Андрей синявский

Об основах советской цивилизации

Слово «Цивилизация» предполагает, помимо прочего, длительность и устойчивость существования форм давно сложившихся и отточенных временем. Советская цивилизация не имела длинной истории, хотя и за короткое время успела проявить себя как прочная, стабильная, расширявшаяся в мировом пространстве.

Советская цивилизация возбуждает интерес внимание мира как, может быть, самое необыкновенное и грозное явление двадцатого века. (…) Я же здесь намерен заняться не столько историей советской цивилизации, сколько ее (…) метафизикой.

(…) и коммунизм и Октябрьская революция пытались воплотить в жизнь высшие запросы, содержащие в душе человека, и коренным образом переделать мир, отменив всю предшествующую историю человечества как неправильную и несправедливую. Коммунизм входит в историю не только как новый социально-политический строй и экономический уклад, но и как новая великая религия, отрицающая все другие религии. (…)

Своеобразность религии коммунизма состоит в том, что свою доктрину она осуществляет на практике, охватывая все области жизни, все сферы человеческой жизнедеятельности. Это переход вероучения в реальное и повсеместное делание нуждается в насилии. А для того, чтобы осуществить насилие в самых широких масштабах – нужна власть. (…) Само насилие принимает сакральный характер искупительной жертвы. А роль всеповелевающего Бога, требующего жертвы, играет (…) Историческая Необходимость. (…)

(…) перед нами осуществленная утопия с претензией на мировое господство. она находится в двойственном положение по отношению к миру (в пространстве) и к истории (во времени). С одной стороны, она предлагает и навязывает себя всему остальному человечеству, как бы открывая ему объятия и предлагая войти в круг великой победившей идеи. С другой стороны, она всячески отгораживается от остального мира как от среды чужеродной и опасной. (…) Утопия охватывает огромный (…) материк, все расширяясь и расширяясь, но продолжает рассматривать себя как остров в океане. (…)

Чувство превосходства неизменное и неизбежно связано с понятием «советский человек». Это следствие его принадлежности к наилучшему и наивысшему миру – к советской цивилизации (…) Словно человека из какого-то темного, дремучего леса попадает в светлую и просторную казарму. Эта светлая казарма и есть советская цивилизация. Это не просто мечта, которая сбылась. Это научно построенная и научно организованная мечта. (…) Идея, побеждая, подверстывает к себе жизнь всего народа и общества и перестраивает мир по своему подобию. (…) Отныне сознание стало определять бытие. Идеология – политику, а политика – экономику. (…)

Победа революции для многих ее сторонников в России и на Западе была обретением (…) великого, мирового смысла в истории (…)

Внесение цели и смысла в историческую перспективу, перестройка всей жизни на революционных или социалистических основаниях строго ограничивали возможности человеческой самодеятельности, проявления личной и общественной воли, если она не совпадала с волей государства и партии. (…)

Сама утопия сводилась к двум моментам (…) Во-первых, накануне Октябрьской революции предполагалось, что насилие необходимо лишь на самый короткий период захвата государственной власти. После же захвата власти новое государство сразу начнет отмирать (…) Во-вторых, предполагалось, что новая власть (…) (или «диктатура пролетариата») будет осуществляться силами самих масс и просто всеми людьми по очереди, не выделяя никакого специального бюрократического аппарата. (…) Но отказ от исключительных мер все откладывался и откладывался. Сначала – пока не подойдет критический момент; потом – пока не закончится гражданская война; потом – пока не победит мировая революция. А попутно набирала силы теория и практика ничем не прикрытого и не стесненного насилия, которая получает все более прямое и строгое обоснование. (…) Государство из временного средства превращается в самоцель коммунистического развития. (…)

Это тоже утопия, но уже реализованная и вывернутая наизнанку – то есть антиутопия, которой не видно ни конца, ни края. (…) Насилие – есть свобода (свобода от эксплуататоров, от капиталистов и помещиков). А отсутствие демократии – есть самая полная демократия. (…)

Над пролетариатом (и тем более над крестьянством) возникает колоссальная государственная надстройка, склонная вовсе не отмирать, а разрастаться и обладающая громадными запасами неограниченного насилия. Высшее положение занимает партия. Это правящая каста (…) есть люди, которые управляют (господа), и есть люди, которые повинуются (рабы) Так и построена «бесклассовая» советская цивилизация. (…)

(…) Утопия состояла в том, что диктатура – это и есть демократия. Что единоличная власть партии или диктатура несет в себе волеизъявление самого народа. (…)

