ханов вину свою признал частично. Доказательств же его виновности приговор не содержал, какие-либо свидетели во время следствия и на суде не допрашивались. Во-вторых, в деле не имелось и иных объективных данных, свидетельствовавших как о наличии в Казахстане и в Москве так называемого террористического центра, так и об антисоветской деятельности Букейханова после 1920 г. В-третьих, осужденные по другим делам за участие совместно с Букейхановым в контрреволюционных действиях Ходжанов, Нурманов, Рыскулов в 1954–1957 гг. были реабилитированы, а уголовные дела на них прекращены. В-четвертых, в соответствии с решением Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 г. признано необходимым допустить бывших членов правительства АлашОрды к работе в советских органах и категорически запретить их преследование за прошлую деятельность.
Таким образом, Пленум Верховного суда СССР постановил приговор ВК ВС СССР от 27 сентября 1937 г. в отношении Букейханова Алихана Нурмухаметовича отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления139. Так, спустя более чем 50 лет после расстрела было восстановлено доброе имя Алихана Букейханова, основателя партии «Алаш» и первого председателя казахского автономного правительства Алаш-Орды.
Рецензия на монографию Султан-Хана Аккулы «Алихан Букейхан»140
Практически все новые независимые государства, обретшие суверенитет в результате распада СССР, стремятся к национальной консолидации, интеграции полиэтнического населения в единое сообщество. Республика Казахстан – не исключение. После того, как 25 октября 1990 г. Верховный
139ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 231–232.
140Опубликовано: Вестник Самарского университета. История, педа-
гогика, филология. 2017. Т. 23, № 2. С. 134–137.
106
Совет Казахской ССР принял Декларацию о государственном суверенитете республики, актуальной задачей региональной интеллектуальной элиты стало исследование деятельности тех, кто еще в начале XX в. боролся за создание независимого Казахстана, стоял у истоков формирования государственности.
Долгое время имя выдающегося казахского государственного и общественного деятеля, ученого, журналиста и переводчика Алихана Нурмухамедовича Букейханова (Букейхана) (1866–1937) было под запретом. Причина заключалась в том, что Букейханов, будучи инициатором формирования казахской общественно-политической партии «Алаш», стремился к созданию независимого Казахстана, был первым председателем автономного правительства Алаш-Орды и в годы Гражданской войны активно боролся против советской власти. Несмотря на политическую амнистию, Букейханов и многие его соратники длительное время находились под негласным контролем органов государственной безопасности и подвергались репрессиям. В итоге большинство их, в том числе Букейханов, были безвинно расстреляны и реабилитированы лишь после смерти И.В. Сталина.
В советской историографии позиция сторонников движения «Алаш» рассматривалась как «контрреволюционнонационалистическая», а деятельность Букейханова оценивалась отрицательно: его обвиняли в «буржуазном национализме» и консерватизме. Ситуация изменилась лишь после того, как в 1990-х годах у исследователей появилась возможность работать с ранее закрытыми архивными документами. Несмотря на публикацию ряда работ о движении «Алаш», деятельность и биография Букейханова оставалась малоизученной.
Алихан Букейхан был незаурядной личностью: общественный деятель, преподаватель, журналист, этнограф, один из лидеров партии «Алаш», комиссар Временного правительства по Казахстану (1917), председатель (премьер-министр) Алашской автономии (1917–1920). Его вклад в общеполитическое развитие человечества сложно переоценить, и очередная, 38-я, сессия ЮНЕСКО, состоявшаяся в Париже в ноябре
107
2015 года, признала Букейхана «выдающимся деятелем подлинно всемирного масштаба».
Монография Султан-Хана Аккулы141, посвященная жизни и политической деятельности А. Н. Букейханова представляет собой всего одну публикацию из целой серии книг, изданных НИИ «Алаш» в рамках празднования 150-летия Алихана Букейхана под эгидой ЮНЕСКО.
Говоря об актуальности исследуемой проблемы, сам автор отмечает, что изучение движения «Алаш», самым ярким представителем которого был Букейхан, только начинается. Сейчас, когда архивы открывают доступ к ранее засекреченным документам, появилась возможность по-новому взглянуть на этот этнополитический феномен, охватить масштабы деятельности алашевцев, увидеть истоки современного независимого Казахстана.
Неоспоримой заслугой автора следует назвать подробный анализ жизни, творческой и научной деятельности Букейхана, его влияния на события общегосударственного масштаба и судьбу казахского народа. Султан-Хан Аккулы стал одним из первопроходцев в изучении биографии Алихана Нурмухамедовича. При написании монографии автор тщательно исследовал труды Букейхана, многочисленные комплексы архивных документов, мемуары и материалы периодической печати.
Автор монографии вводит в научный оборот документы Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социальнополитической истории (РГАСПИ), Российского государственного исторического архива (РГИА), Центрального архива (ЦА) ФСБ России, Центрального государственного архива Республики Казахстан (ЦГА РК), Центрального государственного архива Республики Узбекистан (ЦГА РУ) и других государственных архивов Казахстана и России, что позволяет раскрыть ранее неизвестные факты политической биографии Букейханова, дополнить историю создания и
141 Аккулы Султан-Хан. Алихан Букейхан. Т. 1. Творец истории. Т. 2. Завещание. Шымкент, 2016.
108
функционирования партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орды.
Работа Султан-Хана Аккулы состоит из двух томов: первый – «Творец истории» – включает две главы, второй – «Завещание» – три главы. В первом томе автор детально исследует биографию Букейханова: говорит о его детских годах, учебе в медресе, русско-казахской школе, Каракаралинском ремесленном и Омском техническом училищах, Лесном институте в Санкт-Петребурге. Далее автор рассматривает жизнь Букейханова после возвращения в Степной край, первые шаги в науке, процесс становления крупного ученого, исследователя Казахского края. Важными этапами в политической биографии Букейханова стали борьба за депутатский мандат (т. 1, с. 480–507), протест против досрочного роспуска I Государственной думы, подписание «Выборгского воз-
звания» (т. 1, с. 508–548, 586–598), ссылка в Самару (т. 1, с. 599–600).
