2. Исторические условия возникновения работы

Трехтомное сочинение Броделя - это итог тридцатилетнего труда, это фундаментальное, осуществленное в мировом масштабе исследование экономической истории с XV по XIII в. Работа изобилует фактическим материалом. Она написана на основе архивных источников, с учетом практически всей имеющей отношение к теме литературы. «В ней более 5500 сносок, более 500 иллюстраций, карт, графиков, схем, гравюр, фотографий»⁴.

В своей работе Бродель, по его словам «пользовался 2мя томами «Истории экономического быта Западной Европы» Иосифа Кулишера (русский экономист, историк народного хозяйства), вышедшими в 1928-1929 гг. и остающимися еще и ныне лучшим руководством и самой надежной из обобщающих работ. В неменьшей степени использовалcя и монументальный труд немецкого экономиста, историка и социолога - Вернера Зомбарта «Современный капитализм» (1928г.)»⁵.

В создании I тома Броделю помогали: индолог Даниэль Торнер, китаеведы – Этьенн Балаж, Жак Жерне, Дени Ломбар, Мари-Тереза Лабиньетт, которая помогала ему в работе с архивами, Анни Дюшен, работавшую с примечаниями, Жозианна Очоа, печатавшую текст, а также его жена Поль Бродель⁶.

Работая над «Материальной цивилизацией, экономикой и капитализмом», Бродель не оставлял и других проектов, в том числе руководил вместе с Лабруссом изданием капитальной коллективной 8-томной «Экономической и социальной истории Франции» с 1450 г. до современности, в которой он написал значительную часть первого тома и общее заключение (вместе с Э. Лабруссом и Ж. Бувье).

Умер Бродель в ночь с 27 на 28 ноября 1985 г. в загородном доме в Савойе, в местечке Сен-Жервэ-ле-Бэн, во время работы над очередной рукописью.

3. Основные позиции труда

В «Материальной цивилизации, экономике и капитализме XV – XVIII вв.» Бродель в полной мере реализовал свои методологические взгляды и представление истории. Общее направление этого исследования, объединяющего историю, географию, демографию, социологию, культурологию можно определить термином уже введенным ранее Броделем - «геоистория». Согласно его концепции, степи и горы, возвышенности и низменности, моря, леса, реки и другие географические структуры определяют рамки деятельности человека, пути сообщения, а, следовательно, и торговли; местоположение и рост городов. На их основе возникают медленно изменяющиеся экономические и социальные структуры: общество, государство, цивилизация. Они служат фундаментом для сравнительно быстро меняющихся, «конъюнктурных» политических событий, сравнимых по своей протяженности с временем человеческой жизни.

Еще одной особенностью методологического подхода Броделя было противопоставление прочных, устойчивых «структур» меняющимся «конъюнктурам» и еще более эфемерным «событиям», представляющим, по образному выражению Броделя, лишь «поверхностное волнение» океана истории, «пыль мелких фактов», мало интересных для историка.

Другой важнейшей методологической идеей, впервые высказанной Броделем еще в «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», была мысль о разных «скоростях» исторического времени. Бродель различал время «большой длительности», то есть время существования наиболее прочных «структур» и длительных процессов общественного развития, и «короткое время» – время быстро протекающих событий или индивидуальной жизни человека. По мнению Броделя, для историка важнее всего процессы «большой длительности», ибо они определяют развитие человечества. В рамках «короткого времени» историку почти нечего делать. Как написал позднее Бродель, это, «по преимуществу, время хроникера, журналиста»¹.

Целью всего труда было создание новой схемы доиндустриальной Европы. Схемы, которая объясняла бы протекавшие в Европе процессы не изолированно, а во взаимодействии с остальным миром².

