Терри Иглтон

Капитализм и форма

Многие представители правящего класса стремились вычеркнуть из исторической памяти ту кровь и грязь, в которой он возник. Как заметил с поразительной прямотой Блез Паскаль в своих «Мыслях», «не нужно, чтобы он [т.е. народ] знал правду о самозванстве власти; когда-то она установилась незаконно, теперь она стала законной. Нужно представлять её подлинной и вечной и скрывать её происхождение, если не хочешь, чтобы ей вскорости пришел конец».[1] Более того, Кант остерегался размышлять об истоках политической власти, ибо считал это опасным для государства.[2] Не из-за того, что этими истоками были насилие и произвол, но из-за явной постыдности самого того факта, что у власти есть источник, ибо то, что возникло, может точно также и исчезнуть. Ясно, что в основе любого государства, пишет Юм в «Трактате о человеческой природе», мы найдём сопротивление и незаконный захват власти; только время «примиряет людей со всякой властью и придаёт последней характер справедливости и разумности».[3] Словом, легитимность власти основана на утрате памяти и притуплении восприятия, и от этого преступления становится всё труднее отделаться, как трудно бывает отделаться от старых друзей. Это происходит в Британии, Франции, Ирландии и во всех остальных местах — исторический ревизионизм в позднюю буржуазную эпоху приступает к переписыванию революционного героизма, превращая его в навязывание силы, в церемонию забвения своих истоков, которая не обходится без невротических симптомов.

В Англии большим апологетом этой доктрины политической гегемонии как удобной для определённых кругов амнезии является Эдмунд Бёрк, который противопоставляет политическим радикалам, требующим рациональных оснований и легитимности, свою теорию о том, что всё возникшее всегда справедливо. На первый выход источников власти на арену истории не дозволяется смотреть, и Бёрк воспринимает попытку сорвать покровы с этих источников как разновидность сексуальной непристойности. Как ирландец, он был столь хорошо знаком с обычаями, традицией, системой морали, преданностью семье и пожалованными правами, что мог предлагать эти ценности Британскому государству как защиту от нечестивых поисков законного основания власти, которыми занимались революционные метафизики. Ирландия, которая с давних пор испытывала британское насилие, предоставила своим британским хозяевам — в лице этого ослепительного парламентского краснобая из школы для бедных графства Корк — такой исторический материал, благодаря которому они могли строить настолько более полное и убедительное обоснование для разграбления Ирландии, что едва ли смогли бы найти его сами. То, что для Юма было обычаем, стало гегемонией благодаря его кельтскому собрату.

Происхождение власти для Бёрка, как и для Фрейда и позднего Диккенса, всегда преступно. Он хочет вытеснить его, как самый убеждённый деконструктивист. Уже это вызывает проблемы для буржуазной идеологии прогресса, так как оценить этот прогресс — значит заглянуть в прошлое, что может, в свою очередь, обратить наше пристальное внимание на ту начальную точку, от которой начинается развитие вперед. Следовательно, идеальное состояние — это априорный прогресс, перманентное развитие без причины или цели. Но это значит избежать одной опасности только затем, чтобы навлечь на себя иную, так как такое вечное движение опасно сближается с характерным для современности понятием темпоральности, с которым мало связан консерватор Бёрк. Это та вечная жажда нового, которую Франко Моретти обнаруживает в повествовательной манере Бальзака, «нуждающейся в абсолютном повествовании — без начала или конца».[4] Принципиальное различие состоит в том, что прогресс для Бёрка скорее захватывает с собой тормозящее бремя прошлого, чем бесцеремонно его стряхивает. Абсолютное течение времени является своего рода основанием или аргументом для того, чтобы узаконить собственное происхождение, а вслед за ним — настоящее и будущее. Но прошлое опирается на предшествовавшее ему прошлое, и, таким образом, история, фактически, так же лишена власти, как это представляется модернистам, таким как Томас Пейн. Пейн возвращается к истокам — рациональным принципам, которые должны управлять политической общностью, — для того чтобы оспорить государство, тогда как Бёрк избегает этого возвращения, чтобы сохранить государство.[5]