Подводные камни правового позитивизма (взаимно опровергающие и взаимодополняющие теории Кельзена и Шмитта)

Шаба Варга^†

1. Опасности интеллектуализма 2. Основные факты из биографии Шмитта 3. Шмитт и Кельсен 4. О пограничных ситуациях 5. Пресуществление Кельзена 6. Поляризация как путь к теоретизированию

1. Опасности интеллектуализма

В сложные времена все, что мы делаем и не делаем, говорим или умалчиваем, представляет опасность. Жить или умирать в сложные времена, пытаться понять или просто уйти от реальности в массовую посредственность, разделять судьбу своего общества или стремиться к изгнанию в изоляции – все это одинаково опасно.

Что бы сделали люди вроде Анны Ахматовой, Хендрика Хофгена или даже Карла Шмитта, если бы им суждено было жить здесь и сейчас, а не в ином времени и месте? Стали бы эти люди плыть по течению, стали ли бы они подавленными и словно слившимися с окружающей усредненностью? Или они предпочли быть безнадежно сломленными давлением в их борьбе с крайностями, даже в одиночку, устремляясь таким образом к бессмысленному мученическому концу?

Если существует только одна истина, она одинаково проявляется всегда и везде. Конечно, она может быть окрашена контекстом эпохи, который способствует появлению дополнительных возможностей и обертонов. Но, если допустить, что подобный отпечаток может преобразовать что угодно в нечто иное, возможно ли в принципе понимание? Могу ли я понять Вас? Может ли моя культура постичь Вашу? Может ли мой чистый интеллектуализм, взращенный как заменитель жизни и избалованный каждодневным насыщением и безнаказанностью, понять жажду истины, присущую другим, кто, вероятно, лишь борется за индивидуальное или общественное выживание в драматичных ситуациях, безрассудно балансируя на грани? В конце концов, может ли моя безответственность, переключающаяся от безразличия вольнодумцев даже на анархию (после ребяческого пресыщения комфортом и порядком), понять других, кто может судорожно искать спасение от национального унижения и беспомощности? Итак, в наше постмодернистское время почти неограниченной свободы, мы можем свободно судить о других людях. Однако примитивное выражение неодобрения с целью принизить других не требует более развитых манер или человеческих качеств, чем те поражения, с которыми нам в итоге пришлось бы столкнуться, несмотря на напряжённую работу и все приложенные усилия.

Истина одна, но она может проявляться в различных формах. Где же та, за которую мы должны бороться? Неужели мы неизбежно должны выступать в качестве самопровозглашенных демиургов при принятии всех возможных решений? Выбирать из имеющихся истин, суждений и, кроме того, способов их выражения? Однако, они могут быть нашим собственным творением; для других они могут казаться опасными и их необходимо будет уничтожить, сделав вид, будто бы ничего не произошло. В конце концов, мы должны взять все проблемы этого мира на свои плечи, как это сделал Атлас, и не важно, возникают ли они где-то далеко или же внутри нас. Или же, как говорится, тот, кто порождает их, будет нести ответственность за них.

Когда плоды человеческого интеллекта и его способность познавать мир стали отрицаться и осквернялись на протяжении полувека венгерскими коммунистами, у нас всё равно оставались основания полагать, что Джордж Лукаш, насмехавшийся над талантом мыслителя в работе Разрушение разума, вряд ли бы мог выжить в самоуничтожающемся обществе большевизма. Ибо это была работа, напрямую переводящая все идеи и ценности на язык догматически жестокого мессианства, основанного на вере в мировую пролетарскую революцию только для того, чтобы изгнать и уничтожить всё то, что не могло послужить в качестве «иррационалистического» извращения, монстра¹. И вот здесь возникает достаточно парадоксальная мысль: неся на себе пережившее тяжкое бремя общего европейского прошлого, т.е. болезненный опыт красных и коричневых диктатур 20-го века, теперь, кажется, мы снова движемся напрямую к ещё одной эпохе, жёстко контролируемой идеологией². В таком случае ответственность за (доходящие до греховности) мировосприятие, мысли и концепции, которые сами по себе вполне безобидны, возникает снова – в этот раз ведомая зарубежными флагманами едва закончившейся Холодной войны, следствием которой стала бы догматическая доктрина либерализма, построенная таким образом, что новая идеология заменила бы религию старого времени³.