Театр Республики

Французский театр на улице Ришелье продолжал свою деятельность и носил теперь название Театра Республики. Но репертуар его изменился в соответствии с требованием властей. Это, впрочем, касалось всех театров.

2 августа 1793 года, Кутон выступил с докладом в котором подчеркнул политико-воспитательную роль театров: “Комитет, которому дано специальное поручение просвещать и направлять общественное мнение, считает, что при нынешних обстоятельствах не следует пренебрегать театрами. Они слишком часто служили тирании, они должны, наконец, послужить свободе”.²

Против старого театрального репертуара теперь ведется настоящая кампания, из него изымается все, что «может быть использовано не на служение свободе, а на служение тирании”. Журналист Валькур в статье “Размышления о спектаклях”, помешенной в “Газете Горы” от 7 сентября 1793 года, пишет: “Абсолютно необходимо не показывать больше пьесы, которые напоминали бы о старом режиме, если только не делать этого в целях вызвать к нему отвращение, напомнить о его пороках и заклеймить его позором... Спрячем же в библиотеках монархические пьесы и отправим на свалку костюмы и бутафорию театральной аристократии, если их нельзя использовать для нужд монетного двора”.²

Теперь на сцене не показывают благодетельных помещиков и , театры отказываются от дореволюционного репертуара или подвергают пьесы старых авторов переделкам в соответствующем духе. В трагедии Расина, Корнеля, Вольтера, в комедии Мольера вносятся коррективы. Изымается монархический финал, сглаживаются реплики, противоречащие лозунгам равенства и братства, принципам республиканской морали. Например, в сцене портретов, в "Мизантропе", Мольер говорит:

... Рассказчик скучный,

Он никогда из тона барского не выйдет;

В блестящем обществе витает вечно он,

И с языка его - принцессы, герцоги не сходят.

От знати - прямо без ума,

Твердит лишь вечно об охотах,

Об экипажах, лошадях!..

На "ты" со всем он высшим светом,

И слово, просто, "господин"

Услышать от него нельзя!

Цензорская версия гласила следующее:

... Рассказчик скучный,

Он никогда не снидет с высоты;

В блестящем обществе витает вечно он,

И о богатстве лишь своем твердит:

О женщинах, о лошадях, охотах и собаках,

О землях, о домах - один лишь разговор.

Услышать слово "ты" - ему уже обида,

А слова, просто, "гражданин"

Не скажет никогда...

Из старого репертуара извлекается все то, что может служить пропаганде революционных идей - с большим успехом ставится, например, мольеровский “Тартюф” в переделке Кальява.

Новый репертуар также требует тщательного пересмотра. Точка зрения цензуры хорошо видна в заявлении, сделанном драматургу Арно. Прочитав трагедию Арно «Фрозина и Мелидор», цензор Бодре заявил: «Недостаточно, чтобы произведение не было направлено против нас; надо, чтобы оно говорило за нас. Дух вашей трагедии — не республиканский, нравы ваших персонажей также не республиканские. Даже слово “свобода” не произносится ни разу».

Иногда представление какой-нибудь пьесы попросту запрещалось. Вот в каких выражениях Марсельская городская театральная комиссия запретила бессмертное произведение Бомарше – «Женитьбу Фигаро»: «Принимая во внимание, что пьеса безнравственна и недостойна внимания республиканцев, что характеры представленных в ней лиц напоминают лишь о горделивых предрассудках, о началах деспотизма и об антисоциальной религии; что в ней превозносятся пороки великих мира и предаются осмеянию суды и должностные лица; принимая, наконец, во внимание, что эта пьеса не может быть представляема иначе, как только в костюмах, ныне воспрещенных, и что этого одного мотива уже достаточно, чтобы сознавать опасность ее публичного представления, не входя в дальнейшие соображения относительно ее безнравственности и несвоевременности... и т. д.».

В момент резкого обострения классовой борьбы и нажима контрреволюции, власти требовали, чтобы спектакли говорили за революцию, обличали тиранию и модерантизм (умеренность), идеи политического примиренчества. Под обвинение в модерантизме попали такие произведения Шенье как «Фенелон» или «Тимолеон» - ведь выходило, что Шенье, проповедовавший принципы гуманности, играл на руку контрреволюции.

