Глава 10.

Использование особенностей когнитивных процессов (ощущение, восприятие, внимание, память) в практике полиграфных проверок

Планирование тактики проведения предтестовой, межтестовой и послетестовой бесед в ходе полиграфной проверки в значительной степени базируется на двух компонентах, а именно:

1) на предположительном установлении того, какие факты (признаки устанавливаемого со­бытия), интересующие инициатора мероприятия, могут быть известны обследуемому лицу;

2 ) на установлении основной линии поведения специалиста во время проверки для опреде­ления таких известных обследуемому признаков эпизода, которые имеют значение для его рас­следования.

Весь комплекс специальных приемов призван обеспечить эффективное выяснение и оценку значимых признаков эпизода, а равно изобличение обследуемого, в том случае, если он умышлен­но дает полиграфологу ложные показания. Некоторые тактические приемы прямо направлены на мобилизацию (освежение) памяти обследуемого лица. При этом интересующие инициатора полиграфной проверки факты могут быть известны обследуемому из разных источников. Напри­мер, он может знать о них из средств массовой информации, слухов, разговоров или может знать о них как о собственных переживаниях, т. е. как о реальных событиях-воспоминаниях. В ходе проверки специалисту следует, в первую очередь, уделять внимание именно воспоминаниям об­следуемого, в основе которых лежат факты (действия), воспринятые им лично. Как правило, осве­домленность о таких признаках устанавливаемого события и выясняется в ходе полиграфной проверки.

При выборе тактики проведения предтестовой беседы полиграфолог обязан учитывать осо­бенности протекания тех когнитивных (познавательных) психических процессов, которые ле­жат в основе показаний обследуемого, т. е. процессов ощущения и восприятия, внимания, памя­ти и мышления. Также специалист обязан учитывать индивидуально-психологические особен­ности обследуемого, т. е. особенности личности, характера и темперамента (о них пойдет речь в следующей главе), а равно интеллектуально-образовательный уровень опрашиваемого лица.

Психология показаний обследуемого имеет важнейшее значение в плане формирования у полиграфолога умения критически оценивать показания обследуемого, тщательно анализиро­вать эти показания и на этой основе — умения выявить ошибки, намеренные искажения и т. д.

Итак, рассмотрим некоторые подходы к анализу когнитивных процессов, особенности проте­кания которых имеют отношение к формированию показаний. Материал этой главы имеет своей базой великолепную книгу доктора Имре Кертэса «Тактика и психологические ос­новы допроса» (1965). Вслед за доктором Кертэсом мы начнем изложение материала с процессов ощущения и восприятия, которые являются основой любого показания.

В предтестовой беседе обследуемый объясняет, как он воспринял те или иные свойства пред­метов или явлений окружающей действительности, которые относятся к устанавливаемому со­бытию.

Многие обследуемые под давлением самого факта предстоящей проверки на полиграфе дают истинные показания на основе воспринятых ими объективных признаков эпизода, интересующе­го инициатора опроса. Иначе говоря, такие обследуемые адекватно воспринимают признаки эпи­зода, удерживают их в своей памяти без существенных искажений, а затем достаточно точно вос­производят их в ходе предтестовой беседы.

Однако зачастую полиграфолог сталкивается с искаженными или ложными показаниями обследуемых. В этом случае специалист должен провести предтестовую беседу таким образом, чтобы предупредить дачу не соответствующих действительности показаний.

Психологический анализ данных обследуемым показаний специалист нередко начинает с анализа ощущений обследуемого в момент устанавливаемого события.

Ощущение — это психическое отражение изолированных свойств внешних предметов и явле­ний окружающего мира, а также внутренних состояний организма, непосредственно воздействую­щих на органы чувств. С точки зрения физиологии, ощущения представляют собой процессы воз­буждения, возникающие в специализированных нервных устройствах, которые получили назва­ние анализаторов (см. раздел 2). Следует помнить, что не любое воздействие на рецепторную поверхность анализатора (чувствительный орган — глаз, ухо и т. д.) вызывает субъективное ощу­щение. Например, человек способен ощущать звуки в диапазоне 15—20 000 Гц(15—20 тыс. коле­баний в с). Та минимальная величина стимула в той ли иной модальности, которая способна вызвать ощущение, называется нижним порогом ощущения. Нижний порог слуховых ощуще­ний составляет, таким образом, 15 Гц. Максимальная интенсивность стимула, выше которой стимул уже не ощущается, получила название верхнего порога. Верхний порог слуховых ощу­щений находится в районе 20 000 Гц. При анализе ощущений учитывают и так называемый разностный порог, т. е. ту минимальную разницу в выраженности (интенсивности) двух сти­мулов одной модальности (одного качества), при которой эти два стимула кажутся субъекту отличными друг от друга. Так, человек не в состоянии, например, различить интенсивность двух звуковых стимулов, если различие между ними очень небольшое. Точно так же, если предъя­вить испытуемому две ровные поверхности, которые окрашены в один и тот же цвет и лишь немного различаются насыщенностью этого цвета, то испытуемый не может отличить эти по­верхности друг от друга.

При анализе показаний обследуемого важно учитывать наличие в процессах ощущений ниж­них и верхних порогов. Так, если кто-либо утверждает, что неизвестные лица избили и ограбили его в плохо освещенном подъезде или на темной улице, однако в своих показаниях уверенно и подробно описывает такие внешние приметы нападавших, как цвет одежды, глаз или волос напа­давших, то полиграфологу необходимо уточнить, по какой причине (умышленно или нет) обсле­дуемый дает показания, не соответствующие действительности, поскольку очевидно, что в таких условиях нижний порог цветового (колбочкового) зрения превышает интенсивность светового воздействия на рецепторы сетчатки глаза, и обследуемый физически не мог заметить указанные детали. Однако следует помнить о том, что верхние, нижние, а также разностные пороги не явля­ются абсолютно идентичными у всех людей даже в пределах одной популяции. Более того, ниж­ние и верхние пороги ощущений могут изменяться с возрастом, путем тренировки, в ходе профес­сиональной деятельности. Разностные пороги также подвергаются изменениям, особенно в про­цессе трудовой деятельности (например у экспертов в области пищевого и парфюмерного произ­водства).

Имеется также зависимость порогов ощущения от физического состояния организма челове­ка. При простуде (насморке) в значительной степени повышается нижний порог обоняния и чело­век может совершенно не ощущать те запахи, которые он непременно почувствовал бы, будь он здоров (например запах газа в квартире, трупный запах из комнаты соседа в коммунальной квар­тире и т. д.). Пороги ощущений зависят и от адаптации анализатора к интенсивности действую­щего раздражителя. При действии стимулов малой интенсивности нижние пороги ощущения обычно понижаются, т. е. чувствительность анализатора повышается. При действии стимулов высокой интенсивности чувствительность анализаторов через некоторое время резко снижается. Так, курильщики, сидя в сильно накуренном помещении, через некоторое время перестают ощу­щать запах табака, но стоит кому-нибудь из них на минуту выйти из помещения, а затем вновь войти, он явственно ощутит табачный запах. Или, например, если утечка газа происходит в зак­рытом помещении мизерными темпами, то находящийся в помещении человек может и не ощу­тить этой утечки. Когда через некоторое время человек выйдет из загазованного помещения, а затем снова войдет обратно, он ощутит резкий запах газа и может подумать, что кран открывали з его отсутствие (скажем, соседи по коммунальной квартире). Адаптация органа чувств к воздействиям низкой или высокой интенсивности происходит не мгновенно. На это требуется определенное время. Во время анализа фабулы дела и при проведе­нии предтестовой беседы полиграфолог должен это учитывать. Так, человек длительное время находившийся в темноте (человек с темноадаптированной сетчаткой глаза), испытывает выра­женный дискомфорт в случае кратковременной вспышки яркого света (выстрел, луч прожектора или мощного фонаря), не может ничего разглядеть, т. е. не в состоянии адаптироваться к раздра­жителю высокой интенсивности.

Напротив, после яркой вспышки темноадаптированный глаз не может мгновенно адаптироваться к раздражителю низкой интенсивности (снижается так назы­ваемое палочковое зрение), и человек на короткий промежуток времени становится как бы ослеп­ленным (это обстоятельство несчетное количество раз обыгрывалось в отечественных и зарубеж­ных боевиках).

Особенно важно учитывать явление адаптации при проведении полиграфных проверок по делам о дорожно-транспортных происшествиях, имевших место в темное время суток. Так, если при анализе фабулы дела специалисту становится известно, что водитель, попавший в аварию, утверждает, что выехал на встречную полосу, поскольку незадолго до этого был ослеплен фарами дальнего света встречного автомобиля, то полиграфолог должен настоятельно обратить внима­ние на эти показания обследуемого и построить структуру вопросника так, чтобы она была на­правлена на установление истинности факта засветки, во-первых, и на установление длительно­сти временного промежутка от момента засветки до момента аварии, во-вторых. Точно так же, если водитель вышел из хорошо освещенного помещения на темную улицу, сел в машину, а затем почти сразу попал в аварию, то специалист (совместно с инициатором опроса) должен устано­вить следующие обстоятельства: ждал ли водитель в автомобиле, пока его глаза не привыкли к темноте; если ждал, то сколько времени; тронулся ли водитель с места немедленно; сразу ли завел­ся двигатель и т. д.

Пороги ощущений, т. е. чувствительность анализатора той или иной модальности, могут из­меняться и под влиянием действия стимулов (раздражителей) других модальностей. Особый интерес здесь представляет взаимовлияние зрительных и слуховых раздражителей. Так, напри­мер, Л. А. Шварц экспериментально установил, что красный цвет (освещенность) повышает ниж­ний слуховой порог, а зеленое освещение, напротив, понижает нижний слуховой порог, т. е. повы­шает слуховую чувствительность¹. Имеет место и обратное влияние, т. е. влияние слуховых раз­дражителей на зрительную чувствительность. Так, в экспериментах С. В. Кравкова было показа­но, что под влиянием сильного шума (шум работающего авиационного двигателя) нижний порог сумеречного зрения повышался на 20 % по сравнению с чувствительностью сумеречного зрения в условиях тишины (двигатель заглушен)².

Специалист должен очень внимательно отнестись к показаниям обследуемого лица, если в них содержится информация о чем-либо увиденном, услышанном и т. д. в условиях побочного действия сильных раздражителей других модальностей. Так, например, полиграфолог не должен полагаться на данные следственного эксперимента, направленного на выяснение видимости в ткацком цеху и проводимого инициатором опроса в выходной день. Это обусловлено тем, что в будний день очень сильный шум в цеху может оказывать влияние на дистанцию четкой видимос­ти предметов и людей в нем.

