» судебной экспертизой в процедурах «удвоения»: «…

28Gutting, G. Michel Foucault: A User’s Manual. The Cambridge Companion to Foucault, Second Edition, Ed. By

Gary Gutting. Cambridge University Press, 2006. – P. 4.

29Бланшо М. Мишель Фуко, каким я его себе представляю. – СПб., 2002. – С. 11.

30Фуко М. Археология знания. – СПб., 2004.

31Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. – M., 1999. – С. 452.

удвоение преступления целым рядом… отличающихся от правонарушения вещей: рядом манер поведения, образом жизни, который в дискурсе психиатра-эксперта…предстает как причина… отправная точка правонарушения» или – «удвоение виновника преступления…преступником»32. В результате в XVIII веке появляется новая фигура, объект дискурса, конструкт – преступник и его двойник – врач. Аксиоматика ненормальности и преступности разворачиваются в общем поле и одними и теми же инструментами нормирования. В последних случаях они могут быть названы репрессивными или точно определяются как связанные с насилием, в других, как например, в работе «Герменевтика субъекта», «след» насилия не столь очевиден, поскольку практики «заботы о себе», рассматриваемые им, разнообразны и конструктивны, они образуют субъекта, собирают его в поле политики, эротики и этики3334.

Вопрос 3. Власть и сексуальность. Биополитика.

При этом специфика фукианской концепции насилия в его связке «знание-власть» раскрывается как в самой генеалогии наказания (исследовании технологий власти), так и методологических основаниях, в частности указание Фуко на четыре правила своего исследования: 1) рассматривать как «репрессивные» аспекты наказания, так и положительные; 2) анализировать «карательные меры» как техники среди остальных методов отправления власти; 3) рассматривать наказание как фокус «эпистемологическо-юридического формирования», то есть исходить из идеи неразрывной связи знания и наказания; 4) исследовать историю отношения власти и объекта, «политическую технологию тела»35. Иными словами отношения власти – принуждения – насилия нельзя рассматривать с позиций, которые можно сравнить с ньютоновой механикой непосредственного принуждения, поскольку это лишь очевидная и видимая часть. Феномены казни, наказания, преступления, заточения и другие с ними схожие проявления, «метки» насилия, на уровне практик обращения с телом и знания открывают, по словам Фуко, более «тонкое» измерение, даже остающееся при этом физическим. Микровласть меняет привычные диспозиции или даже подрывает их, поскольку деление власти или насилия на деструктивное и позитивное оказывается несостоятельным, оно и то, и другое одновременно. Микровласть избегает отправления и запрета, деления на тех кто «имеет» власть и тех, кто «подчиняется». Это диффузия власти, захват объектов и сопротивление объектов в режиме «вечного сражения»36. Материальные объекты, практики обращения с ними и знание о них образует единое – власть-

32Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. – СПб.:

Наука, 2004. – 432с. – С. 36-40

33Фуко М. Герменевтика субъекта. – СПб., 2007. – С. 23.

34Борисов С.Н. Феномен насилия в культурно-антропологических практиках и философской антропологии: монография / С.Н. Борисов; под ред. В.П. Римского. – Белгород. – Белгород: Издательский дом «Белгород»,

2013. – С.220-228.

35Фуко М. Надзирать и наказывать. – М., 1999. – С. 36-37.

36Там же. – С. 41.

знание, обеспечивающее «захват» субъекта как объекта познания и принуждения.

Взятая в историческом контексте генеалогия властных практик позволяет говорить о переходе от власти в ее жесткой, дисциплинарной форме к микровласти, от практик разрушения и подавления к более «тонким» механизмам нормализации. Власть, имплицированная в воспитание и образование, позволяет воссоздать субъекта в форме, оптимальной для осуществления контроля уже не прибегая к непосредственному насилию в виде казни. Однако вопрос в том, связаны ли происходящие изменения с устранением насилия, поскольку от казни, видимого и явного насилия мы приходим к биополитике?

