Язык и истина в современной ситуации философии

Некоторые соображения по поводу завершения неопозитивистской философии языка в семиотике Чарльза Морриса

В основном, разбирается следующая литература:

1. Ch. Morris, The Concept of Meaning in ⁼ Morris I Pragmatism and Logical Positivism. Actes du 8e Congres de Philosophic a Prague 1934, 1936. Pp. 103 f.

2. Ch. Morris, Foundations of the Theory of Signs. = Morris II International Encyclopedia of Unified Science, Vol. I, 2, 8. ed. Chicago, 1953 [Моррис Ч.У. Основание теории знаков // Семиотика. Сб. под общ. ред. Ю.С. Степанова. М., 1983].

3. Ch. Morris, Signs, Language and Behavior, 4. ed. ⁼ Morris III New York, 1950.

Прочая литература указана в тексте.

I. Введение: теория познания в процессе перехода от критики сознания к критике языка

Сопоставление понятий «язык» и «истина» в качестве темы для философского разбора, вероятно, ощущалось бы в XIX веке как нечто необычное. Скорее всего, читатели подумали бы, что речь идет об исследовании из области спекулятивной этимологии, т.е. о древнегреческой проблематике «όρθότης ονομάτων» с ее альтернативой происхождения языка из φύσε- или же θέσει. Ведь эта тема, застывшая в топос, считалась прямо-таки идентичной предмету философии языка. Однако, наряду с этим, существовали еще некоторые, почти никем не понятые намеки, касающиеся более всеобъемлющего значения проблемы языка для философии.

Сюда относится, например, один из основных тезисов В. фон Гумбольдта по сравнительному языкознанию о том, «что языки, собственно, являются не средством представления уже познанной, но в гораздо большей степени - обнаружения доселе не познанной истины», что «их различие состоит не только в отличиях звуков и знаков, но в различиях самих мировидений».' Или возьмем более старую идею Гамана о том, что язык достиг синтеза мира явлений задолго до какого бы то ни было разделения на чувственность и рассудок, и по-

' W. Von Humboldt, Uber d. vergl. Sprachstudium, § 20 [В. фон Гумбольдт. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития // Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 319].

3—1345 33

тому кантовской «критике разума» должна предшествовать некая «ме-такритика», а именно - «критика языка».² В дальнейшем некоторые математики и логики - такие, как Буль, Пеано, Фреге и Пирс - делали попытки реализации Лейбницевой программы точного языка для построения математизированной логики.

Но все это было диковинками и размещалось на периферии философского сознания, все это почти не играло роли в рамках определяющей философской критики познания - трансцендентального или же психолого-эмпирического анализа сознания.

Совершенно иной стала картина в первую половину XX столетия. Сегодня de facto и в том, что касается толкований, можно говорить о переходе от теории познания к языковому анализу, по меньшей мере, в англосаксонской философии. Темы вроде «meaning and truth», «meaning and verification», или же «language, truth and logic» весьма характерны для англосаксонской философской мысли.'

Объясняться это может, в первую очередь, тремя мотивами:

1. В упомянутую эпоху взошли семена новой (лейбницианской) логики; вместе с ней возникли предсказанные Лейбницем, прежде невиданные средства конструктивной символики, но также и множество семиотических проблем, повлекших за собой необходимость заново обосновать логику и математику, - стоит подумать лишь о (впоследствии так названных) «семантических антиномиях» и о проблематике иерархии метаязыков. Здесь повторился процесс, сопровождавший все основополагающие для европейской логики эпохи - сначала ари-стотелианско-стоическую, затем схоластико-терминистическую, и, наконец, в эпоху барокко проявившееся у Лейбница в качестве зародыша новой логики основание математики Нового Времени как «mathesis universalis»: каждый раз в связи с закладыванием новых основ для логики здесь разрабатывалась богато дифференцированная «семиотика», и при пристальном рассмотрении можно заметить, что большая часть основных понятий философии языка и языкознания возникала именно в таких обстоятельствах. Грамматика и риторика -того же происхождения, что и логика: это «τέχναι λογιχαι» («artes ser-monicales»), формировавшие фундамент образования и науки еще в

² На эту тему см. Е. Heintel, «Gegenstandskonstitution u. sprachl. Weltbild», in:

Sprache - Schlussel zur Welt, Festschr. L. Weisgerber, DOsseldorf, 1959. S. 47 ff. ' Основательную информацию об этом дают А. Пап (A. Pap, Analytische Erkenntnistheorie, Wien 1955) и В. Штегмюллер (W. Stegmuller, Hauptstromun-gen der Gegenwartsphilosophie, Wien, 1952, а также dos Wahrheitsproblem u. die Idee der Semantik, Wien, 1957). Об истоках движения в целом, см. также V. Krafl, Der Wiener Kreis, Wien, 1950.

