Вывод по главе 1

Из вышесказанного следует, что реформы, предпринимаемые Советской властью, носили двоякий, непродуманный характер. Населением страны реформы воспринимались неоднозначно.

Глава 2. Влияние революции на культуру

Влияние реформ и революции на культуру России носило зачастую полярно противоположный, двоякий характер. Оно имело как отрицательное, так и положительное воздействие на формирование культурного слоя того времени.

2.1 Положительное влияние

Я

достаю

из широких штанин

дубликатом

бесценного груза.

Читайте,

завидуйте,

я -

гражданин

Советского Союза.

Владимир Маяковский, 1929

Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью.

Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковывавшие их путы и бросаются бурным потоком, доламывая плотины, обсыпая лишние куски берегов, это называется революцией. Меньшее, более умеренное, более низменное - называется мятежом, бунтом, переворотом. Но это называется революцией.

Она сродни природе. Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но - это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот, все равно, всегда - о великом.

Размах русской революции, желающей охватить весь мир (меньшего истинная революция желать не может, исполнится это желание или нет, - гадать не нам), таков: она лелеет надежду поднять мировой циклон, который донесет в заметенные снегом страны - теплый ветер - и нежный запах апельсинных рощ; увлажнит спаленные солнцем степи юга - прохладным северным дождем.

"Мир и братство народов" - вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать.

Русские художники имели достаточно "предчувствий и предвестий" для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия - большой корабль, которому суждено большое плаванье. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: "все, все, что гибелью грозит", таило для них "неизъяснимы наслажденья" (Пушкин). Чувство неблагополучия, незнание о завтрашнем дне, сопровождало их повсюду. Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было все или ничего. Они знали, что только о прекрасном стоит думать, хотя "прекрасное трудно", как учил Платон.

Надменное политиканство - великий грех. Чем дольше будет гордиться и ехидствовать интеллигенция, тем страшнее и кровавее может стать кругом. Ужасна и опасна эта эластичная, сухая, невкусная "адогматическая догматика", приправленная снисходительной душевностью. За душевностью - кровь. Душа кровь притягивает. Бороться с ужасами может лишь дух. К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно.

А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.

Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию[1].

Эти строки как нельзя доказывают идею пролетарского революционного государства, для Советской власти вопрос об отношении к искусству ставится так: может ли что-нибудь революция дать искусству, и может ли искусство дать что-нибудь революции?

Советская власть считала что, для буржуазного искусства последних времен крайне характерно полное отсутствие содержания. Если там имелось еще кое–какое искусство, то это было, так сказать, наследие старого. Чистый формализм бил через край повсюду: в музыке, живописи, скульптуре и литературе. От этого страдал, конечно, и стиль. На самом деле не было никакого стиля — в том числе ни стиля быта, ни стиля архитектурного — последняя эпоха буржуазии совсем ничего не смогла выдвинуть; она выдвигала только причудливый и нелепый эклектизм. Формальные искания выродились в чудачества и штукарство, или в своеобразный, довольно-таки элементарный педантизм [2].

На этом фоне ярко выделяются работы новых авторов - авторов рождённых в пламени революции. Были написаны «Двенадцать» Блока, «Мистерия-буфф» Маяковского, много было произведено хороших плакатов, некоторое количество памятников, но все это далеко не соответствовало, по мнению Советской власти, самой революции. Быть может, это в значительной степени объясняется тем, что революция, с ее огромным идейным и эмоциональным содержанием, требует реалистического выражения, насыщенного идеями и чувствами. Но художники–реалисты (вернее, художники более или менее близкие к реализму) гораздо менее охотно шли навстречу революции, чем художники иных направлений; последние же, оказались бессильны в глазах власти выразить новое идейное содержание революции. Тем не менее, революция (в первые её годы) создала для себя достаточно выразительную художественную одежду [5].

Революция и её последствия воодушевили архитектора Б.М Иофана на создание макета скульптуры «Рабочий и колхозница», который вскоре выполнила Вера Мухина. У архитектора ещё во время работы над конкурсным проектом: «очень скоро родился образ… скульптуры, юноша и девушка, олицетворяющие собой хозяев советской земли — рабочий класс и колхозное крестьянство. Они высоко вздымают эмблему Страны Советов — серп и молот» [6].