В курсах лекций, прочитанных М. Фуко в 1977-1978, 1978-1979 годах и вышедших под названием «Безопасность, территория, население» и «Рождение биополитики» соответственно, он прослеживает эволюцию форм подчинения и технологий власти. Первой формой будет являться «механизм законности или права» с жесткой бинарной структурой дозволенного – запретного, действия – наказания. Второй – дисциплинарная власть, действующая в режиме «надзора и исправления», а также добавления служебных психологических, медицинских, пенитенциарных техник, обеспечивающих дисциплинарность. И третья форма безопасности, связанная с «появлением новых видов карательных мер и развитием процедуры калькуляции издержек наказания…»37. Безусловный контроль телесности в практиках закона уступает место дисциплинарным практикам как новым способам нормализации и прежде всего «захвата» пространства жизнедеятельности субъекта. Возникает так называемое «дисциплинарное пространство» в ограниченных рамках которого функционирует субъект38. Суверен, действующий в режиме закона, контролирует территорию, осуществляя власть зримо и непосредственно. Дисциплина обустраивает пространство, стремясь к модели паноптикума, как некому идеальному пространству контроля-видимости. Безопасность «работает» с естественностью в виде непосредственно существующего не столько с целью его кардинальной переделки, сколько коррекции и управления, в строгом соответствии с природными законами развития.

Происходит постепенный переход от демонстрации насилия к имплицитным нормирующим практикам, в том числе и посредством внедрения систематического негласного надзора всех за всеми, к еще более фундаментальному смещению, власти как управления множеством. Фуко говорит о сериях, открытых последовательностях или событиях, которые трудно предсказуемы, случайны, временны, что есть среда как новое пространство нормирования и субъекте как населении, множественности людей, на биологическом уровне связанных с этим пространством.

37Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977-1798 учебном году. – СПб., 2011. – С.19-20.

38Foucault M. Discipline and Punish Birth of prison. Vintage, 1995.

Власть здесь выступает не столько в виде имплицированного, анонимного и глубоко инкорпорированного психологического феномена39, как можно предположить, а скорее как некое устройство, функционирующее «… в режиме подключения к этой наличной действительности»40. Подобный режим уже не направлен на контроль или устранение анормального. Осуществляется «тонкая» регуляция естественных процессов, в том числе и населения как множества индивидов. При этом существующее положение есть результат борьбы, поскольку установление устройств безопасности имеет определенную цель, которую Фуко определяет следующим образом: «Сам по себе переход от дисциплинарности к безопасности имеет непосредственной целью – и целью… явной – покончить с функционированием общества в режиме постоянно повторяющихся призывов повелителя, а также монотонной настойчивости власти. Он должен привести к состоянию без власти и повелителя…»41. Это собственно и есть ответ на вопрос о природе власти и микровласти как насилия.

Микровласть или биополитика остаются в тесной связи с насилием, поскольку в противном случае борьба с ними была бы излишней. При этом мы сознательно будем говорить именно о связи в случае биополитики, поскольку отождествление механизмов безопасности и насилия не является столь явным и очевидным как в случае с формами закона и дисциплинарности. Более того, они связаны генетически, что прослеживает Фуко в анализе пастырской власти, в том числе показывая амбивалентность этой власти как насильственной и созидающей. Завершая лекцию от 8 февраля 1978 года он говорит об этом как о парадоксе: «… наконец, вот парадокс, на котором я хотел бы остановиться в своих следующих лекциях: цивилизация христианского Запада, вне сомнения, была самой изобретательной, самой победоносной, самой честолюбивой и одной из самых кровавых среди всех цивилизаций… Но в то же время – на этом стоит заострить внимание – западный человек тысячелетиями учился относиться к себе как к одной из множества овец… учился искать себе спасения у пастыря…»42. Появление механизмов безопасности Фуко связывает с антипастырскими революциями, сопротивлением контролю, нормированию и насилию в широком смысле этого понятия как вытекающего из указанных технологий власти. Сопротивление управленчеству через аскезу, религиозные общины, мистику и Библию Фуко рассматривает как формы антипастырства, подготавливающие эпоху биополитики. Однако они отсылают к практикам насилия, по отношению к себе в случае аскезы (умерщвление плоти), и по отношению к другим, в случае религиозных общин и Библии, религиозные войны и восстания. Собственно ту же отсылку содержит анализ государственного

39Ср. понятие власти как психического феномена у Рут Водак Wodak R. Critical linguistics and critical discourse analysis // Handbook of pragmatics / R.Wodak. – Amsterdam; Philadelphia : John Benjamin’s publications Co., 1994.

– P. 30-42.

40Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977-1798 учебном году. – СПб., 2011. – С. 62.

41Там же. – С. 86-87.

42Там же. – С. 188.