На деятельность анализаторов также оказывают влияние различные вещества. Например, алкоголь, даже в небольших дозах (50 г чистого спирта), повышает нижние пороги ощущений различной модальности. Столь малое, на первый взгляд, количество выпитого, которое совер­шенно не влияет на состояние сознания, тем не менее, крайне негативно влияет на деятельность анализаторов, а именно: снижает способность органов чувств к адаптации и повышает пороги ощущений. Этот факт полиграфолог должен обязательно учитывать при анализе фабулы дела о дорожно-транспортном происшествии (особенно по делам о ДТП, случившихся в темное время суток) и проведении предтестовой беседы с обследуемым. Алкоголь снижает остроту зрения, на­рушает восприятие пространственных отношений, восприятие временных диапазонов. В том слу­чае, если содержание алкоголя в крови человека достигнет 2 промилей (средняя степень опьяне­ния), то его негативное влияние на работу анализаторов (особенно зрительного) приобретает характер пролонгированного (длящегося во времени) до 24—38 часов. Специалисту всегда необ­ходимо выяснять (путем получения прямых показаний или в процессе проверки на полиграфе), какое количество алкоголя было выпито обследуемым накануне совершения им ДТП или иного правонарушения. То же самое можно сказать и об отрицательном влиянии на работу органов чувств наркотических средств и психотропных препаратов. Так, употребление водителем даже таких слабых препаратов, как тазепам или беллатаминал, приводит к повышению порогов зри­тельных ощущений, снижению остроты сумеречного зрения, замедленности реакций, ухудшению зрительно-моторной координации, что может приводить к совершению ДТП.

Как уже было сказано выше, различают зрительные, слуховые, тактильные (кожные), обоня­тельные и вкусовые ощущения. Эти ощущения возникают при воздействии на органы чувств внешних раздражителей. Помимо них, говорят также о проприоцептивной чувствительности, отражающей изменения в положении различных частей тела человека, о ноцицептивной (боле­вой) чувствительности, о вестибулярной чувствительности (ощущении равновесия).

Как правило, в своих показаниях обследуемые опираются на зрительные и слуховые ощуще­ния. При этом наибольшее значение (по крайней мере при работе со свидетелем) имеют зритель­ные ощущения.

Полиграфолог должен знать основные закономерности зрительной чувствительности, осо­бенно те закономерности, которые определяют адаптацию глаза к воздействиям малой или боль­шой интенсивности.

Специалисту следует помнить, что скорость и качество адаптации глаза к темноте обычно подвержена субъективной переоценке. Вообще, необходимо с большим недоверием относится к показаниям о событиях (предметах, людях, их действиях), которые обследуемый увидел при лун­ном свете или свете молнии. Замечательным примером сказанному служит эпизод из одного ста­рого советского кинофильма 1950-х годов, в ходе которого доблестные сотрудники милиции опра­шивали свидетелей по поводу цвета машины «Победа», насмерть сбившей пешехода и скрывшей­ся с места происшествия. Так вот, оказалось, что все многочисленные свидетели в один голос утверждали, что машина была светло-серебристого цвета, хотя, как в дальнейшем было установ­лено, машина была темно-синего цвета. Эта ошибка в цветоощущении была обусловлена тем, что происшествие случилось в темное время суток, во время сильной грозы, и свидетели видели ма­шину светло-серебристой (различали цвет машины) только в момент разряда молнии.

Если человек выходит из освещенного в темное помещение или на неосвещенное открытое пространство, то в первый момент он вообще ничего не видит либо смутно улавливает силуэты больших предметов. Постепенно силуэты и смутные контуры становятся более четкими и начина­ют детализироваться в пространстве. В среднем процесс адаптации к темноте занимает около одного часа, при этом начальные 20—30 минут адаптации характеризуются значительной быст­ротой процесса. Если освещенность помещения не превышала 10 люксов, т. е. была достаточно умеренной, то процесс адаптации зрительного анализатора к темноте заканчивается примерно к 20-й минуте.

Адаптация зрительного анализатора к свету, т. е. при выходе человека из темного в ярко освещенное помещение или на светлое открытое пространство, происходит очень быстро. В первые мгновения человек чувствует себя ослепленным и испытывает резь в глазах, однако почти сразу же вслед за этим дискомфорт исчезает, а окружающие предметы становятся четки­ми и хорошо видными. По времени процесс световой адаптации продолжается обычно 2—3 ми-нлты.

Длительный характер темновой адаптации позволяет полиграфологу совместно с инициа­тором опроса приблизительно определить (в ходе следственного эксперимента), сколько време­ни находился обследуемый в темном помещении, успел ли он адаптироваться к этим условия или же он ориентировался в окружающей обстановке на ощупь. Как уже было отмечено выше, также важно принимать во внимание характер темновой адаптации при проведении полиграфной про­верки и в отношении потерпевших (свидетелей). Так, авторам курса летом 2003 года пришлось проводить полиграфную проверку в отношении экспедитора одной из коммерческих организа­ций с целью выяснения истинности данных им показаний. Дело заключалось в следующем. При­дя в офис, экспедитор, получил от ответственного работника фирмы крупную сумму денег в ва­люте, с которой он должен был вечером того же дня вылететь к деловым партнерам своей фирмы. Получив деньги, экспедитор как обычно один (без сопровождения!), отправился домой, чтобы скоротать время до вылета самолета. Экспедитор утверждал, что когда он около 14 часов дня зашел в подъезд своего дома, то на него было совершено нападение: один из нападавших ударил его по голове каким-то тяжелым предметом, затем его сбили с ног и вырвали из рук полиэтилено­вый пакет с деньгами. После этого нападавшие выбежали из подъезда и скрылись.

Экспедитор утверждал далее, что нападавших было двое и что один из них был похож на азиата. Этот нападавший, по словам экспедитора, был маленького роста, крепкого телосложения, одет в синюю рубашку с коротким рукавом и светло-синие джинсы. Также, со слов экспедитора, на голове у него была бандана. Экспедитор утверждал, что именно этот нападавший вырвал у него пакет с деньгами.

Вначале расследование (частное расследование) пошло по стандартной схеме, т. е. по пути выделения и проверки на причастность к ограблению лиц, которые в тот день могли знать о том, что экспедитор уходит из офиса домой с большой суммой денег и сообщить об этом кому-либо (таких оказалось шесть человек). Специалисты приступили к их последовательной проверке. Сам экспедитор находился в это время в больнице с предварительным диагнозом «сотрясение мозга».

Однако затем один из участников расследования обратил внимание на хорошую детализа­цию показаний экспедитора в части описания примет одного из нападавших, что бывает не так уж и часто. Побывав на месте происшествия, он установил, что в подъезде всегда очень слабое освеще­ние (обычная лампочка накаливания мощностью 40 Вт на площадь около 23—25 м²). День осмот­ра подъезда был солнечным, и тогда специалист провел три последовательные пробы (он выхо­дил на солнечное место и около 10 минут смотрел по сторонам, а затем быстро входил в подъезд и оглядывался вокруг). Оказалось, что в течение 25—30 с специалист вообще ничего не видел (напа­дение длилось не более 30 с). Это привело полиграфологов к мысли о том, что детализированные показания экспедитора являются ложными. Была подготовлена соответствующая проверочная тематика, и экспедитору, вышедшему к тому времени из больницы, предложили пройти обследо­вание на полиграфе для того, чтобы окончательно «подтвердить» его непричастность к утрате денег. Результаты проверки подтвердили ложность данных экспедитором показаний. На этом работа полиграфологов была, собственно, закончена. Инициаторы проверки провели комплекс необходимых мероприятий и добились от экспедитора признательных показаний (выяснилось, что «ограбление» спланировал и организовал сам «потерпевший», а в роли «нападавших» высту­пали два его товарища по институтской скамье).

При анализе фабулы дела, а также показаний потерпевших, подозреваемых и свидетелей следует помнить о том, что при разнице в интенсивности освещения ряда предметов адаптация зрительного анализатора скорее наступает по отношению к более освещенному предмету. В том случае, если показания связаны с восприятием картины устанавливаемого события через окно, то необходимо учитывать то обстоятельство, что даже в слабо освещенном помещении все предметы отчетливо видны с улицы в темное время суток. Напротив, в ясный солнечный день через окно обычно можно увидеть происходящее в помещении лишь прислонясь к окну и руками (или иным предметом) заслоняя поступление бокового света к точке наблюдения. Лица, дающие ложные

показания, нередко забывают об этом обстоятельстве. Для изобличения лживости подобных по­казаний целесообразно провести следственный эксперимент или даже намекнуть на возможность его проведения.

При анализе показаний полиграфолог также может столкнуться с вопросом о четком и ясном восприятии предметов, людей и событий на определенном расстоянии. В подобных случаях спе­циалист имеет дело с пространственными (дистанционными) зрительными порогами. Когда не­кий предмет находится от человека на очень большом расстоянии, то изначально он виден лишь какое-то темное пятно. По мере того, как предмет приближается к человеку, последний начинает различать не только промежутки между предметами, но и контуры (формы) предметов. Выдаю­щийся советский психолог Б. М. Теплов различает три пространственных порога, а именно: по­рог нерасчлененного видения предметов, порог раздельного видения предметов и порог узнава­ния формы предметов³.

В обычный ясный день на открытом пространстве острота зрения является одинаковой и на солнце и в тени, поэтому заявления обследуемого о том, что он отчетливо не видел какой-либо предмет, т. к. находился в тени, являются безосновательными. Снижение остроты зрения в тени наступает только во время сумерек.

При анализе фабулы дела иногда встает вопрос о том, какого цвета был тот или иной предмет (например тот или иной предмет одежды, сигнал светофора и т. д.). В том случае, если в показани­ях очевидцев относительно цвета предмета, имеющего отношение к расследованию, обнаружива­ются противоречия, то следует иметь в виду, что приблизительно 8—12 % мужчин имеют те или иные дефекты цветового зрения. Наиболее распространенным дефектом является красно-зеле­ная слепота. Страдающие этим дефектом не отличают красные оттенки от зеленых. Некоторые люди страдают ослабленным цветоразличением и способны дифференцировать цвета только в условиях яркого освещения. Следует отметить, что многие из людей, страдающих такого рода дефектами зрения, даже не догадываются об этом. Различные дефекты цветового зрения устанав­ливаются при помощи специальных таблиц, которые полезно иметь под рукой, особенно при опросе лиц, имеющих отношение к совершению дорожно-транспортных происшествий.