Второй том содержит три главы, в которых рассматривается жизнь и деятельность Букейханова в «самарский», «алаш-ордынский» и «московский» периоды, охватывающие
1909–1917, 1917–1922 и 1922–1937 годы соответственно. Это время имело решающее значение в воссоздании и становлении современного казахского государства.
Исследуя самарский период, автор на основе документов Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. А. Алабина и Центрального исторического архива СанктПетербурга показывает, чем занимался, где и кем работал, где и в каких условиях жил Букейханов в первого дня пребывания в первой своей политической ссылке в Самаре (т. 2, с. 7–27). Автор анализирует материалы Самарского губернского жандармского управления, которые свидетельствуют о наблюдении за Букейхановым, его передвижениями и встречами, в том числе с представителем Верховного совета масонской ложи «Великий Восток народов России» депутатом IV Государственной думы А. Керенским, депутатом Самарской городской и Государственной думы, лидером самарской группы кадетов Н. Гладишем и другими лицами (т. 2, с. 80–82). Автор монографии уделяет существенное внимание вопросу
109
масонства в самодержавной Российской империи и связям Букейханова с самарской группой масонов (т. 2, с. 85–107).
Ценные сведения приводятся в разделе второго тома, посвященном деятельности Букейханова по созданию партии «Алаш», истории взаимоотношений Автономии Алаш с советской властью, а также деятельности Алаш-Орды периода Гражданской войны в 1918–1920 годы, рождению идеи о Великом Туркестане, взаимоотношениях Алаш-Орды с правительством Колчака (т. 2, с. 327–492).
Здесь же содержатся сведения не только о политических преследованиях Букейханова со стороны жандармских подразделений царской России, но и его арестах, высылке, нахождении под надзором советских спецслужб, содержании под стражей, неправедном суде и расстреле. Автор монографии детально исследовал комплекс архивных документов, связанных с политическими репрессиями советской власти в отношении Букейханова, его сторонников и их последующей реабилитацией142.
В монографии подробно раскрывается механизм деятельности советского партийно-государственного аппарата по преследованию инакомыслящих в СССР (создание органами ОГПУ-НКВД мифической «тюрко-татарской националистической организации», «пантюркистского антисоветского центра», к которым якобы принадлежал Букейханов, арест «участников» этих организаций и их безвинное осуждение). Любые попытки защитить национальные интересы, самосознание в областях и республиках рассматривались как результат деятельности «антисоветских националистических элементов».
Учитывая авторитет Букейханова среди казахского населения, спецслужбы долго не решались принимать в отношении него жесткие меры. Лишь после того как в СССР наступили годы «Большого террора», дошла очередь и до лидера
142 Доброе имя Алихана Букейханова было восстановлено Постановлением Пленума Верховного суда СССР от 16 мая 1989 г., которое полностью реабилитировало Букейханова. См.: ЦА ФСБ Рос-
сии. Д. Р-34862. Л. 231–232.
110
Алаш-Орды: 26 июля 1937 года Букейханова арестовали в связи с тем, что он был «контрреволюционером, националистом, занимавшимся антисоветской деятельностью, поддерживавшим связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра». В анкете арестованного в графе «служба в белых и других контрреволюционных армиях, участие в бандах и восстаниях против советской власти» Букеханов записал: «Как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года»143.
27 сентября 1937 года на закрытом судебном заседании в Москве в течение 20 минут было рассмотрено уголовное дело Алихана Букейханова. Он признал себя виновным лишь частично, заявив в последнем слове подсудимого, что «советскую власть не любит, но признает». Суд приговорил Букейханова к расстрелу, который был приведен в исполнение в тот же день144. В архивном уголовном деле нет указания о месте его захоронения. Однако по сложившейся в тот период практике жертв политических репрессий хоронили на территории Донского кладбища, поэтому можно предполагать, что тело Букейханова покоится именно там.
При прочтении рецензируемой работы становится очевидна глубокая эмоциональная привязанность автора к изучаемой тематике. Зачастую от научного стиля он переходит к не характерному для подобного труда лирическому нарративу. Использование эмоциональной, оценочной лексики, безусловно, уводит автора от взвешенных академических оценок, отнюдь не способствуя объективации результатов исследования. Обращает на себя внимание и специфическая, восточная, литературная манера изложения материала, изобилующая повторами, постоянными отклонениями в логике изложения, своеобразным хождением по кругу, нетипичная для европейской научной школы.
Следствием вышеуказанного стали фактические неоднозначности и противоречивые утверждения.
143ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 10 – 10 об.
144Там же. Л. 44–47.
111
Книга Аккулы являет собой яркий пример искусственно сконструированной реальности – создания образа «отца нации». Как ни удивительно, подобно тому, как это происходило в момент распада СССР, ученые из бывших союзных республик продолжают рождать лакированные, «без единого пятнышка», образы национальных героев. Можно, к примеру, вспомнить аналогичное, по сути, жизнеописание азербайджанского национального лидера Алимардана Топчибашева145.
Панегирик в адрес главного героя сменяется публицисти- чески-обличительными и зачастую бездоказательными сентенциями в адрес Советской власти (см., например, с. 68, 71 (т. 1), с. 542–543 (т. 2) – здесь Ленин и Сталин именуются двумя «маниакальными мстителями»)146.
Оставляют у читателя чувство недоумения и фигурирующие на страницах книги нелогичные аргументы. Например, на с. 71 (т. 1) в качестве аргумента в пользу одновременного окончания юридического факультета Санкт-Петербургского университета Букейхановым и Ульяновым приведен не официальный документ, а некое интервью человека (чье имя мало что говорит читателю), записанное казахским радио «после возвращения из ГУЛАГа в Караганды». Видимо, прозорливый читатель должен угадать, когда произошло это событие и как оно может служить объективным доказательством.
