Источник конфликта

«Дубровский» открывается биографией «отцов»: Кирилы Петровича Троекурова и Андрея Гавриловича Дубровского.

В авторской характеристике Троекурова подчеркнута пря­мая зависимость характера от положения на социальной лес­тнице: «Избалованный всем, что только окружало его, он при­вык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума».

Психологическая основа характера Троекурова определена как следствие его социального положения, места и прав в об­ществе.

Андрей Дубровский, напротив, дан как исключение из пра­вила. Его характер существует не согласно, а вопреки обстоя­тельствам, положению. «Смиренное состояние» (70 душ кре­постных и бедная Кистеневка) сочетается с «нетерпеливостью и решительностью его характера». Гордость не раздавлена тяжелыми обстоятельствами. Расстроенное состояние принуж­дает его выйти в отставку, но от покровительства Троекурова, вполне чистосердечного, Дубровский отказывается. Не хочет он и породниться с ним, не желая бедного сына женить на богатой Маше Троекуровой. Андрей Гаврилович «беден и независим». Не только уважение надменного Троекурова, но и это соединение гордого характера и «смиренного состояния» обна­руживают, что «Дубровский один оставался вне общего зако­на». Но бесконечно оставаться «вне общего закона», по мысли Пушкина, невозможно. «Нечаянный случай» на псарне оказы­вается проявлением социальной закономерности. Долгое «со­гласие, царствующее между надменным Троекуровым и бедным его соседом», взорвано ссорой. Причина ее в том, что «горя­чий охотник» Дубровский «не мог удержаться от некоторой зависти» при виде великолепной псарни своего друга. Суро­вое замечание Андрея Гавриловича было возвращено ему с издевкой. «Охранная грамота» дружбы отменена: Дубровско­му указали на его истинное место. Сходство в характерах и наклонностях, отмеченное Пушкиным в биографических предысториях Кирилы Петровича и Андрея Гавриловича, бли­зость их судеб, долгая дружба, которая выдержала испытания («обстоятельства разлучили их надолго», но, свидевшись, они «обрадовались друг другу»), — все, что соединяло Троекурова и Дубровского в их человеческих отношениях, перестает дей­ствовать, как только явственно обнаружилась социальная гра­ница, отличавшая бедного дворянина от властительного бари­на. Эта граница резко прочерчена в ходе всего повествования. Люди Троекурова — «известные разбойники», для которых законов не существует, как и для их барина (Троекурову «ра­зорить дотла» соседнюю деревню «не в диковинку»). А крес­тьяне Кистеневки, став разбойниками, оказываются вне зако­на, их преследуют власти.

В суде Андрея Гавриловича Дубровского ждет не враждеб­ность даже, а равнодушное пренебрежение¹. Троекуров встре­чен с почетом и преданностью, доходящими до «глубокого подобострастия»: «Писаря встали и заложили перья за ухо... придвинули ему кресла из уважения к его чину...». Генерал-аншеф Троекуров «сел при открытых дверях», отставной по­ручик Дубровский «стоя прислонился к стенке». Но дело не только в антураже, в сути тех «способов, коими, — как пи­шет Пушкин, — на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримое право». За отсутствием под­линных аргументов в решении суда дважды повторено одно и то же. Лицемерная справедливость суда состоит в том, что и Троекурову в части его просьбы отказано. Шабашкин, пере­старавшись, понял его желания самым максималистским об­разом: не только имение у Дубровского отобрать, но и доход за все годы «незаконного владения» Кистеневкой истребо­вать. Вот в этой последней части просьбы Троекурову отка­зано, хотя в романе нет никаких упоминаний о том, что тре­бование денег с Дубровского входило в его намерения¹. Нео­бычайная для литературы того времени художественная сме­лость, с которой Пушкин почти дословно вводит в роман ог­ромный документ, оправдывалась характерностью ситуации. Вспомним рассказы Кузовкина в тургеневском «Нахлебни­ке». Социальные привилегии оказывали решающее влияние на суд.