интереса как концептуальной точки сборки управленчества в его светской ипостаси, универсума публичной власти или феномена «оправительствления»43. Государственный интерес заключен в аксиоматику полярностей, а именно вечного мира и бунта как крайних точек управления государством. Мир и насилие суть равновозможные и предполагаемые альтернативы, ведущие к возникновению безопасности как рационализированной системы. Напомним, что системы не исключающей, а регулирующей и потому сохраняющей возможность насилия, что обеспечивается по Фуко такими механизмами безопасности как военнодипломатическое устройство и полиция44.

Фуко завершает курс словами о неразрывной связи макровласти и микровласти, что еще раз подтверждает наш тезис о связи микровласти и насилия45. А поскольку собственно производство субъективности связано с техниками микровласти, управленчеством, то анализ Фуко, равно как и его практика посвящены одной цели, выявлению неочевидного насилия и сопротивление ему. На уровне теории сопротивление разворачивается в самой модели анализа генеалогии власти, власти-знания, дискурса, управленчества, главной чертой которой можно назвать децентрированность46. А. Дьяков в своем анализе фукианской мысли говорит также о номадичности субъекта у Фуко, постоянно смещающемся, маргинальном, существующем в «зазорах» между дискурсами47. Отметим еще раз, что в случае Фуко это сознательная стратегия, вытекающая из теоретических изысканий, определения механизмов власти, выявления диспозитива48 и политической практики, что можно назвать единой практикой сопротивления микровласти или неявному насилию49.

Вопрос 4. Контексты: антропологический проект Ж. Делеза – микрофизика власти.

Жиль Делёз интересен своими антропологическими идеями в их неразрывной связи с проблемой власти.

Как нам кажется, в этом вопросе Делёз был даже более радикален, нежели Фуко (несмотря на отсутствие таких ярких фактов политической биографии). Фуко в анализе техник власти и знания искал возможность субъективации вне насилия, власти как амбивалентности негативного и

43Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977-1798 учебном году. – СПб., 2011. – С. 312.

44Там же. – С. 387.

45Продолжением курса 1977-1978 года является курс следующего 1978-1979 года «Рождение биополитики», опубликованный на русском языке и посвященный рассмотрению проблемы кризиса диспозитива управленчества, сформировавшегося в XVIII веке. Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1978-1979 учебном году. – СПб., 2010.

46Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977-1798 учебном году. – СПб., 2011. – С. 173-175.

47Дьяков А.В. Мишель Фуко и его время. – СПб., 2010. – С. 494-495.

48См. некоторые аспекты близкие нам в статье: Подорога В. Власть и сексуальность (тема диспозитива у М. Фуко) // Синий диван. – №12 – М., 2008. – С. 34-48.

49Борисов С.Н. Феномен насилия в культурно-антропологических практиках и философской антропологии: монография / С.Н. Борисов; под ред. В.П. Римского. – Белгород. – Белгород: Издательский дом «Белгород»,

2013. – С.220-228.

позитивного, насилия и управления. Отсюда и неоднозначность и неявность насилия в его работах, хотя они всегда остаются как бы «за» понятием власти и управления, остаются скрытыми, недосказанными, а понятие управления двойственным50. Делёз «впускает» насилие в свою концепцию вместе с психоанализом и отдает ему весомое место. Насилие и субъективность не только связаны, но имманентны. Поскольку субъект у Делёза есть «желающий субъект».

Концепт желания понимается как механический процесс, процесс производства51. Желание первично по отношению к субъекту, поскольку он производится потоком желания, собирается на его «поверхности» как и целый ряд других машин: «… не желание находится в субъекте, а машина в желании, тогда как остаточный субъект – с другой стороны, рядом с машиной, на ее периферии, как паразит машины, добавочная часть позвоночно-машинного желания»52. Желание оформляется в машины двух порядков, «молекулярного», собственно сами «желающие машины», и «молярного», машины второго порядка, отчужденного желания абстрагированного от непосредственного потока. Молярность и молекулярность противоположны по своему объекту (макро и микро):«…настоящее различие проходит между молярными машинами, с одной стороны, - будь они общественными, техническими или органическими – и, с другой стороны, желающими машинами, которые относятся к молекулярному порядку. Вот что такое желающие машины – формирующие машины, сбои которых тоже функциональны, а их функционирование не отлично от их формирования…»,но и по режиму функционирования, обработки желания53. Если первый связан с кодированием, захватом желания, то второй с раскодированием, уклонением от захвата. Машины, которые сами являются сборками желания, собираются, стыкуются, дополняют друг друга в машинах все большего порядка. Они надстраиваются над субъектом как желающей машиной, осуществляя захват желания, которое казалось бы инвестирует в собственное подавление: «… желающие машины, существующие в качестве частичных объектов, претерпевают две тотализации, первая из которых осуществляется, когда социус наделяет их структурным единством, которое обеспечивается символическим означающим, действующим как отсутствие или нехватка в отправной системе, а другая – когда семья навязывает им личностное единство вместе с воображаемым означаемым, которое распределяют, «вакуолизируют» нехватку в конечной системе: два захвата машин – сначала свою артикуляцию им навязывает структура, а затем свои пальцы в них запускают родители»54. Однако речь здесь не столько о желании как влечении

