Е. Цимбаева художественный образ в историческом контексте (Анализ биографий персонажей «Горя от ума»)

Зиму 1823—1824 годов Грибоедов провел в Москве, усердно посещая балы и вечера и одновременно отделывая «Горе от ума». Москва была городом его детства и юности, который он оставил 1 сентября 1812 года вместе со всеми мос­квичами и где с тех пор провел одну неделю в августе 1818 года проездом из Петербурга в Персию. В тот краткий визит Москва ему очень не понравилась, и, пять лет страдая в духовной пустыне Персии и Кавказа, он мечтал не о ней, а о Петербурге, где остались все его друзья, где был театр, где жизнь била ключом. В начале 1823 года он получил желанный отпуск, но не умчался в северную столицу, а приехал в Мос­кву и прожил в ней, с учетом летнего перерыва, более года, до конца мая 1824 года. Его отношения с матерью были столь плохи, что он вынужден был поселиться не в родном доме в Новинском, а у своего самого задушевного друга Степана Бегичева. Общество Бегичева утешало и поддерживало Гри­боедова, и все же, едва закончив вчерне комедию, он, не ска­завшись другу, уехал в Петербург. Никогда более он не ос­танавливался в Москве иначе как проездом.

Несомненно, главной причиной, удерживавшей Грибоедова Москве, было желание как можно точнее и достовернее знать московскую жизнь. Он хотел отразить ее в пьесе не по детским — допожарным — воспоминаниям, не по краткому впечатлению пятилетней давности, а по непосредственным живым наблюдениям, относящимся к тому же времени, когда происходит действие комедии. Готовность Грибоедова жертвовать столь многими своими удобствами и удовольствиями во имя творческого замысла совершенно необходимо принимать во внимание при анализе «Горя от ума».

Зачем понадобилась ему эта жертва? Что выделяло Москву во всей остальной России, делало ее незаменимой для раз­вертывания событий национальной русской комедии? Конеч­но, Грибоедов потратил целый год не на изучение местного колорита, — на это ему, с его наблюдательностью и профес­сиональным опытом, не потребовалось бы и месяца. И не на изучение типов представителей российского общества, — их равно можно было бы найти в Петербурге. Москва отлича­лась одним общепризнанным качеством: в ней наиболее ясно проявлялись самые общие принципы устройства дворянского мира, без петербургских или оренбургских крайностей. В Москве значение родственных связей, чинов и денег выступа­ло в некоей неразрывности и гармонии. Объективная картина повседневной жизни дворянской России естественнее всего выявлялась именно в Москве.

Грибоедов сознательно поставил целью заново открыть для себя московскую действительность, изменившуюся за одиннад­цать лет его отсутствия. К сожалению, вся глубина его реа­лизма оказалась потерянной и для современников, и для по­следующих поколений. Его творческий метод настолько опе­редил время, что просто не был понят. Задолго предвосхищая Чехова, он рисовал героев и конфликты едва заметными штрихами, через мелкие детали и ассоциации. Современники могли бы понять его намеки, но, воспитанные на классицистской и романтической драматургии, где детали не играли ни­какой роли, они просто не привыкли обращать на них внима­ние. Когда же реализм вполне утвердился в русской литера­туре и на русской сцене, эпоха Грибоедова давно ушла и многое в «Горе от ума» осталось незамеченным. Известно, как бывал недоволен Чехов, когда актеры Художественного театра пропускали, по его мнению, очень ясные указания на внешность и суть персонажей. У Чехова шелковый галстук "ли клетчатые брюки говорят все о происхождении, убежде­ниях и последующей судьбе героев. Но, к счастью драматурга и театра, он лично мог давать пояснения там, где исполни­ли не понимали его текст. Судьба лишила Грибоедова такой возможности. Впрочем, не зная очень многих деталей талантливые актеры инстинктивно чувствовали замысел автора: столетиями грибоедовские образы трактуются внешне д₀, вольно схоже различными исполнителями, и дело тут не только в сценической традиции.

Собственно говоря, эпоха «Горя от ума» ушла уже к мо­менту его первого представления в 1831 году, — слишком глубокой пропастью между несколькими годами легло 14декабря 1825 года. Долгий путь пьесы к зрителям и читателям – полный ее текст увидел свет почти полвека спустя после создания — принес ей своеобразную пользу. Герои Грибоедова стали восприниматься как абстрактные фигуры, превратились в типы, почти в «вечные образы»: Чацкий стал символом молодого бунтаря, Скалозуб — тупого служаки, Молчалин — тихони, лезущего в люди, Лиза — субретки в русском сарафане и так далее. Каждое поколение по-своему воспринимало бунт Чацкого или низость Молчалина, но общее отношение к ним как к бессмертным типам от этого не менялось.

С другой стороны, устоявшаяся типизация, обогатив русскую культуру, обеднила грибоедовский замысел. Особенно это относится к типизации центрального конфликта пьесы: Чацкий против остального общества, из которого слегка вы­деляется Софья. Еще В. К. Кюхельбекер свел все к этому противостоянию: «...дан Чацкий, даны прочие характеры... и показано, какова непременно должна быть встреча этих ан­типодов»¹ . Спустя полвека точку зрения Кюхельбекера под­держал И. А. Гончаров, а позже — практически все советское грибоедоведение, с легкой руки М. В. Нечкиной. Правда, та­кое представление о центральном конфликте соответствует грибоедовскому, высказанному в хрестоматийно известном письме П. А. Катенину: «25 глупцов на одного здравомысля­щего человека; и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих...» Однако в коротком письме даже сам автор не сумел бы ис­черпать весь смысл «Горя от ума», который не сумело исчер­пать грибоедоведение за полтора века своего существования. Пожелай Грибоедов сделать ум или борьбу с ним единствен­ным содержанием пьесы, он мог бы перенести действие в пре­красно знакомый ему Московский университет и изобразить столкновение молодого адъюнкта или даже студента с консер­вативными профессорами, особенно из иностранцев, во главе

' Кюхельбекер В. К. Путешествия. Дневник. Статьи. Л., 19'" С. 228.