Нелогичность аргументации присутствует и в более серьезных сюжетах: всеми силами подчеркивая «имперскоколониальную» сущность российской власти досоветского и
145Гасанлы Дж. П. Али Мардан-бек Топчибашев: жизнь за идею / пер. с азерб. Х. Рзаева; под ред. Х. Пашаева. М.: Флинта: Наука, 2014. 608 с.
146В целом обращает на себя внимание увлеченность автора сугубо физиологическими деталями и характеристиками. Начинать главу (т. 1, с. 123) фразой о том, что национальный герой родился «с обрезанным пенисом и пупком», в духе традиционных преданий, весьма смело. Могущественный Чингис на фоне Букейхана выглядит не приспособленным к жизни мальчишкой.
112
советского периодов, ее стремление всеми силами задавить казахскую интеллектуальную элиту, Аккулы тем не менее на страницах 28–29 (т. 2) с гордостью перечисляет неединичные имена казахских интеллигентов, получивших возможность в годы «кровавого царского режима» свободно учиться «в вузах и средних учебных заведениях Семипалатинска, Омска, Томска, Москвы, Санкт-Петербурга».
Идеологический ориентир на Японию, активно продвигавшую в первой трети XX века идеи объединения тюркского мира под своим началом и началом Турции, а также подчинение интересам масонских орденов, руководимых досточтимыми мастерами, нередко располагавшимися за пределами Российской империи, – все это трактуется автором в комплиментарном ключе. Хочется задать вопрос: если бы в современном Казахстане действовали лидеры, имевшие «поводырей» среди зарубежных коллег, то как бы на это смотрели государственные структуры? Вряд ли бы они бездействовали или восхваляли их деятельность.
Задача автора, увы, зачастую сводится к тому, чтобы заклеймить и обличить советское наследие ровно с той же силой, как это делали советские идеологи и ангажированные ученые, только поменяв полярность. Фактически признавая стремление одной из организаций бывших алашордынцев «Алка» к подготовке вооруженного восстания, Аккулы заявляет, что активисты данной организации поставили такие цели из «опасения о тайных замыслах вождей советской власти по уничтожению автономной самостоятельности национальных республик, прежде всего Казахстана» (т. 2, с. 600–601). Оставим на совести автора заявление о замыслах ликвидации Казахстана как республики, поражает другое: как могли рядовые члены «Алки» знать о неких «тайных (!) замыслах» руководителей Советского государства.
Наибольшее напряжение вызывает посыл сочинения, дефакто имеющий провокационную направленность. На с. 6, 11 и 104 первого тома оспаривается справедливость современных границ Казахстана («Сегодня Казахстан владеет лишь частью тех территорий, которыми монопольно владели казахские ханства на момент вхождения в Российскую импе-
113
рию» – с. 6; «Узбекской ССР без разумных оснований достались пастбищные угодья…» – с. 104). Не менее провокационно, если не сказать жестче, антироссийски, звучит фраза о «навязанности советской политической конъюнктурой» «стереотипного взгляда на историю взаимоотношений казахского и русского народов и их государств, как “добровольно присоединившихся друг к другу”» (т. 1, с. 6).
Итак, общая негативная оценка российского и советского наследия, отсутствие современных методологических наработок российской, европейской и американской исторической науки147 и практически полное игнорирование актуальной мировой историографии позволяют констатировать, что болезнь роста казахской научной школой, увы, не преодолена. Идеологические тренды начала 1990-х годов упорно демонстрируют свою живучесть, мешая региональному научному знанию выходить на мировой уровень.
В качестве пожелания хотелось обратить внимание автора монографии на более тщательную подготовку научно-
147 Единственная англоязычная работа в сочинении Аккулы датируется 1985 годом. См. обширную англоязычную историографию по проблемам нациестроительства в СССР: Adeeb Khalid. Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR. Cornell University Press, 2015; Adrienne L. Edgar. Tribal Nation: The Making of Soviet Turkmenistan. Princeton, 2004; Arne Haugen. Establishment of National Republics in Soviet Central Asia. Basingstoke, 2003; Baldauf I. Some thoughts on the making of the Uzbek nation // Cahiers du monde russe, en Asie Centrale soviétique. 32/1, 1991. P. 79–96; Didem M. A. The Role of Culture, History and language in Turkish national identity building: an overemphasis on Central Asian roots // Central Asian Survey. 1996. 15(2). P. 217–231; Jahangiri G. The Premises for the Construction of a Tajik National identity, 1920–1930. Tajikistan: the trials of Independence / M.-R. Djalili, F. Grare, Sh. Akiner (eds.). London; New York, 1998. P. 14–42; Hernard G. Geopolitique du Tadjikistan. Le nouveau Grand Jeu en Asie Central. Paris, 2000. P. 21–27; Segars A. Nation building in Turkey and Uzbekistan: the use of language and history in the creation of national identity // Central Asia. Aspects of transition / T. Everett-Heath (ed.). London; New York, 2003. P. 80–105 etc.
114
справочного аппарата: написание предисловия, библиографии и составление указателей. Многочисленные и авторитетные концевые сноски не исключают наличия в работе списка источников и литературы. Следует отметить мелкие терминологические неточности – на с. 14 и 15 первого тома автор упоминает некую «русскую империю», а на с. 7 второго – «спецгосархив ФСБ РФ», а также недочеты допечатной подготовки издания – опечатки, ошибки в форматировании.
Несмотря на указанные недостатки, монография вносит существенный вклад в казахстанскую и российскую историографию, в развитие национальной идентичности казахского общества.
115
2.2. Северный Кавказ
Москва – Грозный: проблемы советской модернизации Северного Кавказа в материалах советских спецслужб 1920-х годов148
Поликонфессиональный и полиэтничный Северный Кавказ, традиционно находившийся в зоне перекрестного интереса великих держав, в 1920-е годы по-прежнему оставался ареной политических баталий. Масштабная советская модернизация Северного Кавказа стала разворачиваться сравнительно позже, нежели во «внутренних» регионах России, что было продиктовано сложностью и затяжным характером межнациональной, социальной и идеологической борьбы, а также заметным влиянием религиозного фактора и интересом иностранных государств к региону149.