«Я избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им наш тихий пейзаж, человека, живущего внутренней жизнью», - писал Михаил Нестеров.

Русский портретист Михаи́л Васи́льевич Не́стеров после революции нашёл себя в портретной живопись. Знаменательно, что Нестеров никогда не принимал заказы на портреты, так же, как и отказывался от заказной работы в храмах, выше всего ценя независимость в своей деятельности. Нарисовал портреты хирурга Юдина (1935), физиолога Ивана Павлова (1935), народной артистки Ксении Держинской (1937) [7].

Или же другой Русский художник Казими́р Севери́нович Мале́вич. После революции был избран в совет профессионального Союза художников-живописцев в Москве представителем от левой федерации (молодой фракции). Выступает с докладом на диспуте «Заборная живопись и литература», публиковался в журнале "Анархия". Неоднократно повышался и назначался председателем художественных съездов и партий. Выезжал за границу. Ему была посвящена целая выставка в Эрмитаже. Написал множество картин и полотен в стиле импрессионизма и крестьянской живописи. Революция 17-го года дала этому человеку огромный толчок к творчеству и возможность воплотить свои идеи [8].

Революция открыла новые творческие пути для становления кинематографа в России. Например, немой фильм «Стачка» 1925 года выпуска. Снимался на «Первой госкинофабрике» по инициативе Пролеткульта. По сюжету, возмущённые тяжёлыми условиями труда заводские рабочие организуют забастовку. Во время их мирной демонстрации подкупленная шпана устраивает провокацию, после чего власти подавляют восстание. Фильм встретил неоднозначные отзывы зрителей и критиков. Советская пресса и некоторые кинематографисты называли фильм новаторским и в целом очень высоко оценивали значение картины для мирового кинематографа. Но зрителями фильм принят не был из-за усложнённого киноязыка. На всемирной выставке 1925 года в Париже Эйзенштейн за свою ленту был удостоен серебряной медали. Третий фильм из этой кинотрилогии также пропитан духом революции, более того он и снят про неё. «Окт́ябрь» -масштабное кинематографическое полотно о победе революции в стране. В целом в СССР фильм был воспринят критикой положительно, но молодой режиссёр получил немало острых замечаний [5].

Стоит рассказать побольше и об вышеупомянутом Владимире Маяковском, на которого дух революции оказал сильное влияние. После революции активно сотрудничает с РОСТА, оформляет агитационные плакаты для партии. Печатается в журналах и активно сотрудничает с газетами вроде Комсомольской правды. Восстановил журнал ЛЕФ. Написал поэмы «Про это», «150 000 000», «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» и «Владимир Ильич Ленин», а также сатирические пьесы "Клоп" и "Баня". В своих произведениях Маяковский был бескомпромиссен, поэтому и неудобен. В произведениях, написанных им в конце 1920-х годов, стали возникать трагические мотивы. Тем не менее, критики называли его лишь «попутчиком», а не «пролетарским писателем», каким он себя хотел видеть. В 1929 году он пытался провести выставку, посвящённую 20-летию его творчества, но ему всячески мешали [9].

Также стоит упомянуть Блока Александра Александровича, также воодушевлённого идеями большевиков. Вот что о нём писал Ю.П.Анненков:

"В 1917—18 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство. «Ураган, неизменный спутник переворотов». И снова, и всегда — Музыка. «Музыка» с большой буквы. «Те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей души, если не сегодня, то завтра»,- говорил Блок ещё в 1909 году. В 1917 году Блоку почудилось, что он её услышал. В 1918-ом, повторив, что «дух есть музыка», Блок говорил, что «революция есть музыка, которую имеющий уши должен услышать», и заверял интеллигенцию: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию». Эта фраза была ровесницей поэмы «Двенадцать»."

Отмечают, что творчество Блока после революции стало по меньшей мере сильно изменившимся, почти неузнаваемым [10].