Комментарий

15. <К АВРЕЛИЮ>

С поручением надзора над Ювенцием (имя которого, впрочем, не названо; о том, что из этого вышло, см. № 21). Дальний образец этого ревнивого предостережения — Каллимах, «Ямбы», 5 (фр. 195).

Ст. 17. Раскорячут тебя… — традиционное в Греции, а потом и в Риме (Гораций, «Сатиры», 1, 2, 133; Ювенал, 10, 317) наказание для прелюбодеев, застигнутых на месте преступления.

16

Вот ужо я вас <……..> Мерзкий Фурий с Аврелием беспутным! Вы, читая мои стишки, решили По игривости их, что я развратен?

5 Целомудренным быть благочестивый Сам лишь должен поэт, стихи — нимало. У стихов лишь тогда и соль и прелесть, Коль щекочут они, бесстыдны в меру, И легко довести до зуда могут, —

10 Не ребят, говорю, но и брадатых, Тех, которым не в мочь и ляжкой двигать. Из-за тысячи тысяч поцелуев Перестали меня считать мужчиной? Вот ужо я вас <…….>

Комментарий

16. <К АВРЕЛИЮ И ФУРИЮ>

С бранью за обидные подозрения. Повод к столкновению — № 48, о поцелуях Ювенция (ст. 3 «мои стишки», ст. 12 «тысячи тысяч поцелуев»). «Развратниками» (impudici) в римском общественном мнении считались только те, кого называли molles, effeminati; от упреков в этом и отругивается Катулл, считая возможным называть себя «целомудренным» и «благочестивым». Тем не менее, эти строчки (5—6) получили широчайшую популярность в латинской литературе не в специфическом, а в общепринятом смысле: их цитирует Плиний Младший, IV, 14 (в защиту собственных, не дошедших до нас, стихов), парафразируют Марциал, XI, 15, 13 («Нравы вовсе не наши в этой книжке») и Овидий, «Скорбные элегии», II, 353—354 («Верь, что нравы мои на мои стихи непохожи — Муза игрива моя, но целомудренна жизнь»). Противоположное суждение — у Сенеки, «Письма», 114, 3 («Не может быть душа одного цвета, а ум другого»).

17

О Колония, хочешь ты на мосту своем длинном Порезвиться и поплясать, да боишься решиться: Стар мостишко, столбами слаб, да и строен из дряни, Бедный рухнет того гляди в тину кверху ногами.

5 Пусть же мост, как желаешь ты, ветхий сменится крепким И окажется даже впрок для священных плясаний. Я, Колония, между тем, всласть хочу насмеяться: Есть у нас гражданин один — вот кого бы охотно Я с моста твоего швырнул с головой и ногами;

10 Только там, непременно там, где болотина шире, Где зловонная гуще грязь и бездоннее тина. Больно он не остер умом, понимает не больше, Чем в дрожащих руках отца годовалый младенец. А у глупого есть жена в лучшем возрасте жизни,

15 Избалованней и нежней, чем козленок молочный: Вот за ней бы и глаз да глаз, как за спелою гроздью, А ему-то и дела нет, пусть гуляет, как хочет, Он лежит, не подымется, как в канаве ольшина, Чей у корня подрублен ствол топором лигурийца,

20 И не чувствует, есть жена или все уж пропало. Точно так же и мой чурбан: спит — не слышит, не видит, И не знает, кто сам он есть, и живет он, иль мертвый. Вот его и хотел бы я с вашей сбросить мостины — Тут, авось, уж встряхнется он, как хлебнет из болота

25 И оставит в густой грязи непробудную спячку, Как во вмятине вязкой мул оставляет подкову.