Глава III. Естественные союзы

Племенная связь, составляющая физиологическую основу государства, коренится в тех естественных союзах, на которых утверждается продолжение человеческого рода и которые составляют первоначальные ячейки всего общественного строя. Эти союзы суть семейство и род.

Семейство есть союз, вытекающий из самой природы человека, а потому существующий во все времена, при всех общественных условиях. Основание его чисто физиологическое: сожительство полов с целью деторождения. Но над этою физиологическою связью воздвигается целый духовный мир, который делает семью единичным центром всего человеческого существования. Здесь человек воспитывается и умственно и нравственно; здесь рождаются первые его привязанности и получаются те начальные впечатления, которые кладут неизгладимую печать на всю его жизнь. Здесь он и в зрелых летах находит удовлетворение самых чистых своих стремлений и развитие всех сторон своего духовного естества. Семья составляет цель, для которой он работает и приобретает; в ней сосредоточиваются его радости и горе; она дает ему утешение в скорби и покой в старости; наконец, она продолжается для него и за пределами гроба, возбуждая в нем сердечное участие к судьбе его потомства. Можно сказать, что счастливая семейная жизнь - лучшее, что есть на земле. И это лучшее доступно всем, богатым и бедным, знатным и темным, последним, может быть, даже в большей степени, нежели первым, ибо в темной среде менее соблазнов и более внутренней жизни.

Понятно поэтому, какое громадное влияние имеет семейный союз на весь общественный и государственный быт. От крепости первого зависит и крепость последнего. Двоякое отношение, из которого слагается семейный союз, отношение мужа и жены и отношение родителей и детей, имеют каждое свой характер и свое общественное значение.

Как физиологическое отношение полов составляет основу, на которой воздвигается целый нравственный мир, так из противоположности их физических свойств рождается противоположность духовного естества. В одном поле преобладает восприимчивость, в другом - самодеятельность, в одном чувство, в другом - воля, в одном сила, в другом - нежность. Конечно, бывают женщины с мужскими качествами и мужчины с женскими свойствами; но это составляет извращение истинной их природы. Отсюда и различное призвание полов. Назначение женщины сосредоточивается главным образом в семье, где преобладает чувство, призвание мужчины - быть деятелем в области государства, где требуется воля. Поэтому, присвоение женщинам политических прав, наравне с мужчинами, есть извращение нормального порядка. Женщина не создана для борьбы и для битв, а они требуются на гражданском поприще, так же как и на войне. Чем более в особенности развивается демократия, тем больше борьба влечет за собою огрубение нравов, идущее вразрез с женскою натурой. Никто не мешает женщинам быть журналистами; однако они на этом поприще мало подвизаются. С другой стороны, исход борьбы требует сделок, соглашений и уступок, а к этому женщины всего менее склонны. Они, вообще, более нетерпимы и более способны к увлечениям, нежели мужчины, качества, которые в политике всего вреднее. Наконец, по всему складу их ума и характера, частные соображения у них преобладают над общими; они руководствуются более чувством, нежели холодным рассудком, более личными отношениями, нежели отвлеченными понятиями, а в политической жизни нужно именно обратное. Только непонимание особенностей природы каждого пола ведет к подведению обоих к одному уровню. Осмеянные еще Аристофаном, современные политические стремления женщин служат признаком хаотического состояния умов.

Тем не менее, женщина и в политической сфере играет значительную роль. Но эта роль частная, а не публичная. Семейные и общественные влияния, даже не подкрепленные правами, отражаются на государственной области. Нельзя, однако, сказать, что эти влияния всегда благотворны. Известно, какую печальную роль играли парижские салоны в истории Франции. В них разжигались политические страсти; они служили школой нетерпимости. Но против этого зла всякие государственные меры бессильны. Общественные явления управляются не законами, а нравами.

Еще более широкое поприще открывается женщине в собственно общественной сфере. Здесь есть громадная отрасль, где требуется проявление женского чувства и самоотвержения. Эта отрасль есть благотворительность. Именно женщина своею деятельною любовью призвана врачевать и частные скорби и общественные язвы, и эти проявления несравненно выше и святее, нежели все, что она может совершить в политической области. В этом отношении социальный вопрос есть женский вопрос. Оба могут получить удовлетворительное разрешение, только когда будет понята их взаимная связь. Вообще, в гражданской области женщине открыто всякое поприще, на котором она может приложить свойственный ей труд. Здесь права, истекающие из свободы, для всех одинаковы. Ограничения могут иметь ввиду только защиту слабых от притеснений. Этим руководствуется законодательная регламентация работы женщин и детей на фабриках.