Первому тому своего труда «Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV – XVIII вв.» Ф. Бродель дал название «Структуры повседневности: возможное и невозможное». В нем автором была поставлена цель рассмотреть нижний уровень экономической истории человечества. Французский историк Пьер Шоню называл эту книгу своеобразным «взвешиванием мира» — попыткой выявить пределы возможного в доиндустриальном мире³. Здесь рассматриваются географические, демографические, агротехнические, производственные и потребительские условия материальной жизни, или, как их назвал Бродель – «структуры повседневности» предмета исследования. Это – то, что не изменяется в течение длительного времени, исчисляемого столетиями, и составляет материальные условия существования человека в данной географической и социальной среде.

Повседневностью Бродель называет ту сторону жизни, в которую люди оказываются вовлечены, даже не отдавая в том себе отчета – «привычка, или даже рутина, эти тысячи действий, протекающих и заканчивающихся как бы сами собой, выполнение которых не требует ничьего решения и которые происходят, по правде говоря, почти не затрагивая нашего сознания. Я полагаю, что человечество более чем наполовину погружено в такого рода повседневность… Мне хотелось увидеть самому и показать другим эту обычно едва замечаемую историю - как бы слежавшуюся массу обыденных событий, - погрузиться в нее и освоиться в ней»¹.

Первый том «Материальной цивилизации» состоит из восьми глав. В первой главе «Бремя количества» Ф. Бродель анализирует влияние численности населения земного шара и отдельных его регионов на развитие материальной цивилизации. Для классификации культур и мировых цивилизаций автор использует карту, составленную этнографом Г.У.Хьюзом². На этой карте выделены 76 цивилизаций и культур, которые Ф. Бродель разделяет на несколько групп по уровню развития: 1) первобытные народы, собиратели, рыболовы; 2) кочевники и скотоводы; 3) народы с примитивным земледелием; 4) цивилизации, народы, живущие относительно плотными массами, образующие развитые страны. Таких цивилизаций исследователь насчитывает 13. На основе данной классификации Ф. Бродель делит человеческие общества на четыре стадии: «дикости» (присваивающего хозяйства), варварства (стадия «культуры»), цивилизации Старого порядка и стадию «современного (индустриального) общества».

В следующих пяти главах автор рассматривает вопросы повседневной жизни человеческого общества: что люди ели, пили, как они одевались. Например, в главе второй «Хлеб насущный» показана история освоения человечеством зерновых культур и других важнейших продуктов питания. Каждому продукту посвящен отдельный раздел главы, в котором приводится большое количество статистических данных о посевах, продажах, ценах на продукт в тот или иной период времени, на той или территории. Последующие главы рассматривают историю потребления продуктов роскоши, историю костюма, интерьера жилищ. Главы пятая и шестая посвящены распространению технических изобретений человечества. Техникой Бродель называет «как мощное, так и однообразное воздействие человека на внешний мир»³. К этому понятию можно отнести как отдельные человеческие изобретения, так и просто труд рабочего, использующего различные орудия труда.

Две заключительные главы посвящены истории городов и денежного обращения. Они являются как бы переходным этапом между первым и вторым томами «Материальной цивилизации». Ф.Бродель пишет, что эти два явления принадлежат одновременно и повседневности самых древних времен, и самой непосредственной современности. «Деньги - это очень старое изобретение, если понимать под ними средство ускорения обмена. А без обмена нет общества»⁴.

Таким образом, материальная жизнь человечества в первом томе «Материальной цивилизации» показана Броделем как совокупность «тысяч и тысяч различных мелких фактов, которые утверждаются как последовательная реальность»⁵. Такую последовательную реальность автор называет «фактом длительной временной протяженности». Именно изучению фактов длительной временной протяженности и посвящена работа «Структуры повседневности: возможное и невозможное».

Обращаясь ко второму тому «Материальной цивилизации, экономики и капитализма XV-XVIII вв.», прежде всего необходимо обозначить цель, поставленную автором. Во втором томе он стремиться проанализировать всю совокупность механизмов обмена, начиная с простейшей меновой торговли и вплоть до капитализма и, затем на основе полученных данных построить типологию или модель.

