Глава II. Политика и право

Право, как мы знаем*(54), есть определение свободы общим законом. Свобода, определенная законом, есть право в субъективном смысле; закон, определяющий свободу, есть право в объективном смысле. Эти две стороны права тесно связаны друг с другом: содержание юридического закона состоит в определении прав и обязанностей лиц, того, что они могут делать, и того, что можно от них требовать. Это определение сопровождается принуждением, ибо свобода, определяемая юридическим законом, есть свобода внешняя, проявляющаяся во внешних действиях и вследствие того приходящая в столкновение с таковою же свободою других. Нарушение чужой свободы есть насилие, учиненное над другим, и отрицание этого насилия есть, в свою очередь, насилие; но так как последнее совершается во имя права, в силу общего закона, то это - насилие правомерное. Частному лицу всякое насилие воспрещается иначе как в случае самозащиты, ибо никто не может быть судьею собственного права; но так как право должно быть ограждено и закон должен быть исполнен, то правомерное принуждение составляет не только право, но и обязанность власти, охраняющей закон. В этом состоит правосудие, то есть осуществление правды, воздающей каждому свое и составляющей источник всякого права.

Таковы элементарные начала права, существующие везде, где есть свободные лица, живущие под общим законом. Эти начала относятся к юридическим лицам, так же как и к физическим. Юридическое лицо именно потому и есть лицо, что оно имеет законом определенные права и обязанности. Только во имя этих, законом определенных, прав оно может чего-либо требовать от своих членов или от лиц подчиненных. Все, что выходит из этих пределов, есть чистое насилие, а потому должно быть отрицаемо во имя права. Это относится к органам государства, так же как и к частным лицам. Мы видели, что существенное отличие публичного права от частного состоит в том, что последним определяются отношения отдельных лиц между собою, а первым - отношения союза, как единого целого, к входящим в состав его членам. Но требования союза в отношении к членам еще более зависят от юридических норм, нежели отношения физических лиц между собою. Физическое лицо создается не законом, а самою природою; из природы человека, как разумного существа, вытекают известные требования, которые он предъявляет к другим. Всякое посягательство на его свободу и на то, что приобретено свободною его деятельностью, есть нарушение прирожденного его права. Юридическое лицо, напротив, создается не природою, а законом. Прирожденных прав у него нет, а есть только установленные законом права и обязанности. Поэтому все, что оно может требовать, оно требует единственно во имя закона.

К числу юридических лиц принадлежит и государство, которое, однако, имеет свои особенности, вытекающие из того, что оно есть союз верховный в юридической области. Против верховной власти очевидно нет правомерного принуждения, ибо всякое правомерное принуждение исходит от власти, охраняющей право, а выше верховной власти нет другой: иначе она не была бы верховною. С другой стороны, однако, лицо или лица, облеченные верховной властью, могут требовать себе повиновения только во имя законного права. Весь организм государства, все права и обязанности его органов, от высших до низших, определяются правом, чем самым определяется и обязанность повиновения. Какие отсюда могут проистекать столкновения, об этом мы говорили уже в Общем Государственном Праве; здесь мы должны с иной точки зрения вернуться к этому вопросу.

Главные затруднения при обсуждении этих столкновений проистекают из отношения права к другим началам государственной жизни. Право не есть единственный элемент государства. Им определяются строение политического организма, права и обязанности высших и низших властей, а также и подчиняющихся им граждан. Но по существу своему это начало чисто формальное: оно определяет то, что каждый может делать или требовать; содержание же самой деятельности предоставляется усмотрению. Здесь господствует начало целесообразности, которое есть руководящее начало политики. Государство установляется ввиду высшей целиобщего блага, и к этой цели должны быть направлены все его действия. Самая юридическая его организация должна служить этой цели.