Дружба Кирилы Петровича и Андрея Гавриловича оказалась не в состоянии перешагнуть социальную границу, как потом не в силах этого сделать любовь Маши и Владимира Дубровс­кого. И пусть Троекуров, опомнившись, готов прекратить вражду, пусть торжество его победы на суде отравлено внезап­ным сумасшествием Дубровского, пусть КирилаПетрович «ре­шился помириться с старым своим соседом, ... возвратив ему его достояние», — всякая попытка восстановить человеческие связи оказывается не только бессильной, но гибельной. Пуш­кин постоянно подчеркивает, что грубость и властолюбие Тро­екурова не заглушили в нем «чувства более благородные». Многие исследователи подчеркивали, что Троекуров обрисо­ван в романе психологически сложно. «Он продукт известно­го социального порядка, — писал о Троекурове А. Яцимирс-кий, — а не «злой воли», помещик, которому «все дозволе­но»². Однако, отмечая сложность авторского отношения к Троекурову, вряд ли следует прямо проецировать на художе­ственное произведение классовое сознание писателя, как это делал Д. Якубович: «Пушкин колебался между осуждением Троекурова как представителя новой знати и любованием им как символом старинного русского барства. От этого рядом с сатирическими чертами даны и черты, привлекающие симпа­тию читателя»¹.

Пушкин не раз говорил о том, что его привлекают шекспи­ровские характеры, в которых глубина изображения создается многосторонностью характеристики, сочетанием противоречи­вых качеств («У Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен...»)². Такое художественное решение характеров было подсказано убеждением, что «человеческая природа, в самом гнусном своем унижении, все еще сохраняет благоговение перед понятиями, священными для человеческо­го рода»³.

Действительно, Троекуров, грубость и своенравие которого рождены правами владетельного барина, не представлен в ро­мане как «злодей». Маша говорит об отце: «Он упрям, но он так меня любит». Кирила Петрович, привыкший к рабскому пови­новению окружающих, в состоянии оценить независимость Андрея Друбровского, гордость и смелость Дефоржа, убивше­го его «любимца» — медведя, дерзость и решительность раз­бойника Владимира Дубровского. Так что голос человечности Троекурову знаком. Заметив это, мы понимаем, что много­гранность характера героя для Пушкина не художественная самоцель, а средство раскрытия сложных отношений соци­ального и природного в человеке.

Источник конфликта не только в разности человеческих качеств Дубровского и Троекурова, но и в неравенстве их об­щественного положения, их прав перед законом. Именно по­этому Пушкин постоянно подчеркивает, что не Троекуров был инициатором ссоры. Кирила Петрович не чувствует оскорби­тельности для Дубровского своего смеха «при дерзком заме­чании псаря». Троекуров однажды с Дубровским обошелся так, как обычно обходился со всеми, и потому не видит в своем поведении враждебности и надменности.

Жажда мести вспыхивает в Троекурове лишь тогда, когда Дубровский поступает с покровскими мужиками так, как мог действовать лишь Троекуров, т. е. опять нарушает границу дозволенных ему обществом привилегий, действуя «вопреки всем понятиям о праве войны». Андрей Гаврилович отдается чувствам, забывая о законах, на которых держится общество. В ответ на судебный запрос он пишет «грубое отношение». «Уве­ренный в своей правоте», Дубровский не беспокоится о деле. Поэтому несправедливое решение суда для него потрясение, нарушение самых священных понятий. Недаром его смятенно­му воображению кажется, что «псари вводят собак в Божию церковь». Потрясенный несправедливым и неожиданным для него решением суда, Андрей Дубровский в безумии своем ста­новится дерзок и трагичен. Здесь, на страницах этого романа, вызревает сцена бунта Евгения, данная впоследствии в «Мед­ном всаднике»¹.

« Дубровский »: « Медный всадник »:

«Вдруг он поднял голову, глаза «Стеснилась грудь его. Чело

его засверкали, он топнул ногою, К решетке хладной прилегло,

оттолкнул секретаря... Все при- Глаза подернулись туманом,

шли в ужас. «Как! не почитать По сердцу пламень пробежал,

церковь Божию! прочь, хамово Вскипела кровь. Он мрачен стал

племя!» Потом, обратись к Кири- Пред горделивым истуканом,

ле Петровичу: «Слыхано дело, И, зубы стиснув, пальцы сжав,

ваше превосходительство, — про- Как обуянный силой черной,

должал он, — псари вводят собак «Добро, строитель чудотворный! —

в Божию церковь! Собаки бегают Шепнул он, злобно задрожав, —

по церкви. Я вас ужо проучу...» Ужо тебе!..»

