Вопрос 9: Художественное своеобразие классицистского метода Вольтера

В вольтеровских трагедиях последнего периода возникает новая для классицистской драматургии тема. От антиабсолютизма Вольтер идет к широкому и последовательному антифеодализму, осуждая и духовных, и светских феодалов. Так, в мрачной трагедии «Олимпия», где юная, прелестная девушка становится жертвой необузданных страстей и роковых совпадений, разоблачаются своекорыстные придворные Александра Македонского, по вине которых страна повергается в ужасы междоусобной распри. В трагедии «Танкред» благородный, отважный, пылко любящий французский рыцарь Танкред противопоставлен главарям норманнского государства в Сицилии. В «Ирине» осуждаются отталкивающие нравы византийского двора и т. д.

Трагедии Вольтера этих десятилетий носят политический характер (вот почему некоторые из них не смогли быть поставлены на сцене). Писатель-просветитель воюет в них со своими давними врагами — церковниками, тиранами, представителями феодальной вольницы. Он отстаивает идеи равенства и свободы, вот почему в «Спасенном Риме», этой яркой трагедии политической борьбы, на первый план выдвинут «философ-просветитель» Цицерон. Отрицательные персонажи, носители зла — Ассур и Семирамида, Орбассан («Танкред»), Кассандр («Олимпия»), император Никифор («Ирина») и др.— не уходят от возмездия, причем его орудием оказываются не только другие персонажи, но и восставшие народные массы (например, в «Олимпии», в «Законах Миноса»).

123

Но гибнут и положительные герои, гибнут не только потому, что так полагалось в трагедии, но и потому, что несправедливость человеческих отношений оказывается для героев неодолимой, они не могут победить созданный силами зла общественный хаос. Пессимистическая концепция действительности, с которой мы сталкивались в «Поэме о разрушении Лиссабона», обнаруживается и во многих трагедиях Вольтера. Своей постановкой проблем добра и зла, их философских и общественных корней вольтеровские трагедии перекликаются с другими произведениями писателя этих лет, в частности с его прозой.

Наиболее значительным явлением в последнее тридцатилетие творчества Вольтера и едва ли не самым примечательным в области французской прозы, отмеченной чертами просветительского классицизма, были повести, рассказы, сказки-притчи писателя. Впрочем, просветительский классицизм, столь ярко заявивший о себе в области драматургии и в жанре поэмы, в прозе Вольтера обнаруживается далеко не всегда. Правильнее было бы говорить о повестях писателя не как об одном из вариантов просветительского классицизма, а как о примере постепенного освобождения прозы от классицистических черт. Мировоззренческая и художественная основа вольтеровской прозы шире метода классицизма.

Какие же черты эссеистики обнаруживаются в просветительской “общей истории”. В первую очередь здесь следует отметить свободную композицию построения ряда исторических текстов. В качестве примера возьмём одну из глав “Опыта о нравах” Вольтера, у которого эта черта выражена особенно ярко. Речь идёт о главе “Вавилоняне, ставшие персами”13.  В качестве основных сюжетов, затрагиваемых здесь, выступают сообщения Геродота и Ксенофонта о Кире и их критический анализ, зороастризм и сосуществование с ним политеизма, сообщения античных авторов о храмовой проституции и поверьями, связанными с инцестом у персов. Надо отметить, что данные сюжеты и способ их подачи имеют достаточно разнородный и разноуровневый характер. Другими словами, сюжет посвящённый Киру дан не в виде рассказа о самом царе, а через раскрытие недостатков трудов Геродота и Ксенофонта (разумеется, с просветительской точки зрения), сообщавших о Кире. Проблема достоверности их сочинений служит переходом к сюжету о зороастризме: “Я остерегаюсь рассматривать роман Геродота и роман Ксенофонта касательно жизни и смерти Кира, но я замечаю, что парфяне или персы придерживались бывшего среди них шесть тысяч лет назад Зороастра – пророка, который учил их быть справедливыми и почитать солнце, как древние халдеи почитали звёзды в обсерваториях”14. После чего кратко очерчивается зороастризм и выделяется его нравственное и философское значение в историческом развитии человечества. “Перейдём к обычаям чисто человеческим”15, - поднимает новую тему Вольтер, – сюжет о храмовой проституции и сакрально-магическом кровосмешении. Однако вновь в данном случае французский историк касается этих фактов не как таковых, но лишь сквозь призму полемики и опровержения сообщений античных авторов.

В рассмотренном примере различные сюжеты, затрагивающие разные темы, неравноценные в плане поднятой проблематики, сопоставлены друг с другом в тексте без каких бы то ни было оговорок и поданы в одном качественном ряду. Мысль автора скользит по фактам и проблемам, свободно переходя от одного к другому. Переходы осуществляются на уровне случайных ассоциативных связей, внешне они не подчинены никакому плану, но обусловлены некой смежностью соположенных в тексте тем и сюжетов. Причём следует отметить, что подобная практика действует не только на уровне крупных смысловых блоков, но и на более мелких уровнях.

Таким образом, в просветительской (в данном случае у Вольтера) “общей истории” реализуется свойственная эссе свободная композиция произведения. К тому же следует отметить, что подобные прихотливость и даже непредсказуемость развития авторского повествования являются воплощением рассматриваемых качеств эссе вообще, а не его частным случаем в той или иной области, либо в произведении. Подобное свободное течение хода мыслей мы встречаем и у основателя жанра – Монтеня. Исследователями его творчества отмечалось: “При первом знакомстве с “Опытами” бросается в глаза необычность замысла этой книги, не подчиняющегося как будто никакому определённому плану. В масштабе всего произведения нельзя было усмотреть ни хронологической последовательности в описании событий, ни последовательности логической при переходе от одной темы к другой. На уровне отдельных глав – ни строго выстроенного развития мысли, ни даже соответствия названия главы её основному сюжету”16.

“Я” Вольтера в несравненно меньшей степени несёт на себе отпечаток позиции погруженного в размышления мудреца, ставших его миром, его бытием. Авторское “я” у Вольтера - это скорее “я” литературного критика - полемиста, спорщика и острослова. Но и у него мы встречаем прорывы глубоко личных мотивов, связанных с его произведением, с предметом изложения. Так, в заключении “Опыта о нравах” он вспоминал, что его труд “...был затеян, чтобы примирить с исторической наукой одну известную даму”19. Здесь Вольтер обращался к образу покойной к тому времени маркизы дю Шатле - его близкого друга, единомышленника и возлюбленной. Этот мотив несколько раз всплывает в данном произведении и связан к тому же с программным обоснованием характера общей истории: “Вы хотели, чтобы философы писали древнюю историю, потому что вы хотите читать по философски (en philosophe). Вы искали только полезные истины, но имели почти везде, говорите вы, только бесполезные ошибки... попробуем отыскать несколько драгоценных памятников под развалинами столетий”20.