Иллюстрация:
Портрет Балашши
Несмотря на попытки авторов первой половины XVI в. создать поэзию на родном языке, истинным ее основателем следует считать Балинта Балашши (1554—1594). Венгерская культура обязана ему тем же, чем польская Яну Кохановскому, — созданием ренессансной поэзии на родном языке. Балинт Балашши родился в родовом замке Зойом и с юности посвятил себя военному делу. Его отец, Янош Балашши, бежавший в Польшу из-за подозрения в антигабсбургском заговоре, был известен там как военачальник, отличившийся в борьбе против турок, и широко образованный человек. На его смерть написал стихи Иоахим Бельский, сын автора «Хроники всего света».
432
Участвуя позже в австрийском походе против правителя Трансильвании Иштвана Батори, ставшего впоследствии польским королем Стефаном Баторием, поэт попал в плен. Батори, учившийся в Падуанском университете, обошелся с пленником милостиво. В Альбе Юлии поэт вступил в круг польско-венгерских гуманистов. Вернувшись на родину, Балинт Балашши принужден был, однако, сам дважды бежать из владений Габсбургов в Польшу. Его преследовали враги, которые добились конфискации его имущества, ложно обвинив поэта в кровосмешении (он был женат на кузине), в нападении с оружием в руках на чужие владения и даже в переходе в магометанство. В действительности же поэт-воин всю жизнь боролся с турками, в битве с которыми и погиб. При осаде Эстергома он был поражен ядром из неприятельского орудия: «Со славою пал в 1594 г. за отечество, сраженный турецким ядром во время приступа под осажденным Эстергомом», — гласит надпись к его портрету. Он пал за истерзанную завоевателями родную землю, к которой обращено столько его песен.
Поэзия Балашши была подготовлена почти 200-летним развитием гуманистической латинской литературы в Венгрии, начиная от Яноша Витеза и Яна Паннония до Олаха и Жамбоки. Вместе с тем он наследовал лучшее, что создала поэзия на венгерском языке, от опытов составителей средневековых гимнов до достижений более изощренных писателей XVI в., писавших «поучительные и забавные» новеллы в стихах.
В стихах Балашши и в произведениях французских поэтов Плеяды можно найти родственные мотивы. Эти совпадения объясняются схожестью ситуации и общим для собратьев Ронсара и для венгерского поэта кругом чтения — греческая Антология, Анакреон, Гораций, Иоанн Секунд и другие (так, например, мотив стихов «К пчеле» встречается у автора «Поцелуев», у Балашши и у Реми Белло). Сложнее дело с воздействием Кохановского на знаменитого венгерского поэта. Несомненно, что Кохановский и Балашши зачастую восходят к тем же источникам. Но бесспорно также, что Балашши знал Кохановского, а главное — не мог не понимать его значения для создания национальной польской литературы, что наводило его на размышления о собственных творческих целях.
Художественная форма венгерских канцон Балашши усовершенствовалась, приобрела особую гибкость и выразительность во время второго пребывания поэта в Польше в 1589—1591 гг. В этот период Балашши создал цикл стихов «Целия», посвященный счастливой любви. Вдохновительницей его была Анна Шарканди, жена Ференца Вешелени, приближенного Стефана Батория. В замке Дамбо на польской территории, принадлежавшем венгерско-польскому магнату, Балашши жил довольно долго. Там он написал, быть может, лучшие свои лирические стихи.
Связь выдающегося венгерского поэта с Польшей можно было бы назвать традиционной, ибо взаимодействие культур двух соседних стран не прекращалась с XIV в. Значительно влияние на Балашши народной песни. В пограничных замках Венгрии, прославленных Миклошем Иштванфи, в Трансильвании, на подступах к Балканам, венгерский поэт слышал мадьярские кантастории, восходящие, вероятно, к эпохе Корвина, юнацкий эпос в исполнении сербских гусляров, заунывные песни анатолийских турок, баллады словаков (Балашши знал три славянских языка). Народное творчество венгров и их славянских соседей отразилось в его канцонах, которые он писал для музыкального исполнения на мотивы итальянские и местные.