Но главное призвание женщины все-таки в семье. Ей принадлежит уход за рожденными ею детьми и начальное их воспитание. Она является хозяйкой дома, нравственным центром семейной жизни, хранительницею семейной святыни, представительницей домашнего очага. Поэтому нарушение семейных обязанностей со стороны женщины считается несравненно высшим преступлением, нежели со стороны мужчины, который представляет семью главным образом в ее отношениях к внешнему миру. Он заботится о внешнем хозяйстве, о приобретении средств; он ограждает семью от опасностей и является представителем ее перед обществом. Поэтому, в глазах закона, мужчина есть глава семьи, тогда как женщина остается ее нравственным центром, оживляющим ее духом. Ему принадлежит юридическая власть, а ей нравственное влияние, которое именно в частной жизни несравненно сильнее всякого юридического главенства.

Однако и в семейной области права подвластных требуют ограждения. Власть главы семейства может быть употреблена во зло, что нередко и бывает. В таком случае юридический закон является на помощь и дает защиту притесненным. Отсюда юридическое определение семейных прав и обязанностей. Оно далеко не исчерпывает содержания семейной жизни. Нравственный элемент является в ней все-таки преобладающим; но там, где он нарушается, право вступает со своими требованиями и останавливает злоупотребление силы.

Признание семейных прав женщины установляется по мере того, как развивается самое признание человеческой личности. Там, где последняя считается за ничто, женщина является рабыней. Таково ее положение в тех странах, где господствует многоженство. Женщина рассматривается здесь не как подруга, а как средство для удовлетворения потребностей мужчины. Власть мужа становится деспотическою. В сущности, здесь настоящая семья исчезает. Мужчина является не главою гражданского союза, а рабовладельцем. Этот взгляд из частной жизни переносится и на государство. Страны, где господствует многоженство, управляются деспотическою властью, и чем более развито первое, тем неограниченнее последняя. Тут нет понятия о человеческом достоинстве, униженном в женщине, нет понятия о законном повиновении, а потому нет и свободы.

Таково, вообще, положение женщин на Востоке. Напротив, у европейских народов, носящих в себе сознание свободы, искони признавалось единобрачие. Мы находим его у греков, у римлян, у древних германцев, у славян. Христианство признало его ненарушимым основанием семейного быта и тем утвердило семейный союз на чисто нравственных основах.

Однако и при единобрачии положение женщины может быть более или менее подчиненное. В допетровской России они заключались в теремах; в Древней Греции они первоначально также не выходили из гинецеев. У римлян они не принимали участия в общественной жизни. Высшая похвала римской матроне состояла в том, что она сидела дома и пряла шерсть: domum mansit, lanam fecit. У новых народов, напротив, они пользуются полною свободой, и это имеет громадное влияние не только на семейный, но и на общественный быт. Участие женщин в общественной жизни вносит в нее мягкость нравов и изящество отношений; оно вносит и некоторый элемент подвижности, способствующий движению вперед. Общества, в которые не допускаются женщины, отличаются вообще суровостью нравов и чуждаются прогресса. Таковы были римляне и русские до Петра. Поэтому первым делом великого преобразователя было допущение женщин в ассамблеи. У греков общественная жизнь получила новый характер, когда в ней появились гетеры. Однако это имеет и свою оборотную сторону. Если женщина в семье, как хранительница домашних привязанностей и семейного очага, является преимущественно элементом консервативным, то в водовороте общественной жизни, при ее впечатлительности, развиваются подвижные стороны ее характера: суетность, тщеславие, увлечение модным направлением. Общественная свобода женщин значительно расслабляет семейные связи. Древние народы, которых внутренний строй сложился преимущественно на нравах, не в силах были это выдержать. Появление женщин на общественном поприще действовало на них разрушительно. Новые народы и в этом отношении, как во многих других, проявляют более внутренней крепости. Возникши из средневекового быта, который весь строился на личном начале, они выносят более личной свободы, нежели древние. Они осилили в себе раздвоение, проистекающее из развития личных стремлений. С другой стороны, христианство, поставляя над человеком высший нравственный закон, указывая ему идеал совершенства, сдерживает эти стремления несравненно сильнейшею уздою, нежели могли делать это языческие религии. Поэтому здесь распущенность нравов не порождает тех безобразных явлений и той полной разнузданности страстей, как, например, в Римской Империи. Тем не менее, и у новых народов расслабление семейных связей ведет к глубокой порче общественного организма, которая отражается и на государственном строе.