Бывает и так, что обследуемые заявляют о том, что не видели какой-либо предмет, поскольку они страдают близорукостью, а в момент происшествия они были без очков. В этом случае для того, чтобы получить ориентировочное представление о характере зрения обследуемого, поли­графологу следует надеть очки противоположной диоптрии. Так, если обследуемый является бли­зоруким и пользуется очками силой в «минус» три диоптрии, то полиграфологу с нормальным зрением нужно надеть очки силой «плюс» три диоптрии, т. е. очки для дальнозорких. Такое при­близительное представление об остроте зрения обследуемого помогает специалисту на основе собственного опыта оценить показания обследуемого.

Если у специалиста возникает подозрение, что обследуемый симулирует близорукость или дальнозоркость, то он может попросить его надеть при свидетелях очки, которые соответствуют заявлению обследуемого о дефекте зрения. Тогда, если показания обследуемого являются правди­выми, очки корригируют дефект зрения, а если показания являются ложными, проба на чтение будет отрицательной.

Интересные примеры такой симуляции приводит в своей книге Имре Кертэс:

«В деле, по которому обвиняемый признался в убийстве по неосторожности, он утверждал, что, починив свое охотничье ружье, решил его попробовать и выстрелил без очков, не увидев при этом стоящую неподалеку свою жену. Как только на него надели очки в 9 диоптрии, соответству­ющие его показаниям, у него началось головокружение, он не мог прочитать предложенную ему статью и вскоре признался в ложности прежних показаний. Эксперт установил, что обвиняемый страдает близорукостью, но ему нужны очки только 1,5 диоптрии и такая степень близорукости не могла препятствовать тому, чтобы в данных условиях освещения и при таком расстоянии можно было заметить человеческую фигуру. <...> Иногда обвиняемые симулируют близорукость или дальнозоркость и отказываются подписывать протокол допроса. В подобных случаях правиль­ным методом опровержения таких показаний является также примерка обвиняемому требуемых очков и наряду с ними очков с вставленными простыми стеклами. Подобную тактику выбрал, например, следователь в отношении некоего И., заявившего на допросе, что обо всем он напишет сам, если ему дадут очки. Следователь взял в аптеке 11 пар различных очков, причем в одни из них, по его просьбе, были вставлены простые стекла. И., примерив все очки, в присутствии врача-окулиста заявил, что ему подходят только одни, это были очки с простыми стеклами. <...> После этого И. разъяснили, что выбранные им очки имеют простые стекла. Об этом был составлен протокол с участием эксперта — врача-окулиста. После этого И. отказался от симуляции. Инте­ресно отметить, что И. раньше требовал, чтобы ему выдали очки, и продолжал предъявлять такие требования и после того, как судебно-медицинской экспертизой было установлено, что в очках он не нуждается и может читать и писать без очков. Однако в бесполезности симуляции его убедило лишь правильное тактическое мероприятие, «наглядно» показавшее ее бессмысленность»⁴.

Важную роль в показаниях обследуемого лица имеют показания об«услышанном», т. е. та информация, которая неразрывно связана со слуховыми ощущениями.

Как известно, стимулом для слухового анализатора являются звуковые волны (колебания воздуха). Звуковая волна характеризуется длиной (частотой), которая субъективно воспринима­ется как высота звука, и амплитудой, которая субъективно воспринимается как громкость звука. Орган слуха человека способен ощущать звуки в пределах 1—150 Дб по интенсивности и в преде­лах 15—20 000 Гц по частоте. В частности, человеческая речь обычно находится в зоне повышен­ной чувствительности, т. е. в диапазоне 500—3000 Гц.

С возрастом слуховая чувствительность к высоким тонам снижается, а также возникают так называемые люки (слуховые пробелы), в которых звуки определенной высоты не ощущаются.

При расследовании дела может возникнуть такая ситуация, что человек с парциальными дефектами слуха дает подробные показания, однако умалчивает об отдельных высоких звуках, о которых упоминают другие лица, проходящие по делу (звонки, крики, гудки и т. д.). В этом случае необходимо настоять на проведение судебно-медицинской экспертизы. Специалисту следует иметь в виду, что более высокие звуки по сравнению с более низкими звуками, имеющими такую же интенсивность, субъективно воспринимаются как более громкие. Например, когда человек заходит в помещение, в котором собралась разнополая компания, то, как правило, ему кажется, что в этом помещении больше женщин, чем мужчин, хотя это не соответ­ствует действительности. Однако имеет место и другая закономерность, получившая название маскировки звука. Маскировка звука заключается в том, что низкие звуки затрудняют восприятие звуков более высоких.

Так, если в помещении ведут беседу большое количество мужчин и мало женщин (скажем, одна-две женщины), то человек, находясь за окном или стеной помещения, мо­жет элементарно не услышать женских голосов и неумышленно давать показания не соответству­ющие действительности.

Когда при анализе фабулы дела приходится анализировать, что услышал тот или иной чело­век, то кроме объективных характеристик, непосредственно интересующих следствие звуков, надо учитывать и тот звуковой фон, на котором эти звуки могли иметь место. Это имеет особенно большое значение при расследовании событий, произошедших в шумных помещениях, на транс­порте, на оживленном открытом пространстве. Так, И. Кертэс приводит данные, что максималь­ное расстояние, на котором воспринимается речь, составляет в среднем: в тихой квартире — 118,5 м, в тихом офисе — 37,5 м, в шумном офисе — 12 м, в очень шумном офисе или многолюдном торговом центре — 3,6 м, в трамвайном вагоне или автомобиле — 1,2 м, в вагоне метро (Нью-Йорк) — 0,37 метра⁵.

Следует учитывать и то обстоятельство, что на субъективное чувство громкости того или иного звука влияет его объективная длительность: два звука идентичные по интенсивности, но разные по длительности, субъективно воспринимаются человеком как разные по громкости. Звук большей длительности всегда воспринимается и как более громкий.

Когда в ходе расследования выясняется вопрос о слышимости в тех или иных условиях, то нужно уточнить, прислушивался человек специально, намеренно или услышал речь или иной звук совершенно случайно, непроизвольно. Также при проведении следственного эксперимента, направленного на выяснение того, действительно ли человек слышал тот или иной звук, имею­щий отношение к расследованию, надо в той же обстановке, что и во время происшествия, предъяв­лять звуковые пробы и до и после ожидаемого обследуемым времени, чтобы человек не ожидал звука, т. е. исключить произвольный характер восприятия звука (например автомобильного гуд­ка или выстрела, телефонного звонка или звонка в дверь и т. д.).

Необходимо учитывать и повышение слуховых порогов у людей, отработавших в течение длительного времени на шумных производствах (скажем, в ткацком цеху, типографии, кузне, шахте, метрополитене и т. д.).

Так, отмечает И. Кертэс, «показание, например, ткачихи, жертвы автомобильного происше­ствия, о том, что когда она выходила с работы, на нее наехала машина внутризаводского транс­порта, не подавшая сигналов, подлежит тщательной проверке»⁶.

Помимо слуховых ощущений, человек способен испытывать и так называемые вибрацион­ные ощущения, которые также могут иметь отношение к расследованию того или иного проис­шествия. Так, например, глухой свидетель, проживающий рядом с полосой отчуждения (недалеко от железнодорожных путей), может сообщить, что ночное происшествие имело место в тот мо­мент, когда мимо проходил именно товарный, а не пассажирский состав. Благодаря такой инфор­мации следствие получает возможность (исходя из расписания движения товарных составов на данном направлении) уточнить время происшествия. Иногда подозреваемые (обследуемые) си­мулируют глухоту. В этом случае в качестве экспресс-диагностики симуляции глухоты за спиной у обследуемого неожиданно бросают на пол тяжелый предмет. Глухой человек непременно отре­агирует на это, поскольку у глухих чрезвычайно обострено ощущение вибрации, в то время как симулянт обязательно продемонстрирует отсутствие реакции.

Тактильные ощущения отражают механические и температурные особенности предметов при прикосновении к ним. Различного рода воздействия при раздражении кожных рецепторов (рецепторов слизистой рта) способны вызывать ощущения прикосновения, боли, тепла, холода.

Рецепторы прикосновения обладают чувствительностью только к механическим воздействи­ям — прикосновению и давлению. При этом наибольшей чувствительностью к таким стимулам обладают поверхности кончиков пальцев и языка.

Ощущения прикосновения и давления обладают высокой разрешающей способностью, одна­ко адаптация рецепторов также наступает очень быстро. Если у человека спросить, надеты ли у него в данный момент на руке часы, то он, как правило, обязательно посмотрит на свою руку, поскольку рецепторы прикосновения уже адаптированы к прикосновению ремешка наручных часов, и человек их попросту не ощущает. Карманные воры используют в своем ремесле то обсто­ятельство, что тактильное ощущение невысокой интенсивности ощущается по контрасту еще бо­лее слабым после воздействия сильного раздражителя. Именно поэтому они предпочитают со­вершать кражи в оживленных местах, где давка создается естественным путем или специально. Получив достаточно сильный толчок, потерпевший не замечает легкого прикосновения руки вора.

Температурные рецепторы создают ощущения тепла или холода. При этом теплым предмет или воздействие (скажем, воздушный поток) ощущаются в том случае, если их температура явля­ется более высокой, чем температура человеческого тела в зоне воздействия. Ощущение же холода возникает в том случае, если предмет или воздействие имеют температуру более низкую, чем температура тела. При этом субъективная выраженность ощущений тепла и холода зависит так­же и от той скорости, с которой происходит теплообмен между телом и предметом. Так, из двух предметов одинаковой температуры, но разной теплопроводности более теплым или холодным обязательно покажется предмет с большим коэффициентом теплопроводности. Например, ме­таллические ключи от квартиры, принесенные с мороза и вынутые из кожаной сумки, всегда будут казаться более холодными, чем сама сумка. Таким образом, температурные рецепторы от­ражают ощущения холода и тепла относительно температуры тела в зоне воздействия.Поэтому в некоторых случаях (например, если опрашиваемый вошел в теплое помещение с мороза, при­коснулся к лежащему на кровати человеку, но, не почувствовав охлаждения тела, подумал, что человек просто спит) специалист должен интересоваться погодными условиями, температурой в помещении, из которого выходил (в которое входил) обследуемый, как был одет обследуемый (были ли у него на руках перчатки), замерз ли он на улице и т. д.

В том случае, если в показаниях зафиксировано, что при ощупывании тела или другого пред­мета не возникло ощущения тепла или холода, то температура предмета приблизительно совпа­дает с температурой тела ощупывающего человека.