34

средневековом «тривии». Правда, здесь, в средневековом «тривии» факультета свободных искусств, располагалось и проросшее в эпоху гуманизма зерно относящегося как к философии языка, так и вообще к теории познания и педагогике культуры противоречия в рамках наук о логосе, - и противоречие это - mutatis mutandis - сегодня вновь стало актуальным и господствующим во внутренней структуре философии. К этому вопросу мы еще вернемся.

2. Один из явных мотивов перехода от традиционной критики познания к критике языка возник в непосредственной взаимосвязи с новым обоснованием математической логики в уме ученика Рассела Людвига Витгенштейна. Я имею в виду царящее во всей философской мысли неопозитивизма подозрение, согласно которому философские предложения и даже философские вопросы даже не неправильны, а вообще бессмысленны, и притом потому, что мы не понимаем логики нашего языка. Это витгенштейновское подозрение на бессмысленность - как мотив разоблачения при борьбе с метафизикой - опередило в настоящее время все возражения, выдвигаемые прежде позитивизмом, - и, пожалуй, находит свое дополнение в марксистско-праг-матистическом подозрении на идеологию, в котором, правда, содержится еще и возражение против подозрения на бессмысленность (к этому мы еще вернемся). В добавление к витгенштейновскому подозрению на бессмысленность, «Венский кружок» выдвинул так называемый принцип верификации. Утрированная, но характерная формулировка этого принципа гласит: «Смысл предложения есть метод его верификации». Эта версия принципа верификации подходит для того, чтобы обратить внимание на третий мотив современной англосаксонской философии, в особенности - анализа языка.

3. Если в венском неопозитивизме под верификацией подразумевался преимущественно научный метод подтверждения - сравнение языковых высказываний с наблюдаемыми фактами - то в более раннюю эпоху уже основатель американского прагматизма Ч. С. Пирс, причисляемый также к зачинателям математической логики, сформулировал аналогичный, но более всеобъемлющий принцип верификации для разрешения проблемы значения. Он гласил: чтобы определить значение знака, «we have... simply to determine what habits it produces» (мы должны... попросту установить, какие привычки он производит).⁴ Впоследствии у Чарльза Морриса этому мотиву предстояло обрести репрезентативный смысл в качестве вклада американского прагматизма и бихевиоризма в неопозитивистский анализ языка.

' C.S. Peirce, Collected Papers, Cambridge, Mass., 1931 ff., IV, § 536; V, § 475 ff. Ср. Morris. S. V.

3*

35

С момента выхода в 1938 г. Моррисовых Основ семиотики в сфере влияния логического позитивизма стало обычным различать три измерения языка или науки о знаках: «синтаксис», «семантику» и «прагматику» языковых знаков. «Синтаксис» касается внутрияы-ковых связей знаков между собой, «семантика» - отношения знаков к обозначенным ими внеязыковым фактам, а «прагматика» - отношения знаков к людям как пользователям языка. Представляется, что в этих трех измерениях «семиозиса», или научной «семиотики», ретрезенти-рованы три вышеупомянутых основных мотива распространенной в настоящее время на Западе так называемой «аналитической философии языка» и, как подчеркивал сам Моррис, осуществлен их синтез.⁵

Вот отправной пункт, в котором нам хотелось бы поставить перед аналитической философией языка вопрос о связи между языком и истиной. Как соотносятся с нашей проблемой три вышеупомянутых мотива - логицистской, позитивистской и, наконец, прагматистской критики языка? Какой ответ на наш вопрос о соотношении языка и истины дают, прежде всего, соответствующие названным мотивам семиотические концепции «синтаксиса», «семантики» и «прагматики»?