Этническая пестрота региона обусловила разнообразие проблем и конфликтов, требующих политического урегулирования и последующего его закрепления в нормативных правовых актах. Каждая из противоборствующих сторон предлагала свои основания для интеграции и преобразования общества: шариат (в устах северокавказских лидеров) и светскую модернизацию, по сути, продолжавшую имперский проект интеграции в тело общей российской государственности через массовое образование, новую идеологию и пропаганду новых идей (в представлении большевиков).
148Опубликовано: Роль северокавказских городов в социальноэкономическом и историко-культурном развитии Кавказа // Сборник материалов Всероссийского историко-этнографического форума, посвященного 200-летию основания г. Грозного (г. Грозный, 3 октября 2017 г.) / под ред. Ш. А. Гапурова, С. С. Магомедова. Грозный:
Изд-во АН ЧР, 2017. С. 271–284.
149Национально-государственное строительство в Чечне: история и современность // Материалы региональной научной конференции, посвященной 90-летию автономии Чечни (30 ноября – 1 декабря
2012 г.). Грозный, 2013. 370 с.
116
В исторических реалиях данного региона столкновение этих двух установок фактически выливалось в противостояние светского и религиозного начал: борьбу за шариатизацию общества или против нее. Именно поэтому любой исследователь, пытающийся «оседлать» кавказский сюжет 1920-х годов, вынужден в большей степени сосредоточиться именно на противостоянии новой власти и национально-религиозных лидеров Северного Кавказа, учитывая при этом гетерогенность местной интеллектуальной элиты, представленной светской национальной интеллигенцией (джадидами) и религиозными лидерами, а также разнонаправленность ее общественных интересов150. Как указывает академик В. К. Акаев «…эти парадигмы, отражающие противоположную идеологическую ориентированность национальной интеллигенции и духовенства, не раз столкнутся в бурных политических процессах в Чечне. Аналогичная ситуация складывается в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и КарачаевоЧеркесии»151.
Сохранившиеся русскоязычные архивные источники содержат совсем немного сведений о рядовых чеченцах, их жизни и восприятии происходивших перемен, о специфике городской или сельской культуры. Рассматриваемые нами документы в целом не способны восполнить этот пробел, так как выполнены в «государственном» ракурсе: вполне объяснимо, что Москву и советские органы госбезопасности в первую очередь интересовали реальные и потенциальные
150Акаев В. Х. Пути преодоления внутринациональных конфликтов и консолидация чеченского этноса: исторические и современные аспекты // Вестник Академии наук Чеченской Республики. 2010. № 2 (13). С. 181–183; Его же. Становление национальной идеологии чеченцев (последняя треть XVIII – 50-е гг. ХХ в.) // Вестник Академии наук Чеченской Республики. 2011. № 1(14). С. 134–147.
151Акаев В. Х. Пути преодоления внутринациональных конфликтов и консолидация чеченского этноса: исторические и современные аспекты // Вестник Академии наук Чеченской Республики. 2010. № 2(13). С. 181–183.
117
угрозы, способные помешать реализации грандиозных большевистских замыслов.
С другой стороны, анализируемые нами неопубликованные, сохранившиеся в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации специальные «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах», информационные сводки и аналитические записки по Северному Кавказу, а также «обзоры политического состояния СССР», которые готовились ежемесячно в Информационном отделе ГПУОГПУ СССР в 1922–1929 годы, дают возможность представить, каким виделось северокавказское общество из центра. Кроме того, изучение архивных документов проливает свет на неизвестные страницы деятельности российских спецслужб на новом историческом этапе. Рассматриваемые уникальные материалы также помогают прояснить принципиальные подходы и управленческие методы одного из важных элементов российской государственной машины – Восточного отдела ГПУ-ОГПУ. Постараемся сосредоточить свое внимание не столько на сути противостояния двух проектов обустройства северокавказского социума, сколько на понятийных особенностях, принципиальных подходах к осмыслению северокавказских проблем, характерных для периода
1920-х годов.
С момента установления контроля над основной частью Северокавказского региона в конце 1921 г. в Москву регулярно направлялся информационно-аналитический материал по Северному Кавказу и Закавказью. Особенно часто в центр приходили сведения по самым беспокойным районам Севе- ро-Восточного Кавказа – Чечне и Дагестану152. С конца 1922 г. основная нагрузка по сбору и анализу информации по «восточным окраинам» легла на Восточный отдел ГПУОГПУ. В рамках своих полномочий ВО ОГПУ курировал деятельность полномочного представительства ГПУ-ОГПУ
152 Арапов Д. Ю. Ислам на Северном Кавказе в 20-е гг. (по материалам ОГПУ) // Ислам и Советское государство (1917–1936). Вып. 2 / сост., авт. предисл. и примеч. Д. Ю. Арапов. М.: Марджани, 2010.
С. 194.
118
по юго-востоку в Ростов-на-Дону, с октября 1924 г. – ПП ОГПУ по Северокавказскому краю (СКК), в состав которого входили 15 областных и окружных отделов153.
Отличительной особенностью г. Грозного было то, что до апреля 1929 г. он являлся самостоятельной административной единицей154 – это обосновывалось необходимостью сохранения единства нефтяного хозяйства, расположенного в городе и его окрестностях. Географическое положение Грозного, одной своей частью по рекам Терек и Сунжа примыкавшего к казачьим станицам, другой – к Чечне, создавало угрозу безопасности, особенно нефтепромыслам, которые регулярно подвергались нападениям. Несмотря на то, что Грозный и Чечня были разными административными единицами, у них были и точки соприкосновения. В Грозном располагались административные и партийные организации Чеченской автономной области (автономного округа). На местную администрацию были возложены задачи поддержания порядка на территории нефтепромыслов. Именно в Грозном располагался Чечено-Грозненский окружной отдел ГПУОГПУ, который вел контрразведывательную работу, проводил операции по разоружению, контролировал общественные настроения населения и Чечни, и Грозного, информировал Москву о выявленных потенциальных и реальных угрозах безопасности советской власти в регионе.
