Социально-экономический прогноз: есть ли будущее у «новых русских»?

Сегодня предметом научных исследований все чаще стано­вятся неоклассические, или постклассические, объекты, по­ведение которых является принципиально «неканоническим». Таким «неоклассическим объектом» служит современное рос­сийское предпринимательство.

европейского буржуа - первый цивилизационный принцип, на котором базируется классическое рыночное предпринимательство, — разделение экономической и политиче­ской властей.

нашего типичного предпринимателя ( номенклатурный тип). - прямое переплетение экономической и политической властей. Здесь богатство – функция власти.

Второй цивилизационный принцип договора, или контра­кта, — непосредственно связан с правовым состоянием.

Имен­но право ограничивает силу, препятствуя ее экспроприатор­ским вторжениям в хозяйственные

Когда богатство выступает как функция власти, то условием его роста становится бесконтроль­ная власть, которая, подобно пролетарской диктатуре, опира­ется «не на закон, а прямо и непосредственно на насилие» (по Ленину).

Номенклатур­ный капитализм опасен не только тем, что разрушает правовое состояние сверху, расширяя пространство силы за счет про­странства права. Он опасен и тем, что подрывает условия массо­вой хозяйственной самостоятельной деятельности; превращая предпринимательство в монополию властвующей касты, он ликвидирует правовые ожидания и снизу, оставляя одни только потребительские ожидания.

Настоящему буржуа свойствен в первую очередь социокультурный консерватизм как категорическое неприятие безответственного манипулирования теми нормами, которые организуют и поддерживают социаль­ный порядок в его повседневном межличностном измерении. Антиподом буржуа является богема — среда, активно экспери­ментирующая социокультурными нормами общества и в своих крайних формах порождающая современный контркультурный нигилизм.

Если с этих позиций посмотреть на наше номенклатур-но-мафиозное предпринимательство, то бросается в глаза от­сутствие базовой социокультурной компоненты — мещанских добродетелей, восходящих к религиозной аскезе (у нас— к аскезе старообрядчества). Номенклатурно-мафиозный базис — это воплощение контркультуры.

Последнее из сопоставлений классического предпринима­тельского образца с постсоветской девиантной моделью касает­ся связи предпринимательства с национально-государственным строительством.

Здесь обнаруживается действие нескольких факторов. В пер­вую очередь сказывается традиционное для России противопо­ставление «прогресса» и «почвы». Прогресс у нас выступает как нечто заемное, идущее с Запада, почва — как косная «стихия», ему сопротивляющаяся. Отсюда — специфический внутренний расизм российских прогрессистов: те, кто идентифицируют себя с силами прогресса, презирают почвенность и готовы к ее безжалостной «расчистке».

Таким образом, по ряду существенных признаков прихо­дится констатировать неканонический характер современного российского предпринимательства.

Прежде чем высказаться конкретнее по поводу нашей бли­жайшей исторической перспективы, приведем одно общемето­дологическое соображение по поводу соотношения историзма и классики. Классика альтернативна историзму, ибо «совер­шенные образцы» по определению лишены эволюции, являясь самодостаточными.

На самом же деле об истори­ческом процессе можно сказать то же самое, что Хайек говорил о рыночной конкуренции: она выступает процедурой открытия таких факторов, которые носят неопределенный характер.

Да, западная цивилизация стала источником многих ценностей, являющихся сегодня эталонными (общецивилизационными). Но до встречи заемного образца с местной культурной почвой, т.е. до столкновения различных цивилизационных типов, не­возможно определить, какова «цена» этого «признанного эта­лона»: какими издержками чревато заимствование «передовых образцов» и как меняется само их содержание по мере прохож­дения через те или иные социокультурные фильтры.

Главная методологическая ошибка западничества — неосо­знанная презумпция социокультурной нейтральности тех или иных «прогрессивных образцов», обеспечивающей их автома­тическую приживаемость на любой почве. ... На самом же деле реальный исторический процесс (формационная эволюция, связанная со сменой фаз развития) протекает в гетерогенной среде, характе­ризующейся плюрализмом культур и цивилизаций.

суть цивилизационной социокуль­турной специфики России становится центральной темой ре-формационного дискурса. До тех пор, пока в цивилизационной специфике России видели одну только субъективную сторону, сводимую к ментальности, модернизаторский радикализм не встречал настоящего отпора в обществе. Но сегодня, по истечении нескольких лет после смены режима, за «субъективностью» культурного своеобразия открылось «объ­ективное» своеобразие исторического, географического, геопо­литического положения нашей страны.

Переходный исторический период можно охарактеризовать как процедуру открытия (общественного осознания) новых на­зревших общественных потребностей.

Длительность переходных периодов в различных социально-исторических условиях может варьироваться, но, по-видимому, существуют некие предельные величины.

Постпереходный, постреформенный период характеризу­ется процедурой открытия неких объективных границ (ограни­чений, инвариантов), на которые наталкиваются устремления реформаторов. Тогда наступает «реванш реальности». Этот реванш может проявляться в различных общественно-полити­ческих формах. Наиболее известная из них описывается поли­тической социологией. Она анализирует процесс, в ходе кото­рого определенные социальные группы возвращают предельно расшатанный социум в стабильное положение.

– применительно к современной России — этот «реванш реальности» можно было бы охарактеризовать следую­щими общими чертами:

1. можно ожидать столкновения двух моделей ка­питализма (персонифицированных в различных общественных силах): народного капитализма, отстаивающего честную сорев­новательность и экономическую демократию, и номенклатур­ного капитализма, стремящегося любой ценой сохранить свои монопольные позиции.