Проанализировав текст «Игр обмена», мы пришли к выводу о том, что мысли автора можно систематизировать в нескольких схемах. Т.к., во-первых, экономика делится на 1) экономику европейских стран и 2) экономику неевропейских стран. А теперь кратко охарактеризуем ход вещей на Западе в течение этих четырех веков XV, XVI, XVII и XVIII.

В XV веке, особенно после 1450 года, происходит общий экономический подъем, от которого выигрывают города, чему способствует рост цен на ремесленные товары, в то время как цены на сельскохозяйственную продукцию остаются прежними или даже снижаются¹. В результате развитие городов начинается раньше, чем развитие сельских районов. Здесь невозможна ошибка — в это время движущая роль принадлежит лавкам ремесленников или, еще точнее, городским рынкам. Именно они диктуют свои законы. Так экономический подъем проявляется на нижнем уровне экономической жизни.

В следующем веке, когда запущенный механизм усложняется уже в силу того, что он вновь обрел утраченную скорость (ХШ век и XIV век до нашествия "черной смерти" были периодом явного ускорения), а также в силу расширения экономики атлантического ареала, движущие факторы развития перемешаются на уровень международных ярмарок — в Антверпене, Берген-он-Зоме. Франкфурте, Медине дель Кампо, Лионе, ставшем на краткое время центром всего Запада; а позже, в течение по меньшей мере 40 лет (с 1579 по 1621) господства генуэзцев, неоспоримо контролировавших международные денежные потоки, — на уровень так называемых безансонских ярмарок с их весьма мудреным механизмом, где объектом сделок были лишь деньги, кредиты и платежные средства. На XVI век приходится апогей крупных ярмарок. Расцвет этого столь активного века в конечном счете связан с бурным развитием верхнего этажа рыночной экономики и в еще большей степени — с установлением системы нескончаемого обмена, породившей быстрое обращение большой массы кредитов и ценных бумаг.

Экономически активная жизнь XVII века развивается в обширной зоне Атлантики. Этот век историки нередко описывали как период отступления и экономического спада. По одному пункту, во всяком случае, между историками расхождений нет: продолжающаяся экономическая деятельность основывается на решительном возврате к товару как первичной ценности, к обмену, в основном, на базовом уровне². Одновременно ярмарка уступает свое значение бирже, торговому учреждению, которое относится к ярмарке точно так же, как обычная лавка к городскому рынку, т.е. как постоянный поток товаров к их периодическому предложению. Действительно, XVII век стал также свидетелем массового процветания лавок — иными словами, и на этом уровне победил постоянно функционирующий рынок. Число лавок возрастает во всей Европе, которую они покрывают густой сетью розничной торговли. В 1607 году Лопе до Вега сказал о Мадриде Золотого века: “lodo se ha viiello liendas” («все здесь превратилось в лавки»).

В XVIII веке, веке всеобщего экономического ускорения используются все орудия обмена: расширяется деятельность бирж, Лондон стремится потеснить Амстердам, который в этих условиях избирает путь специализации, став крупнейшим центром международных займов, в этих опасных играх участвуют Женева и Генуя, пробуждается и подключается к этой деятельности Париж; в результате всего этого деньги и кредиты все более и более свободно перемешаются по Европе. В этих обстоятельствах ярмарки естественно становятся убыточными: будучи созданы с целью активизации традиционных форм обмена путем предоставления, кроме всего прочего, налоговых преимуществ, они утрачивают смысл своего существования в период свободных обмена и кредитов. Однако, вступая в полосу упадка там, где развитие идет быстрыми темпами, ярмарки удерживают позиции и даже переживают период расцвета в отсталых областях с традиционной экономикой.