Крепость семейной связи составляет существенную основу государственного порядка. На первоначальных ступенях общества, при господстве кровных союзов, семейная власть даже заменяет собою государственную. Последняя, развиваясь, опирается на эту естественную основу. Мы видели, что древние государства строились по типу патриархальных союзов. Поэтому здесь глава семейства получал значение политическое; он облекался почти неограниченными правами над домочадцами. Такова была у римлян власть мужа. Но это была все-таки власть гражданская, а не деспотическая. Она сдерживалась строгими нравами и религиозным законом, которые облекали высоким уважением римскую матрону. С дальнейшим развитием государственной жизни семейная власть теряет свой политический характер; но как хранительница семейного союза, она всегда удерживает свое существенное значение. В семье, как первоначальной общественной ячейке, воспитываются нравы и понятия общества. Здесь развиваются уважение к власти, привычка к известной дисциплине, свойства, без которых гражданский порядок немыслим. Они необходимы не только для утверждения власти, но, может быть, еще более для свободы. Только умение себя сдерживать и ладить с другими, подчиняясь общему порядку, рождает возможность совокупного действия и установляет ту внутреннюю связь общества, которая, как мы видели, составляет первое условие свободы. Напротив, распущенность нравов разрушает эту связь и вызывает потребность внешней, сдерживающей власти, заменяющей недостаток внутренней дисциплины. В особенности сохранение крепкой семейной связи важно для аристократии, которая вся держится преданиями и наследственностью. Семейная власть давала нравственную силу римским патрициям. Напротив, при распущенности нравов аристократия теряет всякую устойчивость и становится неспособною управлять государством. Пример представляет французское дворянство, а также и польское.

Но не смотря на то, что крепость семьи имеет весьма существенное значение для государства, последнее в этой области имеет мало влияния. Юридический строй семейства играет в нем ничтожную роль в сравнении с элементом нравственным. Можно учредить какую угодно семейную власть, действительные отношения окончательно установляются нравами, а нравы не поддаются принудительным определениям. Поэтому в семейном союзе несравненно важнейшую роль играет церковь с ее нравственным авторитетом. Особенно сильно ее влияние на женщин, более поддающихся религиозному чувству. На этом основании само государство, для утверждения семейного союза, прибегает к церковному освящению. Брачный союз установляется силою религиозного таинства. Такое учреждение существовало издревле и у языческих народов и у христианских. Общность его свидетельствует о том, что оно коренится глубоко в духовных потребностях человеческой природы.

Однако с раздроблением религиозных верований и с ослаблением религиозного чувства, тут оказываются затруднения. Религия есть дело совести, а от совести нельзя требовать совершения таинства, в которое человек не верит. С другой стороны, освящая брак, церковь установляет и те условия, при которых она считает брак законным и действительным. У различных церквей эти условия могут быть разные. При смешанных браках из этого опять возникают столкновения, которые не только нарушают права совести и разрушают мир семейного союза, но подвергают сомнению само его существование. Между тем брак есть, несомненно, установление гражданское, ибо семейство есть гражданский союз, которого члены состоят между собою в юридических отношениях и облечены известными правами и обязанностями. Установление же юридических отношений не есть дело церкви, а государства. Отсюда учреждение гражданского брака, независимого от церковного. Принципиальное отрицание законности подобного брака, какое слышится иногда со стороны католического духовенства, не имеет ни малейшего основания. В нем выражается только стремление церкви подчинить себе гражданскую область, на что она не имеет никакого права. Конечно, государство может с церковным освящением связать гражданские последствия; но по существу дела, только гражданский закон установляет юридические отношения, только от него они получают свою силу. Гражданский брак выражает это лежащее в природе вещей различие союзов.

Но установляя гражданский брак, государство должно соображаться и с церковными правилами. Иначе опять могут произойти столкновения. Совесть смущается, если гражданский закон признает правомерным то, что отвергается религиозным законом. Чем более государство дорожит крепостью семейной связи, тем более оно должно щадить эти сомнения совести, нарушающие внутренний мир семьи, тем осторожнее оно должно быть в своих определениях. В особенности затруднения возникают по отношению к церквам, которые по преданию стремятся к владычеству в гражданской области. Таков католицизм. Вопросы о введении гражданского брака, о степенях родства, о смешанных браках, составляли и доселе составляют предмет бесчисленных пререканий, переговоров и соглашений в католических странах. То, что признано в одном государстве, отвергается в другом. Твердых оснований для соглашения еще не достигнуто.