2. отмеченная выше экспансия контркультуры в конечном счете ведет к полной деморализации общества, к ис­чезновению границ между нормальным и девиантным, между пороком и добродетелью.

Следующий ракурс общественно-политической борьбы -столкновение между национально-патриотическими силами и компрадорским капиталом.

Опасные геополи­тические трещины, не ограничиваясь пространством бывшего Союза, захватывают территорию самой России, делая самое ее государственное бытие проблематичным.

Словом, все свидетельствует о том, что общество находится у предельной черты, когда возникает дилемма: либо приход к власти новых, национально ответственных сил, либо тотальная национальная катастрофа.

Но парадоксальная особенность наблюдаемого нами сегод­ня общественно-исторического процесса состоит в том, что «пределы» уже явно просматриваются, а консолидация сил, способных предложить спасительную альтернативу, так и не происходит. Мы имеем дело с кризисом политического субъ­екта как такового: с неспособностью общества мобилизоваться для самозащиты путем решительной ротации элит и смены пра­вящих группировок.

Узаконенная оппозиция при наличии отработанных меха­низмов ротации элит быстрее реагирует на кризис, не давая ему достигать предельных значений.

Но наш феномен вездесущей власти — соб­ственности— не дает развиваться нормальному плюрализму общественных типов.

По-настоящему неотложными [для страны]выступают три задачи: предот­вращение тотального экономического краха, предотвращение развала государства, предотвращение полного разрушения ду­ховно-нравственной среды, грозящего превращением социума в джунгли.

Мы очень ошибемся, если посчитаем, что целеполагание властвующей элиты направлено на решение данных задач. Ее подлинным мотивом является сохранение собственной власти.

Феномен иласти-собственности означает, что с потерей власти происхо­дит и потеря собственности.

Таким образом, наше цивилизационное пространство не меняется в одном решающем качестве: при любых режимах оно остается пространством воспроизводства неограниченной власти.

{Наши реформаторы хотели сменить , но все стало на свои места.} Европейская модель локализованной власти, готовой уступить частным, не связанным с нею экономическим и про­чим инициативам, у нас не прошла. Восторжествовало старое правило: политический победитель получает все, проигравший теряет все. Понятно поэтому, что ставки в нашей политической игре несравненно превышают западные.

Сегодня перед властвующей элитой стоит жесткая дилем­ма: сохранение своей монополии на власть или эшафот. Сильная власть должна заполучить особо сильные аргументы для оправдания своей неограничен­ности. (оправданием может быть только лозунг: «Отечество в опасности!»)

Поэтому уже завтра следует ожидать рокировки в среде властвующей элиты и выдвижения на авансцену решительных государственников, не считающих патриотизм бранным словом.

Однако «строительство» сильной власти требует не только массового идеологического воодушевления и порыва, но и повседневной жертвенности. Поэтому следующей мише­нью нашей власти станет потребительско-гедонистический комплекс.

В нашем евразийском пространстве требуется существенно иной баланс общественно необходимого времени: доля ратно-служилого времени здесь значительно выше, чем в более стабильном за­падном пространстве, доля трудового времени соответственно ниже.

Аскеза служилого государства по необходимости является коллективной и по определению не может быть столь же методической: политик и воин живут не в линейном, а в цикличном времени, когда фазы предельной мобилизации сменяются фазами затишья и расслабленности.

Но разрушение государственности сейчас объективно требует нового резкого увеличения доли служилой «антиэкономики», без чего нации не удастся восстановить свое жизненное пространство.

Если исходить из гипотезы, что нашему обще­ству в ближайшем будущем понадобятся люди служилой аскезы, в том числе и в ее массовых воинских формах, тогда черты ны­нешнего крутого поколения станут выглядеть в высшей степени симптоматичными, соответствующими замыслу и хитрости «исторического разума».

Рискованное, но в то же время слишком правдоподобное предположение состоит в том, что обычные институты граж­данского общества — от семьи до предприятия — вообще не в состоянии по-настоящему социализировать новое поколение, укротить его стихийность. Это будет под силу только государ­ству, причем такому, которое сумеет сублимировать эти пре­дельно высокие энергии, придав им форму напряженнейшего политико-административного и геополитического творчества.

Ко всеобщим условиям выживаемости сегодня добавилось еще одно: восстановление государства, способного контролировать евразийское пространство и превратить его в форму устойчивой федерации. Здесь мы усматриваем совпаде­ние национальной задачи, ставшей перед Россией, с современ­ными общецивилизационными задачами.

эпоха перехода от инду­стриального общества к постиндустриальному растерла свою духовную сосредоточенность в кон­вейерном производстве, парализующем всякую инициативу, а новое информационное общество требует новой мобилизации духа, следовательно, новой реформации.

Общества, оказавшиеся не в состоянии своевременно осуществить эту духовную реформацию (в частности, наше, подвергнувшееся неслыханному духовному погрому), наиболее болезненно переживают кризис исторического перехода.

Если мы принимаем тезис А. Тойнби о том, что цивилизации как гигант­ские суперэтнические общности организуются религиями, то и кризис цивилизации следует понимать в первую очередь как духовно-религиозный кризис — иссякание веры, а вместе с нею и поддерживаемых ею ценностей.

Цивилизации создаются, защищаются, обновляются высокомотивированными людьми, а источники таких мотиваций отнюдь не сводятся к экономическим — они кроются в культурном наследии.

Проблема нашей отечественной глобалистики и фило-софско-исторической прогностики состоит в том, насколько специфическая для российской цивилизации служилая аскеза вписывается в этот ренессанс и как своеобразная энергетика на­шего коллективного духа может быть конвертирована в постин­дустриальное творчество высокомобильных малых форм — в экономике, культуре, жизненном мире повседневности.