Семінар 4. Дискурс пам’яті у сучасній літературі: специфіка китайської та японської прози (Ван Мен, Рю Муракамі)

Тексти: Ван Мен «Повітряний змій і стрічка», «Шість мостів на весняній дамбі», Рю Муракамі «69»

У запропонованих текстах проаналізуйте:

• Взаємодію зовнішнього (історичного, соціального) та внутрішнього часу.

• Як суб’єкт вписує себе у минуле та теперішнє? Як відбувається творення власної історії?

• Активна пам’ять та активне забування як форми взаємодії з пережитим

• Стереоскопічність – розширення ракурсу бачення, переплетення точок зору персонажів, зокрема, серез змінну фокалізацію.

• Минуле/теперішнє – перетин спогадів та самоаналізу, пам’яті та миттєвих переживань персонажів як рух від фрагментарного до цілісного

• Особистісна неоднозначність людини – взаємодія різних станів та масок суб’єкта (хронологія, соціальне, психологічне) – «конфлікт нездійсненності».

• Стилістика суб’єктивного письма – наближення до «потоку свідомості» у Ван Мена та кінематографічне письмо Рю Муракамі

Змінна фокалізація, множинність та поліфонічність персонажа, його присутності в світі, топос «шраму»-травми та «видужування»:

Белым по красному — «Да здравствует великая Китайская Народная Рес­публика!», восклицательный знак тесно прижался к иероглифам, а рядом аршинные изображения ложек, вилок, ножей, прочей столовой утвари мар­ки «Треугольник», тут же — реклама роялей «Море звезд», чемоданов «Ве­ликая стена», свитеров «Белоснежный лотос», карандашей «Золотая рыбка»... Почтительно склонился к ним фонарь, щедро обливая светом, и они отвеча­ют глянцевитой улыбкой. Точеные тени чахлого, но полного достоинства тополька и приятельски перешептывающихся растрепанных кипарисов, боль­шого и маленького, накрывают зеленую травку, поникшую под западным ветром. А между притихшим газоном и шикарным рекламным стендом на пронизывающем зимнем ветру стоит она — Фань Сусу. В теплом оранжевом жакете, серых шерстяных брючках со стрелками, в черных туфельках на низ­ком каблуке. Белоснежный шарф, точно пушок на груди у ласточки, обви­вает шею, оттеняя глаза и волосы, черные как ночь.

…Никогда он не придет вовремя, вечно чем-то занят. Очки протереть не успевает. А у Сусу до знакомства с ним и забот-то особых не было. Пугови­ца на жакете болтается на ниточке — она и ее не удосужится пришить! Всем в городе, не считая бабушки, на нее наплевать. Отказался город от нее, ше­стнадцатилетней. Впрочем, не то чтобы совсем отказался. Ведь и салюты гремели, и фанфары призывали в целинные края. И были еще красные зна­мена, красные книжечки, красные повязки, красные сердца — море красно­го. Строился Алый Мир, в котором девятьсот миллионов сердец сольются в одно. Все, от восьми до восьмидесяти, — в едином загоне, все декламируют великие цитаты, все: «Налево коли!», «Направо коли!», «Бей! Бей! Бей!». Об этом мире мечталось сильней, чем когда-то в детстве — о большом воздуш­ном змее с колокольцами. Но каков он из себя, этот Алый Мир, Сусу так и не увидела, зато насмотрелась на мир зеленый: пастбища да посевы. И при­ветствовала его. А он взял да и обернулся желтым: жухлые листья, грязь, стужа... Ей захотелось домой. Потом, когда ребята один за другим стали воз­вращаться в город, все больше через «черный ход», мир почернел, и оста­лись ей на память с того времени авитаминоз и слабое зрение.

Топос кіно- та фотокадру як форма пам’яті, внутрішній діалог різних часових іпостасей персонажа. Концепція внутрішнього часу, «тривання» (пригадати Анрі Бергсона) та синкретичне недуальне переживання світу суб’єктом у класичній китайській літературі

Неужели все это: цветы председателю Мао, приветствия, от­личная, на сто баллов, учеба, шествия хунвейбинов, слезы восторга, свист ремней, нескончаемые торжественные декламации «высочайших указаний», парадные «чрезвычайные сообщения», а потом грузовики, теплушки, скот­ный двор, морда бригадира... неужели все это было лишь для того, чтобы теперь разносить тарелки с жареными клецками?! Как-то попалась ей на глаза старая фотография — она в первом классе. Пятьдесят девятый год. Республике десять лет, ей семь, в косичках — два больших порхающих бан­та. Вместе с вожатой она взлетает на трибуну Тяньаньмэнь и вручает пред­седателю букет. А председатель пожимает ей руку. Первое в жизни малышки рукопожатие. Рука у председателя Мао большая, полная, теплая, сильная. Кажется, он что-то сказал ей. Уже потом, дома, из памяти выплыло слово «дитя». Чем заслужила она такое счастье? Счастье без края — ведь она «ди­тя» председателя Мао!