50Этот аспект делает явным обращение к идеям о суверенитете и власти В. Беньямина, К. Шмитта или Ж. Батая, которые показывают связь власть – насилие.

51Это отлично от понятия влечения в психоанализе, но есть активная практика противодействия репрессивности классического психоанализа и сближение с марксизмом. См.: Дьяков А.В. Феликс Гваттари: Шизоанализ и производство субъективности. – Курск, 2006. – С.53-54.

52Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. – Екатеринбург, 2007. – С.450.

53Там же. – С. 451.

54Там же. – С. 485.

к смерти, абстрактному импульсу насилия, а о машинности желания, существующем в режиме функционирования – поломки самой машины, а также захвата – ускользания, где захват и есть подавление как нормирование, социализация, а также более явные феномены принуждения как заточения и наказания.

Другой тезис Делёза состоит в том, что «человек – сегментарное животное»55. Человек наследует сегментарность у страт его образовывающих. Человек «скомпанован» стратами, которые сегментарны. Так пространство жизни представляет собой некую множественность, состоит из сегментов, дом из комнат, город из улиц, кварталов и так далее, поскольку мы можем найти примеры в любом «поле», социальном, политическом, экономики, прочего. Важен принцип, устройство сегментации или характер связи между сегментами56. По Делёзу сегментация разворачивается бинарно. Причем эти системы связи проницаемы друг для друга, они взаимоналагаются, взаимопересекаются. Непосредственная ткань жизни «усваивает» их все, поскольку линеарность наследования пронизана циркуляцией расширяющейся принадлежности-идентичности и бинарным означиванием гендерного пространства. Все это есть некая иерархия «схватывания» сегментов и распределения, в чем то похожей на генеалогию фуколдианского анализа власти, в данной аспекте еще и своей историчностью57, которая, впрочем, присутствует скорее как фон, некое полотно, позволяющее опереться взгляду, оттолкнуться, чтобы заглянуть не вовне, а в-нутрь. История несет в себе свою противоположность, собственно саму логику сегментации, которая изменяется от примитивной «сегментарности многозначного кода», сегментарности «гибкой», к сегментарности современности – жесткой. Если первая фундирована родом и территорией, представлена системами родства (происхождения), территорией, то вторая связана с государством, производящим и навязывающим «собственную сегментарность»58. Иначе говоря, современность связана с более «плотным» захватом или более «жесткой» сегментарностью, которая обусловлена целым рядом трансформаций. Касательно бинарной сегментации связанной с появлением дуальных машин, в противовес более ранним, не являющихся бинарными: «В первобытных обществах бинарные оппозиции… весьма сильны, но они, повидимому, вытекают из машин и сборок, которые сами не бинарны… Напротив, особенностью современных обществ, или, скорее, Государства, является введение собственно дуальных машин, функционирующих как таковые и действующих одновременно благодаря дву-однозначными отношениями, а последовательно – благодаря бинарным выборам… Повидимому, современные общества подняли дуальную сегментарность до

55Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. – Екатеринбург, М., 2010. – С. 341.

56Сегменты как концепт «работают» в достаточно узком поле, определяемом с позиции оптики разделения и связывания некоего множества, его организации в пространстве. Сегмент вне этого пространства конвертируем в цепь других «означающих» множества, которым принадлежат единичности, машины желания, точки сборки…

57В других случаях метод Делеза и Гваттари подчеркнуто транстемпорален.

58Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. – Екатеринбург, М., 2010. – С. 343.