153 А именно: Адыгейско-Черкасский областной отдел (г. Краснодар); Арамвирский окружной отдел (окротдел) (г. Армавир); Владикавказский отдел ОГПУ (г. Владикавказ); Дагестанский отдел ОГПУ (г. Махачкала); Кабардино-Балкарский областной отдел (г. Нальчик); Карачаевский окротдел (ст. Баталпашинская); Кубанский окротдел (г. Краснодар); Майкопский окротдел (г. Майкоп); Терский окротдел (г. Пятигорск); Сальский окротдел (г. Сальск); Ставропольский окротдел (г. Ставрополь); Чечено-Грозненский окротдел (г. Грозный); Шахтинско-Донецкий окротдел (г. Шахты); Черноморский окротдел (г. Новороссийск); Донецкий окротдел (г. Миллерово).
154 До 1923 г. – на правах национального округа, в 1923–1929 гг. – на правах губернии.
119
По оценке экспертов ГПУ, содержащейся в обзоре № 4 по состоянию на 1 января 1923 г., население Северного Кавказа представляло собой «…благоприятную почву для контрреволюции, носящей национальную и религиозную форму, особенно в пределах трех племен: аварцев, чеченцев и ингушей. Остальные племена: кумыки (а также кази-кумыки), лезгины, даргильцы, осетины и черкесы более развиты и мирны, явления, характеризующие быт первой группы горцев, [здесь] проявляются слабее, так что, в общем и целом, [эти народы] приемлют и сочувствуют соввласти. Но из трудящихся масс до сих пор не выдвинулись администраторы и руководители, и, таким образом, советская власть здесь ФАКТИЧЕСКИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ (так в источнике. – В. Х.) и созданные по ее конституции органы на местах заполнены беками, муллами и почетными стариками. Деятельность подобных органов советской власти сводится к определенно отрицательным результатам: не проводя в жизнь ни одного из мероприятий соввласти они в то же время занимаются настоящим грабежом населения, все незаконные поборы приписывая соввласти»155.
В январе 1923 г. ГПУ отмечало, что в Чечне повсеместно организовывались шариатские отряды и суды под предлогом, что на местах отсутствовала власть, необходимая для защиты населения от самоуправства. Кулачество и духовенство вели агитацию о неприемлемости советской власти в Чечне вследствие ее слабости и неспособности установить порядок156.
Восточный отдел ОГПУ пытался структурировать и выявить закономерности организационных усилий шейхов как наиболее авторитетных выразителей общественного мнения. О деятельности и тактике работы с шейхами в обзорах и аналитике писалось неоднократно. Например, информационная сводка № 11-12, охватывавшая период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г., заключала, что советская власть шейхами признается приемлемой, но ее характер они мыслят по-своему. Для того чтобы изменить баланс сил в регионе, предлагалось,
155ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657.
156«Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. Т. 1. Ч. 1–2 (1922–1923). М.: ИРИ РАН, 2001. С. 547.
120
в частности, опереться на широко использовавшуюся в других регионах практику противопоставления одних религиозных авторитетов другим157, однако ее результаты здесь были не впечатляющими: «…Таким образом, преследуемые цели Даготделом ОГПУ и ДагЦИКом в области включения деятельности шейхов в самые выгодные для соввласти рамки и дальнейшего превращения его активности с враждебными соввласти шейхами, можно констатировать, в совершенстве не достигнуты… Местные шейхи, некогда враждовавшие между собой, заключают тактическое соглашение между собой, с одной стороны, и с турецким шпионажем, с другой»158.
В качестве примера подобного соглашения ранее соперничавших групп приводился съезд, состоявшийся с 29 мая по 1 июня 1923 г., на котором сторонники шейха Наджмутдина Гоцинского и шейха Кунта-хаджи собрались «около селения Муни на горе Эсин-Корт (место могилы матери Кунтахаджи) по случаю похорон дочери Кунта-хаджи, умершей в Константинополе»159. На этом съезде «горцев Чечни, Дагестана и Ингушетии, на котором присутствовало около 12 000 человек», мюриды и последователи шейхов, по сведениям работников спецслужб, заявили о совместной подготовке «к происходящему наступлению против русских, для чего… необходимо [было] в течение этих же двух месяцев объединиться»160. В этом же контексте объединительных усилий духовных лидеров звучала следующая информация: «3–4 июня [1923 года] в плоскостной Чечне, в селении УрусМартан под руководством прибывшего из Турции инструктора состоялся тайный съезд Шейхов, мулл и влиятельных лиц Чечни, где обсуждался вопрос о создании в Чечне национального собрания взамен существующей соввласти»161.
157Гусева Ю.Н., Сенюткина О.Н. «Разделяй и властвуй»: неудачная попытка власти расколоть мусульманское духовенство в 1920-е гг. // Власть. 2013. № 8. С. 138–140.
158ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 29. Л. 5.
159Там же. Оп. 1. Д. 657. Л. 72–98.
160Там же.
161ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 72–98.
121
Подобная консолидация под лозунгами сохранения религии и установления шариата, возрождения имамата (говоря словами московских аналитиков: «шариатской монархии» или «Северо-Кавказской мусульманской республики»162 – однозначного определения мы в документах не обнаруживаем), ‒ квалифицировалась работниками спецслужб на местах и в центре как «панисламистская деятельность». По оценкам ОГПУ, на всем протяжении 1920-х годов в суннитской среде Северного Кавказа были сильны т. н. панисламистские настроения163, но каким было конкретное наполнение подобного определения, судя по документам Восточного отдела, установить затруднительно. Можно предположить, что, по мнению наблюдателей, под ней понимались «религиозная воинственность», поддерживаемая шейхами среди чеченского народа и активизация духовных, пропагандистских и во- енно-организационных связей с исламскими странами, прежде всего с Турцией – тогдашним лидером халифата164.