Балашши был создателем новых разнообразных форм в поэзии. Он мастерски владел венгерской рифмой и обновил венгерскую строфику. «Строфой Балашши» венгерские поэты писали в течение нескольких столетий. Как образец ее приведем последние строки стихотворения «Журавлям»:
Когда, средь битв и бурь, Вдруг надо мной лазурь Прорежет птичья стая, Летящая в края, Где Юлия моя Живет, красой блистая, Кричу я птицам вслед, С крылатыми привет Любимой посылая.
(Перевод Н. Чуковского)
Балашши ввел в венгерскую литературу пасторальную драму по итальянскому образцу. Он создал лирический «канцоньере» — стихи к Юлии (Анне Лошонци), в которых влияние петраркизма сочетается с народной любовной песней. Балашши не был придворным поэтом, как многие петраркисты XVI в., но вечным скитальцем, солдатом, изгнанником, пленником, политическим борцом. Он сочинял стихи в седле, в пограничных замках, при свете походного костра. Не менее значительны, чем его лирические стихотворения, солдатские песни поэта («Прощанье с родиной», «Похвала пограничным крепостям» — гимн борьбе против турок). Военной лирике Балашши чужды всякая напыщенность, приукрашивание — события предстают во всей своей суровости. Но
433
все преодолевает пафос мужественного сердца, призывающего к борьбе за милую Венгрию, которая держит щит христианства и саблю, омоченную в крови завоевателей. Балашши органически соединил свое творчество с народной отечественной и славянской песней; он заложил основание национального литературного языка и венгерской поэзии Нового времени.
Из венгерских поэтов конца XVI в. ближе всего к Балашши был его друг и ученик Янош Римаи (1569—1631), получивший гуманистическое образование дворянин из габсбургской Венгрии. Он хранил наследие Балашши, подготовлял издание его произведений, и в ранних стихах Римаи чувствуется сильное влияние учителя. На рубеже столетий Римаи нашел собственную систему поэтической выразительности, особенно в стихах умозрительных, проникнутых стоицизмом, а также в патриотических песнях. Поэтическая его техника поражала современников неожиданностью образов, порой изысканно парадоксальных. Поэтический язык Римаи свидетельствует о том, что он отчасти принадлежал уже к иной культурной эпохе.
Чешская литература [XIV—XVI вв.]
433
КУЛЬТУРНЫЙ ПОДЪЕМ XIV в.
Эпоха XIV—XVI вв. была в истории Чехии бурной и насыщенной значительными событиями. К концу XIII в. Чехия стала одним из самых сильных и экономически развитых государств феодальной Европы. Чешские правители, оказывая значительное влияние на политику Священной Римской империи, становятся серьезными претендентами на имперский трон.
Такое положение Чехии способствовало расширению культурных связей и вообще развитию образованности, одним из центров которой в тогдашней Европе сделалась Прага. Особенно явственно эти тенденции проявились при правлении императора Карла IV (1346—1378), приведя к значительному культурному подъему. Праге, превратившейся в имперскую резиденцию, Карл IV уделял большое внимание. В это время строятся великолепные готические здания: знаменитый Карлов мост, Пражский Град и храм св. Вита. Создаются выдающиеся произведения иконописной и настенной живописи, а также скульптуры. В 1348 г. в Праге открывается университет, впоследствии один из виднейших в Европе.
Известно, что в 1356 г. Прагу посетил Петрарка. И уже во второй половине XIV в. мы встречаем в Чехии поклонников великого итальянского поэта, которые небезразличны к его идеям и оценили его новый стиль. Особого внимания заслуживает Ян из Стршеды (Иоанн Новифорензий, ум. 1380), великий канцлер чешского королевства, позже епископ Оломоуцкий. Знакомство канцлера Яна с Петраркой и Колой ди Риенци относится к его первой поездке в Италию в свите императора Карла IV (1354). Латынь Яна из Стршеды еще далека от гуманистической, хотя он старательно читал Ливия и Сенеку. Переписка Петрарки с архиепископом Арнотом и Карлом IV сохранилась в рукописях императорской канцелярии. Сам Карл IV тоже был наделен незаурядным литературным даром. Его сочинения, написанные по-латыни, представляют поэтому определенный интерес, особенно его автобиография «Vita Caroli», которую исследователи относят к лучшим образцам автобиографического жанра в средневековой литературе. Впрочем, и сам Карл предстает в автобиографии во многом человеком Средневековья. Так или иначе вскоре после смерти Карла и переноса имперской столицы из Праги интерес к гуманистической культуре замер почти на целое столетие.