Такая же осторожность требуется и в вопросе о расторжении брака. Различные церкви держатся в этом отношении различных правил, и юридический закон принужден с ними сообразоваться. Для государства этот вопрос имеет значение опять же в отношении к крепости семейной связи, которая разрушается при легком расторжении брака. Государство не может смотреть на брак как на договор, который заключается и расторгается по воле сторон. Это - договор, заключаемый на всю жизнь, ввиду блага не только родителей, но и рожденных от них детей. Как скоро явились последние, так родители не вправе уже произвольно располагать собою. Человек, который произвел на свет другого, связан его существованием; он обязан всегда иметь ввиду его благо. А это благо требует сохранения семейной связи. Самая беспорядочная семейная жизнь лучше полного разрушения святыни, разрывающего детские привязанности, перепутывающего все нравственные понятия и установляющего совершенно неестественные отношения к посторонним лицам. Каковы бы ни были взаимные отношения родителей ни отец не вправе лишить детей матери, ни мать не праве лишить их отца. Только крайность может оправдать расторжение брака там, где есть дети. В этих взглядах государству легко сходиться с церковью, которая также строго смотрит на брак. Соглашение тут тем необходимее, что этот вопрос близко затрагивает совесть и его нельзя решать односторонним актом государственной власти. Требуется согласие союза, господствующего над совестью граждан.

Это приводит нас к отношению родителей и детей, которое составляет вторую существенную сторону семейного союза. Для государства эта сторона даже важнее первой, ибо на ней основана преемственность поколений, которою держится само государство как единое непрерывное целое. С этой точки зрения, семья составляет первообраз государственного союза. В ней необходимость власти и подчинения вытекает из естественного положения сторон: это - отношение, которое установляется самою природой. Даже по достижении совершеннолетия, когда человек становится на собственные ноги, остается нравственный авторитет, основанный на естественном чувстве и на благодарности за все полученные дары, за жизнь, за заботы, за воспитание. А уважение к нравственному авторитету составляет один из важнейших элементов во всякой общественной жизни, носящей в себе нравственные начала.

Но и здесь государство большею частью оказывается бессильным. Юридический закон дает только внешнюю форму; существенно наполняющее эту форму нравственное содержание. Официально, отцовская власть может признаваться в самых широких размерах, а дети могут быть совершенно избалованные. Все дело в том, как эта власть прилагается. Самая строгость может иметь совершенно обратное действие. Если она не поддерживается нравственным авторитетом, если дети не видят в ней выражения высшего нравственного порядка, которому они по совести обязаны подчиняться, она, вместо привычки к повиновению, порождает только внутреннее негодование, и это отражается на всей последующей жизни. Возмущаясь против семейной власти, не признавая в отце нравственного руководителя, дети точно так же относятся и к общественному быту. Молодое поколение порывает всякую связь с предшествующим; оно считает себя гораздо выше отцов и чувствует в себе призвание изменить весь существующий порядок, установив его на новых началах. Вместо того, чтобы следовать преемственному развитию жизни, оно становится революционным. Подобные явления происходили у нас на глазах.

С другой стороны, домашняя свобода далеко не всегда рождает привычку к свободе политической. Последняя немыслима без строгого подчинения закону, а где это подчинение не развилось с ранних лет, там, вместо свободы, является распущенность, которая, делает человека совершенно неспособным в политической жизни. Домашняя свобода, не сдержанная нравственным авторитетом, есть свобода влечений, привычка исполнять всякие прихоти, а политическая свобода требует, напротив, постоянного самоограничения, неослабного действия воли, воздерживающей личные стремления и направляющей их к общему благу. Отсюда истекают требования от домашнего воспитания, к которым мы возвратимся ниже.

При всем своем высоком значении для человека и для общества, семья есть союз преходящий. Со смертью родителей она распадается; дети становятся самостоятельными и сами основывают свои семейства. Но отношения естественного родства через это не исчезают; они образуют связь между людьми, происшедшими от одного корня. Семейство, разрастаясь, переходит в род. Эти две различные формы кровного союза не следует смешивать. Обозначение их одним именем (например la famille) нередко ведет к значительной путанице понятий*(19)

Родовой союз проходит в своем историческом развитии через различные фазы. Наибольшее значение он имеет на низших ступенях, при господстве кровных отношений. Первобытные мелкие племена живут родами. Каждый род составляет обособленную единицу, которая управляется сама собой и не подчиняется общей власти. Этот быт характеризуется существованием родовой мести. Мы находим его у многих народов. Таково было состояние славян в IX веке: "живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим". Такие родовые единицы представляли до недавнего времени и шотландские кланы. Можно найти их и в настоящее время у диких народов. Высшую ступень составляет подчинение родов племенному единству. Так живут многие кочевые племена. Племя разделяется на колена, колена - на роды. Везде властвуют старшие. Когда племя делается оседлым и организуется в государство, это устройство сохраняется. Роды составляют постоянные единицы, из которых слагается государство. Если они селятся отдельно, они образуют общины, более или менее тесно связанные между собой. Правление лежит в руках родовых старшин. Около рода, под властью старшины, группируются клиенты и рабы, принадлежащие к подчиненным племенам. Отсюда развивается аристократия старейшин, которая является преобладающею силой в государстве.