Надо ли говорить, что в этот период возросшего обмена и потребления элементарные городские рынки и лавки оживлены как никогда. Последние распространяются даже в деревнях. Даже торговцы вразнос удесятеряют спою активность. Наконец развивается то, что английские историки называют выражением “private market” в противоположность “public market”. Последний находится под бдительным контролем городских властей, в то время как первый ускользает от всякого контроля. Этот “private market”, который задолго до наступления XVIII века стал устанавливать по всей Англии систему прямых закупок товаров у производителей, нередко с предварительной оплатой, закупок у крестьян, находившихся вне сферы рынка, шерсти, зерна, полотна и т.п., — означал организацию, в противовес традиционной регламентации рынка, самостоятельных коммерческих цепочек, весьма длинных и свободных в своих действиях, и которые, впрочем, без всякого стеснения пользовались этой свободой.

Первое, что можно отметить, обратившись к неевропейским странам, это то, что повсюду существуют рынки, даже в едва зародившихся обществах в Черной Африке или у американских индейцев¹. Тем более это верно для развитых обществ с высокой плотностью населения, которые буквально нашпигованы простейшими рынками. Одно небольшое усилие — и эти рынки у нас перед глазами, они еще живут или их жизнь легко может быть воссоздана. В странах ислама города практически лишили деревни их рынков, поглотив последние, подобно тому, как это произошло в Европе. Самые крупные из этих рынков располагались у монументальных городских ворот, на площади, не принадлежащей, строго говоря, ни городу, ни деревне, где горожанин и крестьянин встречались как бы на нейтральной территории. Небольшие местные рынки возникали и в самих городах, на их узких улицах и тесных площадях. Существовали и крупные торговые центры — фондуки. базары, как Бешистан в Стамбуле; они объединяли в себе открытые и крытые на европейский манер рынки, а также множество лавок.

В Индии наблюдалась следующая особенность: не было ни одной деревни, которая не имела бы своего рынка. Это объяснялось необходимостью обращать в деньги, пользуясь услугами торговца-бании, подати сельской общины, собиравшиеся натурой, чтобы затем выплачивать их либо Великому Моголу, либо феодалам из его свиты².

Самая удивительная организация на уровне простейших рынков обнаруживается, без сомнения, в Китае, где она принимает географически точную, почти математическую форму. Возьмем местечко или маленький город. Обозначим его точкой на листе бумаги. Вокруг этой точки располагаются 6-10 деревень — на расстоянии, позволяющем крестьянину в течение дня добраться до городка и вернуться назад. Этот геометрический объект, состоящий из центра и десяти окружающих его точек, мы назовем кантоном. Это и будет зона действия местного рынка. В реальной жизни этот рынок рассредоточивается по улицам и площадям городка, включая в себя лавки перекупщиков, ростовщиков, наемных писцов, торговцев мелким товаром, чайные домики и заведения, где предлагают рисовую водку.

Лавок и торговцев вразнос великое множество, они буквально кишат, однако ярмарок и бирж, представляющих высшие механизмы обмена, практически нет. Выходит одно из двух: либо правительство проявляет враждебность к этим высшим формам обмена, либо капиллярной сети элементарных рынков достаточно для китайской экономики — артерии и вены ей просто не нужны. По той или другой причине, или по обеим сразу, обмен в Китае приобретает спрямленный, сглаженный, лишенный вершины профиль, это, по-мнению Фернана Броделя, во многом определило отсутствие развития капитализма в Китае.

Верхние этажи обмена лучше просматриваются в Японии, где сообщество крупных торговцев имело безупречную организацию. Они отчетливо заметны также в странах Малайского архипелага, этого древнего перекрестка торговых путей. Там периодически проходили ярмарки и имелись биржи, если понимать под этим словом ежедневные собрания крупных купцов данной местности, как это было в Европе в XV-XVI веке и даже несколько позднее.

Обобщим сказанное. Если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то необходимо отметить, что она обязана своим более быстрым развитием превосходству своих экономических инструментов и институтов — биржам и различным формам кредита. Между тем, все без какого-либо исключения механизмы и ухищрения обмена можно обнаружить и за пределами Европы. Степень их развития и использования там различны, при этом можно выстроить определенную иерархию: почти достигает верхнего уровня Япония, а также, возможно, страны Малайского архипелага и Ислама; там же, безусловно располагается и Индия с ее развитой сетью кредита, обслужваемой торговцами-бани я, с ее практикой денежных ссуд под рискованные предприятия и страхования судов. Этажом ниже находится Китай с его традицией самодостаточности. Наконец, непосредственно под ними гнездятся тысячи экономик, не вышедших из примитивного состояния.