Самые значительные для чешской литературы этого времени явления связаны с гуситским движением, в ходе которого укрепилось национальное самосознание, начал складываться национальный литературный язык. В XIII — первой половине XIV столетия переводилось на чешский или писалось на этом языке много произведений, еще типично средневековых. Бытовало множество легенд о жизни Христа, о деве Марии. На чешском языке существовали и стихотворные героические или исторические хроники, например известная и в других европейских странах «Александрия». Однако широко распространилась и так называемая «Далимилова хроника», в которой делалась попытка, тоже в стихотворной форме, изложить события национальной истории и народные легенды. Этот памятник, проникнутый патриотическим духом, оказал влияние на позднейших авторов исторического жанра, в частности на историков гуситской поры и писателей XV в. Чешскому языку отдавалось предпочтение при создании религиозных мистерий. Появлялись и переводы написанных на
434
латыни сочинений (например, автобиографии Карла IV или его моралите).
С переходом на национальный язык литература постепенно демократизировалась, насыщалась злободневным общественным содержанием. Это относится даже к таким традиционным жанрам, как легенда. Например, в легенде о св. Прокопе он борец за национальные интересы и национальную культуру против чужеземных влияний. Заметно дифференцировались в XIV в. жанры. Дидактическая литература все реже использовала стихотворные формы, а стихи обретали функции, которые больше свойственны им в Новое время. В прозе, кроме дидактических трудов, хроник и рыцарской эпики, стал быстро развиваться жанр короткого рассказа (экземплум). В поэзии росло влияние светской лирики, особенно любовной.
Обострение социальных противоречий во второй половине XIV в. прямо отразилось главным образом в проповедях и теологических трудах. Среди предшественников Яна Гуса, выступивших против устоев и практики католической церкви, следует назвать его младшего современника Яна Милича (род. 1374). Он прославился проповедями на чешском языке, в которых требование церковных реформ сочеталось с острой критикой социальных пороков. Литературно интереснее труды другого предшественника Гуса — Томаша Штитного (1333—1409), тоже провозглашавшего в своих теологических и дидактических сочинениях идеи ранней Реформации. Среди них выделяется сборник «Книжки о делах христианских», состоящий из шести трактатов. Кроме проблем богословско-философских (например, в трактате «О вере, надежде и любви»), Штитный рассматривает и моральные, создавая своеобразное руководство по вопросам практической нравственности (например, рассуждение «О трех состояниях: девическом, вдовьем и супружеском» или «О хозяине, хозяйке и слугах»). Свое понимание христианских заповедей Штитный старался применить к делам житейским, сделать их доступными для народа. Штитный впервые нашел живые народные эквиваленты для сложных философских и теологических понятий, обогатив чешский язык, в том числе и собственно повествовательный.
Судьбы чешской литературы в XV в. и всей национальной культуры неотделимы от судеб гуситского движения. Гуситство, одно из первых в истории Европы массовое антифеодальное революционное движение, сыграло исключительную роль в истории Чехии, наложив на дальнейшее развитие ее культуры свой определяющий отпечаток.
434
ГУСИТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Литература оказалась в самом центре общественных конфликтов, и это глубоко изменило весь ее характер. Словесное творчество стало ориентироваться не на дворянские слои, а на городские круги, а в пору революционного подъема — на народные массы. Религиозная проблематика, которая продолжала преобладать, исполнилась высокого политического пафоса, за ней встало острейшее недовольство народных масс католической церковью и феодальными порядками.
Уже в сочинениях Томаша Штитного видна попытка устранить различие между культурой духовной и светской, хотя светская все же воспринималась как явление низшего порядка. В дальнейшем границы стали стираться еще усиленней: проповедь становилась вместилищем вполне земных политических страстей, в теологический трактат проникала политическая сатира, а духовный гимн сделался патриотическим и даже служил иногда подробному изложению военной доктрины.