Еще одним элементом «панисламистской» угрозы была оживленная деятельность в Чечне и, в особенности, в Дагестане «иттихадистских ячеек среди верхушечных слоев населения в целях агитации за укрепление ислама в массах» с явным антисоветским подтекстом165. Речь шла об особом внимании, которое в действительности проявляли к региону деятели азербайджанской партии «Иттихад-Ислам» («Единение ислама»), ставившей своей целью объединение мусульман различных областей бывшей Российской империи в единое государство.
Исследователи отмечают, что на Кавказ регулярно направлялись и представители этой партии: например, С. Эфендиев, установивший связь с предводителями повстанцев, Джабагие-
162Там же. Оп. 2. Д. 29. Л. 6.
163Арапов Д.Ю. Ислам на Северном Кавказе в 20-е гг. (по материалам ОГПУ) // Ислам и Советское государство (1917–1936). Вып. 2 / сост., авт. предисл. и примеч. Д.Ю. Арапов. М.: ИД Марджани, 2010. С. 191–198.
164ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 72.
165Там же. Оп. 2. Д. 29. Л. 6.
122
вым – в Ингушетии, Али Митаевым – в Чечне и Наджмутдином Гоцинским – в Дагестане166. В начале апреля 1920 г. в с. Урус-Мартан состоялось совещание чеченских предводителей с турецкими офицерами, находившимися во главе с Измаил-пашой во Введенском районе167. Местные спецслужбы называли Назарбека Ибрагимова в качестве «руководителя всей шпионской работы на Северном Кавказе, члена ангорского меджлиса, члена ЦК “Иттихад-Ислам”»168.
Существенное влияние на процессы модернизации на Северном Кавказе оказывал т. н. политический бандитизм, под которым понимались любые антисоветские проявления, использовавшие в качестве методов борьбы убийства представителей советской власти, разбойные нападения на стратегически важные хозяйственные и государственные учреждения, транспорт и пр. По данным ОГПУ, тактика действия одного из ключевых лидеров региона – Нажмутдина Гоцинского – заключалась в усилении «политического бандитизма»: организации нападений на нефтепромыслы, железную дорогу, красноармейские гарнизоны и терроре партийных и советских работников. От решительного выступления против советской власти Гоцинского удерживал Али Митаев, являвшийся членом Чеченского облревкома169. Тем не менее только за ноябрь – декабрь 1923 г. было осуществлено 40 нападений на нефтепромыслы, железную дорогу и красноармейские части. Чеченский ревком был бессилен бороться с политическим бандитизмом без Али Митаева, чем он пользовался для популяризации своего имени170.
166Доного М.М. Н. Гоцинский и повстанческая борьба в Дагестане и Чечне (1922–1925 гг.) // Новый исторический вестник. 2008. № 18
(2). С. 135–143.
167Алиева Севиндж Исрафил гызы. Азербайджан и народы Север-
ного Кавказа (XVIII – начало XXI в.). Баку: Şәrq-Qәrb, 2010.
168ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 29. Л. 18.
169Акаев В.Х. Ислам в Чеченской Республике. М.: Логос, 2008. С. 36–37.
170«Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. Т. 1. Ч. 1–2 (1922–1923). М.: ИРИ РАН, 2001. С. 973.
123
В целях борьбы с этим явлением на Северном Кавказе в 1923–1926 годы регулярно проводились операции по разоружению и изъятию оружия, ликвидации очагов сопротивления171, что крайне негативно воспринималось горским населением172.
Вместе с тем после проведения операций по разоружению в Чечне произошел значительный сдвиг в сторону ее советизации, стали массово поступать заявления о вступлении в комсомол. Комсомольские собрания в некоторых случаях превышали по числу присутствовавших сельские сходы. Мусульманское духовенство уменьшило количество критики в
171 В архивных документах того периода содержатся подробные сведения о мерах, принимавшихся государственной властью по разоружению Чечни. Так, например, в информационной сводке № 11-12 за период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г. сообщалось об операции, проведенной в 11 аулах, в которых было изъято 2928 винтовок разных систем, 7167 винтовочных патронов, 419 револьверов и 480 револьверных патронов, арестовано 66 человек. В конце 1923 – начале 1924 г. в ходе операций по разоружению в Чечне было репрессировано более 300 «контрреволюционеров», в том числе Н. Гоцинский, шейхи Сайд-Эмин, Каим-хаджи Ильясов, Астемиров и другие. Чеченское оргбюро партии также приняло решение об освобождении от должности председателя ЦИК Чеченской автономной области Т. Эльдарханова «за сотрудничество с антисоветскими элементами». В «троцкизме» был обвинен секретарь Чеченского оргбюро партии Е. Эшба, его обвинили и в создании «буржуазнонационалистической организации, ставившей задачу отторжения Чечни от СССР и создания Северо-Кавказской конфедерации под протекторатом иностранных государств» (Национальный архив Чеченской Республики (НАЧР). Ф. 233. Оп. 1. Д. 6, 112).
172 Сулейманов С.И. Из истории чекистских органов Дагестана: документальные очерки истории 1920–1945 гг. Махачкала: Юпитер, 2000. 207 с.; Чеботарев А.В. Операции ОГПУ по разоружению населения Республик Северного Кавказа в 1920–1930 гг. URL: http://samlib.ru/p/portnow_i_i/operaciiogpuporazoruzhenijunaselenijare spubliksewernogokawkaza1920-1930gg-1.shtml (дата обращения: 19.08.2017); Ченцов А.С. Специальные операции по разоружению населения республик Северного Кавказа в 1925–1926 гг. // Армия и общество. 2009. № 4. С. 145–151.