(…) советскую цивилизацию можно принять за классический образец социализма – нравится он нам или нет. И кратчайшая его характеристика такова, что все принадлежит государству – и собственность, и земля, и сама жизнь, и сознание граждан. Государство же рекомендует себя (…) неограниченным насилием и узаконенным террором, которые в любую минуту могут сделать с человеком, с частным лицом или обществом все, что угодно, и государство это ни перед кем не ответственно, кроме как перед самим собой. (…)

Система, созданная как абсолютное насилие, нуждается в том, чтобы кого-то подавлять. И если практически все враги уничтожены, система изобретает себе новых врагов. Для того, что бы с кем-то бороться и таким образом существовать. (…) И если врага не будет, эта система насилия заглохнет и завянет.

(…) понять до конца рационально Советское государство – невозможно. Хотя оно – рационально. Но оно одновременно живет в мире каких-то параноических или кошмарных образов. На самом-то деле оно преследует всех, а ему кажется, что это его все преследуют. Насилие, возведенное в закон, все время порождает химеры.(…)

(…) оно держится еще и на демократии, хотя всех демократических прав и свобод оно лишено. Это тоже загадка Советской власти. С одной стороны, она лишает общество свободы и демократии. А с другой стороны, она создает некую иллюзию демократическом, благодаря которой советский народ эту власть поддерживает. (…) Что же такое «советская демократия»? Это равенство всех. И во имя такого равенства была подавлена свобода. Но, как выяснилось, народ жаждет не свободы, а равенства. (…) В обществе, где все люди равны, не может быть никакой свободы, ибо свобода возвышает одного над другим и допускает различия, а равенство, запрещая свободу, делает всех одинаковыми. (…)

(…) нижний слой населения воспринял равенство как свободу. Возникло чувство социального единства с государством, которое тобой управляет и лишает тебя всех прав, кроме ощущения, что это твое государство. (…)

(…) достижение Сталина – это полное превращение страны в рабское государство, с рабским положением людей и рабской психологией. (…) культ личности Сталина встречал поддержку в народе, а не был только навязан силой. Нравилась мистика власти, которую внушал Сталин. Он импонировал своим величием, своей недоступностью, своей загадочностью Здесь сказывается (…) не просто пристрастие русского народа к царям, а пристрастие к власти, на которой лежит печать иррациональной тайны. (…) Ведь Сталин – это царь с могуществом самого Бога. Отсюда предпочтение, какое русские люди иногда отдают такому диктатору, как Сталин, перед парламентом или перед законом. (…) Закон всегда формален и рационален, постижим разумом, в то время как сталинская мудрость – непостижима. Царь может казнить, а может и помиловать, не спросясь никакого закона, в нарушение закона. И русский человек ждет от царя милости. И не желает иметь дело с законом. (…) обожествление Сталина – это реальное проявление церковной природы советского государства. (…)

(…) церковный характер советского государства состоит в том, что оно простирает руку на всего человека и, главное, – на его душу и сознание. (…) Мавзолей с Лениным находится в центре Красной площади, а Красная площадь символически рассматривается как центр страны и всего мира. Таким образом, мавзолей становится каким-то подобием храма. (…) Храм же построен для мертвого тела, без веры в Бога, с верой лишь в идею и правоту своего дела, т.е. в собственную обожествленную власть. (…)

(…) три основных качества «нового советского человека». Во-первых, это безграничная преданность высшей цели (…) То есть – фанатическая вера в идею коммунизма. Во-вторых, решительный переход от идеи к действию «новый человек» не мечтатель, а деятель и практик. И одна из его главных задач состоит в том, чтобы всех сделать похожими на себя и сем самым осуществить коммунизм. В-третьих, новый человека обязательно выступает как представитель массы или класса, который через него и осуществляет свой идеал. (…) новый человек выполняет не свое собственное, а непременно большое, «общее дело» И помимо этого «общего дела» он не имеет других, личных, обособленных интересов. Общее для него становится личным. (…)

(…) Но это был не свободный человека, а самодовольный раб. Его самодовольство проистекало из двух источников: его социального положения и самосознания, во-первых, и его поверхностной образованности, во-вторых. При том он остается рабом государства и общества, в котором живет, но не осознает своего рабства, потому что угнетение или эксплуатация осуществляется над ним в безличной форме. (…) Перед нами очередной парадокс: раб не только не чувствует своего рабства, но считает себя самым свободным человеком на свете и мечтает о том, как бы к такому же состоянию привести трудящихся всего мира (…)