И. Кертэс в этой связи пишет, что «...серьезным изобличающим моментом являлись, напри­мер, по одному делу об отравлении показания мужа потерпевшей о том, что утром, когда он ухо­дил на работу, поцеловал в лоб лежащую в постели жену и при этом не заметил, что она мертва. О смерти ее он заявил только вечером, когда пришел с работы и нашел ее в том же положении, в каком оставил утром. В заключении судебно-медицинского эксперта о времени наступления смерти указывалось на неправдоподобность показаний заявителя, потому что маловероятно, что муж, целуя жену утром, не заметил охлаждения тела. Возникшая на основе этой улики версия о прича­стности мужа к убийству подтвердилась в ходе дальнейшего расследования»⁷.

При попадании различных пахучих веществ в газообразном состоянии в верхний отдел но­соглотки возникают обонятельные ощущения. Человек способен различать большое количе­ство запахов, однако чувствительность к запахам подвержена быстрой адаптации.

Описание обонятельных ощущений имеют значение при расследовании дел о поджогах и отравлениях бытовым газом⁸.

В таких случаях, анализируя показания потерпевших или подозреваемых, следует иметь в виду быструю адаптацию к запаху газа. В том случае, если газ наполнял помещение достаточно медленно, человек, находившийся в помещении, может и не почувствовать запаха, в то время как человеку, который входит в загазованное помещение, запах может показаться чрезвычайно рез­ким. Следует помнить и о том, что спящий человек не ощущает запаха газа и не просыпается, поэтому большая концентрация газа в помещении обычно приводит к летальному исходу. Также следует учитывать и то обстоятельство, что при просачивании газа из соседнего помещения (че­рез пол, стены), газ может терять запах, не утрачивая при этом свей отравляющей силы.

При расследовании дел о поджогах (пожарах) специалисту следует внимательно знакомить­ся с результатами следственных экспериментов. Так, иногда может показаться, что ответственное лицо (вахтер, дежурный, охранник и т. д.) обязательно должно было ощущать запах гари и вовре­мя сигнализировать об этом. Однако грамотно проведенный следственный эксперимент может и опровергнуть такую точку зрения. Может оказаться, что в конкретных условиях движения возду­ха в помещениях запах гари совершенно не чувствуется рядом с эпицентром пожара, а ощущается в далеких от него помещениях и зонах.

При анализе показаний обследуемого о запахах горючих веществ также необходимо прини­мать во внимание особенности движения воздуха в помещениях (вентиляционные ходы и т. д.).

Обонятельные ощущения обычно дополняются позитивными или негативными эмоциями, т. е. запахи приобретают характер приятных или неприятных (вплоть до тошнотворных). Особенно неприятный запах появляется при разложении трупа. В том случае, если в показаниях обследуемого, живущего рядом с малопроветриваемым помещением, в котором находилось раз­ложившееся тело (допустим, в соседней комнате в коммунальной квартире), содержится утверж­дение, что он не ощущал неприятного запаха, то это обычно свидетельствует о ложности данных показаний.

При анализе показаний, связанных с обонятельными ощущениями, следует учитывать и то обстоятельство, что чувствительность обонятельного анализатора резко снижается при зало­женности носа (насморке), а также в том случае, если человек является заядлым курильщиком.

При воздействии на рецепторную поверхность языка (так называемые вкусовые сосочки) различных химических агентов, растворенных в воде или слюне, возникают вкусовые ощуще­ния. Разнообразные вкусовые ощущения базируются на комбинациях так называемых основных вкусов (сладкого, горького, кислого и соленого). При этом ощущение сладкого имеет максимальную выраженность на кончике языка, кислого — по краям языка, а горького — у его основания.Как правило, анализ вкусовых ощущений проводится при расследовании дел об отравлени­ях. В том случае, если покушение не удалось, но следствием точно установлено наличие в организ­ме потерпевшего отравляющего вещества, то следует самым тщательным образом выяснить у потерпевшего обо всех его вкусовых ощущениях, которые могли иметь отношение к отравлению (что ел потерпевший до того, как плохо себя почувствовал, когда и где он ел, кто его кормил, не почувствовал ли потерпевший какого-либо неприятного или специфического вкуса и т. д.). При этом необходимо помнить о том, что даже крайне неприятные на вкус отравляющие вещества могут поступать в организм человека чрезвычайно малыми дозами и накапливаться там, и поэто­му человек не ощущает их специфического вкуса. Может иметь место и явление компенсации вкуса, при котором специфический вкус отравляющего вещества может маскироваться другими вкусовыми ощущениями (например, вкусом алкоголя, крепкого кофе и т. д.). Поэтому по делам об отравлениях, «должны быть проверены все версии, возникающие по поводу места нахождения субъекта и средств преступления, даже в том случае, если показания потерпевшего о приятных вкусовых качествах принятой в данном месте или у данного субъекта пищи как будто исключают все подозрения»⁹.Следует также иметь в виду, что отравляющие вещества, которые имеют едкий или крайне неприятный вкус, а также неприятный запах, в большом количестве не могут попасть в организм человека незаметно для него самого. Если установлено, что в организме или выделениях оставше­гося в живых потерпевшего обнаружено достаточно большое количество такого вещества, то это говорит о попытке самоубийства или о симуляции убийства. И. Кертэс приводит следующий пример неудавшейся попытки симуляции убийства при помощи отравляющего вещества, имею­щего крайне неприятный вкус и запах:

«...Судебно-медицинской экспертизой жидкости, изъятой при промывании желудка, было ус­тановлено, что принятый потерпевшей раствор никотина, не возымел своего действия лишь по­тому, что ее вырвало, прежде чем яд мог рассосаться в организме. На допросе потерпевшая расска­зала, что перед тем, как ей стало плохо, она вместе со своим женихом пила чай, и высказала подо­зрение, что он хотел ее отравить. Следователь усомнился в достоверности такого показания, по­тому что данное количество яда не могло быть незаметно принято в стакане чая. Когда сказали об этом допрашиваемой, она призналась в симуляции самоубийства. Она решила напугать своего жениха, отказавшегося жениться на ней. Она сделала заварку из папирос, выпила, не зная, что доза смертельна. Рассказ о покушении жениха на ее жизнь она придумала перед допросом»¹⁰.

Ощущение и восприятие представляют собой единство процессов, которые развиваются «сни­зу вверх», т. е. от момента воздействия энергии стимула на рецепторные поверхности органов чувств до возникновения целостного образа отражаемого предмета или явления. Под восприя- тием (перцепцией) понимают именно целостное отражение предметов и явлений окру­жающего мира, а ощущения, в силу предметного характера восприятия, являются лишь компо­нентами этого комплексного отражения, а не самостоятельно существующими феноменами.

Восприятие является синтетическим комплексом различных ощущений, однако определяю­щую роль играют зрительные и слуховые ощущения. При этом необходимо помнить, что процесс восприятия у человека всегда носит предметный характер. Говоря о предметном характере вос­приятия, имеют в виду то обстоятельство, что человек воспринимает именно конкретные предме­ты и явления окружающей действительности, а не синкретическую сумму отдельных звуковых, зрительных, тактильных и прочих ощущений. Поэтому специалист должен больше доверять та­ким показаниям обследуемого лица, в которых он можетописать отдельные частные признаки какого-либо предмета, а затем и опознать его.

В том случае, если обследуемый не может уверенно назвать конкретные признаки предмета, но потом уверенно опознает сам предмет при его предъявлении, то это, скорее всего, свидетельствует о ложности даваемых показаний. На вос­приятие предметов и явлений оказывает влияние и перцептивная установка, которая может вести к искаженному восприятию. Ганс Гросс в руководстве для судебных следователей приво­дит следующий пример: «Допрашиваемый по делу о побеге из места заключения надзиратель показал, что преступник бежал во время прогулки и набросился на него с ножом в руках. След­ствием было установлено, что в руках у преступника в действительности был не нож, а селед­ка»¹¹.

При расспросе обследуемого следует также уделять внимание явлению зрительной иррадиа­ции, которая заключается в том, что белые объекты на черном фоне субъективно воспринимаются как большие по размеру, по сравнению с одинаковыми с ними предметами черного цвета на белом фоне. Так, человек, который одет в костюм белого цвета, обычно кажется более рослым, чем тот же человек, одетый в темную одежду, а размер драгоценного камня или жемчужины воспринимается преувеличенно на фоне черного галстука или платья.

Вообще следует крайне тщательно относится к показаниям обследуемых лиц, которые связа­ны с восприятием пространственных отношений и размеров увиденного в момент совершения преступления.

В том случае, если в показаниях содержится описание слуховых восприятий (с какого рассто­яния или направления человек что-либо слышал, что именно человек слышал и т. д.), то следует учитывать тот факт, что подавляющее большинство людей лучше локализуют звуки, идущие справа от них, чем доносящиеся слева¹². Однако эти данные получены в идеальных лабораторных условиях, а в реальных обстоятельствах на локализацию звука оказывают влияние множество условий, связанных с рельефом, интерьером и т. д. Это приводит к тому, что в городских кварта­лах и горных местностях человек, как правило, локализует звук не как идущий от реального ис­точника, а как идущий со стороны звукоотражающей преграды. Поэтому для перепроверки пока­заний целесообразно проводить следственный эксперимент, направленный на точную локализа­цию источника звука в данных условиях Так, при расследовании убийства женщины «требова­лось установить точное время совершения преступления. Один свидетель заявил, что он слышал крик женщины в лесу ночью, и точно назвал время, но показал совсем на противоположную сто­рону, чем та, где был найден труп. Произведенным следственным экспериментом было установле­но, что на месте, указанном свидетелем, где он слышал крик, высокий голос женщины с места, где был найден труп, слышится с противоположного от источника направления. Впоследствии под­твердилось показание свидетеля относительно времени восприятия крика, что явилось важным доказательством по делу»¹³.