124
адрес комсомола, а в некоторых случаях муллы даже заявляли, что вступление в ряды ЛКСМ не противоречит шариату. В октябре 1925 г. в Чечне каждая ячейка комсомола ежедневно получала в среднем до десяти заявлений. Одной из причин такой тяги в комсомол была возможность получить разрешение на легальное ношение оружия173. Это свидетельствовало о том, что в своей деятельности духовные лидеры зачастую руководствовались не чисто религиозными мотивами или абстрактными призывами к «чистоте» веры, а установками секу- лярно-рационального порядка. Все это давало в руки московских управленцев дополнительные аргументы в работе с местными элитами об истинных целях их деятельности.
Доказательством того, что местное население не собиралось использовать полученное оружие для защиты советских интересов, стала неудачная кампания по призыву горцев в Красную армию, развернувшаяся в ряде районов Чечни во второй половине 1920-х годов. Как отмечалось властями, разъяснительная кампания к призыву в РККА прошла слабо, среди бедноты специальной кампании не проводилось, председатели сельсоветов не вносили в список военнообязанных молодежь из зажиточных семейств и своих родственников. Работники сельсоветов, прежде чем приступить к проведению кампании, обращались за советами к муллам, которые весьма последовательно выступали против вступления горцев в РККА. Выступая против призыва, они ссылались на опыт царской России, «давшей Шамилю слово не брать горцев на военную службу»174. Представители мусульманского духовенства рассчитывали добиться замены службы в Красной армии натуральным или денежным обложением горского населения. В некоторых районах Чечни под влиянием агита-
173 «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 585.
174 Согласно Уставу воинской службы, горцы взамен воинской повинности выплачивали особый налог.
125
ции мусульманского духовенства собрания горцев выносили резолюции с отказом от военной службы175.
Исключительную познавательную ценность представляет анализ московскими специалистами сведений, добытых в Северо-Кавказском регионе советскими спецслужбами. В «обзоре № 6 положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах за июнь – июль месяцы 1923 года» прямо указывалось: «Картина развертывающихся событий в Чечне и Дагестане поучительна в том отношении, что она показывает нам те условия, при которых руководители к/р [контрреволюционных] движений имеют возможность постепенно создать обстановку в крае, близкую к вооруженному выступлению»176.
Для анализа ситуации на Северном Кавказе в этот довольно сложный для центральной власти период сотрудниками ВО ОГПУ была предложена схема, отражавшая динамику т. н. контрреволюционных усилий местных общественных лидеров, прежде всего наиболее авторитетного «руководителя антисоветского движения на Северном Кавказе» Н. Гоцинского. В схеме выделялись четыре последовательных этапа, которые, по мнению Москвы, были нацелены на «полное отделение от
СССР Горского района Северного Кавказа и установление здесь шариатской монархии»177. «Обзор № 6 положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах за июнь – июль месяцы 1923 года» содержал их описание:
•Первый этап характеризовался оживлением деятельности по оформлению «ядра, вокруг которого должны были группироваться новые силы».
•Второй этап включал в себе элементы информационного противостояния: появлялись слухи о прибытии турецких офицеров и англичан для поддержки скорого восстания населения Чечни.
175 «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. Т. 6 (1928). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 283.
176ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 72.
177Там же. Л. 9.
126
•Третий этап отмечался развертыванием активной организационной работы, пропагандой и призывами к восстанию со стороны многочисленных шейхов.
•Четвертый этап ознаменовался объединительными усилиями лидеров, призвавших к консолидации сторонников Гоцинского и Кунта-хаджи, проживавших в Чечне, Ингушетии и Дагестане178.
Все эти этапы были довольно скоротечны (охватывали 1922 г. и первую половину 1923 г.) и преследовали, по мнению московских аналитиков, далеко идущие цели: «Таким
образом, мы стоим перед фактом наличия огромной организации буржуазии, дворянства и духовенства всего Северного Кавказа, обладающей многими тысячами уже сорганизованных, хорошо законспирированных и прекрасно вооруженных (не только винтовками, но и пулеметами и артиллерией) бойцов в виде шариатских полков. Существуют они на средства, собираемые путем самообложения (деньгами, натурой), а также всемерной поддержкой Турции. Это контрреволюционное объединение носит двоякий характер: панисламистский (см. обзор № 3) и националистический. Причем руководителем последней является организация «Вольный горец». Итак, деятельность Гоцинского нужно рассматривать не как явление индивидуальной воли, а как результат известной политики, идущей из-за рубежа, и главным образом из Турции»179.
Вполне объяснимо, что усилия государственного аппарата должны были быть направлены на устранение угроз «национальной контрреволюции», а для этого следовало ограничить влияние ключевых фигур. Если в 1923 г. представители ОГПУ внимательно отслеживали их деятельность, то уже в первой декаде 1924 г. было принято решение об их задержании. В «Сводке № 2 мероприятий по Северному Кавказу на 10 марта 1924 года» содержалось предложение ПП ОГПУ по юговостоку России в адрес Комиссии НКВД по административным высылкам о проведении «в широких размерах (до 20 че-
178ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 72–98.
179Там же. Л. 9.
127
ловек. – В. Х.) высылки общественно опасных элементов Северного Кавказа». В качестве таковых были намечены следующие общественно значимые фигуры:
1)Гоцинский – глава всего контрреволюционного движения на Северном Кавказе;
2)Али Митаев – центральная фигура антисоветского движения в Чечне;
3)Хусеин Эффенди – турецкий резидент;
4)Атаби Шамиль – тесно связанный с Гоцинским и Хусеином Эффенди;
5)Бело-Ходжи – организатор боевых отрядов по подготовке восстания;
6)Кехурза – член Северокавказского комитета «ИттихадИслам»;
7)Шата Истамулов – командующий вооруженными отрядами Гоцинского;
8)Идрис Алмазов – «член панисламистского» комитета;
9)Полковник Дагагуев – связан с Гоцинским и Северокавказским комитетом «Иттихад»;
10)Сеид-Хакял оглы – резидент Турции;
11)Эффендиевы Юнус и Ахмед – видные деятели партии «Иттихад»180.