Остановимся на вещах, относящихся непосредственно к обмену, для обозначения которых Бродель использует два термина: рыночная экономика и капитализм. Использование двух терминов указывает на то, что он предполагает различать оба эти сектора, которые, на его взгляд, не сливаются в единое целое. Эти два рода деятельности — рыночная экономика и капитализм — до XVIII века оставались в меньшинстве и что огромная масса человеческих действий охватывалась, поглощалась огромной сферой материальной жизни. Если рыночная экономика и распространялась вширь, если она и покрывала уже обширные пространства и достигла зримых успехов, то слой ее был все еще по-прежнему тонок. Что же касается той реальности старого порядка, которую Бродель называет капитализмом, то она принадлежит усложненному, но весьма узкому слою, не охватывающему всей экономической жизни. И даже так называемый торговый капитализм был пока еще далек от того, чтобы овладеть и управлять рыночной экономикой в целом, хотя последняя и является необходимым предварительным условием его господства. И все же роль капитализма на национальном, международном и мировом уровне становилась уже очевидной.

При всем этом вполне очевидно, что зона этой динамичной жизни, каковой является рыночная экономика, в период с XV по XV11I век непрерывно расширялась. Признаком, который указывает на этот факт и подчеркивает его, является цепная реакция изменения рыночных цен, преодолевающая любые пространства. Цены приходят в движение во всем мире: в Европе, согласно бесчисленным свидетельствам наблюдателей, но также в Японии и Китае, в Индии, во всем исламском мире (в частности, в Оттоманской империи), в Америке — в тех ее частях, где рано начинают играть свою роль драгоценные металлы, т.е. в Новой Испании, Бразилии, Перу. И повсюду наблюдается относительное соответствие цен, выравнивание которых происходит с более или менее ощутимыми сдвигами во времени.

В результате сложилось устойчивое мнение, что обмен сам по себе играет решающую, уравновешивающую роль, что с помощью конкуренции он сглаживает неровности, согласует предложение и спрос, что рынок — это скрытое и благосклонное божество, «невидимая рука» Адама Смита, саморегулирующаяся система, какой представлялся рынок в XIX веке, основа экономики, если придерживаться выдвинутого тогда лозунга о полной свободе торговли. Отметить, что рынок представляет собой лишь несовершенную связь между производством и потреблением, — несовершенную хотя бы в силу того, что она является неполной. Подчеркнем последнее слово — неполная.

Он употребил слово «капитализм» в дискуссии об эпохе, в которой, как по-прежнему считается, у него нет «права гражданства», то это потому, что мне нужен был термин, отличный от термина «рыночная экономика», для обозначения явно другой деятельности. А именно, некоторые процессы, протекавшие между XV и XVIII веком нуждаются в особом названии. Автор поэтому писал о том, что «присмотревшись к ним, убеждаешься, что простое отнесение их к рыночной экономике в обычном понимании граничит с абсурдом. Слово же, которое при этом само приходит на ум — это капитализм»¹.

По-мнению Фернана Броделя, возможны, по меньшей мере, две формы рыночной экономики (А и B), отличимые друг от друга хотя бы из-за различий в устанавливаемых ими человеческих, экономических к общественных отношениях. К первой категории (А) он относит повседневный рыночный обмен, местную торговлю или обмен на небольшие расстояния — поставки хлеба или леса в ближайший город — и даже торговлю в несколько более широком радиусе, если она носит регулярный, предсказуемый, рутинный характер и открыта как для крупных, так и для мелких торговцев. Таковы поставки зерна из Прибалтики через Данциг в Амстердам в XVII веке, поставки растительного масла и вина из Южней Европы в Северную — представьте караваны немецких повозок, отправляющиеся каждый год за белым вином в Истрию.