Также установлен тот факт, что локализация низких звуков производится точнее, чем лока­лизация высоких. При анализе показаний обследуемого о звуковых восприятиях следует учиты­вать и положение тела воспринимающего в интересующий следствие момент, поскольку лежачее положение тела (кроме лежания на животе) искажает точную локализацию звука. Поэтому спе­циалист должен поинтересоваться, в какой позе находился обследуемый в момент восприятия интересующей следствие звуковой информации (лежал ли он в постели, в какой позе он загорал на пляже или отдыхал на опушке леса и т. д.). При этом необходимо учитывать и то обстоятель­ство, что ошибка в показаниях относительно точной локализации источника звука может быть обусловлена также тем, что человек субъективно «смещает» источник звука к тому предмету, ко­торый мог бы вызвать данный звук. Это явление впервые описал известный советский психолог С. Л. Рубинштейн: он заметил, что если, находясь в зале заседаний, он смотрел на динамик, то воспринимал речь докладчика, как идущую из динамика. Однако если он смотрел прямо на док­ладчика, то источник звуков речи точно локализовался на том месте, откуда выступал доклад­чик¹⁴. Поэтому человек может допустить ошибку, приписав какой-либо звук соответствующему объекту, находящемуся в поле зрения (например автомобилю, двигающемуся по шоссе), в то вре­мя как объективно звук может исходить от объекта, находящегося вне поля зрения (автомобиля, припаркованного в перелеске).

При проведении расследований приходится также выяснять вопросы, связанные с восприя­тием времени. Для того, чтобы установить есть ли у человека алиби или его нет, обязательно выясняют вопросы о том, когда имело место то или иное событие или действие, сколько времени оно длилось и т. д. Восприятие времени, которое интересует следствие, может относиться как к длительным про­межуткам (годы, месяцы, дни недели), так и к очень коротким, таким как минуты и секунды. Со­гласно К. А. Скворцову, восприятие времени осуществляется тремя возможными способами, а именно путем хронометрии, путем хроногнозии и путем хронологии¹⁵. Что имеется в виду? Под хронометрией понимают восприятие времени, опосредствованное специальными приборами для его измерения (часы, секундомер, таймер и т. д.). Под хроногнозией подразумевается прямое не­посредственное ощущение длительности события. Хронология представляет собой переживание времени, опосредствованное природными явлениями (время года, ночь, день и т. д.) и обществен­но обусловленными ориентирами (выходные, государственные и религиозные праздники и т. д.). В том случае, если для следствия важно уточнить показания о времени устанавливаемого собы­тия, то целесообразно определить, при помощи какого способа восприятия времени они базиру­ются. При этом очень важно использовать возможность уточнения одного пути временного вос­приятия другим. Например, если обследуемый показывает, что кто-либо провел у него дома весь вечер и ночь, то следует поинтересоваться, что происходило до прихода и ухода интересующего следствие лица, смотрел ли обследуемый на часы, что в это время передавали по телевидению или радио, не звонил ли кто-нибудь по телефону в это время и т. д. В том случае, если обследуемый дает показания о временных рамках того или иного события, которое происходило во время того, как он спал, то это может привести к серьезным ошибкам, поскольку ориентировка во времени в состоянии сна или дремы существенно нарушается. Очень часто человек не в состоянии ответить, сколько времени он спал или когда точно он проснулся. Вообще, специалист должен всячески помогать добросовестному свидетелю точнее определять временные интервалы и пункты. Хоро­шим методическим приемом является в таких случаях направленный детальный анализ времен­ной последовательности событий, т. е. членение целого временного интервала на его элементы, определить длительность которых значительно легче. При этом важно определить начальную и конечные точки отсчета временного интервала. Так, если «допрашиваемый заявляет, что встреча, которая нас интересует, состоялась днем, но в котором часу, точно не помнит, следователь может помочь ему определить время путем анализа следующим образом. Он предлагает допрашиваемо­му составить соответствующий «расчет» времени с того последнего момента, время которого ему точно известно, до момента, время которого он желает установить. Допрашиваемый, например, помнит, что ушел из дому примерно в половине одиннадцатого и сразу пошел в универмаг, но тот оказался еще закрытым. Подождал до открытия. Ровно в 11 зашел узнать, получены ли холодиль­ники. Их не оказалось, и он ушел. На это потребовалось примерно 5 минут. Из универмага он пошел в библиотеку. На дорогу потратил 20 минут. В библиотеке сдал книги, полученные по абонементу, и взял несколько новых. На это потребовалось примерно полчаса. Потом сидел в сквере и читал одну из взятых в библиотеке книг. Читал примерно час. После этого пошел в столовую, на дорогу ушло 5 минут. У кассы в очереди стоял 10 минут, за столом ждал примерно 20—25 минут, ел 10—15 минут. Вышел из столовой и встретился с интересующим нас лицом. Значит, после 11 час.прошло5+ 20 + 30 +60+ 5+ 10 + 20-25 + 10-15мин.,т. е.всего 165—175мин.,и встреча состоялась примерно в 13 час. 45 мин. — 13 час. 55 мин.¹⁶

Вообще, опытные полиграфологи при анализе материалов дела и в ходе предтестовой беседы уделяют пристальное внимание установлению временных «точек отсчета», поскольку они явля­ются опорными, так сказать, «красными пунктами», которые связаны с восприятием временных рамок устанавливаемого события. Эти «точки отсчета» играют важную роль в выборе тактики предтестовой беседы с обследуемым лицом.

Случается и так, что рационально мыслящий человек, который «добросовестно» готовится к совершению преступления, заранее пытается обеспечить себе алиби, намеренно под каким-либо предлогом встречаясь незадолго до совершения преступления и после него с лицом, которое нахо­дится вне всяких подозрений. Это весьма излюбленный прием при совершении хорошо проду­манных преступлений. В этом случае преступник надеется на то, что порядочный человек не за~-помнит точное время встречи, а будет свидетельствовать лишь о самом факте встречи, давая фак­тически нужные преступнику показания. Такой преступник, например, «рассказывает, о том, что он вместе ужинал с гр-ном А. в тот вечер, когда было совершено преступление. Вызванный на допрос в качестве свидетеля А. подтверждает это.

Если свидетель добросовестный, то иногда ему достаточно задать вопрос о точке отсчета времени в форме, например: "Вы точно помните, что ужин состоялся на прошлой неделе, именно во вторник, а не в понедельник или среду, или в другие дни?" — и свидетель сам приходит к выводу об ошибочности показания. В одном случае, напри­мер, свидетель утверждал, что он был вместе с обвиняемым 23-го. Когда ему задали дополнитель­ный вопрос, выяснилось, что 23-го был понедельник, а по понедельникам он вечерами всегда занят, и с обвиняемым он был не в понедельник, а во вторник»¹⁷.

При выборе точек отсчета необходимо учитывать образ жизни, привычки, интересы и при­страстия обследуемого. Так, студенты хорошо запоминают моменты, связанные с учебным про­цессом (важными семинарами, лекциями, «лабами», зачетами и экзаменами). У дачников и сель­ских жителей обычно повышен интерес к тем временным отрезкам, которые связаны с проведени­ем на приусадебном участке или на рабочем месте сельскохозяйственных работ. У хоккейного или футбольного болельщика точно так же обстоит дело с датами важных спортивных событий. У филателиста или нумизмата в качестве точки отсчета может выступить дата покупки или обме­на какого-либо коллекционного материала, а у молодого человека, озабоченного устройством личной жизни, точкой отсчета может выступить время свидания с понравившейся девушкой и т. д. Религиозный же человек может соотносить событие, интересующее следствие, с датой того или иного религиозного праздника и т. д. Например, «по делу об убийстве 3. свидетель-тракто­рист А. сообщил, что он видел, когда П. и еще некоторые мужчины стояли в комнате 3., кричали на нее, вывели на улицу и повели куда-то в сторону сельсовета. На вопрос, "когда же произошел этот

случай", свидетель ответил: "Это было осенью перед религиозным праздником «Михаила», более точно я назвать дату не могу"»¹⁸.

При работе с лицами, имеющими невысокий интеллектуально-образовательный уровень, полезно предоставлять в качестве эталона для сравнения интересующего следствие временного интервала временной интервал, хорошо известный такому лицу по его повседневной деятельно­сти. Так, домработнице или домохозяйке, которые являются свидетелями по тому или иному делу, весьма полезно задавать вопросы наподобие: хватило бы времени, в течение которого произошло устанавливаемое событие, для того, скажем, чтобы почистить картошку, приготовить салат, по­стирать белье в стиральной машине и т. д.

Очень часто при анализе показаний обследуемого лица возникает необходимость учета осо­бенностей восприятия речи. Здесь важно помнить о том, что восприятие речи и ее понимание неразрывно связаны между собой, поскольку человек, воспринимая речь, не просто улавливает некий комплекс звуков, а воспринимает мысли, выраженные в ней. Поэтому, принимая во внима­ние показания лица, в которых он воспроизводит содержание беседы на плохо знакомом ему язы­ке, следует с большой осторожностью подходить к предоставляемой информации. В случае, если обследуемый заявляет, что слышал нечто на незнакомом ему языке и при этом уловил некоторые слова и фразы, такие показания следует воспринимать как лжесвидетельство, направленное на то, чтобы ввести следствие в заблуждение. В анализе такого рода показаний добросовестного свидетеля необходимо учитывать интонационную составляющую. Например, обследуемый мо­жет рассказать о том, что «в соседней комнате разговаривали двое мужчин и, что один из них угрожал и ругался, а второй вроде бы оправдывался». Таким показаниям можно верить, даже если свидетель не знает языка, на котором говорили лица, интересующие следствие. Важно также помнить, что расстояние, с которого может быть воспринята речь, зависит от многих факторов, а именно: от степени знакомства с языком, от возраста свидетеля, от особенностей артикуляции говорящего и т. д. Здесь следует учитывать то обстоятельство, что речь на родном языке воспринимается на большем расстоянии. Также гораздо отчетливее воспринимается речь хорошо знакомого человека. Однако определяющее значение в данном случае имеет возраст свидетеля, поскольку он решающим образом влияет на состояние органа слуха. Так, по данным Бецолда, люди в возрасте старше 50 лет не способны воспринимать обычную речь на расстоя­нии уже 16 м, в то время как около 50% людей в возрасте до 18 лет воспринимали ее на расстоя­нии около 20 м.

Следует иметь в виду, что одновременно воспринимать большое количество предметов, явле­ний и событий окружающей действительности человек не в состоянии. Поэтому вольно или не­вольно человек выделяет лишь ограниченное число окружающих его объектов, которые воспри­нимаются или представляются (на базе прошлых восприятий) наиболее ясно и отчетливо, т. е. попадают в фокус сознания или поле вниманияПод вниманием обычно понимают направленность, отчетливость и углубленность сознания по отношению к определенным объектам или определенной деятельности при относительной отвлеченности от всего остального

При анализе фабулы дела и в ходе предтестовой беседы могут возникать вопросы, направ­ленные на выяснение того, мог ли обследуемый действительно не заметить того или иного пред­мета или события, интересующего следствие, или же он умышленно дает ложные показания, умал­чивая о каких-либо известных ему фактах. Поэтому знание специалистом основных закономерно­стей процесса внимания, т. е. наиболее отчетливого и ясного восприятия определенных предме­тов и явлений, имеет большое значение с точки зрения оценки истинности данных показаний со стороны свидетелей и подозреваемых.