Таким образом, с одной стороны, деятельность государства определяется правом и не должна выходить из установленных законом пределов; с другой стороны, самое это право является средством для достижения цели. Пока эти два начала действуют согласно, государственная жизнь находится в нормальном положении; но что делать, когда они приходят в столкновение? Правомерное и целесообразное далеко не всегда совпадают. Правом установляется постоянный порядок жизни, равно обязательный для всех; польза, напротив, есть начало, по существу своему изменчивое и разнообразное, применяющееся к условиям места и времени, не поддающимся общим правилам. Малоподвижный организм права с трудом может следовать за вечным движением жизни. Последняя предъявляет свои требования, которые нередко противоречат установленным нормам. Отсюда стеснения, неудовольствия, иногда даже возмущения против господствующего закона и охраняющей его власти. Отсюда, с другой стороны, стремление власти выйти из положенных для нее пределов, отрицать правомерное во имя того, что она считает полезным. Политика, имеющая ввиду осуществление государственной цели, склонна признавать право лишь настолько, насколько оно может служить для нее средством.

Такое воззрение не может, однако, считаться правильным. Это явствует уже из того, что право для государства есть не только средство, но и цель. Охранение права составляет одну из первых и самых существенных его обязанностей. Государство установляется прежде всего для устранения внутренней анархии, неизбежно водворяющейся там, где нет единой, господствующей над всеми власти; анархия же состоит в том, что один безнаказанно посягает на права других. Установить в обществе правомерный порядок и охранять права граждан от нарушения - такова первая задача общественной власти. И чем выше стоит государство, тем глубже и полнее оно понимает эту задачу. Высшая цель внутренней политики в истинном ее значении состоит в большем и большем водворении правды в общественных отношениях, соображаясь с условиями жизни и с обстоятельствами, но постоянно имея ввиду идеальное начало. Это требование относится не только к отношениям граждан между собою, но и к отношениям органов власти к гражданам. Если между правами лица и требованиями государства происходит столкновение, то первое, очевидно, должно уступить, ибо частное подчиняется общему; но лицо, которого права нарушаются, должно получить справедливое вознаграждение или удовлетворение. Таково неизменное требование права. Отсюда вознаграждение за имущества, отчуждаемые для общественной пользы. Отсюда возможность иска против органов власти, виновных в нарушении права.

Такое отношение существенно важно не только для отдельных лиц, которых права нарушаются, но и для самого государства. Уважение к закону составляет одну из самых крепких опор государственного порядка, а уважение к закону неразрывно связано с охранением права. Ниже мы подробнее рассмотрим этот вопрос; здесь достаточно будет сказать, что твердое охранение права составляет одну из первых задач здравой политики во всяком благоустроенном государстве.

Нет сомнения, однако, что есть чрезвычайные обстоятельства, когда здравая политика требует уклонения от законного порядка. Когда в государстве происходят внутренние смуты или ему грозит внешняя опасность, гарантии личного права, установленные для мирного времени, могут служить помехой успешному действию правительства. Тут требуются сосредоточение власти и быстрота действий, несовместные с медленными формами и задержками правосудия. Мы знаем уже, что для такого рода обстоятельств властям даются чрезвычайные полномочия, которые, будучи предвидены и установлены законом, согласуют требования права с задачами политики. Опасность заключается лишь в распространении чрезвычайных мер и на мирное время, то есть в превращении ненормального порядка в нормальный, чем самым подрывается уважение к праву и закону. И к этому мы подробнее вернемся впоследствии. Во всяком случае, принципиального противоречия между правом и политикой нет, пока власть действует в пределах законных своих полномочий.

