"Сильное" и "слабое" значения "идентичности"

С самого начала мы заметили, что "идентичность" имеет тенден­цию выражать то слишком много, то слишком мало. Это стоит обсу­дить. Наш арсенал трактовок "идентичности" показывает не только наличие большого разнообразия последних, но и существование зна­чительных противоречий между трактовками, подчеркивающими фун­даментальную и доминантную общность и другими, открыто опро­вергающими понятия об изначальной общности.

Сильные (strong), или фундаментальные, концепции "идентичнос­ти" сохраняют общеупотребительное значение термина, подчеркивая постоянство характеристик на протяжении некоторого времени или сходство трансиндивидуальных качеств. Они также хорошо сочетают­ся со значением, которое зачастую придается "идентичности" в рам­ках политики идентичности. Но именно использование категории ежед­невного опыта и политики в аналитических целях приводит к возник­новению глубоко проблематичных посылок:

1. Идентичность либо есть у всех, либо каждый должен стремить­ся ее приобрести.

2. Идентичность есть или должна быть у представителей всех групп населения (по крайней мере, определенных групп - этничес­ких, расовых или национальных).

3. Идентичность (людей и групп) может быть неосознанной. Со­гласно данному пониманию, идентичность есть нечто, что необхо­димо обнаружить, но также и нечто, в чем можно ошибиться. Силь­ное понимание идентичности, таким образом, повторяет марксист­скую эпистемологию класса.

4. Сильные понятия коллективной идентичности подразумевают прочную связь между членами группы и ее однородность. Они под­разумевают высокую степень групповой сплоченности, существова­ние "идентичности" или общности членов группы, значительные раз­личия с нечленами, четкую границу между "своими" и "чужими"⁴⁶

Принимая во внимание сильную оппозицию субстанциалистскому пониманию групп и эссенциалистскому пониманию идентичности, можно подумать, что мы здесь изобразили какое-то "пугало". Но на самом деле сильные толкования "идентичности" продолжают питать важные тенденции в исследованиях гендера, расы, этноса и национа­лизма.⁴⁷

Слабое (weak) понимание "идентичности", наоборот, сознательно порывает с общеупотребительным значением термина. В последнее время "слабому", или "мягкому" (soft), значению "идентичности" от­дается особое предпочтение в теоретических дискуссиях, так как тео­ретики все больше осознают и все меньше любят фундаментальный подтекст повседневного значения данного термина. Но следование новому теоретическому здравому смыслу также порождает проблемы. Мы укажем на три причины этих проблем.

Первую мы бы назвали "избитый конструктивизм". "Слабое" или "мягкое" значение идентичности обычно сопровождается стандартны­ми оговорками, показывающими, что идентичность многогранна, не­стабильна, находится в постоянном движении, случайна, неоднород­на, фрагментированна, сконструирована и т.д. В последние годы эти оговорки стали настолько обычным и даже обязательным компонен­том рассуждений об идентичности, что употребляются почти автома­тически. Есть опасность, что они станут просто болванками, пустыми жестами, а не осмысленными характеристиками.

Вторая причина связана с отсутствием уверенности, что "слабые" значения "идентичности" означают именно идентичность. Общеупот­ребительное понимание "идентичности" подразумевает, по крайней мере, некоторое постоянство на определенном временном промежут­ке, некоторую устойчивость, нечто, что остается неизменным, когда другие элементы изменяются. Какая необходимость пользоваться тер­мином "идентичность", если его основное значение открыто отрица­ется?

Третья и самая важная причина состоит в том, что идентичность в ее "слабом" значении может оказаться слишком "слабой" категорией для серьезной теоретической работы. Пытаясь очистить термин от не­желательных теоретических коннотаций "сильного" значения, утвер­ждая, что идентичности множественны, изменяемы, текучи, и т.д., апологеты "мягкой" идентичности предлагают нам термин настолько эластичный, что им трудно оперировать в серьезной аналитической работе.

Мы далеки от утверждения, что "сильная" и "слабая" версии, опи­санные здесь, исчерпывают все возможные значения и употребления "идентичности". Мы также не утверждаем, что работа, проделанная серьезными конструктивистами с использованием "мягкого" опреде­ления идентичности, является неинтересной или неважной. Однако мы думаем, что все интересное и важное в этой работе не зависит от ис­пользования "идентичности" в качестве аналитической категории. Рас­смотрим три примера.

Маргарет Сомерс (Margaret Somers), критикуя ученые дискуссии об идентичности за слишком сильный упор на общность категорий вместо разбора исторически меняющихся взаимосвязанных контек­стов, предлагает "реструктурировать изучение формирования иден­тичности через введение концепции нарратива; ввести в центр поня­тия идентичности новые категориально дестабилизирующие пере­менные времени, пространства и взаимосвязанности''. Сомерс пред­ставляет основательные доводы в пользу значимости нарратива в со­циальной жизни и социальном анализе и убедительно доказывает, что социальные нарративы нужно искать в исторически специфичес­ких контекстах. Она заостряет внимание на онтологическом измере­нии нарратива, на способе, которым нарративы не только репрезен­тируют, но главное -доставляют социальные единицы и социальный мир, в котором они действуют. В ее анализе остается неясным, поче­му (и в каком смысле) именно идентичности конструируются нар-ративами и формируются в определенных системах связей и отно­шений. Социальная жизнь действительно пропитана нарративами; но непонятно, почему данный факт должен быть неразрывно, по опре­делению, связан с идентичностью. Везде и всегда люди рассказыва­ют истории о себе и других и определяют свое положение в культур­но доступном репертуаре таких историй. Но каким образом из этого следует вывод, что "локализация нарративов придает социальным индивидам идентичность - какой бы разрозненной, смутной, эфе­мерной и противоречивой эта идентичность не была"? Как это "сла­бое" определение идентичности способствует обсуждению нарратив-ности? Главная аналитическая работа в статье Сомерс выполнена с помощью концепции нарративности, дополненной контекстуализацией взаимосвязей. Что приходится на долю концепции идентичнос­ти - остается неясным.⁴⁸