Хорошо известно, что психическая активность человека характеризуется своей избиратель­ностью, при этом избирательность определяется тем, что имеет в данный момент для личности

максимальную субъективную значимость, т. е. находится в зоне действия ведущего мотива. К. Д. Ушинский писал, что внимание «есть именно та дверь, через которую проходит все, что только входит в душу человека из внешнего мира»™.

Тот факт, что процесс внимания, как правило, «запускается» ведущим в данный момент мо­тивом, определяет и возможные различия в показаниях очевидцев или участников устанавливае­мого события. Для правильной постановки вопросов специалисту следует в общих чертах устано­вить сферу интересов и имеющих значение для данного человека фактов. Так, если необходимо выяснить, был ли обследуемый в определенной квартире или в определенном районе, то вопросы нужно составлять так, чтобы они затрагивали обследуемого, т. е. имели для него значимость. Если, скажем, для подтверждения факта посещения конкретной квартиры обследуемому задают­ся вопросы, относящиеся к таким частным признакам обстановки, которые не являются для него значимыми (например вопрос о цвете обоев в гостиной; кстати, попробуйте сейчас вспомнить цвет обоев в какой-либо малознакомой квартире, в которой вы недавно побывали), то он может и не ответить на них. Однако это никоим образом не должно служить основанием для вывода о том, что обследуемый не был на этой квартире. В таких случаях специалисту следует уходить от из­лишней детализации в своих вопросах и попросить обследуемого самому перечислить все то, что привлекло его внимание в интересующем следствие месте.

Когда говорят о внимании, то всегда различают непроизвольное и произвольное внимание.

Под непроизвольным (непреднамеренным) вниманием понимают процесс, обеспечивающий наиболее отчетливое и ясное восприятие каких-либо предметов и явлений, обусловленное экзо­генными (внешними) факторами, т. е. свойствами самих предметов и явлений (яркий цвет предме­та, громкий звук, неприятный запах и т. д.), а не целенаправленным волевым усилием субъекта восприятия.

Особенно сильно внимание человека притягивают к себе предметы и события, контрастиру­ющие с общим фоном (принцип «белой вороны»). Так, без сомнения привлечет к себе внимание единственная женщина в мужской компании или человек в штатском среди людей, одетых в уни­форму. Точно так же внимание всех людей, случайно находящихся в буфете, скажем, Большого театра, будет обязательно привлечено к безобразной выходке хамоватого посетителя у буфетной стойки, а не к тому, что в этот момент один малоприметный господин встал из-за своего столика и покинул помещение буфета.

Как правило, внимание человека непроизвольно останавливается на изменениях в привычной обстановке, поэтому для уяснения вопроса о том, что пропало из того или иного помещения или что поменялось в обстановке, следует в первую очередь опрашивать людей лучше всего знакомых с предметным наполнением этого помещения. Также непроизвольное внимание способны акти­визировать предметы и события, которые связаны с ведущими потребностями человека, его чув­ствами, профессиональной деятельностью, интересами и т. д. Так, страстный автомобилист — любитель эксклюзива на авторынке, в отличие от человека, совершенно не интересующегося ав­томобилями, проходя мимо редкой модели, обязательно автоматически обратит на нее свое вни­мание и запомнит массу тонких деталей. Если же спросить о частных признаках такого автомоби­ля индифферентного человека, то, кроме сообщения о цвете, от него очень трудно будет чего-либо добиться.

Поскольку свидетелю обычно бросаются в глаза наиболее яркие, необычные, контрастирую­щие с окружающей обстановкой предметы и события, то в беседе с обследуемым необходимо, в первую очередь, задавать вопросы, связанные именно с такими яркими, а не второстепенными частными признаками предметов и явлений. Так, если для следствия представляет интерес уста­новление того факта, видел ли ранее обследуемый определенного человека или нет, то необходи­мо задавать обследуемому вопросы, в которых содержатся лишь самые броские признаки интере­сующего следствие лица. Например, в идеальных случаях — необычный цвет волос или их отсутствие -

необычайная худоба или, напротив, выраженное ожирение, уродство или иной видимый физический дефект (особенность), необычная одежда, дефекты речи, странности в поведении и т. д. Вообще, говоря о предметах и событиях, которые у большинства людей вызывают чувство отвраще­ния или ужаса, нужно отметить, что все же некоторые склонны с большим интересом наблюдать за ними. Такие зрелища просто приковывают их внимание. Другой же сорт людей просто не в состоя­нии наблюдать такого рода предметы или события. Следует иметь в виду, что при обсуждении подобных тем с натурами излишне чувствительными и эмоционально неустойчивыми наряду с детализацией вопросов необходимо также проявлять и максимальную деликатность.

Под произвольным (преднамеренным) вниманием понимают процесс, обеспечивающий наи­более отчетливое и ясное восприятие каких-либо предметов и явлений, характеризующееся повы­шенной устойчивостью и обусловленное целенаправленным волевым усилием субъекта восприя­тия и деятельности.

С произвольным характером процесса связан вопрос о возможностях распределения внима­ния, т. е. с вопросом о том, можно ли при концентрации внимания на выполнении одной деятель­ности одновременно с этим наблюдать зачем-либо иным или осуществлять еще какую-либо дея­тельность? В настоящее время не подлежит сомнению тот факт, что одновременно осуществлять два вида работ (две деятельности), требующих полной или высокой концентрации внимания, невозможно. Одновременное выполнение нескольких действий возможно лишь в том случае, если хотя бы одно из действий носит достаточно автоматизированный характер и не требует полной концентрации внимания. Так, например, хорошая домохозяйка может одновременно разговари­вать по телефону и готовить хорошо знакомое блюдо, а опытный водитель способен вести содер­жательный разговор с пассажиром и одновременно управлять автомобилем в сложных условиях движения. Тем не менее, длительное распределение внимания, если одна деятельность не являет­ся полностью автоматизированной (т. е. требует привлечения внимания), встречается достаточ­но редко. Например, «не может быть правдивым показание о выслушанном состоявшемся у сосед­него стола длительном разговоре того лица, которое само активно участвовало в другом разгово­ре, состоявшемся у его стола»²⁰. Вообще, восприятия, связанные с распределением внимания меж­ду основной и «попутной» деятельностью, являются содержательными только по отношению к обстоятельствам, связанным с осуществлением основной деятельности. Воспоминания о фак­тах, которые были восприняты «попутно», отличаются поверхностностью, отсутствием суще­ственных деталей, общей скудностью. Продукты такого «побочного» восприятия отличаются неточностью и очень быстро забываются. Так, в экспериментах А. С. Новомейского испытуе­мым в первой серии в течение тридцати секунд предъявлялась репродукция сюжетной картины одного из советских художников с инструкцией, как можно точнее запомнить содержание кар­тины и приметы людей, изображенных на ней. Выяснилось, что испытуемые, получив ясную целевую установку и не отвлекаясь ни на что постороннее, весьма точно воспроизводили част­ные признаки сюжета картины. В другой серии опытов та же самая репродукция предъявля­лась с той же самой инструкцией, однако испытуемые в течение всего периода экспозиции реп­родукции должны были выслушивать и точно решать арифметические задачки. Оказалось, что в этом случае у испытуемых сохранились лишь самые смутные воспоминания о частных при­знаках изображения.

Имеется определенная связь между степенью концентрации внимания и аффективной сфе­рой. Случается, что все внимание человека бывает «поглощено» сильными эмоциями, чувствами или мыслями. При этом внимание к окружающей действительности блокируется, что приводит к тому, что впоследствии человек ничего не может вспомнить о том, что происходило в определен­ный промежуток времени, поскольку у него нет материала для воспоминаний — ведь человек ничего не воспринял. При совершении преступления в состоянии аффекта искренние показания обычно содержат в себе очень точное детализированное описание событий, которые предшество­вали совершению преступления, однако по мере приближения к самому моменту совершения преступления точность описания событий резко снижается, они становятся поверхностными, бед­ными, что может приводить к подозрению в ложности даваемых показаний.

Мало кто из людей, совершивших преступление в состоянии аффекта, способен подробно и последовательно описать картину непосредственного совершения преступления (выстрел, удары ножом или другим пред­метом, удушение и т. д.). При этом они в состоянии достаточно ясно и последовательно описать те чувства, эмоции, мысли, представления, которые проносились у них в сознании до непосредствен­ного момента преступления.

Сильные отрицательные эмоции приводят к нарушению процесса внимания, а следователь­но, и восприятия не только у лиц, совершивших преступление в состоянии аффекта, но также у потерпевших и свидетелей. Если характер совершенного преступления объективно может вести к выраженным аффективным расстройствам, то резкое нарушение концентрации внимания по­терпевшего или свидетеля в момент преступления (парализация внимания) не должно непремен­но наводить специалиста на мысль об умышленном сокрытии интересующих следствие данных. Выдающийся русский юрист А. Ф. Кони пишет по этому поводу следующее:

«Этот человек лжет, — скажет поверхностный и поспешный наблюдатель, — он с точностью определяет, в котором часу дня и где именно он нанял извозчика, чтобы ехать с визитом к знако­мым, и не может определительно припомнить, от кого именно вечером в тот же день, в котором часу и в какой комнате он услышал о самоубийстве сына или о трагической смерти жены...». «Он говорит правду, — скажет опытный судья, — и эта правда тем вероятнее, чем больше различия между обыденным фактом и потрясающим событием, между обычным спокойствием после перво­го и ошеломляющим вихрем второго...»²².

Однако иногда преступник действительно использует прием контраста, предоставляя точ­нейшие детальные описания всего того, что происходило до момента совершения преступления, и крайне бедное описание событий, непосредственно интересующих следствие. В этом случае пре­ступник добивается того, чтобы его признательные показания, полученные на стадии предвари­тельного следствия, выглядели неестественными в глазах суда, что давало бы возможность отка­заться от данных якобы под давлением показаний. С такими лицами специалисту следует вести беседу, прямо направленную на разоблачение ложности показаний, используя устойчивые про­тиворечия в показаниях («ловленные нестыковки») обследуемого.

При анализе свидетельских показаний следует не забывать о том, что скрытно протекающий процесс внимания (степень концентрации) имеет ряд доступных внешнему наблюдателю пове­денческих коррелятов, таких как: застывшая поза, бедность мимики, поворот тела или головы в сторону воспринимаемого предмета или явления, широко открытые глаза и т. д.