Иначе ставится вопрос, когда право является спорным. Тут политика должна решить, следует ли на нем настаивать или нет. Так как пользование правом есть дело усмотрения, то этот вопрос имеет характер чисто политический. Становиться на строго юридическую точку зрения при обсуждении государственных вопросов служит признаком недостатка политического смысла. Юридические тонкости всего менее пригодны для их решения. Настаивать на праве, когда приложение его вредно, может вести к весьма печальным последствиям. Этим путем возбуждались междоусобные войны и расторгались государства. Таков, например, был результат обложения податями североамериканских колоний английским парламентом в половине XVIII века. В то время многие английские государственные люди, в том числе лорд Чатам, утверждали, что быть обложенным податями не иначе как с согласия своих представителей есть прирожденное право каждого англичанина, а потому и колонистов. Правительственная партия, напротив, стояла на том, что метрополии принадлежит право облагать колонии. Сопротивление в Америке было так сильно, что английское правительство принуждено было отменить большую часть предложенных им и установленных парламентом налогов. Оставлена была лишь ничтожная пошлина на чай - не из какой-либо выгоды, а единственно для утверждения права. Именно это и повело к разрыву и к отпадению колоний.

Еще хуже, когда юридические зацепки служат только предлогом для достижения политических целей. Это случается в конституционных государствах, где правительство во имя государственной пользы выступает из пределов своего права, ссылаясь иногда на явно лживое толкование основных законов. Тут водворяется уже полная шаткость всех общественных отношений, неуверенность в почве, на которой стоит общество, недоверие, а нередко и ненависть к правительству, неуважение к закону, сбивчивость всех нравственных и гражданских понятий. Та цель, которая может быть этим достигнута, редко искупает проистекающее отсюда зло. Ярким примером такого конфликта, где с особенною силой выражались противоположные точки зрения, может служить конституционный спор в Пруссии перед войной 1866 года. Весь вопрос заключался в том, что при реорганизации армии правительство хотело установить трехлетний срок службы, а палата соглашалась только на два года. И для проведения своих видов прусское правительство в течение целого ряда лет управляло без бюджета, превратно толкуя конституцию и ссылаясь на то, что в соображениях государственной пользы оно не может поступить иначе. Самые суды, раболепствуя перед властью, постановляли позорные для их чести решения. Результатом было всеобщее озлобление не только общественного мнения в Пруссии, но и во всей Германии. Выйти из этого положения можно было лишь путем междоусобной войны, к чему и вела вся эта политика. Блистательные победы прусских войск положили конец столкновению; упоение успехом заставило забыть раздоры. Но нельзя сказать, чтобы этим оправдывалось прежнее поведение правительства. Относительно управления без бюджета оно уступило, испросив у палаты последующего узаконения своих действий и обещая, что впредь этого не будет. Самый двухлетний срок службы впоследствии был признан достаточным, а потому невозможно утверждать, что именно этому прусские войска обязаны своими победами. К чему же было вызывать всю эту злобу? Если имелось ввиду объединение Германии, составлявшее пламенное желание всех патриотов, то, очевидно, полезнее было иметь общественное мнение за себя, а не против. А между тем торжество грубой силы оставило по себе весьма печальные плоды, и политические и нравственные. Оно повело к господству милитаризма и к чрезмерному напряжению всех военных и финансовых сил государства. Оно же побудило князя Бисмарка, вследствие враждебного отношения к образованным классам, искать опоры в массах и ввести всеобщее право голоса, тем самым открыто было широкое поприще развитию социал-демократии. В нравственном же отношении оно повело к тому, что поклонение силе сделалось господствующим явлением в Германии и понятие о праве заменилось понятием интереса. Современные немецкие историки, повествующие об этих событиях, возведших их отечество на высшую степень могущества и славы, стараются обходить молчанием все эти темные стороны дела, но беспристрастный наблюдатель, взвешивающий выгоды и невыгоды, проистекающие от презрения к праву, не может не обратить на них самого серьезного внимания.