Такое устройство мы встречаем у греков, у римлян, у мадьяр. Опираясь на естественные связи и вековые обычаи, оно имеет необыкновенную прочность и представляет значительные преграды развитию центральной власти, а вместе уравнению классов и всяким политическим нововведениям. Однако развитие личности неизбежно ведет к ослаблению этих первобытных отношений. Со своей стороны государственная власть, имея ввиду интересы масс, стремится к разрушению родового порядка и к замене его разделением народа на классы и по месту жительства. Так, в Риме, Сервий Туллий, рядом с собранием по куриям, которое основано было на родовом устройстве, установил собрание по центуриям, с разделением народа на имущественные классы. Впоследствии, с развитием демократии, явились и собрания по трибам, то есть, по месту жительства, где уже совершенно устранялось родовое начало. В Афинах Клисфен, в видах упрочнения демократии, произвел совершенно новое деление народонаселения. Прежде афинский народ, на основании племенного устройства, разделялся на четыре филы; каждая фила, в свою очередь, делилась на три фратрии; каждая фратрия заключала в себе тридцать родов. Это деление имело отчасти и географический характер, ибо первоначально колена и роды селились особо. Клисфен сделал совершенно новое географическое разделение, которое разрушало прежнюю связь, опиравшуюся на кровное родство, и заменяло ее связью по месту жительства. Вместо четырех фил учреждены были десять; каждая из них разделялась на пять навкрарий, а каждая навкрария - на десять дем. Этою реформою родовой аристократии нанесен был смертельный удар. Точно также в Венгрии Стефан Великий подорвал владычество аристократии, заменив родовое деление географическим.

Но потеряв прежнее значение в политическом строе, родовое начало сохранилось в области гражданской, а через нее оно удержало свое влияние и на государство. И тут оно явилось поддержкою аристократического элемента. Преемственность богатства и общественного положения повела к противоположению богатых и знатных родов темной массе. С переходом к сословному порядку эта противоположность получает юридическую организацию. Разложение государства, которое в средние века доходит до полного уничтожения политической связи, выдвигает частные общественные силы. Общество распадается на мелкие союзы, которые группируются около частных интересов. Среди этих частных сил получает значение и род, как естественная единица. Вследствие этого установляется родовая собственность, признается родовое старшинство. Сама общественная власть, управляясь началами частного права, становится собственностью правящего рода. Чем ниже стоит общественный быт, чем ближе он к первобытному порядку, чем меньше в нем развиты общие интересы, тем большее значение имеют в нем эти физиологические отношения. Родовыми счетами определяется устройство общественного союза; от них зависит его единство или распадение; ими определяется положение человека в обществе и его отношения к другим. Таков был характер всей русской истории в средние века, до возникновения Московского государства. И в этом порядке признание родового старшинства дает обществу аристократический строй. Правящим классом являются аристократические роды. Таковы были западные феодалы, таково же было и древнерусское боярство с его местническими счетами. Отсюда та борьба, которую вели против них и западные и русские государи. С переходом сословного строя в общегражданский общественное значение рода видоизменяется, но не исчезает. Здесь определяющим началом гражданского быта является свободное лицо с его стремлениями и интересами; но и свободные люди остаются связанными своими естественными отношениями. Семейство продолжает быть основанием всего общественного быта и проистекающая из него кровная связь между следующими друг за другом поколениями и расходящимися ветвями сохраняется как неустранимый факт; из них то и образуется род. Само государство зиждется на этом начале. То постоянное юридическое единство, которое составляет его сущность и которое делает из народа одно непрерывное целое, продолжающееся в течение веков, основано на естественной связи рождающихся друг от друга поколений, то есть, на родовом начале. Одна духовная связь не образует государства: народ может заимствовать от другого свое образование, свою религию, свои учреждения, и все-таки из этого не выходит государства. Надобно, чтобы юридическое единство покоилось на физиологической преемственности поколений. К этой связи могут примыкать и посторонние элементы; государства могут соединяться и разделяться по воле людей; но в основании лежит родовое начало. Государство не может от него отрешиться, не отрицая собственных основ.