Постепенно исчезали центральные герои средневековой литературы: с одной стороны, святой, устремленный к небесной жизни, а с другой — рыцарь с его воинскими и галантными похождениями. Канул в прошлое рыцарский эпос; средневековая легенда прекратила свое существование в связи с устранением у гуситов культа святых. Отступили на задний план и мистерии, не соответствовавшие новому пониманию богослужения. Лишь некоторые жанры средневековой литературы были взяты гуситской литературой на вооружение, наполняясь новым содержанием (например, аллегорический спор в стихотворной форме, сатирическая поэзия, духовная песня, трактат и хроника). Эти жанры тоже часто насыщались социальным пафосом, приобретая подчас агитационный характер.
Представления об «образоборчестве» гуситов вытекают из слишком механического сравнения складывавшейся тогда культуры с культурой иностранной. Важнее между тем, что чешская литература не просто перестала состязаться с иностранными образцами. Она непосредственно обратилась к народным источникам, что не меньше значило для ее ренессансного обновления, как и то, что гуситская литература, непосредственно участвовавшая в политических, социальных и религиозных боях, неизбежно должна была стать доступной, понятной простому читателю и слушателю. Это, в свой черед, определило многие новые художественные качества, в частности, отказ от усложненного аллегоризма средневековой поэзии.
435
Выдающееся место как в политической и религиозной жизни Чехии, так и в ее культуре занял сам Ян Гус (1371—1415). Это был не только религиозный реформатор, политический боец исключительного мужества и убежденности, но и чрезвычайно образованный человек, талантливый писатель и блестящий оратор. Его проповеди, которые он произносил в Вифлеемской капелле в Праге, вызывали огромное стечение народа и способствовали массовому распространению идей Реформации. Тексты своих проповедей, произнесенных по-чешски, Гус обработал, создав латинские произведения богословского характера (например, «О шести блудах» — разоблачение пороков католической церкви). На новую высоту Гус поднял чешскую духовную песню, которая стала одним из ведущих жанров гуситской литературы. Он сделал такую песнь частью богослужения и сам сочинил много текстов. Зденек Неедлы считал духовные песни новым и чрезвычайно важным словом в демократической культуре, «рупором поколения, проникнутого самым пламенным энтузиазмом».
Высшей точки деятельность Яна Гуса достигает в десятые годы XV в. В это время он пишет по-чешски ряд трактатов (например, «Зеркало грешного человека», «О супружестве», «Изложение веры»). В них развивались его теории, направленные против духовной и светской власти пап; подвергались уничтожающей критике практика продажи индульгенций и все основы экономической политики католической церкви («Книжка о симонии»). В трактате «О познании истинного пути к спасению», получившем заглавие «Дочка», Гус касался морали и воспитания. Удаленный с проповеднической кафедры Вифлеемской часовни и потеряв возможность обращаться непосредственно к массе слушателей, Гус издал сборник своих проповедей «Изложение святых чтений воскресных».
Стиль трактатов Гуса отличался от сухой, схоластической манеры, свойственной обычно теологам Средневековья. В его сочинениях чувствуются приемы оратора, проповедника, обращающегося к самой широкой аудитории. Они написаны с публицистической страстью и в то же время во всеоружии тогдашней высокой учености, со строгой внутренней логикой. Форма их проста и вместе с тем отличается тщательной литературной обработкой. Вклад Гуса в развитие чешского литературного языка чрезвычайно велик. Немаловажную роль в этой области сыграл его труд «О чешском правописании», где он предложил ввести надстрочные знаки, которые позволили передать специфически чешское произношение некоторых звуков и упростили чешское правописание.
Портрет Я. Гуса
Гравюра Н. Ройснера, 1587 г.
Находясь в заточении в Констанце, Гус ответил на требование католического судилища отречься от своих идей страстными посланиями, в которых он с огромной силой защищал свободу совести. В них отразился облик несгибаемого человека, готового взойти за свои убеждения на костер. Послания Гуса оставили неизгладимый след в национальной культуре.