Лицемерный обход права, при столкновении властей, тем более может рассчитывать на успех, что над враждующими сторонами нет высшего судьи, который бы мог решить спорный вопрос. Когда обе партии стоят на своем и не хотят уступить, все окончательно сводится к превосходству силы. Поэтому подобные столкновения нередко разрешаются ниспровержением существующего порядка. Это делается двояким путем: государственным переворотом сверху (coup d'etat) и революцией снизу. Государственный переворот происходит, когда ограниченная власть, устраняя другие, ее сдерживающие, захватывает совокупную верховную власть в свои руки и установляет новый порядок по своему изволению. Таковы были перевороты, совершенные Наполеоном I 18 брюмера 1799 года, и Наполеоном III 2 декабря 1851 года. При обсуждении этих событий юридическая точка зрения и политическая часто расходятся. Юридически такого рода перевороты никогда не могут быть оправданы. Нарушение права остается нарушением права, хотя бы оно впоследствии было узаконено во имя государственной пользы. С политической же точки зрения, которая здесь является преобладающею, надобно в каждом данном случае раcсмотреть пользу и вред, проистекающие от насильственного ниспровержения установленного порядка и замены его другим. Нередко такого рода перевороты вызываются неспособностью слабых или враждующих между собою властей управлять государством и вытекающею отсюда потребностью более сосредоточенной организации. Таково именно было положение дел во Франции во времена Директории, и нельзя не признать, что переворот, совершенный Наполеоном I, имел для страны самые благодетельные последствия. Он устранил расслабляющие раздоры партий и отдал власть в руки гениального человека, который водворил внутренний мир и порядок, устроил новый гражданский быт и администрацию на прочных началах и временно возвел Францию на неслыханную степень могущества и славы. Также оправдывается политический переворот, совершенный шведским королем Густавом III в 1772 году. Внутренние распри партий, состоявших на откупе у иностранных держав, вели к полному расслаблению государства. Могучие соседи старались поддерживать это анархическое состояние; в усилении монархического начала они видели вред для своих интересов. Переворот, произведенный Густавом, упрочил внутренний порядок и возвысил внешнее значение Швеции. Поэтому он и не встретил сопротивления. Но далеко не всегда такого рода насильственные перемены вызываются настоятельными потребностями и оправдываются последствиями. Насчет переворота 2 декабря, совершенного Наполеоном III, этого нельзя сказать. Конечно, он был наперед указан всенародным выбором кандидата на императорский престол в президенты республики, и последующее голосование, что о нем ни говори, было выражением общего мнения, узаконившего переворот. Но в глазах беспристрастного наблюдателя положение страны было вовсе не таково, чтоб оно требовало чрезвычайных и насильственных мер. Если президент имел за себя общественное мнение, то тем легче для него было действовать законным путем и стараться изменить конституцию не актом насилия, а опираясь на народное право, которое в выборном собрании находило полное свое выражение. Узаконение переворота последующим голосованием было более или менее вынуждено тем, что не оставалось другой альтернативы. Отвергнуть предложение значило идти навстречу полной неизвестности. Последствия же замены весьма умеренного республиканского правления императорским единовластием состояло в том, что государство отдано было в жертву мечтам и интригам коронованного искателя приключений. Лучшие государственные люди были устранены, свобода подавлена. Это и привело Францию к неслыханному унижению. Ей пришлось дорого поплатиться за отречение от либеральных начал из страха пред безумствами социализма.

Таким образом, обсуждая государственные перевороты с точки зрения политической, можно в разных случаях прийти к разным заключениям. Даже насчет одного и того же события мнения могут далеко расходиться. Польза есть начало относительное, подлежащее разнообразным толкованиям. Во всяком случае, нарушение права и ниспровержение законного порядка составляют великое зло; только чрезвычайно веские соображения могут его уравновесить. Задача беспристрастной науки состоит в том, чтобы положить на весы, с одной стороны, выгодные, а с другой стороны, вредные последствия совершенного переворота и стараться вывести отсюда общее заключение. Но оно может касаться лишь отдельных случаев. Никаких общих выводов тут нельзя сделать, ибо обстоятельства могут быть чрезвычайно разнообразны, и успех окончательно зависит от свойств действующего лица. Поэтому чисто теоретические соображения тут неуместны.