Отсюда неизбежное присутствие во всяком обществе аристократического элемента. Древность рода, его заслуги, сохраняющееся в ряде поколений материальное обеспечение, которым ограждается его независимость, вселяют к нему уважение и дают ему особое положение в общественной жизни. Это - явление мировое; оно идет через все формы гражданского быта. Но, конечно, для поддержания этого уважения необходимо, чтобы с физиологическою связью соединялась и преемственность духовных благ. Присущий всякому обществу аристократический элемент тогда только может образовать настоящую аристократию, когда он является носителем высшего образования, независимости духа и тех политических преданий, которые делают его способным занимать первенствующее место в государстве. Иначе аристократия обречена на падение. В Политике мы подробнее об этом будем говорить.

Но не в одном только аристократическом сословии, а также в городском состоянии и в сельском родовое начало играет существенную роль. Торговые дома, идущие через целый ряд поколений, крестьянская собственность, передающаяся из рода в род, все это составляет прочные центры общественной жизни; это - центральные силы, около которых группируются другие. А из этой естественной группировки образуются те общественные связи, которые дают крепость всему государственному телу. Они составляют нравственную опору всякой разумной власти и всякого законного порядка. Они же составляют необходимое условие свободы. Мы видели, что чем меньше в обществе внутренней связи, тем необходимее установление независимой от него власти. А прочные общественные связи образуются около вырабатывающихся жизнью прочных общественных центров. Независимые и обеспеченные общественные положения составляют поэтому первую и необходимую опору политической свободы. К этому основному закону государственной жизни мы возвратимся еще не раз.

Отсюда то явление, что политическая свобода всего ранее и прочнее развивается именно там, где либеральное движение примыкает к родовой аристократии. Сочетая в себе предания и независимость, аристократия, достойная этого имени, одинаково стоит за уважение к закону и за сохранение свободы. Она из своей среды выделяет людей, которые становятся во главе народа и образуют связь между массами и высшим сословием. Таковы были Валерии и Горации в Риме; таковы же виги в Англии. Отсюда устойчивость движения при самом широком развитии свободы.

Но не в одной политической области родовое начало играет существенную роль. Оно в еще большей степени проявляется в области гражданских отношений. На нем основаны законы о наследстве, которые имеют неизмеримое значение для всего общественного и государственного быта.

Начало наследственности вытекает из самого существа естественных союзов, которые основаны на том, что одни поколения сменяют другие, заступая их место и вступая во все их права. Поэтому семейное состояние, по естественному закону, переходит к детям, а за недостатком детей к родственникам. Когда род образует цельную единицу, он считается собственником совокупного имущества, которое распределяется по известным правилам между семьями и непрерывно переходит от поколения к поколению. Когда же эта связь слабеет вследствие развития личного начала и общественных отношений, семейство становится преобладающим союзом, а род является только его восполнением. Поэтому наследственное право определяется прежде всего семейным началом; только там, где последнее прекращается, выступают права родственников, по степеням родства. Однако и тут понятие о родовых имуществах не исчезает; оно остается в виде тех или других ограничений в передаче имущества.

К этим физиологическим отношениям присоединяется и другое начало: право человека распоряжаться своим имуществом после смерти. На этом основано завещание. Это право, существующее везде, где признаются права человеческой личности, не может быть у нее отнято без оскорбления нравственного достоинства человека и духовного его естества. Мнение, будто человек имеет право распоряжаться своим имуществом только при жизни, а не после смерти, когда воля его перестала существовать, основано на полном непонимании духовной природы лица. Человек потому и есть человек, что цели его не ограничиваются, как у животных, настоящим днем или ближайшими потребностями, а идут на будущее, далеко за пределы его земного существования. И воля его тем более требует себе уважения, чем менее она определяется мимолетными влечениями страстей или впечатлениями окружающей среды. Поэтому завещание, выражающее волю человека для того времени, когда ему на земле ничего уже не нужно, всегда считалось актом священным. Не государство установляет это право; определяя законные формы завещания, государство признает только то, что лежит в природе человека, как духовного существа.

Положительное право имеет и другую, высшую задачу: определить отношение выражающегося в завещании личного начала к правам, вытекающим из природы естественных союзов. В наследственной передаче имущества, как и во всякой другой, есть две стороны: передающая и получающая. Если умирающий имеет право распорядиться своим имуществом, то, со своей стороны, дети, даже помимо завещания, в силу семейного начала, имеют право на имущество умершего отца, а родственники, в силу родового начала, на имущество родича. На первом основано наследование по завещанию, на втором - наследование по закону. Отношение этих двух, ограничивающих друг друга начал может быть весьма разнообразное. От положительного закона зависит установление тех или других норм.