Хорошим примером таких обменов, не таящих никаких сюрпризов, где все как на ладони, где всякому заранее известна подноготная любой сделки и можно всегда прикинуть будущую прибыль, может служить рынок небольшого городка — местечка. На нем встречаются, главным образом, производители — крестьяне, крестьянки, ремесленники и покупатели — либо из самого местечки, либо из близлежащих деревень.

Изредка появляются самое большее два-три торговца, т.е. посредника между производителем и потребителем. Такой торговец может при случае нарушить жизнь рынка, подчинить его, повлиять на цены, маневрируя запасами товара: может случиться, что мелкий перекупщик, в нарушение установленного порядка, перехватит крестьян у входа в местечко, купит их продукцию по сниженной цене, а затем сам станет продавать ее покупателям — это простейший вид махинаций, распространенный вокруг любого местечка и тем более города, способный при известном распространении вызвать повышение цен. Таким образом, даже в воображаемом идеальном местечке с его упорядоченной, законной торговлей «в открытую», «из рук в руки, глаза в глаза», согласно известному немецкому выражению, не будет полностью исключен обмен по модели В, стремящийся ускользнуть от гласности и контроля. В свою очередь, регулярная торговля, в которой участвуют крупные караваны судов, груженных зерном, является гласной торговлей: кривая цен при отплытии из Данцига и по прибытии в Амстердам синхронны, а уровень прибыли скромен, но надежно обеспечен. Но если, к примеру, около 1590 года Средиземноморье поразит голод, то международные торговцы, представители крупных клиентов, тотчас заставят корабли свернуть с привычного курса, и их груз, попав в Ливорно или Геную, в три-четыре раза поднимется в цене. Здесь также экономика А может уступить позиции экономике В.

Английские историки отмечают, что начиная с XV века наряду с традиционным общественным рынком (public market), возникает и приобретает все большее значение другой рынок, который они назвали частным рынкам (private market), Бродель употреблял термин «противорынок». Передвижные торговцы, сборщики, скупщики товаров направляются непосредственна к производителю. Они покупают непосредственно у крестьян шерсть, коноплю, живой скот, кожи, рожь или пшеницу, птицу и т.д. Иногда они даже скупают эти продукты заранее — шерсть до стрижки овец, пшеницу на корню. Простая расписка, данная в деревенской корчме или на самой ферме, служит купчей. Затем они доставят свои покупки на телегах, вьючных животных или лодках в большие города или внешние порты. Подобная практика встречается вокруг Парижа и Лондона, в Сеговии так скупается шерсть, вокруг Неаполя — зерно, в Апулии — растительное масло, на Малайском архипелаге — перец...

О том, что этот вид обмена влечет замену условий коллективного рынка системой индивидуальных сделок, сроки которых произвольно меняются в зависимости от положения каждого из участников, недвусмысленно свидетельствуют многочисленные процессы, возбуждаемые в Англии по поводу расписок, выданных продавцами.

Между тем, чем длиннее становятся эти цепочки и чем меньше они соответствуют существующим регламентациям и подчиняются обычным формам контроля, тем отчетливее обозначается процесс капитализма. Исключительно ярко он проявляется в торговле на дальние расстояния Fernhandel, в которой отнюдь не только немецкие историки усматривают высшую степень обмена. Торговля на дальние расстояния преимущественно является областью свободного маневра, она действует на расстояниях, которые не дают осуществлять над ней обычный контроль, или позволяют ослабить его. Из этих крупных прибылей складываются значительные накопления капиталов, тем более, что доходы от торговли на дальние расстояния делятся между всего несколькими партнерами.