И. Кертэс пишет:

«Обычно именно такими признаками характеризуют свидетели концентрацию внимания определенного лица. Так, мотоцикл наехал на грузовик. Вследствие аварии двое погибли. Свиде­тели рассказывали, что водитель мотоцикла Ф. не следил за дорогой, а все свое внимание концен­трировал на своей спутнице, сидевшей за ним на мотоцикле, поворачивался назад и разговаривал с ней»²³.

Таким образом, краткое изложение некоторых вопросов, связанных с процессом внимания, показывает, что при анализе обстоятельств дела и показаний обследуемого полиграфолог дол­жен учитывать такие особенности протекания процесса внимания обследуемого, которые оказы­вают влияние на степень концентрации внимания, его устойчивость, возможности распределе­ния и переключения и т. д. Говоря о показаниях обследуемых лиц, нужно иметь в виду, что в них содержатся не сами восприятия общих и частных признаков устанавливаемых событий, а лишь воспоминания о них, поэтому специалист должен также учитывать и некоторые закономерности, присущие памяти человека.

Память обычно определяют как психический процесс запечатления, сохранения и воспроиз­ведения прошлого опыта субъекта.

В первую очередь полиграфолога интересуют те события, которые обследуемый восприни­мал лично. Для того, чтобы разграничить в показаниях истинные воспоминания от знаний, спе­циалист задает важные с методической точки зрения вопросы, типа: «Откуда Вы знаете об этом?», 'Вы сами это видели (слышали) или Вам это стало известно от кого-либо еще?» и т. д.

Процесс памяти начинается с запоминания какого-либо материала. Запоминание может быть произвольным (целенаправленным, волевым) и непроизвольным. Особенно важным, с точки зре­ния исследования показаний, является произвольное запоминание, т. к. в этом случае запечатлева­емое содержание получает мыслительную обработку, материал разбивается по смысловым при­знакам, определяются «опорные» пункты, составляются логические схемы, «карты» и т. д. В предтестовой беседе специалисту следует всячески содействовать обследуемому в мобилизации его па­мяти. Для этого он должен разбивать свободный рассказ обследуемого на части, выделять глав­ные пункты показаний, помогать обследуемому составить определенный план рассказа. Поли­графолог направляет память обследуемого лица в нужное русло, задавая ему определенный ряд (перечень) вопросов. Например, можно предложить описать то или иное событие в строгой вре­менной последовательности.

В этом случае специалист должен поставить вопросы приблизи­тельно в такой форме: «Расскажите, когда Вы пришли в..? Зачем Вы пришли в..? Когда Вы пришли в .., то кого Вы там встретили..? Чем в тот момент занимался А..? Что Вам предложил Б.?» и т. д. В таких наводящих вопросах особенно нуждаются эмоционально-неустойчивые лица, которые впер­вые попадают в ситуацию уголовного расследования или служебного разбирательства.

Непроизвольное запоминание (непреднамеренное) также может иметь значение при анали­зе данных показаний. Некоторые моменты устанавливаемого события обретают высокую значи­мость лишь в ходе самого расследования, однако специалист получает правдивые показания о них благодаря тому, что в памяти обследуемого они сохранились непроизвольно, так сказать естественным путем.

В советской психологии было показано (А. Н. Леонтьев, П. И. Зинченко, А. А. Смирнов), что важнейшим условием непроизвольного запоминания того или иного предмета является опреде­ленное действие с этим предметом. Так, преступник, который подбором ключей открыл сейф и похитил из него какие-либо ценности, может не зафиксировать в памяти некоторые момен­ты, имеющие отношение к краже, однако обязательно запомнит ключ, который подошел к замку. А. А. Смирновым было показано, что непроизвольно в первую очередь запоминаются также те препятствия на пути достижения цели, которые должны быть преодолены, т. е. от направленнос­ти деятельности. В его экспериментах, которые были проведены в годы Великой Отечественной войны, когда дисциплина даже в гражданских организациях была очень суровой, испытуемые должны были вспомнить то основное, что запомнилось им утром по дороге на работу. Оказалось, что испытуемые преимущественно запоминали лишь задержки транспорта, цвета светофора, не­возможность втиснуться в вагон, уличные часы и т. д.²⁴ Точно так же преступник, проникший в квартиру и обследовавший ее, обязательно запомнит, что, допустим, один из ящиков письменного стола был неисправен и открывался с большим трудом.

Вообще же, и в случае непроизвольного запоминания, и в случае произвольного запоминания его эффективность определяется тем, «насколько мы понимаем сущность данного материала, на­сколько он нам интересен, насколько содержательна и осмысленна наша работа над ним, насколько активны, разнообразны способы работы с ним. Вот почему бывают случаи, когда свиде­тель много раз держал в руках определенную вещь, неоднократно встречался с человеком, не­сколько раз присутствовал при определенном действии и почти ничего не запомнил. В его показа­ниях отсутствуют подробности, и они представляют малую ценность с точки зрения расследуе­мого преступления. Иногда же свидетель только один раз видел какой-либо предмет, лицо, собы­тие и запомнил его на всю жизнь»²⁵.

На сохранение запечатленного материала влияет ряд факторов, таких как установка на запо­минание, интересы и склонности, профессиональные навыки, эмоции и т. д.

Эмоциональная насыщенность также оказывает влияние на запоминание. При этом аффек­тивные проявления оказывают положительное влияние на процесс запоминания и сохранения материала, если они связаны с самим материалом, и влияют отрицательно, если они обусловлены побочными факторами. Как правило, лучше запоминается тот материал, который связан с силь­ными эмоциями. Здесь мы встречаемся с влиянием особенностей темперамента и характера на качество запоминания и сохранения в памяти различных предметов, явлений и событий.

С. Л. Рубинштейн подчеркивает, что «при прочих равных условиях одни люди будут более склонны к запечатлению приятного, другие — неприятного (в зависимости от бодрого, оптимисти­ческого, жизнерадостного или от пессимистического склада их личности). Одним — самолюбивым людям — особенно может запомниться то, что так же положительно или отрицательно затрагивает какую-либо характерную для них черту»²⁶. Следует учитывать также и то обстоятельство, что запоминание и сохранение материала зависят от интеллектуально-образовательного уровня человека, его привычки к запоминанию того или иного специфического материала. Вообще, свободная ориентация в той информации, которую надлежит запомнить, является одним из определяющих факторов, влияющих на эф­фективность памяти. Однако не стоит забывать и о том, что среди малообразованных людей встречаются такие, которые отличаются гораздо большими способностями к запоминанию и длительному, без малейших искажений сохранению материала, особенно если последний свя­зан с их профессиональной деятельностью.

Например, представители малых сибирских народ­ностей запоминают такие подробности таежной охоты, о которых бесполезно спрашивать заез­жего охотника, даже в том случае, если он является профессионалом. Кроме того, приходится констатировать, что в целом, по крайней мере на бытовом уровне, память людей малограмот­ных обычно является более цепкой, чем у людей хорошо образованных, поскольку у последних сильно развита привычка записывать воспринятый материал, чтобы не загружать лишние «ячейки» мозга. Вследствие этого механическая «естественная» память у хорошо образованных людей слабеет.

У лиц, подлежащих опросу с использованием полиграфа, имеют место и различия, связанные с преобладанием того или иного вида памяти. В психологии традиционно выделяют четыре вида памяти, а именно:

1. Моторную (двигательную) память, которая выражается в навыках и привычках. Так, че­ ловек, долгое время носивший брюки с застежкой на молнии, надевая брюки с застежкой на пуго­ вицах, будет первое время совершать ошибочные движения, пытаясь «застегнуть молнию». Или, например, любой человек, который часто ездит на метро, помнит, как нарушается координация движений в тот момент, когда он заходит на неподвижный эскалатор или сходит с него. Это обус­ ловлено многократным повторением таких движений в условиях движущегося эскалатора. Тако­ го рода примеров можно привести множество.

2. Эмоциональную память или память на чувства.

3. Образную память, т. е. запоминание в виде конкретных зрительных, слуховых и иных представлениях.

4. Словесно-логическую память, т. е память на понятия, суждения, умозаключения, когда запоминаются не конкретно-наглядные образы предметов и событий, а их сущность, которая отражена в слове.

Как правило, в своей работе полиграфолог сталкивается с проявлениями образной и словес­но-логической памяти.

Словесно-логическая память у подавляющего большинства людей играет ведущую роль. Однако этот вид памяти прочно связан с памятью образной (образ обычно связан со словесным обобщением, а словесный материал неизбежно вызывает образы), поэтому корректнее говорить об относительном преобладании у того или иного человека словесно-логической или образной памяти. В самом общем виде можно констатировать, что «представители наглядно-образного вида памяти любой материал, в том числе отвлеченный, стараются запомнить главным образом посредством образов, тогда как представители словесно-отвлеченного типа памяти, напротив, любой материал, в том числе наглядный, запоминают, пользуясь в большей мере словесными обозначениями, различными словесно-формулированными логическими схемами»²⁷.

В предтестовой беседе полиграфолог должен определить, какой вид памяти доминирует у обследуемого, и затем принимать во внимание установленные индивидуальные различия, спо­собные повлиять на запоминание материала, интересующего следствие. После того, как специа­лист выявит преобладание того или иного вида памяти, рекомендуется установить более тонкие особенности доминирующего типа запоминания. Так, если в качестве преобладающего вида вы­явлена словесно-логическая память, то следует выяснить, что лучше запоминает обследуемый: цифры, текстовые материалы, имена, названия, даты и т. д. Как правило, люди сами прекрасно знают об особенностях своей памяти. Также можно поинтересоваться об этом у родных, близких или хороших знакомых обследуемого лица.

Специалист должен помнить о том, что если, скажем, у обследуемого лица установлено выра­женное преобладание словесно-логической памяти, то нецелесообразно пытаться получить от него точное описание места происшествия, предметов и людей, представляющих интерес для след­ствия. В таком случае следует вести предтестовую беседу в направлении уточнения содержания диалогов, отдельных фраз, восклицаний, имеющих отношение к устанавливаемому событию.

При анализе фабулы дела и в ходе предтестовой беседы часто приходится иметь дело с содер­жаниями наглядно-образной памяти. В этом случае опять-таки следует выявить, какой анализа­тор (образы какой модальности) лучше представлены в памяти человека. Обычно у человека преобладает память либо на зрительные, либо на слуховые образы. Соответственно, одни люди запоминают преимущественно внешний облик человека, а другие — особенности его речи.