Возмущение, которое прокатилось по чешским землям после мученической гибели Яна Гуса, отозвалось во многих произведениях, прежде всего в духовных песнях («О соборе Констанцском», «В надежде божьей...» и др.). В них порицалось несправедливое судилище и воспевался подвиг Гуса. Складывались и песни, которые в 20-е годы, во время гуситских войн, несмотря на религиозную оболочку, зачастую становились подлинными революционными гимнами, полными воодушевления и веры
436
в справедливость и грядущую победу (например, «Кто они, божьи воины», «Восстань, восстань, великий город Прага»). В песне «Кто они, божьи воины» религиозное воодушевление своеобразно сочетается с весьма конкретным содержанием: практическими советами военного характера войску и повстанцам-таборитам. Наиболее известные гуситские песни были собраны в так называемом «Йистебницком канционале» (опубл. 1872).
Вообще в годы подъема гуситского движения песня вышла на улицу, приняв активное участие в общественных событиях. Наряду с духовными, популярность приобрели и сатирические песни, куплеты, которые откликались на жгучие вопросы и яркие эпизоды общественной борьбы (существовала, например, издевательская песенка о сожжении трудов Виклифа по приказу папы).
На запросы времени начала откликаться и дидактическая поэзия, что, естественно, очень ее изменило, далеко отстранив от схоластики. В этом смысле нагляден так назывемый «Спор Праги с Кутной горой», где Прага воплощает гуситские идеи, а Кутная гора — католическую реакцию. «Спор...» был создан, когда Прага готовилась к отпору войскам католических крестоносцев. Автор не гонится за традиционными риторическими красотами, а сосредоточивается на сущности спора, который ведется с большой страстью и настойчивостью. Прага перед лицом Христа доказывает, что предательство Кутной горы по отношению к ней, своей матери, не может быть оправдано послушанием императору и папе, ибо единственным авторитетом в делах религии должно быть Священное Писание. Далее Прага ополчается против императора Сигизмунда, главного врага гуситов, организовавшего против них крестовый поход, доказывая, что сопротивление ему — это борьба за правду божью. В конце концов внимающий спору Христос, похвалив Прагу, приказывает Кутной горе замолчать.
После компромисса между правым крылом гуситов, так называемыми «чашниками», и католической церковью литература стала терять воинствующую направленность. Впрочем, гуситские традиции жили и в годы спада революционной волны, например, в ораторском искусстве. Так, в проповедях одного из ведущих идеологов утраквистов, пражского архиепископа Яна Рокицаны, критиковались папа и католическая церковь, а также светские феодалы. Рокицана, близкий сотрудник Йиржи из Подебрад, который стремился легализировать соглашение «чашников» с католической церковью, насыщал свои проповеди такой же политической злобой дня, как и Ян Гус.
Традиции гуситства своеобразно преломились в деятельности самого значительного представителя чешской духовной жизни времен завершения гуситских войн — Петра Хельчицкого (ок. 1390 — ок. 1460). Хельчицкий выразил недовольство тех радикальных слоев гуситского движения, которые были неудовлетворены компромиссной политикой утраквистов, поддерживаемых королем Йиржи из Подебрад. В своих произведениях («Постилла», т. е. комментарий к Писанию, «Сеть веры» и др.) Хельчицкий выступает не только против папы как главы католической церкви и против ее порочной практики. Он осуждает общественный строй Средневековья, не признавая никакой общественной иерархии, отвергая государство и все его учреждения. Но почитание Евангелия привело Хельчицкого не к боевой таборитской непримиримости, а к отрицанию всякого насилия, к идее исключительно духовного сопротивления злу. Хельчицкий последовательно осуждал войны, смертную казнь и всякие виды насилия. Однако порой и в его разоблачения врывалась таборитская страстность, — как бы забыв о своей идее непротивления, он начинал грозить преступным владыкам вполне земным отмщением.
В «Сети веры» Хельчицкий рисовал идеальную церковь, какой она представлялась ему в эпоху раннего христианства, до того, как Константин превратил христианство в государственную религию. Хельчицкий считал, что истинный христианин находится в извечном конфликте с государством, представляющим чуждую христианству языческую силу. Вторая часть трактата посвящена острой критике общественной ситуации в Чехии и особенно бедственного положения крестьянства. С точки зрения формы Хельчицкий продолжал традиции Гуса. Он ввел в литературную речь еще больше народных черт, в частности пользовался крестьянским диалектом.