Но определяя отношение прав детей и родственников к воле завещателя, государство не вправе само становиться на место родственников и присваивать себе большую или меньшую часть наследственного имущества. Те, которые видят в наследственном праве только произвольное установление власти, вводимое по соображениям общественной пользы или даже просто по предрассудку, признают за государством право, по своему усмотрению, ограничивать и даже вовсе отменять наследственную передачу имущества. Бентам предлагал ограничить наследование по закону в боковых линиях братьями и сестрами, а право завещания - половиною имущества. Милль, признавая, что из права собственности вытекает право завещания, но отнюдь не наследование по закону, предлагал ограничить последнее передачею детям только части отцовского имущества, достаточного для их содержания, а остальное обращать на общественную пользу. Само право завещания он считал нужным ограничить известными пределами, признаваясь, однако, что на деле исполнить это очень трудно. Социалисты, которые отрицают само право собственности, конечно, идут еще далее. Сен-симонисты на уничтожении наследства строили свой фантастический общественный порядок. Лассаль видел в наследстве только историческую категорию, которая должна исчезнуть с дальнейшим развитием жизни, ведущим, по его мнению, к полному поглощению частного общим.

Эта последняя, крайняя точка зрения является не более как плодом односторонней диалектики, которая в прочных созданиях действительности видит лишь мимолетные явления, улетучивающиеся в общем процессе. Пока существуют люди, как физические единицы, пока поколения происходят друг от друга в силу физиологических отношений, одним словом, пока есть свободное лицо и семья, до тех пор личная собственность и наследственное право будут составлять незыблемую основу человеческих обществ. Все мечтания утопистов разбиваются о силу вещей, вытекающую не только из физического существования человека, но еще более из тех нравственных начал, которые лежат в природе человеческой личности и самых святых ее привязанностей. Отрицая наследство, государство отрицает собственные свои основы, ибо оно само зиждется на преемственности поколений и на наследственной передаче материального и духовного достояния одного поколения другому. Эта общая преемственность вся держится на частной, ибо не государство, а физические лица рождают детей. В семействе лежит корень всех наследственных отношений, а потому, отрицая их в частной сфере, государство разрушает собственный фундамент; оно становится зданием, висящим в воздухе. Таковым оно и является в мечтах социалистов.

Государство не вправе не только отменить наследство, но и ограничить его в свою пользу, ибо оно не вправе присваивать себе то, что ему не принадлежит. Такое притязание противоречит и юридическим и нравственным требованиям. Как государство не рождает детей, так оно не накопляет и семейного достояния, а потому не имеет на него никакого права. В качестве представителя правосудия, оно обязано оберегать это достояние от стороннего расхищения, а не участвовать в расхищении. Присвоение наследственного имущества государством есть ничем не оправданная конфискация, то есть, чистое и голое грабительство. Только когда нет наследников, государство может обратить в общественную пользу выморочное имущество, как никому не принадлежащую вещь; но и тут большее притязание могут иметь на него те мелкие корпоративные союзы, к которым принадлежит человек. Как же скоро есть родственники, хотя бы самые отдаленные, так наследие умершего принадлежит им, и никому другому. Этим началом, которое признается всеми законодательствами в мире, утверждается основное юридическое правило, что наследство есть учреждение частного права, а не публичного, и притом связанное с естественным происхождением людей. Отрицать это можно только при полной путанице понятий; видеть же в наследстве только историческую категорию значит совершенно не понимать самых коренных оснований человеческого общежития.

Поэтому нельзя признать правильными и налоги на наследство, в особенности прогрессивные. В Общем Государственном Праве было изложено истинное существо государственных налогов. Оно состоит в праве государства требовать от граждан соразмерного с их доходами участия в общих расходах. Небольшой налог на наследство может рассматриваться как вознаграждение государства за юридическое охранение имущества при его переходе, что, как мы видели, может быть допущено. Но как скоро налог на наследство достигает тех пределов, где он становится тяжел для небольших состояний, так он теряет характер справедливости. В крупных размерах, особенно в прогрессивной форме, это ничто иное как замаскированная конфискация. Предлагающие эту меру, например Бентам, прямо признают, что этим имеется ввиду уравнение состояний. Но уравнение состояний путем грабежа есть нечто такое, что совершенно противоречит существу и требованиям государства, как представителя правды на земле.