Но прошло время, и она взглянула на старую фотографию иными глаза­ми. Да было ли все это? И сама уже не та, и председателя Мао не узнать. Бывало, стоит прямо, движения исполнены такой силы! А теперь, вернув­шись в семьдесят пятом в город, она увидела в кинохронике, с каким тру­дом переставляет он ноги и долго не может справиться с отвисшей челюстью. Смысл его указаний стало трудно постичь, но газеты да радио продолжают сотрясать ими мир. У нее защемило в груди, захотелось взглянуть, какой же он на самом деле, председатель Мао, сварить ему целебный супчик. Когда болела бабушка, Сусу варила ей сладковатый, обжигающий, ароматный суп из белых, гладких, тонких корешков. Старикам он возвращает силы. Нет, она и не подумает изливать председателю Мао свои беды и обиды, не стоит тре­вожить старого человека. Если даже и навернется на глаза слезинка, она не допустит, чтобы председатель увидел ее.

Стереоскопічність та активна пам’ять – процес внутрішньої реконструкції персонажів. Переплетення точок зору – чия точка зору домінує? Як можна охарактеризувати взаємозв’язок потоків свідомості двох персонажів, їх інтерперсональну взаємодію – опозиція, конфлікт, дисонанс, синхронічність, гармонійність? Чому спогад приносить біль і чи можливо його подолати?

На мосту было оживленно от толпящихся зевак и лоточников, торгующих шелковыми платками, ажурными зонтиками, старинными серебряными мо­нетами, оправами для очков, нефритовыми печатками, каллиграфическими свитками, металлическими и яшмовыми шарами, халвой и кунжутными ле­пешками, брелоками для ключей, зажигалками. Среди толпы ходили пред­сказатели судеб. Чжэн Мэйлин все это занимало, поэтому она долго стоя­ла около продавцов свитков, хотя их мазню трудно назвать каллиграфией. Иероглифы небрежно, криво написаны, порой на простой бумаге с налип­шей на ней щетиной от кисти, и создавалось впечатление, что каждый иеро­глиф был в оперении. Потом женщина надолго застыла возле того места, где компьютер рисовал портреты желающих. Лу Чансы понимал, что изображе­ние снимается устройством, именуемым сканером, обрабатывается микропро­цессором и только потом печатается. Чжэн долго наблюдала, а затем, обер­нувшись к своему спутнику, рассмеялась. Все она рассматривала с таким интересом, с каким любители балета некогда следили за танцем Улановой. Ее детская улыбка, как живительная влага, омыла душу Лу Чансы. Воротник ее костюма был украшен заколкой — позолоченным цветком, точнее, целым букетом ярких распустившихся цветков, застывших в золоте и навсегда со­хранивших свежесть. Он знал, что подобные украшения можно купить толь­ко в Сингапуре или Малайзии. Эта заколка больше подходила к вечернему туалету, и то, что она приколола брошь сейчас, говорило о значимости для нее этой прогулки.

— Какие интересные стали люди... Я была здесь двадцать лет назад, в самый разгар «культурной революции». Этой провинции досталось особен­но сильно, за один только вечер казнили десяток помещиков и их родных. Применяли зенитные орудия, взрывпакеты. — При этих словах губы женщи­ны задрожали, словно на нее накатила внезапная боль.

Лу Чансы молчал, его рана тоже еще не зажила. Он вспомнил тот год, когда жена ушла от него. У нее были тонкие брови, всегда горячие ладони. Она любила есть бобовые стручки с морковью, нарезанные соломкой, и объясняла это тем, что родилась в год Кролика. Голос у нее был немного хриплый, но, когда она нервничала, пробивались визгливые нотки, и тогда Она походила не на кролика, а скорее на воробья. Лу Чансы вспомнил, что она любила декламировать «Буревестника» Горького:

Пусть сильнее грянет буря...

Уму непостижимо, но буря поглотила именно ее. Буря. Покой. Буря. Покой.

— Какой бы ты хотела видеть свою жизнь? Его вопрос прозвучал неожиданно.

— Прекрасной. После дождя день так хорош. Весна замечательна. Вели­колепна.

Она говорила не задумываясь, ослепительно улыбаясь и сама светилась, как весеннее утро.

Ей казалось, что весна все еще продолжается, хотя уже было начало лета.