Чувства Евгения в «Медном всаднике» переданы более слож­но и многопланово. Здесь на наших глазах разворачивается поединок привычной приниженности и возмущения. Бунт Дуб­ровского более стремителен, не сдержан робостью «маленько­го человека».

Кроме того, проза более объективно рисует картину су­масшествия, поэзия же обращена прежде всего к внутрен­нему состоянию героя. Вместо поэтического образа «по сер­дцу пламень пробежал» — в «Дубровском» прямо отмече­ны движения героя: «он поднял голову, глаза его засверка­ли, он топнул ногою, оттолкнул секретаря...». В «Медном всаднике» этот психологический протоколизм соседствует с образным определением внутреннего состояния героя. Разницей между поэтическим и прозаическим изображением объясняется и такая деталь: в «Дубровском» Пушкин характеризует силу гнева героя через впечатление, произво­димое героем на присутствующих («все пришли в ужас»), а в «Медном всаднике» дан образ, прямо выражающий внутрен­ний порыв («обуянный силой черной»).

Разность ситуаций, характеров героев, способов изображе­ния не отменяют внутренней близости самой темы. Люди, лишенные реальных способов сопротивления произволу, при­ведены к бунту чувств, безумию. И хотя реально этот бунт бес­силен, властители мира не остаются безучастными к нему. Мед­ный всадник, оставшийся «неколебимым», когда вокруг буше­вала разгневанная стихия, снят с пьедестала, словами «безум­ца бедного». От равнодушного спокойствия, от презрения «ис­тукан» переходит к преследованию. И в настойчивости его — гнев и страх перед бунтом человека. Реакция Троекурова на бунт безумца также далека от равнодушия, но по другой причине. В Троекурове проснулся человек, обнаружилась совесть: «Внезап­ное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его во­ображение и отравило его торжество».

Троекуров самолюбив, но не злобен. Он «мало заботился о выигрыше им затеянного дела, Шабашкин за него хлопотал, действуя от его имени». Чиновничий механизм работает вполне автоматически, однажды приведенный в действие троекуровским желанием проучить гордого и дерзкого Дубровского, Тро­екуров попадает в парадоксальную ситуацию. Он как будто властелин положения, но события вырвались из-под его воли и не подчиняются его желаниям. Смущенный исходом тяж­бы, Троекуров сердито прогоняет Шабашкина: «От природы не был он корыстолюбив, желание мести завлекло его слиш­ком далеко, совесть его роптала. Он знал, в каком состоянии находился его потивник, старый товарищ его молодости, и победа не радовала его сердце». При виде Кистеневки «проти­воположные чувства наполнили душу его. Удовлетворенное мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чув­ства более благородные, но последние, наконец, восторжество­вали. Он решился помириться с старым своим соседом, унич­тожить и следы ссоры, возвратив ему его достояние». Однако для больного Дубровского, правовое бессилие которого под­черкнуто его физической беспомощностью, Троекуров уже стал символом несправедливости, вызывающей «ужас и гнев». «Благие намерения» Троекурова не оживляют Дубровского, но ведут лишь к возвращению безумия, к смерти. Да и самТроекуров отказом принять его оскорблен и возвращен к враж­де: «Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнул­ся, грозно взглянул на дворню...». Однако и через год после смерти Андрея Гавриловича Троекуров не освободился от уко­ров совести. Проезжая с Верейским мимо Кистеневки, «Ки-рила Петрович нахмурился; воспоминания, возбуждаемые в нем погорелой усадьбой, были ему неприятны»¹.

Человечность смогла проснуться даже в грубом сердце Тро­екурова, но она не одержала победы над реальными законами жизни.

Такова завязка романа, ведущая к развитию действия: рас­крытию судьбы иного героя — Владимира Дубровского. Сын, несмотря на суровую сдержанность отношений с отцом, «ро­мантически был к нему привязан». Владимир показан во мно­гом духовным наследником отца. Преданность его отцу важ­на не только как черта благородного облика героя. Это ключ к общей концепции романа.