Последователи Петра Хельчицкого образовали в 1457 г. новую религиозную секту, названную Общиной чешских братьев. Известно, что идеи Хельчицкого оказали влияние на Л. Толстого.
Во второй половине XV в. снова ожил интерес к итальянской гуманистической культуре, который проявился при дворе Карла IV, а в дальнейшем был отодвинут на задний план бурными событиями гуситских войн.
436
РАЗВИТИЕ ГУМАНИЗМА В XV в.
Гуманистическое направление сложилось в Моравии раньше, чем в Чехии, — вероятно, потому, что эта область была меньше затронута
437
религиозными войнами и сохраняла тесные связи с Будой, одним из главных культурных центров в те времена. Гуманистические традиции Яна из Стршеды продолжали в Моравии несколько представителей рода Босковицей, например епископ Оломоуцкий Тас (Протасий) из Босковиц (1446—1482), который учился в Падуе и Ферраре, в школе Гварино Гварини. Он следовал стилистической реформе латинского языка итальянского вольнодумца Лоренцо Валлы.
В Оломоуце хранились рукописи гуманистического содержания конца XIV — начала XV в. В библиотеке Капитула имелись разные латинские сочинения Петрарки в прозе и стихах и биография поэта, написанная Верджерио (что особенно примечательно для взаимосвязи Моравии с Венгрией). Эта последняя рукопись содержала также письма Яна из Стршеды.
Среди моравских гуманистов выделялся Августин Оломоуцкий (Августин Моравий, 1467—1513). Образцы гуманистической эпистолографии даны в латинском руководстве Августина Моравия «О писании писем» (1496). Он опубликовал также трактат в форме диалога в защиту поэзии (Венеция, 1493), где опровергал нелестное мнение Платона о поэтах, придерживаясь поэтики Аристотеля и Горация. Особый интерес в разнообразном наследии моравского гуманиста представляет изданный им в Вене (1512) диалог между Гварини и Браччолини о том, какое правление следует предпочесть, монархическое или республиканское.
Гуманистические традиции Оломоуца поддерживал Станислав Турзо (ум. 1540). Он учился в Польше и сохранял постоянные связи с двором польских королей и краковскими университетскими кругами, покровительствуя гуманистам. С 1521 г. Турзо начал переписываться с Эразмом Роттердамским. Роль Оломоуца в истории чешского гуманизма, несомненно, значительна. Однако моравские гуманисты были скорее хранителями и распространителями гуманистической культуры, нежели ее творцами.
В самой Чехии уже в середине XV в. можно обнаружить новое направление культуры. Заметное воздействие на ранний чешский гуманизм оказал Эней Сильвий Пикколомини, автор «Истории Богемии». Эней Сильвий работал в канцелярии императора Фридриха III в Вене. Там он познакомился с чехами Прокопом Пфлугом из Рабштейна и Вацлавом из Бохова, ставшими его учениками и последователями. Они вели с ним переписку, изощряясь в цицероновском слоге. Эней Сильвий переписывался также с Тасом из Босковиц. Как автор «Истории Богемии» он внес свой вклад в развитие чешской историографии. Материалы для труда черпал он из старых чешских хроник в переводах своих чешских друзей, но описывал также и события нового времени, опираясь на собственные впечатления.
Традиции гуманистической литературы на латинском языке выразительно проявились в трудах Яна из Рабштейна (1437—1473), получившего степень доктора в Болонье. По возвращении в Прагу он некоторое время был доверенным лицом и советником короля Йиржи из Подебрад. Его «Диалоги», посвященные актуальным событиям политической борьбы, представляют собой в то же время один из выдающихся образцов гуманистической латыни. В этом диалоге, написанном как спор четырех шляхтичей, автор осуждает тех католических панов, которые выступали с оружием в руках против короля Йиржи. Будучи сам католиком, Ян из Рабштейна высказывался за веротерпимость, призывал к отказу от мелочных интересов в пользу общенациональных и выражал свои симпатии королю-утраквисту.