На такую же относительную точку зрения следует становиться и при обсуждении революций. Некоторые из них могут, однако, найти и юридическое оправдание. Когда ограниченная законами власть выступает из своих пределов и нарушает права народа, тогда восстание совершается во имя права и вина в нем лежит на преступившей свои обязанности власти. Таковы были обе английские революции, и такова же была Французская революция 1830 года. Но иначе ставится вопрос, когда происходит восстание против власти, действующей в пределах своих полномочий. Примерами таких переворотов могут служить Февральская революция во Франции и Бразильская революция, заменившая конституционную монархию республикой. С юридической точки зрения, такого рода возмущения столь же мало могут быть оправданы, как и перевороты сверху. Ссылка на начало народовластия не имеет силы, ибо верховенство народа, как источник государственной власти, признается только в демократиях. Не идеальное, а положительное право составляет закон, обязательный для граждан. Все, что можно сказать в извинение, это то, что, когда односторонние теоретические начала распространены в обществе, они рано или поздно находят себе практический исход. Но предупредить это могут не полицейские меры, а лишь здравая наука.

Она же может служить руководством и при обсуждении политической стороны революций. Люди, принадлежащие к противоположным партиям, смотрят на них каждый с своей исключительной точки зрения. Задача политической науки состоит в том, чтобы стать выше этих односторонностей, взвесить доводы тех и других, сообразить выгоды и невыгоды переворота и стараться вывести общее заключение, имея ввиду разнообразие поводов, условий и обстоятельств. Безусловное осуждение революций столь же мало согласно с правильным пониманием истории и политики, как и безусловное их оправдание. Были революции, которым самые самодержавные правительства Европы оказывали сочувствие. Таково было восстание греков против многовекового владычества турок. Очевидно, что есть крайняя степень притеснений, где восстание оправдывается нуждой. Но указать здесь какой-либо предел нет возможности вследствие разнообразия обстоятельств, а потому остается широкое место для самых разноречащих взглядов. И тут, как и во всех политических суждениях, точка зрения может быть только относительная, а не абсолютная. Вернее всех подойдет к истине тот, кто в состоянии понять различные точки зрения и взвесить беспристрастно силу и значение каждой. В этом и состоит высшая цель науки. Мы еще вернемся к этому ниже. Здесь нужно было только установить общие начала.

Наконец, всего менее чисто юридическая точка зрения приложима к международной политике. И в этой области невозможно отрицать существования настоящих юридических норм, как это иногда делается при поверхностном взгляде. Международные обязательства связывают волю договаривающихся сторон, и нарушение их составляет законный повод к войне; иначе они не имели бы смысла. Но так как здесь каждое государство остается судьею своего права и всегда может объявить о прекращении принятых на себя обязательств, а для другой стороны пользование своим правом всегда зависит от усмотрения, то политическая точка зрения является здесь преобладающею. В международных отношениях интерес господствует над правом. Поэтому нигде нет таких вопиющих правонарушений, как именно в этой области. Притеснение слабых, распоряжение народами, как стадами, попирание самых священных прав и самых явных обязательств, лживые предлоги, соединенные с явным насилием, составляют явления самые обыкновенные, и с чисто политической точки зрения они нередко оправдываются успехом. Выставляется даже как общее правило, что государственный человек должен иметь ввиду исключительно интересы своего народа. Вся его мудрость должна заключаться в том, чтобы проводить их, соображаясь с обстоятельствами и пользуясь всяким удобным случаем для увеличения сил государства. Перед этим основным требованием всякие юридические соображения теряют свою силу.

Кроме права и политики, есть, однако, третье начало, которое призвано быть над ними высшим судьею. Это начало есть нравственность. Это приводит нас к рассмотрению вопроса об отношении политики к нравственности.