Таким образом, мир торговли и обмена оказывается организованным в виде жесткой иерархии, выстраивающей в соответствующем порядке всех ее участников — от самых скромных: грузчиков, докеров, разносчиков, возчиков, матросов, — до кассиров, лавочников, маклеров всех разновидностей и названий, ростовщиков и, наконец, негоциантов. Удивительная, на первый взгляд, вещь — разделение труда, быстро возрастающее по мере развития рыночной экономики, затрагивает все это торговое сообщество за исключением его верхушки — негоциантов. Вначале это дробление функций проявилось лишь на нижнем уровне: произошла специализация ремесленников, лавочников, торговцев вразнос.

Целью заключительного и ключевого тома своего исследования сам Бродель поставил желание «предложить приемлемую схему истории мира на базе данных весьма неполных, но все же слишком многочисленных, чтобы попытаться их охватить целиком». То есть, создать комплексную схему мировой истории за определенный промежуток времени, которая не только бы охватывала разные человеческие общества на большом пространстве, но и была бы достаточно универсальной.

Но осуществить подобную цель невозможно без решения целого ряда задач.

В первую очередь это решение хронологической проблемы, временных рамок исследования. По мнению Броделя, время можно расчленить на базе разнообразных временных характеристик и таким образом сделать поддающимся изучению, упростить и организовать историю мира. И как раз для решения этой задачи он формулирует термин «время мира». «И мы можем выделить время, прожитое в мировом масштабе, время мира, которое не составляет… историю людей в ее целостности. Это особое время в зависимости от мест и эпох управляло определенными пространствами и определенными реальностями. Но другие реальности… от него ускользали и оставались ему чужды». То есть, сам автор признает некоторую выборность истории, ее не всеобъемлющий характер, или своего видения истории. Во «Времени мира» представлена «преимущественно история избранных секторов, материальная и экономическая». И в первую очередь именно экономическую историю мира с 15 по 18 вв. автор стремился охватить.

Первая, теоретическая глава – «Членение пространства и времени», - где сделана попытка поместить экономику во времени и в пространстве, в соотнесении с другими элементами, разделяющими с нею это время и пространство: политикой, культурой, обществом.

Последующие пять глав, со второй по шестую, пытаются совладать со временем. Автор «сделал ставку на длительную временную протяженность… С учетом сказанного я разделил время мира на длительные периоды, учитывающие прежде всего последовательный опыт Европы. Две главы (вторая – о Венеции и третья – об Амстердаме) рассматривают “Старинные экономики с доминирующим городским центром”. Четвертая глава, под названием “Национальные рынки”, исследует расцвет национальных экономик в 18в., в первую очередь – экономик Франции и Англии. Глава пятая – “Мир на стороне Европы или против нее” – дает обзор мира в так называемый Век Просвещения. Шестая глава, “Промышленная революция и экономический рост” … изучает громадный разрыв, лежащий у истоков того мира, в котором мы живем и ныне. Заключение… обрело размеры отдельной главы»¹.

Особенностью концепции мировой истории, которую предлагает Бродель, является терминологический аппарат, используемый автором. Кроме «времени мира» и «длительной временной протяженности» автор вводит понятие «мир-экономика», которое отделяет от «мировой экономики»². В данном случае под «мировой экономикой» пронимается экономика мира, взятого в целом, «рынок всего мира». Выражение «мир-экономика» было придумано Броделем, чтобы передать немецкий термин «Weltwirlschaft», обозначает экономику лишь некоторой части нашей планеты в той мере, в какой она образует экономически единое целое. Еще в своей работе, посвященной Средиземноморью в XVI веке, он писал о том, что оно представляло Wellwirtschafl, мир-экономику, некую замкнутую экономическую зону — «по-немецки можно также сказать “ein Welt fur sich” — мир для себя».

Мир-экономика может быть определен с помощью трех существенных признаков¹:

Во-первых, он занимает определенное географическое пространство; границы которого, хотя и довольно медленно, варьируются. Время от времени, через длительные промежутки, происходят неизбежные прорывы этих границ. Так случилось в результате Великих географических открытий конца XV века. То же произошло и в 1689 году, когда Россия, по воле Петра Великого, открыла свои пространства для европейской экономики².

