12. Демосфен и сам говорит {22}, и из филиппик можно заключить, что

принимать участие в делах государства он начал, когда вспыхнула Фокидская

война: некоторые из речей {23} против Филиппа произнесены уже после

завершения войны, а самые первые касаются событий, непосредственно с нею

связанных. Очевидно, затем, что обвинение против Мидия {24} он готовил

тридцати двух лет от роду, еще не пользуясь ни влиянием, ни известностью в

государстве. Именно это в основном, как мне кажется, и побудило его принять

деньги и помириться с обидчиком,

Ибо то был не ласковый муж и сердцем не добрый {25},

а вспыльчивый и мстительный. Но видя, что свалить человека, надежно

защищенного своим богатством, красноречием и дружескими связями, - дело не

из простых и не по его силам, он уступил тем, кто просил за Мидия. А сами по

себе три тысячи драхм не умерили бы, по-моему, раздражения Демосфена, еслц

бы он надеялся и мог выиграть дело.

Найдя прекрасный предмет для своей деятельности на государственном

поприще в защите греков против Филиппа и достойно ведя эту борьбу, он вскоре

прославился красноречием и смелостью настолько, что вся Греция восхищалась

им, великий царь {26} высоко его ценил, а при дворе Филиппа ни об одном из

народных вождей не было столько разговоров, сколько о Демосфене, и даже его

противники признавали, что ненавистный их враг - человек знаменитый. Так

отзываются о Демосфене его неизменные обвинители Эсхин и Гиперид {27}.

13. Вот почему я просто не понимаю, что имел в виду Феопомп, говоря,

будто нрава Демосфен был непостоянного {28} и не мог долго хранить верность

одному делу и одним людям. Каждому известно, что он до конца оставался на

той стороне и в том стане, к которому примкнул с самого начала, что он не

только никогда в жизни не менял своих взглядов, но, не желая им изменить, не

пощадил и жизни. Он не был похож ни на Демада, который, пытаясь оправдать

перемену в своих убеждениях, говорил, что себе самому он противоречил часто,

но благу государства - никогда; ни на Меланопа, который выступал против

Каллистрата, но не раз, подкупленный им, отказывался от своих возражений и в

таких случаях обыкновенно говорил народу: "Каллистрат - мне враг, однако ж

польза отечества должна стоять выше всего"; ни на мессенца Никодема, который

сперва поддерживал Кассандра, а потом, присоединившись к Деметрию,

утверждал, будто никто не может упрекнуть его в непоследовательности - он,

дескать, всегда считал, что надо повиноваться сильнейшему. Нет, Демосфен не

сбивался с прямого пути ни словом, ни делом, этого про него сказать нельзя,

напротив, он вел государственные дела, если можно так выразиться, в одном

неизменном ладу, постоянно сохраняя все тот же тон. По словам философа

Панетия, и речи Демосфена в подавляющем своем большинстве написаны с тою

мыслью, что лишь прекрасное заслуживает выбора и предпочтения, и к тому же -

само по себе; таковы речи о венке, против Аристократа, об освобождении от

повинностей {29}, филиппики, в которых Демосфен направляет сограждан не к

тому, что всего приятнее, легче или выгоднее, но говорит им о долге во

многих случаях поставить собственное спасение и безопасность на втором месте

по сравнению с прекрасным и достойным. Одним словом, если бы с высотою его

замыслов и правил и с благородством речей сочетались воинское мужество и

полное бескорыстие, он бы заслуживал чести стоять в одном ряду не с

Мероклом, Полиэвктом, Гиперидом и другими ораторами, но гораздо выше - рядом

с Кимоном, Фукидидом и Периклом.