“Листок общественного спасения” ясно сформулировал задачи революционной драматургии: “Необходимо, чтобы все пьесы были патриотические или моральные. Изгоним же без всякого снисхождения все те пьесы, которые не имеют ничего, кроме стиля, и не могут воодушевить зрителя добродетельными чувствами. С презрением откажемся от всех фарсов, которые наносят оскорбления и хорошему вкусу и нравственности. Картина общественной добродетели, победа разума над предрассудками, любовь к родине, ненависть к тиранам, осмеяние пустоты и легкомыслия — вот неисчерпаемые источники для писателя-патриота”.

На сцене идут пьесы, разоблачающие деятельность аристократов-эмигрантов, драмы и комедии, рисующие героизм французского народа в борьбе с интервенцией, исторические драмы, в которых легко перебрасывается мост к современности, фарсы на злободневные темы и феерии революционного содержания.

Широкая публика приветствовала все пьесы, в которых высмеивалась религия, но Комитет общественного спасения вопреки народным вкусам вынес решение: «Комитет общественного спасения, в видах противодействия антиреволюционным интригам, направленным к нарушению общественного спокойствия и вызову религиозной вражды; в целях достичь уважения декрета Национального конвента от 16-го фримера, обеспечивающего мирную свободу вероисповеданий, воспрещает оперному и всем прочим театрам публичное представление на сцене пьес под заглавием: "Могила надувал" и "Храм истины", а равно и всяких других, преследующих те же тенденции, под страхом наказания, указанного в предыдущем декрете о лицах, злоупотребляющих театром в интересах врагов революции. Робеспьер, Барер, Приер, Бийо-Варенн, Карно, Линде, Колло д' Эрбуа».

Несмотря на все ограничения, Театр Республики поставил пьесу Сент-Обена «Друг народа, или Разоблаченные интриганы», где сюжет построен на конфликте между доблестным патриотом Демофилом («другом народа») и модерантистом Дусманом.

Ту же тенденцию преследует и пьеса Дюгазона «Умеренный». Главный персонаж по имени Модерантен— старый негоциант, желающий быть в стороне от общественных дел и держащий нос по ветру. Слуга Модерантена Дюфур разоблачает ряд непатриотических поступков своего хозяина, который едва не попадает в тюрьму. Перу Дюгазона принадлежит и другая комедия — «Эмигрантка, или Отец-якобинец».

Большим успехом пользовалась фантастическая пьеса Сильвена Марешаля “Страшный суд над королями”. ²

Действие пьесы происходит на острове, где живет сосланный деспотом-королем старик. Неожиданно на остров высаживаются санкюлоты, по одному от каждой нации Европы, которые выбирают уединенное место для ссылки свергнутых в Европе монархов. Изгнанник радостно встречает гостей, которые рассказывают ему о том, что ныне вся Европа стала республиканской и все люди — братья-санкюлоты.

Вслед за санкюлотами на берег высаживаются короли: Франц II Лотарингский, Георг английский, Вильгельм прусский, Карлос испанский, Фердинанд неаполитанский, сардинский король и, наконец, Екатерина II. Русский санкюлот характеризует ее: «Безнравственная и бесстыдная, она была убийцей своего мужа, чтобы ни с кем не разделять трона и чтобы не иметь недостатка в мужьях в своей гнусной постели». Короли в конечном итоге остаются одни и ведут себя отнюдь не с королевским достоинством: Екатерина дерется с папой, другие монархи набрасываются на испанского короля, чтобы отнять у него кусок хлеба. Пьеса кончается извержением вулкана и ссыльные венценосцы погибают под грудой камней и потоками лавы.

Театральные критики отмечали неподражаемую комическую игру Дюгазона в роли лапы римского. Что же касается Тальма, то он мало играл в этот период. Несмотря на то, что театр, пользовался прекрасной репутацией, сам Тальма попал под подозрение Комитета общественного спасения. 3 октября 1793 года он был вызван в революционный трибунал и был привлечен к суду по делу двадцати-одного депутата-жирондиста. Вероятно, помимо уважения к таланту актера сыграло роль то, что Тальма не принадлежал к жирондистской партии. Драматический поэт Арно балагурил по этому поводу, что «судьи Людовика XVI, судьи короля Франции, не решились сразить театрального короля».