Во-вторых, мир-экономика всегда имеет полюс, центр, который представлен господствующим городом, в прошлом городом-государством, в последствии столицей, не политической, а экономической. В пределах одного и того же мира-экономики возможно одновременное существование — причем даже в течение довольно продолжительного времени — двух центров, например, Рим и Александрия эпохи Августа, Антония и Клеопатры, Венеция и Генуя времен войны за гавань Кьоджа (1378-1381), Лондон и Амстердам в XVIII веке до окончательного устранения господства Голландии, ибо один из двух центров всегда в конечном счете бывает устранен³.

В-третьих, любой мир-экономика состоит из ряда концентрически расположенных зон. Срединную зону образует область, расположенная вокруг центра — таковы Соединенные провинции (но не все Соединенные провинции) в XVII веке, когда над миром господствует Амстердам; такой зоной становится Англия (но не вся Англия), когда, начиная с 80-х годов XVIII века, Лондон окончательно занимает место Амстердама. Далее, вокруг срединной зоны располагаются промежуточные зоны. И, наконец, следует весьма обширная периферия, которая в разделении труда, характеризующем мир-экономику, оказывается не участницей, а подчиненной и зависимой территорией⁴.

В отличие от Иммануэля Валлерстайна («Современная мировая система»), который полагал, что не существует никакого другого мира-экономики кроме европейского, Бродель выделял со Средних веков и даже с Античности ряд более или менее централизованных и связанных между собой экономических зон, т.е. на несколько сосуществовавших миров-экономик. Эти сосуществующие экономики, связанные между собой крайне ограниченными обменами, делят между собой населенное пространство планеты, оставляя довольно обширные промежуточные зоны, преодоление которых, за редким исключением, не доставляет особых выгод торговле.

Таким образом, можно на исторической карте условно очертить миры-экономики, существующие в каждую эпоху. Поскольку эти экономики меняются крайне медленно, есть достаточно времени, чтобы их изучать, наблюдать их жизнь. Медленно деформируясь, они отражают глубинную историю мира. Но основная цель состоит в том, чтобы показать, каким образом последовательный ряд миров-экономик, создававшихся на основе Европы и европейской экспансии, объясняют — или не объясняют — игры капитализма и его собственную экспансию. Бродель проводит мысль о том, что эти типичные миры-экономики явились матрицами европейского, а затем и мирового капитализма.

Каждый раз при утрате прежнего центра происходит возвышение нового, как если бы мир-экономика не мог существовать без центра тяжести, без некоего полюса. Такие утраты старого и обретения нового центра происходят редко, что еще более подчеркивает значение этих событий. В случае Европы и примыкающих зон, которые она как бы аннексировала, возникновение единого центра произошло в 80-е годы XIV века, и таким центром стала Венеция⁵. Около 1500 года произошел внезапный гигантский скачок, в результате которого центр переместился из Венеции в Антверпен⁶, затем, в 1550-1560 годы, центр вернулся в Средиземноморье, но на этот раз в Геную¹, наконец, в 1590-1610 — новое перемещение — в Амстердам, остававшийся устойчивым экономическим центром европейской зоны в течение почти двух веков². Лишь в период между 1780 и 1815 годами этот центр переместится в Лондон³. В 1929 году, преодолев Атлантический океан, он оказывается в Нью-Йорке.

И каждый раз эти изменения центра сопровождались борьбой, столкновениями интересов, острыми экономическими кризисами. Можно сказать, что обычно именно экономическая непогода наносит решающий удар по старому, уже ослабленному центру и утверждает возвышение нового.

Таким образом, в третьем томе «Материальной цивилизации, экономики и капитализма XV-XVIII в.» Бродель систематизирует мировую историю в XV-XVIII вв., излагая ее с позиций геоистории. Он не останавливается на простом ее изложении в духе позитивистской историографии, а выделяет закономерности исторического развития и отмечает циклические процессы внутри исторического пространственно-временного континуума.