Лу Чансы вспомнил, как в 1957 году, на фестивале молодежи, они декла­мировали стихи о том, что иллюминация в Москве затмевает звезды на небе, а звезды на кремлевских башнях светят всему миру. Тогда он в последний раз воспевал и с надеждой смотрел на Советский Союз, потом он и Страна Советов пошли разными дорогами, страны из друзей стали врагами. Лу вспо­минал, с каким пафосом он и Чжэн Мэйлин читали тогда последние строки этого стихотворения: они подняли правую руку и вытянули ее вперед, по­добно маршалу, принимающему парад войск. Казалось, они видят зарю ново­го мира, открытого Октябрьской революцией.

И все же, почему она вышла замуж за старика? Он не мог поверить, что девушка, с пафосом читающая со сцены стихи, могла думать о выгоде, со­глашаясь на брак с человеком старше ее на семнадцать лет. Он бы еще мог понять, что, как капризный ребенок, она могла проявить своеволие, но де­лать что-либо во вред себе — вряд ли.

Последние семь, а то и более лет ей пришлось ухаживать за мужем, кото­рый не вставал с постели. В канун Нового года она всегда приходила на встре­чи однокурсников, которые устраивали организационный отдел и военный округ провинции. Она говорит, что на этих встречах видела его, Лу. Но поче­му же ни разу не подошла? На подобных вечерах всегда много знакомых. Прав­да, многие заслуженные люди, принимавшие участие в освобождении Родины, уже немного состарились. И он, слегка улыбаясь, посмотрел на нее в профиль, и снова бросился в глаза этот землистый цвет лица. Ему стало больно.

….

В чайную вошли, нежно обнявшись, юноша и девушка. Они купили пи­рожное и импортное мороженое по восемь юаней. Одеты они были слиш­ком хорошо для своего юного возраста: девушка была в мини-юбке, которая открывала изящные ножки в чулках телесного цвета. На юноше были мод­ная футболка, обтягивающая широкие плечи, и джинсы. Чансы взглянул на свой свитер и безрукавку своей спутницы и слегка улыбнулся. Эта весна принадлежала им. Нынешняя длинноногая молодежь заметно выше поколе­ния Чансы, среди которых восемь из десяти из-за недостатка кальция в пище не достигали нормального роста. Ну что же, если судить по росту и телосложению современной молодежи, то они – наглядное доказательство преимуществ социализма. Чансы вспомнил, как во время политзанятий он сказал студентам эту фразу. Мэйлин взглянула на него, и в этом взгляде были и восхищение, и зависть, и любовь: ее глаза были полны мольбы о любви. Чансы чуть не задохнулся, прочитав все это в глазах женщины. «Это - подлинное», - подумал он,и сердце его обмякло. Ему стало даже немножку не по себе от такого откровенного взгляда.

Его спутница позволила ему заплатить за нее в чайной и без церемоний поблагодарила его.

В парке было несколько совсем маленьких деревянных мостиков, покрытых красным лаком, и наши герои с радостью пошли бродить по ним. Так, прогуливаясь, они подошли к заросшему южному берегу, к водоему с золотыми рыбками. Он зарос травой. Создавалось впечатление, что здесь сохранился кусочек нетронутой природы. Они подошли поближе, и вдруг увидели на траве обнимающуюся парочку. Девушка слегка постанывала, и эти стоны были совсем непонятны этим двоим, чей возраст уже приближался к шестидесяти. Они прошли так близко от влюбленных, что почувствовали нелов­кость своего положения, как будто совершили что-то неприличное.

Улыбка скользнула по губам Мэйлин, но ее лицо по-прежнему оставалось бледным. Она посмотрела на своего спутника, губы ее шевельнулись, а в глазах он прочитал: «Как счастливы эти молодые!»

В его же взгляде она увидела укор и сожаление: «Но они зашли слишком далеко».

Женщина рассмеялась, и ее смех сказал: «Но ты должен понять их!»

Чансы нахмурился. Его спутница слишком великодушна, кругом столько грязного, черного, растленного. Если ко всему относиться снисходительно, одному Небу известно, что может произойти! И он горько улыбнулся.

Они шли, шли. Впереди оказался фотопавильон, и Лу Чансы захотел сфотографироваться вместе со своей спутницей, другого случая могло не представиться. Но ему было неловко предложить ей это, он вспомнил о той стонущей девушке и почувствовал еще большую неловкость. Они долго сто­яли в нерешительности перед павильоном, возможно, у Чжэн тоже возникла мысль сфотографироваться вдвоем, но она тоже не решилась сказать об этом.

Около павильона они увидели сувенирный киоск. После долгих колеба­ний Чжэн купила маленькую статуэтку богини Гуаньинь из нефрита за две­сти юаней. Она так радовалась этой покупке, гладила статуэтку и никак не могла насмотреться. Чансы совсем не понимал ее радости и даже решил, что женщина выглядит немного жалкой.