Среди бумаг Тальма найдена записка, в которой говорится: “Я был в революционном трибунале; единственным моим спасением было мое дарование, в котором тогда нуждались”.

О театрах и актерах

Бурные события в стране отражались и на жизни театров. Актеры принимали самое активное участие в революционных событиях и совмещали работу на сцене и выполнение гражданского долга – так, в рядах национальной гвардии было немало актеров. В сентябре 1792 года труппа театра Монтансье отправилась на фронт, где театр дал ряд спектаклей в действующей армии, а некоторые актеры остались в рядах революционных войск. Дюгазон стал адъютантом командующего национальной гвардии Сантерра - однажды ему пришлось играть свою роль в форме офицера, настолько он был загружен работой.

Фюзиль, дублер Дюгазона, покинул театр и вступил в армию, затем был членом революционного комитета в Лионе, где вместе с Колло д'Эрбуа принимал участие в подавлении мятежа.

Жака Граммон, соратник Тальма на сцене, стал комиссаром Конвента, участвовал в подавлении вандейского восстания и дошел до чина бригадного генерала, но 14 апреля 1794 года был казнен вместе с другими эбертистами.

В марте 1794 года робеспьеристы повели кампанию против Дантона. Это тут же нашло отражение и в театральной жизни. 4 февраля 1794 года на сцене Театра Республики шла премьера трагедии Легуве «Эпихариса и Нерон, или Заговор против свободы». Здесь же произошла и демонстрация. Вот как описывает это А. Дейч, рассказывая о воспоминаниях Непомюсена Лемерсье, драматурга эпохи:

«В театре присутствовали Робеспьер, сидевший в первой ложе на авансцене, и Дантон — в партере. Когда на сцене были произнесены слова: “Смерть тирану!”, друзья Дантона по знаку, поданному им, стали аплодировать, обернувшись к ложе, в которой сидел Робеспьер, и, сжав кулаки, вскочили со своих мест, повторяя возглас: “Смерть тирану!” Они явно угрожали Робеспьеру.

Лемерсье, ненавидевший Робеспьера, рассказывает, как “бледный, взволнованный Робеспьер вышел из зала с видом делового человека. Он был похож на вытянувшуюся змею с плоской головой”. Друзья драматурга Легуве, автора шедшей в театре пьесы, уверяли, что Робеспьер теперь пошлет его на гильотину. Однако их предсказания не сбылись».

В то время шла подготовка к постановке трагедии Шенье “Тимолеон”.

Как уже говорилось выше, сейчас Шенье уже никак не являлся патриотическим автором. Рассказывают, что Робеспьер, считавший Шенье опасным модерантистом, сам прибыл на репетицию пьесы в театр на улице Ришелье.

Услыхав стихи:

В тебе я вижу злого честолюбца,—

Робеспьер воскликнул:

— Шенье, ты всегда был только замаскированным контрреволюционером!

И с этими словами он вышел из зрительного зала.Постановка “Тимолеона” была запрещена. Шенье обязали сжечь рукопись трагедии.

По-видимому, Робеспьер согласился с мнением представителя парижской полиции Пейяна, который, пересылая Робеспьеру текст пьесы “Тимолеон”, писал: “Представление этой трагедии, как я считаю, произведет самое плохое впечатление. Поэты возьмут за образец Шенье, и мы тогда будем видеть на сцене лишь честных королей и умеренных республиканцев. Прекрасный урок для народа! Прекрасный пример покажем мы ему!”

Тучи сгустились не только над головой Шенье. Актеры бывшего «Камеди Франсез» находились в то время в тюрьме. Здание бывшего «Камеди Франсез» теперь должно быть открыто для представлении, осуществляемых с помощью народа и для народа. На сцене театра должны были даваться представления разных театральных трупп Парижа, три раза в декаду, по плану, составленному городскими властями. Городские власти будут выдавать особые билеты для входа в театр народа исключительно патриотам. Репертуар утверждался Комитетом общественного спасения.

Постановление было подписано Барером, Сен-Жюстом, Карно, Приером, Колло д'Эрбуа, Робеспьером и Бийо-Варенном.

Что касается арестованных актеров, то они подавали прошение в Конвент с просьбой ускорить их дело, но Конвент переслал бумаги в Комитет общественной безопасности. В результате некоторые актеры были освобождены до разбора дела и при условии, что они вступят в труппу «Театра Республики» - так театр на бывшей улице Ришелье приютил актеров Ларошеля и Ванхора и актрис Пти-Ванхор и Жоли.