советский человек – это всегда преступник, потенциальный преступник или пока еще не пойманный. По той простой причине, что сама задача «выжить» в социалистическом обществе всегда как-то связана с нарушением законов (…) В советском обществе произошло, можно сказать, разобществлением человека. Человек лишился корней и связей, лишился смысла жизни и превратился (…) зарождается либо прямой, либо скрытый цинизм, пронизывающий советское общество. Воровство становится доблестью. (…) новое разделение на бедных и богатых происходит не способом естественной капиталистической конкуренции, но путем государственного вмешательства, которое дает слугам привилегии, а рабам спускает ограничения. (…) контраст между роскошью и нищетой при социализме еще ужаснее, чем при капитализме. Потому что социализм вопреки реальности все время прокламирует бесклассовое общество. То есть лицемерно скрывает собственную структуру. (…) Возникает общество, не только закрытое от внешнего мира, но и внутри перекрытое непроницаемыми перегородками. (…)

Первое русское национальное качество советского человека я бы определил бы словом «патриотизм» (…) Разумеется, всякий народ любит свое отечество. Но у русских это носит подчас характер мистической привязанности к чему-то очень широкому и до конца не проясненному, даже необъяснимому. Русский патриотизм готов привязаться к чему угодно, лишь бы под этим подразумевались или просвечивала родина. (…) Символы патриотизма меняются, но сама эта черта остается неискоренимой и не имеющей до конца рационального обоснования. (…) Родина для русских порою настолько сверхличное и сверхнациональное начало, что переходит иногда в своего рода религиозное чувство. И как это свойственно религиозному сознанию, русский патриотизм нередко граничит с мессианством. То есть состоит в том, что Россия несет или призвана нести в мир какую-то высшую идею. Какую именно – не всегда известно. Но непременно – высшую. (…)

Другую национальную черту я бы назвал русской бесформенностью. сам национальный русский характер представляется мне несколько аморфным и не до конца сформировавшимся. (…) отсюда можно перейти к следующей особенности русского национального характера, которую (…) называли «всемирной отзывчивостью» русской души (…) мы наблюдаем порою, даже в быту простых русских людей, сравнительную терпимость в другим нациям. Сама пестрота многонациональной жизни приучила глаз русского к известной широте, терпимости и к возможности вступать в тесные, а иногда и в дружеские контакты с людьми других наций. (…) эта сравнительная открытость русской души помогает все же избегать слишком жесткой вражды с другими национальностями. (…)

Однако необходимо к этому прибавить другую, противоположную особенность (…) Это как раз не открытость, а закрытость русского человека. Его способность удовлетворяться единственно тем, что он – русский (а значит – хороший). И соответственно, его подозрительность к другим народам, которая находит выход к национальной нетерпимости, вплоть до ксенофобии. В русской психологии чрезвычайно укоренилось представления «свой» и «чужой», «наши и «не наши». (…) Русское национальное сознание колеблется – от принятия всех или многих наций (интернационал, человечество) до непринятия никого, кроме русских (ксенофобия) (…) проявление ксенофобии у русских людей чаще всего связаны с чувством и сознанием собственной бедности, нищеты, неполноценности. То есть возникает типичное противоречие: мы, русские, лучше всех, потому что нам хуже всех. Но к этому прибавляется еще одно чувство – зависть. Это чувство особенно стимулировало революция и советская власть, раздувая огонь классовой борьбы. И вот неожиданное классовая вражда иногда проявляется в виде межнациональной розни, потому что какие-то нации и страны живут богаче и лучше, чем мы, русские. (…) Это – классовая зависть, переведенная на национальный язык. (…) К зависти тут примешивается идея равенства. И если кто-то выделяется, это не наш. (…)

Самый несчастный народ – русский народ – ищет виновника в другом народе. Логика здесь такая. Ведь не может быть, чтобы мы, русские, были такими плохими, что установили Советскую власть и создали беспощадное коммунистическое государство. Это сделали не мы, а кто-то другой. И вот начинаются легенды – о том, что в России правят чужеземцы. А поскольку никаких чужеземцев нет – то Россией правят евреи. (…) И все Политбюро – это евреи. И все КГБ – это евреи. (…) Русский антисемитизм (…) это стремление выбросить из себя собственный грех и вынести его вне себя, объективировать в виде какого-то «чужого», вкравшегося в «нашу» жизнь под видом «своего». И сюда же примешиваются обычная советская шпиономания, вечные поиски «вредителя», «врага». (…)

Синявский А.Д. Основы советской цивилизации. – М., 2001. – С. 5-6, 11-13, 40-55, 89-100, 106-108, 124, 149-160, 211-213, 264-268, 359-369.