2. Проблема ценности эмоций и гедонистические теории поведения

Гедонизм возник как учение в этике, сво­дящее «все содержание разнообразных мо­ральных требований... к общей цели — к по­лучению наслаждения и избежанию страда­ния» [9, с. 51].

Этический гедонизм в своих теоретиче­ских построениях всегда, так или иначе, опи­рался на определенные психологические представления о мотивации поведения чело­века. Французский философ и математик Блез Паскаль (1623—1662) в свое время высказался на этот счет в следующей кате­горической формуле: «Все люди стремятся к счастью — из этого правила нет исключений; способы у них разные, но цель одна... Чело­веческая воля направлена на достижение только этой цели. Счастье — побудительный мотив любых поступков любого человека, даже того, кто собирается повеситься» [4, с. 180].

Все «телеологические» концепции психо­логического гедонизма, несмотря на громкие наименования, в сущности, очень несложны. Они в основном не выходят за пределы того взгляда на мотивацию поведения, с которым мы встретились у Паскаля.

Может возникнуть естественный вопрос: что же нового внесли гедонисты — психологи и физиологи в эту концепцию поведения по сравнению с тем, что уже содержалось во взглядах гедони­стов-философов? Нового внесено не много, и это немногое вряд ли можно считать цен­ным приобретением теории. Во-первых, пси­хологические гедонисты придали понятию наслаждения более конкретный и узкий смысл: если этики порой спорили друг с другом о том, что считать истинным наслаж­дением, то для гедонистов-психологов (или физиологов) наслаждение стало просто ро­довым понятием для всех положительных эмоций, в то время как страдание сделалось таким же обобщающим названием для эмо­ций отрицательных. Кроме того, представи­тели психологического гедонизма сделали попытку объяснить сущность чувства стра­дания и наслаждения, связав первое с нару­шением гомеостатического равновесия в ор­ганизме и возникновением вследствие этого чувства напряжения, влечения, а второе — с редукцией этого влечения при восстановле­нии гомеостазиса.

Как же следует отнестись к концепции психологического гедонизма? Очевидно, ей нельзя дать однозначной оценки, вне зависи­мости от того, распространяется ли она толь­ко на животных или также и на человека. В последнем, единственно интересующем нас случае эта концепция поведения, несомнен­но, является глубоко ошибочной. Ее подверг критике уже американский психолог Гордон Олпорт. «Ничего не может быть более оче­видного,— писал он,— чем факт, что наши влечения (при кислородном голодании, пи­щевом и сексуальном голоде) представляют стремление к уменьшению напряжения. И, однако... мы здесь встречаемся лишь с по­ловиной проблемы... Мы не только стремимся сохранить наши старые привычки, но и, от­вергая их, идем на риск в поиске новых: раз­витие происходит только при таком риске. Но риск и изменение ведут к возникновению новых, обычно отвергаемых напряжений, ко­торых мы, однако, не считаем нужным из­бегать» [1, p. 14].

Критика Олпорта в адрес психологическо­го гедонизма справедлива, но недостаточна. Она лишь фиксирует несоответствие теорий гедонизма фактам, но не вскрывает цепи причин, приведших гедонистов к ошибочной концепции. В этой цепи первым звеном яв­ляется игнорирование качественной разни­цы между организацией поведения у животных и человека. Такая методологическая ус­тановка имеет самые широкие последствия и, в частности, приводит к фактическому стиранию гедонистами разницы между цен­ностями как истинными мотивами поведе­ния и эмоциональными оценками как инди­каторами этих ценностей.

«Слепота» психологических гедонистов как в отношении качественной разницы ме­жду животными и человеком, так и в отно­шении различий мотивационной роли оце­нок и ценностей имеет много причин. Нам здесь, одна­ко, хотелось бы подчеркнуть всего одну: при­писывание побудительной способности толь­ко эмоциям и отказ в ней мышлению. Чрез­мерное подчеркивание исключительной роли эмоций в обусловливании человеческой ак­тивности и умаление в этом обусловливании актов мышления (чем грешат не одни лишь психологические гедонисты) связано с осоз­нанным или неосознанным отождествлени­ем мотивации деятельности с ее энергетиче­ским обеспечением, что особенно явно ска­залось во фрейдовской концепции психиче­ской энергии влечений. Конечно, в регуля­ции тонуса организма эмоции действительно играют особую роль. Но одно дело повышать или понижать скорость обменных процессов организма, другое — определять цель и про­грамму действий личности. В формировании же последних эмоции и мышление взаимо­действуют самым тесным образом, причем, как правило, окончательное «добро» на раз­вертывание той или иной деятельности дает именно мышление. Поэтому даже в тех си­туациях, когда поведение человека направлено, в конечном счете, на устранение непри­ятных эмоциональных состояний, его дейст­вия все равно невозможно объяснить с точки зрения примитивных концепций психологи­ческого гедонизма, редукции влечения и т. п. В этих концепциях воздействие страдания, влечения часто механистически мыслится по аналогии с силой пара или напора воды, тол­кающих «поршень поведения» в определен­ном направлении (существует, кстати, даже так называемая «гидравлическая модель влечения»). Но ведь реально для того, что­бы избавиться от страдания, личность часто идет на его значительное временное усиле­ние. Достаточно вспомнить о человеке с зубной болью, направляющемся для лечения в зубоврачебный кабинет. В целом можно кон­статировать, что личность организует свою деятельность, не только исходя из эмоцио­нальных оценок, но и с учетом всего своего прошлого опыта, знаний, убеждений, всей осознаваемой в данный момент системы сво­их программ-потребностей.

Именно последние (сами в большой мере являющиеся усвоенными программами об­щества) в конечном счете, определяют борь­бу человека за определенные ценности, в хо­де которой рождаются его эмоции как одно из средств успешной ориентировки в этой борьбе.

Всего этого не учитывает психологиче­ский гедонизм, объявивший эмоцию единст­венным двигателем человеческого поведе­ния, фактически подставивший ее на место объективных ценностей, которые она «пе­ленгует».

Но поступить таким образом значит не только не решить проблему ценности эмоций, в какой-то мере уже открытую не мудрствующей житейской наблюдательностью, но, наоборот, скорее «закрыть» ее, слепив раз­ные психологические факты в один ком.

Следует обратить внимание на тот факт, что психологический гедонизм отнюдь не преодоленная у нас теория. Чтобы оказаться гедонистом, вовсе не обязательно провозгла­шать бегство от страдания к наслаждению главным принципом поведения. Вполне до­статочно, например, эклектически сочетать бесспорное положение о том, что потребности являются источниками нашей активно­сти, с признанием их не чем иным, как осо­быми эмоциональными состояниями. Ведь отсюда логически следует, что эмоции при­знаются основным регулятором человеческой активности, а признание их основным регу­лятором, как справедливо заметил еще С. Л. Рубинштейн, «в конечном счете, неиз­бежно оказывается более или менее утончен­ной формой старой гедонистической теории, согласно которой высший закон, определяю­щий человеческое поведение, сводится к то­му, что человек всегда стремится к удоволь­ствию, к приятному и избегает неприятно­го» [8, стр. 505-506].

Гедонизм состоит не в том, что теоретиче­ски признается тяготение людей к опреде­ленным приятным для них переживаниям, а в том, что этому тяготению придается «всеобщее значение».