В конце XV — начале XVI в. произошел культурный сдвиг в среде умеренных «чашников», которые уже со времени Йиржи из Подебрад начали отказываться от первоначальной замкнутости. Налаживалась связь между бюргерством (гуситским в своем большинстве) и либеральной частью чешских и моравских дворян, где преобладали католики, склонявшиеся к сильной централизованной монархии. Стал намечаться возврат к светской литературе. Были подновлены средневековые повести и романы, а рядом с ними появилась новеллистическая литература Италии, переводимая главным образом с немецкого, реже с латыни. В рукописях того времени встречаются романы об Александре, Тристане, Пираме и Тисбе, волшебнице Мелюзине, примеры из «Римских деяний», Троянская хроника вперемежку с видением св. Юрия, пророчествами и сказаниями, где занимательное сочетается с моральным поучением. Из Боккаччо в Чехию — раньше, чем в Польшу и Венгрию, — попадает история о терпеливой Гризельде в переводе Петрарки, затем «Филоколо». Из Франции (через немецкую версию) проникает повесть о Магелоне, легенда о Женевьеве и легенды о подземном рае Сибиллы.
Новые запросы отразились в литературной деятельности Гинека из Подебрад (1452—1492), сына короля Йиржи. Он перевел на чешский (вероятно, с немецкого) одиннадцать новелл из книги Боккаччо. Писал он и стихи, изобиловавшие эротическими сценами («Майский сон» и др.), на темы, отчасти заимствованные у немецких
438
авторов, но не лишенные оригинальности.
Чешское книгопечатание — одно из стариннейших в Европе. Первая чешская книга — «Троянская хроника» — вышла в Пльзене в 1469 г., «Жизнь Эзопа, знаменитого мудреца» напечатана в 1487 г., «Римская хроника» — в 1488 г. Крупным издателем в Чехии начала XVI в. был Микулаш Конач из Ходишкова (Финитор, ум. ок. 1546). Издававшиеся им моралистические произведения пользовались в Чехии большим спросом. В его типографии, основанной в 1507 г., печатались также сочинения против таборитов и лютеран: Конач был утраквистом. Из изданий гуманистического характера отметим перевод Петрарковых переложений псалмов Давида, «Диалоги» Лукиана, а также «Повесть о печальной кончине Гвискарда и Сигизмунда», восходящую к одной из новелл Декамерона.
Среди чешских литераторов-гуманистов следует назвать также Ржегоржа Грубого из Елени (ум. 1514), переводчика Петрарки и Эразма. Ржегорж Грубый перевел на чешский «Похвалу Глупости»; трудился над переводами трактата Лоренцо Валлы о наследии Константина и над диалогом Цицерона («О дружбе»).
438
БОГУСЛАВ ИЗ ЛОБКОВИЦ. ГУМАНИЗМ XVI в.
Выдающимся латинским поэтом Чехии эпохи Возрождения был Богуслав Гассенштейнский из Лобковиц (1461—1510). Объездив всю Италию, чешский гуманист совершил в 1490—1491 гг. длительное путешествие на острова Родос и Кипр; побывал он также в Палестине и Египте. Страсбургский гуманист Петр Шотт назвал Лобковица «чешским Улиссом».
Лобковиц полагал, что науки должны цениться лишь в том случае, если они служат общественной пользе. Лобковиц-поэт был сатиричен. Среди эпиграмм Богуслава Лобковица особый интерес представляют две — на папу Александра VI Борджа (1492—1503) и на папу Юлия II Ровере (1503—1513). О папе-испанце, поколебавшем престол св. Петра своими пороками, чешский гуманист (принадлежавший к католической церкви) писал: «Всем сердцем любившего побоища и резню Александра, пастыря великого Рима, поглотила наконец гробовая урна к великой радости всех народов. О владыки ада, о владыки неба... воспретите доступ к вам этой душе. Если он придет в адское царство, то возмутит порядки преисподней, если внедрится на небо — будет домогаться звездного полюса». Не менее резки стихи Лобковица о Юлии II, воевавшем с христианскими государствами, вечно меняя союзников и врагов.