Противодействие общественному влиянию кавказских лидеров, не желавших сотрудничать с новой властью в нужном направлении, было далеко не единственной задачей центра. В процессе модернизации решались многие сложные вопросы,
например, размежевание земли и изменение административ-
ных границ, что зачастую создавало новые очаги социальной напряженности. Так, после размежевания земли и установления границы осенью 1925 г. между Грозненским нефтепромысловым районом и Чеченской автономной областью промысловые рабочие городки оказались на территории Чеченской области. В связи с этим рабочие говорили о том,
180 ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 29. Л. 72.
128
что скоро городки будут не рабочими, а городками чеченских мулл и антисоветски настроенных социальных групп181.
Важным этапом модернизации на Северном Кавказе, а также национально-государственного строительства Чечни и Северной Осетии стал период 1928–1929 годов, когда происходило объединение Чечни, г. Грозного и Сунженского округа в единую Чеченскую автономную область, а г. Владикавказ был передан Северной Осетии. ОГПУ через Восточный отдел и ПП ОГПУ по СКК внимательно следило за политическими настроениями разных групп горского и русскоказачьего населения в Ингушетии, Северной Осетии и Чечне в связи с административно-территориальными преобразованиями и информировало И.В. Сталина. ОГПУ сообщало о том, что национальное руководство Ингушской автономной области, считая решение «ущемляющим жизненные национальные интересы Ингушетии», «оскорблением революционных чувств ингушского народа» и особенно упирая на то, что решение СКК о Владикавказе было вынесено без всякого участия и предварительного согласования с ингушской советской и партийной организацией, заняло резко отрицательную позицию, встав во главе движения протеста, охватившего все слои ингушского населения, обращалось к центру с просьбой об отмене решения крайкома ВКП(б)182.
Основная масса казачества одобряла решение о присоединении Сунженского округа к Чечне, особенно с переходом к последней Грозного («город не даст нас в обиду»). Наряду с этим часть казачества, в том числе отдельные бедняки и середняки, проявляли боязнь, что с присоединением Сунжи к Чечне чеченцы отберут их земли, их выселят или в лучшем случае никакого улучшения в их жизни не произойдет183.
Решение края о передаче Грозного и Сунженского района Чечне вызвало в среде чеченской интеллигенции волну обще-
181 «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 638.
182Там же. Т. 6 (1928). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 536.
183Там же. С. 538.
129
ственной активности и размышлений о будущем региона. Недостаток кадров национальных работников давал надежду той части интеллигенции, которая в свое время была отстранена от руководства, вернуться к власти. Вопрос об объединении Чечни с Ингушетией встречал среди национальной интеллигенции все меньше сторонников, вместо этого усиливались разговоры о своевременности постановки вопроса о присоединении к Чечне Хасавюртовского округа Дагестана, смежного с Чечней, населенного чеченцами. Русские рабочие, проживавшие в Грозном, первоначально протестовавшие против объединения из-за боязни массового проникновения на производство местных жителей, после проведении разъяснительной кампании относились к решению края положительно. Однако в целом разговоры о возможном ущемлении взаимных интересов русского и чеченского населения и об обострении межнациональных отношений не утихали184.
Итак, за завоеванием северокавказских территорий последовал этап советского мира, затем политика советской социальной инженерии и модернизации. Трудно не согласиться с мнением специалистов о том, что «советское упорядочение Кавказа не может быть названо «гармоничным и непротиворечивым»: слишком много соперничающих интересов и локальных проблем необходимо было переплавить внутри этого исторического проекта, который сам соткан из различных политических идеологем и управленческих принципов…»185.
Развитие и усугубление национальных антагонизмов в смешанных по национальному составу населения районах (особенно между русскими и горцами в районах Ингушетии, Чечни, Северной Осетии, Адыгейско-Черкесской и Карачае- во-Черкесской областях) вследствие административнотерриториальных преобразований на всем протяжении изучаемого периода было одной из ключевых проблем модерни-
184 «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. Т. 6 (1928). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 538.
185 Цуциев А. А. Атлас этнополитической истории Кавказа. М.: Евро-
па, 2007. URL: http://www.iriston.com/books/cuciev_-_etno_atlas/ cuciev_etno-polit_map.htm#16 (дата обращения: 19.08.2017).
130
зации на Северном Кавказе в 1920-е годы. Вкупе с иными социально-идеологическими и экономическими факторами и усиленным антисоветским воздействием извне все это становилось питательной средой для массового и точечного сопротивления советским нововведениям, сопротивления, приобретавшего самые разнообразные формы – от т. н. политического бандитизма до «восточной контрреволюции».
Идеологическое противостояние-разграничение проходило по линии светского и исламского начал. Очевидно, что в тех исторических условиях основания для союза Москвы и Грозного могли быть только светскими с учетом исламской специфики, как ее понимало тогдашнее советское руководство. Как мы видим из рассмотренных документов, наблюдатели из ОГПУ сосредотачивались прежде всего на выявлении внешнего влияния на «мусульманский» мир Кавказа в виде весьма размытой «панисламистской» составляющей. Вероятно, они не считали региональных лидеров вполне способными самостоятельно решать вопросы государствообразующего характера. Азербайджанская «Иттихад-Ислам», турецкая элита, не оставлявшая надежд на продвижение своих интересов в указанном регионе, находились в центре постоянного внимания советских спецслужб, и именно им приписывалась ведущая роль в активизации деятельности ключевых общественно значимых фигур Северного Кавказа. Мы видим, что в аналитических обобщениях внешний фактор превалировал над осмыслением сугубо внутренних проблем. С одной стороны, это существенно облегчало их объяснение, с другой – затягивало узел кавказских проблем еще туже.
Вместе с тем очевидно, что в тот исторический период исламская конфессиональная доминанта сама по себе не была способна обеспечить объединение и модернизацию северокавказского общества из-за полиэтничности и поликонфессиональности региона, отсутствия исторической традиции общей государственности, а также ввиду советской догматической установки на вытеснение религии из всех сфер общественной деятельности, активным проводником которой являлся Восточный отдел ГПУ-ОГПУ.
131