Во введении к сборнику статей Гражданство, Идентичность и Социальная История (Citizenship, Identity, and Social History) Чарльз [Гилли (Charles Tilly) характеризует идентичность как концепцию "смут­ную, но необходимую" и дает определение идентичности как "ощущения категории, связи, роли, сети, группы или организации социальными акторами, а также публичной репрезентации этого ошущения, которая часто имеет форму общего повествования". Но каково соотношение между этим широким и открытым определением и ис­следовательскими задачами, которые оно призвано решить? Какая ана­литическая польза извлекается из того, что какой-либо опыт и репре­зентация какой-либо связи, роли, сети и т.д. именуются идентичнос­тью. В качестве примеров Тилли обращается к привычным категори­ям расы, гендера, класса, религии и национальности. Однако неясно, какую добавленную аналитическую стоимость придает рассматривае­мым явлениям столь широкое и гибкое определение идентичности. Выделение идентичности в название сборника отражает культурный поворот в социальной истории и исторической социологии граждан­ства; кроме этого, заметных результатов использования данной кон­цепции не видно. Хорошо известный своими четкими и ясными ин­терпретационными моделями, здесь Тилли сталкивается с трудностью, актуальной для большинства обществоведов, пишущих об идентич­ности сегодня, а именно - как сформулировать концепцию, достаточ­но "мягкую" и гибкую для того, чтобы удовлетворять требованиям релятивистской, конструктивистской социальной теории, но в то же время достаточно "сильную", чтобы контролировать явления, требую­щие объяснения и зачастую носящие очень жесткий характер.⁴⁹

Крэйг Калхоун' (Craig Calhoun), занимающийся движением китайс­ких студентов в 1989 г., инициировал тонкую и интересную дискус­сию о концепциях идентичности^ "интересов" и коллективного дей­ствия Калхоун объясняет готовность студентов, собравшихся вечером 3 июня 1989 г. на площади Тяньаньмэнь, "осознанно рисковать жиз­нью" своеобразием их идентичности, основанной на кодексе чести и самоощущении, сформировавшемся в ходе развития движения, и не­разрывно связавшем студенчество с этим движением. Автор убедитель­но описывает изменения в самоощущении студентов в течение недель протеста: динамика борьбы все больше затягивала студентов, меняя их самоопределиние с изначально "позиционного", классового - как студентов и интеллигентов - на более общее, эмоционально нагружен­ное, ориентированное на национальные и даже общечеловеческие иде­алы. Но в анализе Калхоуна наиболее важная аналитическая нагрузка ложится на концепцию чести, а не идентичности. Честь, замечает Калхоун, "является большим императивом, чем любые интересы". Но честь также является большим императивом, чем идентичность в ее "сла­бой" ипостаси. Калхоун относит честь в одну рубрику с идентичнос­тью и развивает аргументацию общего порядка о "создании и транс­формации идентичности". Но его основной аргумент в этой статье, как кажется, вообще не имеет отношения к идентичности. Калхоун повествует о том, как честь может заставить человека вести себя ис­ключительным образом в исключительных обстоятельствах, если ос­нова человеческого самоощущения подвергается угрозе.⁵⁰

Идентичность в этом исключительно "сильном" значении - как са­моощущение, которое может потребовать действий наперекор интере­сам или даже несмотря на опасность для жизни - не имеет ничего об­щего с идентичностью в ее "слабом" или "мягком" смысле. Сам Калхо­ун подчеркивает несовместимость "обычной идентичности - концеп­ции "я", способа компромиссного решения конфликта интересов в по­вседневной жизни" с императивным, основанным на чести самосозна­нием, которое может вдохновить или даже обязать людей "быть смелы­ми до безрассудства".⁵¹ Калхоун дает вескую характеристику импера­тивному самосознанию, но остается неясным, какая аналитическая фун­кция отводится первой, более общей концепции идентичности.

В книге Социальная теория и политика идентичности, под собствен­ной редакцией, Калхоун использует более общее понимание идентич­ности. "Вопросы индивидуальной и коллективной идентичности, -замечает он, - вездесущи". Далее он совершенно верно отмечает, что "[нам] неизвестны безымянные народы, а также языки и культуры, в которых в какой-то мере не отражалась бы разница между своими и чужими, 'нами' и 'ими'"⁵². Однако из этого определения не вытекает универсальность идентичности как категории анализа, если, конечно, мы не собираемся размыть значение "идентичности" до такой степе­ни, что данный термин будет указывать на все возможные процессы идентификации и разделения на "своих - чужих". Калхоун, подобно Сомерс и Тилли, предлагает интересные аргументы относительно при­тязаний современных социальных течений на обладание характерис­тиками общности и различия. Однако поскольку на практике эти воп­росы действительно часто выражаются с помощью идиомы "идентич­ности", их аналитическая польза остается неясной.

Какие существуют альтернативы термину "идентичность"? Какие категории могли бы проделать теоретическую работу, которую при­звана выполнять "идентичность", не создавая путаницы и противоре­чий, сопутствующих этой категории? Учитывая разнообразие и разно­родность функций "идентичности", было бы бесполезно искать один-единственный заменитель, поскольку этот термин будет также пере­гружен значениями, как и сама "идентичность". Нашей задачей было размотать тугой клубок значений, которые накопились вокруг терми­на "идентичность", и разделить выполняемую им "работу" между не­сколькими менее нагруженными смыслом терминами. Итак, мы пред­лагаем три кластера терминов.