В лирических стихах Лобковица нередко звучат мотивы скорби и разочарования, впрочем никогда не расплывающиеся в бессильные жалобы. Поэт любит строгую форму, он стремился к предельной простоте и ясности, как, например, в эпитафии Полициано или в «Надписи на камне», где слышится отзвук античности. В поэзии Лобковица поют волны морей, журчат воды источников и целебных ключей. Вот строки из известного стихотворения «Термы Карла IV» (Карловы Вары):
Влаги твоей теплота откуда исходит, скажи мне? Мнится, что это огонь в сицилийской бушующей Этне...
Прекрасное в душе Лобковица сплетается с полезным. Он заканчивает гексаметры о целебном потоке такими стихами:
... Излечи все болезни, Чтобы в родные края вернулся веселым и бодрым Каждый, в воды твои погрузивший усталое тело.
Государственный деятель и философ-платоник Ян Шлехта (1466—1525) испытал сильное влияние Эразма, с которым он переписывался. Переписка Эразма с Шлехтой свидетельствует о довольно раннем проникновении идей великого голландского гуманиста в славянскую среду.
В следующем поколении чешских гуманистов после Лобковица, Шлехты и Ржегоржа Грубого появились два ученых филолога, которые стояли на высоте гуманистической образованности своего времени — Вацлав Писецкий (1482—1511) и его ученик Сигизмунд Гелений (1497 или 1498—1554).
Писецкий был знатоком греческого языка, и, если бы не ранняя смерть (от чумы в Венеции), он, вероятно, стал бы одним из известнейших филологов XVI в. Писецкий успел закончить перевод Исократа с греческого языка на чешский, напечатанный в 1512 г. В предисловии он защищал достоинства чешского языка, доказывая, что на нем можно выразить мысли древних мудрецов и классических писателей, и восставал против тех, кто считал чешскую речь варварской. То, что не удалось осуществить Писецкому, осуществил его друг и ученик Жигмунт Грубый из Елени, известный в гуманистических кругах под именем Сигизмунда Геления.
Гелений с 12 лет учился в Италии. В 1523 г. он переселился в Базель, где, по рекомендации Эразма, был редактором у знаменитого издателя Фробения. Гелений подготовил к печати десятки книг, составленных и переведенных учеными XVI в. Геления следует считать одним
439
из основоположников классической филологии. В 1537 г. он выпустил в Базеле свой «Лексикон» на четырех языках — на двух классических и двух «наиболее распространенных варварских»: на немецком и славянском, содержащий 1300 слов («славянский язык» в «Лексиконе» представляет смесь чешского с хорватским).
На протяжении всего XVI в. в Чехии существовала латинская поэзия, хотя и не достигавшая высот Богуслава Лобковица. Религиозные и нравоучительные рассуждения сделались главным ее содержанием, форма же превращалась в более или менее виртуозную игру. Все это мы находим у поэта из кружка пражского мецената Ходеёвского — магистра Матвея Коллина (1516—1566). В Виттенберге Коллин прекрасно овладел латынью, приобрел познания в греческом и стал одним из самых деятельных педагогов, создав лучшую частную школу в Праге. Он написал сотни стихов «на случай», собранных в нескольких томах «Поэтической смеси», элегии, оплакивающие смерть друзей и значительных личностей, религиозные гимны, чрезвычайно добропорядочные эпиталамы.
439
ЛИТЕРАТУРА НА ЧЕШСКОМ ЯЗЫКЕ
Наряду с литературой на латинском языке продолжала развиваться национальная гуманистическая традиция. Один из виднейших ее представителей — Викторин Корнелий из Вшегрд (ок. 1460—1520), примыкавший вначале к писавшим по-латыни авторам, которые группировались вокруг Яна Гассенштейнского. Викторин Корнелий был первым из чешских гуманистов, поставивших цель создать гуманистические труды на национальном языке, чтобы усовершенствовать его и возвысить до уровня современной образованности. Викторин Корнелий опирался не только на итальянский гуманизм, но и на традиции национальные, в том числе гуситской литературы. Его переводы, прежде всего из Иоанна Златоуста, способствовали развитию чешского литературного языка. Его предисловие к этим переводам — один из первых гуманистических трактатов в защиту чешского языка. Нельзя не упомянуть и его труды по чешскому праву, в которых он стремился сообщить родному языку богатство и точность латыни итальянских гуманистов.