Против остальных готовился процесс. 8 мессидора II года (26 июня 1794 года) Колло д'Эрбуа переслал дело об актерах Театра нации общественному обвинителю Фукье-Тенвилю. Сопроводительная записка не предвещала ничего хорошего для заключенных:

“Комитет посылает тебе, гражданин, бумаги, относящиеся к делу бывших актеров Французского театра: тебе, как и всем патриотам, известно, до какой степени эти люди контрреволюционны; ты отдашь их под суд 13 мессидора. Что касается остальных, то среди них есть такие, которые заслуживают лишь изгнания. Впрочем, мы посмотрим, что с ними делать, когда суд над этими будет окончен. Колло д'Эрбуа”.) (Ленотр)

К записке был приложен перечень имен. Против некоторых из них стояли пометки о казни либо о высылке. Гильотина грозила Дазенкуру, Рокур и сестрам Конта. К счастью для актеров у них нашелся спаситель в лице чиновника Комитета общественного спасения по имени Шарль Лябюссьер. «Он спас актеров Французского театра и многих других лиц, уничтожив дела на них. Он просто разорвал эти бумаги на кусочки и, скатав из них шарики, бросил их в Сену», - пишет Ленотр. Все это навело подозрения в первую очередь на самого Фукье-Тенвиля, который обратился с письмом в Комитет общественной безопасности. «В течение двух месяцев полный беспорядок царит в делах Комитета. Еще недавно весь Париж ждал процесса актеров Французского театра, а я до сих пор не получил материалов по этому делу и все жду их. Невозможно судить заключенных, не имея бумаг, в которых было бы по крайней мере указано их имя и название тюрьмы; при подобном беспорядке зачастую выкликают в домах заключения тех лиц, которые уже казнены накануне...»

Письмо Фукье пришло в то время, когда обвинительные материалы по делу актеров Театра нации были уже давно уничтожены.

16 мая 1794 года Комитет общественного спасения обратился с призывом к поэтам и писателям «чествовать основные события Французской революции; писать гимны и патриотические стихи, драматические и республиканские пьесы, описывать исторические заслуги борцов за свободу, проявления храбрости и преданности республиканцами и победы, одержанные французской армией чтобы увековечить для потомства наиболее замечательные факты великой эпохи возрождения Франции, придавая истории тот суровый и твердый характер, который столь свойственен летописям великого народа, завоевывающего свободу в борьбе со всеми тиранами Европы».

23 июня 1794 года Комиссия народного опубликовала программу театральной политики, где в резкой форме осуждались те авторы, которые “знают моду и окраску сезона, знают, когда надо одеть красный колпак и когда его скинуть”. К писателям предъявили требование избегать посредственности: “Писатель, дающий вместо оригинальных образцов лишь пересказы и повторения уже сделанного, вместо содержательности — пустую пантомиму, вместо картин — карикатуры, не нужен для литературы, для нравов, для государства, и Платон изгнал бы его из своей республики”.

В июле 1793 года художник Луи Давид предложил построить театр, в котором бы шли грандиозные пантомимы, изображающие основные события революции - как создатель массовых зрелищ Давид занимался и вопросами об устройстве народного театра.

27 июня в помещении Театра нации открылись спектакли нового театра, названного «Театром Равенства».

“Национальная газета” в номере от 12 мессидора II года республики (30 июня 1794 года) писала: “Театральный зал бывшего Французского театра в Сен-Жерменском предместье переменил название; актеры и декорации также изменились. На сей раз есть намерение создать более народный театр, в котором граждане не отделялись бы друг от друга ложами, а были бы объединены общим амфитеатром. Эта перестройка напоминает о равенстве и братстве республиканцев и оправдывает название театра. Открытие прошло весьма торжественно. Спектакль начался патриотическим праздником, состоявшим из исполнения нескольких строф “Марсельезы”, других музыкальных отрывков и танца, прекрасно исполненных и покрытых аплодисментами...

Но то, что действительно превратило открытие нового театра в настоящее общественное празднество, — было радостное сообщение со сцены о взятии нами Шарлеруа. Это известие было сообщено народу актером, который экспромтом исполнил песню»².