Регулируя путем закона наследственный переход имущества, государство может, однако, иметь ввиду и общественную пользу; но оно делает это не присвоением себе чужого достояния, а установлением тех норм, которыми определяется раздел имущества между наследниками. Это имеет громадное значение для всего общественного быта. Переход нераздельного имения к старшему в роде ведет к сосредоточению богатства в немногих руках и к утверждению аристократического строя; напротив, равный раздел между детьми способствует дроблению имуществ, а с тем вместе ведет к развитию демократии. Ничто так не содействовало упрочению во Франции гражданских результатов первой революции, как установленный Гражданским Кодексом равный раздел наследства. Важное значение имеет при этом больший или меньший простор, который предоставляется воле завещателя. В Англии, существовавшее веками право первородства ныне отменено, ибо, при полной свободе завещаний, оно сделалось излишним. Всякий завещатель установляет для своего имения субституцию, определяющую переход его на несколько поколений, а когда она прекращается, новое поколение возобновляет ее на тех же основаниях. Так согласуется воля завещателя с правами нарождающихся поколений. На европейском континенте, к свободе завещания взывают защитники аристократического строя, и в этом требовании бесспорно заключается значительная доля истины.

Это явствует из того, что при определении норм наследственного права государство должно принять в соображение не только права наследников, но и права передающего наследство. Со стороны первых, чистое начало справедливости заключается в равном разделе имущества; но со стороны отца семейства, рядом с этим, является естественное желание устроить и упрочить свое семейное гнездо, по крайней мере, на несколько поколений. Сохранение в роде домашнего очага имеет глубокие корни в человеческой природе. Оно связано с самыми священными чувствами человека, с семейными преданиями, с воспоминаниями детства, с уважением к могилам отцов, с привязанностью к родному гнезду, одним словом, с тем, что всего дороже человеку и что составляет нравственную жизнь семьи. Отец семейства, вполне сознающий свои нравственные обязанности, основывает и устраивает свой дом не для своего только мимолетного удовольствия и даже не для удобств ближайшего наследника, а в надежде, что на многие поколения здесь установится нравственный центр семейной жизни и сохранится живая память о нем и о всех ему близких. Высокое значение семьи и семейных преданий для всего общественного и государственного быта, те глубокие нравственные связи, которые установляются ими между людьми, должны побуждать законодательство поддерживать подобного рода учреждения. Только преувеличенный демократический индивидуализм или потребности борьбы с устаревшим порядком могут отвергать их безусловно. Невыгодная их сторона состоит в том, что в них один из наследников получает большее или меньшее преимущество перед другими. Это жертва, которая приносится непрерывности семейной связи и сохранению из рода в род семейных преданий. Задача и тут состоит не в том, чтобы устранить одно начало во имя другого, а в том, чтобы сочетать их, примиряя сохранение семейного достояния с правами наследников. Но это сочетание не может быть произведено положительным законом, который не в состоянии уловить бесконечное разнообразие жизненных обстоятельств. Решающий голос в этом деле может иметь только любовь отца семейства, который, устраивая свой дом, заботится и о судьбе своих потомков. Законодатель же не должен запирать двери этим естественным и глубоким человеческим стремлениям, которые связаны с тем, что есть лучшего в жизни, и уносят цели человека далеко за пределы его мимолетного земного существования*(20)

Окончательно все тут зависит от нравов, ибо воля завещателя определяется господствующими нравами. В Риме, эта воля была безгранична; отцу семейства предоставлялось право распоряжаться своим наследием по усмотрению. Uti legassit, ita jus esto. Но в течение веков этим правом пользовались для блага семьи. Только при разложении старинных нравов потребовались законодательные ограничения. В Северной Америке, та же свобода завещаний, которая в Англии ведет к установлению субституций, способствует, напротив, равному разделу имуществ. Сам закон бессилен против господствующих нравов. Замечательный пример в этом отношении представляет закон о маиоратах, изданный Петром Великим для русского дворянства. После немногих лет он был отменен, потому что коренным образом противоречил воззрениям и обычаям высшего сословия. В частной сфере, менее нежели где-либо, государство является всесильным. Если оноидет наперекор господствующим понятиям, оно натыкается на непреодолимые затруднения и окончательно подрывает собственные основы. В новом государстве в особенности, коренное различие этих двух областей, политической и гражданской, должно быть основным началом всякой здравой политики. Тут есть широкое поле для свободного взаимодействия, но неуместно насильственное вторжение одной сферы в другую.

Наследственное право, установляющее переход имущества от одного поколения к другому, связано со всем экономическим бытом. Оно приводит нас к рассмотрению последнего.