Как мы уже говорили, при работе с обследуемым полиграфолог имеет дело не с самими вос­приятиями, а с образами восприятий, запечатленными в памяти. В психологии образы восприя­тий, запечатленные в памяти, получили название представлений. Представления являются менее ясными и отчетливыми, чем непосредственные восприятия, поскольку частные признаки предме­тов, событий и явлений получают в них неравномерное представительство. Некоторые из при­знаков выходят на передний план, так сказать «выпячиваются наружу», в то время как другие признаки либо вовсе опускаются, либо в той или иной степени «затушевываются». Представле­ния обычно носят динамичный и неустойчивый характер.

В «кладовых памяти» представления вступают между собой в определенные связи, которые получили название ассоциаций. Поскольку одни представления по ассоциативным связям способ­ны актуализировать в сознании другие представления, то полиграфолог может использовать это обстоятельство в целях мобилизации памяти обследуемого лица. Различают три вида ассоциа­ций: по смежности, по сходству и по контрасту. Как правило, в предтестовой беседе для помощи в мобилизации памяти используют ассоциации по смежности. В этом случае обследуемому специ-

ально напоминают о каком-либо смежном (по времени или пространству) впечатлении (собы­тии) для того, чтобы вызвать в его памяти ассоциации, которые связаны с предшествующими или последующими относительно интересующего следствие событиями. Из этого следует, что в предтестовой беседе полиграфолог должен спрашивать не только о тех событиях, которые не­посредственно касаются расследуемого эпизода, но также о предшествующих и последующих событиях.

В ходе предтестовой беседы целенаправленная актуализация ассоциаций по контрасту ис­пользуется достаточно редко. Обычно специалист прибегает к такому тактическому приему, ког­да обследуемый не в состоянии четко ответить на вопросы относительно частных признаков пред­мета, лица или события, интересующего следствие. Например, такие вопросы, которые уточняют размеры, цвет, форму, возраст и т. д. В этом случае вопросы задаются в контрастной форме: «Не была ли та женщина в возрасте?». В некоторых случаях это помогает освежить память обследуе­мого лица.

Как уже было сказано, представления являются менее ясными и отчетливыми, чем непосред­ственные восприятия. Однако есть определенный процент людей, которым свойственно воспро­изводить в памяти чрезвычайно яркие и натуралистичные представления об однажды восприня­тых событиях. Как отмечает доктор Кертэс, «такие люди отличаются точными и подробными показаниями вплоть до описания цвета шнурка обуви преступника». Кертэс отмечает далее, что «такие детальные показания иногда могут дать повод для подозрения в лжесвидетельстве. Дело в том, что среди допрашиваемых, умышленно желающих ввести следствие в заблуждение, нередко встречаются такие, которые все "помнят точь-в-точь". Следует отличать таких лиц от добросове­стных свидетелей, имеющих настолько яркие представления, что они иногда достигают степени непосредственных впечатлений. Лица с такими богатыми представлениями точно опишут каби­нет, в котором в прошлый раз их допрашивали, а лжесвидетели не в состоянии сделать это»²⁸. В психологии феномен такой резко выраженной яркости воспоминаний получил название эйде­тизма.

Следует также иметь в виду, что в ходе предтестовой беседы некоторые преступники, напро­тив, выбирают прямо противоположную тактику поведения, а именно: они утверждают, что «про­сто ничего не знают» о событиях, интересующих следствие, и не имеют к устанавливаемому собы­тию «ровным счетом никакого отношения». В этом случае полиграфолог должен действовать, с одной стороны, «путем измора», а с другой стороны, пытаться воздействовать на обследуемого при помощи данных, полученных от других фигурантов.

Процессом, обратным прочному сохранению материала в памяти человека, является забыва­ние. Здесь специалисту следует помнить о том, что процесс забывания в реальной жизни карди­нальным образом отличается от закономерностей, которые в сугубо лабораторных условиях и на бессмысленном материале были в начале прошлого века выявлены немецким психологом Герма­ном Эббингаузом²⁹. Согласно его экспериментальным данным, человек забывает почти половину материала уже в первые полчаса, после заучивания, две трети материала в течение девяти часов и три четверти материала в течение трех дней. Из «кривой Эббингауза» (рис. 10.1) можно было бы сделать вывод о том, что показания имеют тем большую ценность, чем быстрее после того или иного происшествия они получены. Однако в реальной жизни процесс забывания того или иного запечатленного материала оп­ределяется, прежде всего, ослаблением малосущественных, содержательно не значимых компо­нентов, в то время как основная логическая схема остается неизменной в течение очень длитель­ного времени. Более того, был открыт феномен так называемой реминисценции, который заключа­ется в том, что при отсроченном воспроизведении (по сравнению с непосредственным) человек

Рис. 10.1. Кривая забывания Г. Эббингауза, полученная им в экспериментах с заучиванием бессмысленных

слогов

предоставляет даже более точную информацию о запечатленных в его памяти предметах и собы­тиях. Это происходит за счет укрепления смысловых связей в массиве зафиксированного в его памяти предметного материала. Вообще, следует помнить о том, что «непосредственное воспро­изведение больше опирается на внешние стороны материала, а отсроченное — на смысловые свя­зи»³⁰. Поэтому в том случае, если в ходе повторной полиграфной проверки обследуемый сообщает о новых фактах, то не следует сразу же подвергать их тотальному сомнению, памятуя о феномене реминисценции. При этом нужно помнить и о том, что повторную предтестовую беседу, направ­ленную на дополнительную мобилизацию памяти обследуемого лица, следует проводить в ином ключе, чем беседу при первой встрече с ним. Вопросы необходимо задавать в другой формулиров­ке и в другой последовательности, поскольку это препятствует точному повтору всего того, что было показано в первый раз и направляет на воспроизведение «всплывшего» в памяти актуаль­ного материала.

Последним, входящим в общее понятие «память» психическим процессом является воспроиз­ведение запечатленного материала. К процессам, которые актуализируют сохраненные в памяти человека восприятия, относятся: воспоминание, припоминание, свободно возникающее воспоми­нание, узнавание и чувство знакомости.

Воспоминание представляет собой уверенное и четкое воспроизведение в памяти того, что было когда-то запечатлено.

Припоминание есть такое воспроизведение материала, которое связано с преодолением неко­торых трудностей. В ходе предтестовой беседы этот процесс должен направляться грамотно сфор­мулированными вопросами полиграфолога. В ходе свободного изложения своих показаний об­следуемый может упустить важные детали, поскольку он зачастую не осознает того значения, которое определенные факты имеют для следствия. Однако беседа по фабуле дела всегда начина­ется с предложения обследуемому лицу рассказать все, что ему известно по обстоятельствам, интересующим следствие. Только после того, как полиграфолог внимательно выслушает рассказ обследуемого, он может приступить к активной со своей стороны части беседы, т. е. может при­ступить к задаванию вопросов, направленных на уточнение показаний. Это требование обусловле­но тем, что сотрудничающий с полиграфологом обследуемый, вынужденный сразу же отвечать на вопросы специалиста, неизбежно приходит к мысли, что из всех его воспоминаний представля­ют важность только те, на которые прямо направлены вопросы. Поэтому он обязательно скон­центрирует свое внимание лишь на тех моментах воспоминаний, которые непосредственно свя­заны с вопросами специалиста, и может упустить из виду иные обстоятельства дела, представ­ляющие интерес для следствия. Если же добросовестный обследуемый ведет свободный рассказ о событии, то мысль о том, что он «должен» ничего из запомненных им фактов не упустить из виду, может усилить резервы мобилизации его памяти. Кроме того, следует также помнить и о том, что специалист не в состоянии предвидеть все ответы на свои вопросы, а потому, встре­чаясь с неожиданными для себя ответами, он бывает вынужден формулировать и задавать но­вые вопросы, которые могут запутать и обследуемого, и самого специалиста. В результате сби­тый с правильной линии беседы полиграфолог погружается в трясину выяснения массы несу­щественных подробностей и теряет четкость мысли.

Вот почему так важно основной объем ин­формации получать в ходе свободного рассказа обследуемого об обстоятельствах расследуемо­го дела.

В то же время, встретившись с трудностями припоминания материала, специалист должен оказывать обследуемому помощь в мобилизации его памяти. Так, полиграфолог имеет возмож­ность задавать вопросы, направленные на активизацию ассоциаций по времени и пространству или на уточнение причинно-следственных связей и отношений. Например, если обследуемый затрудняется вспомнить, во что он был одет в тот день, который интересует следствие, то поли­графолог может задать вопрос о том, какая была тогда погода. Если свидетель испытывает труд­ности, скажем, в припоминании того, кто во время банкета сидел от него справа, то можно поинте­ресоваться о том, кто сидел слева от него, и т. д.

Важным методическим приемом является предоставление обследуемому возможности рас­сказать об интересующем следствие событии в различных аспектах или планах. Доктор Кертэс приводит в этой связи следующий пример:

«Молодой инженер заявил о пропаже из его квартиры фотоаппарата. На допросе он расска­зал, что кражу заметил вечером, в тот день, когда у него работала приходящая уборщица. Она примерно на час-полтора оставалась в квартире одна, когда жена ходила на рынок. На вопрос следователя: кто еще в тот день был у него на квартире, тот ответил — никого не было. Допрошен­ная жена давала точно такие же показания.

При проверке оказалось, что уборщица имеет судимость за кражу. При произведенном у нее на квартире обыске были найдены одеяла и простыни, украденные у инженера, пропажу кото­рых он не заметил. Обвиняемая отрицала кражу фотоаппарата, и хотя в ее показаниях были некоторые подозрительные моменты, кражу фотоаппарата не удалось раскрыть. Примерно че­рез год был задержан гр-н П. при реализации пропавшего аппарата. На допросе он рассказал, что аппарат купил примерно год назад у инженера К. При проверке показания выяснилось, что К. работает на одном заводе с потерпевшим. Вызванный на допрос К. признался в краже аппа­рата и рассказал, что совместно с потерпевшим готовил чертежи вечером у него на квартире. Когда жена инженера была на кухне и сам хозяин на минутку вышел, он взял аппарат из шкафа и спрятал в свой портфель.

Потерпевшему не сказали, что найден аппарат и виновник кражи, а предложили еще раз вспомнить, кто был у него на квартире в день пропажи фотоаппарата. Он повторил свои пре­жние показания. После этого ему было предложено вспомнить, что он делал, с кем говорил в тот день. Когда он дошел в рассказе до того, что после работы вернулся на квартиру совместно с К., следователь прервал его и спросил, почему он не упомянул до сих пор о К. Он был очень удив­лен: "Я сам не знаю, почему, как-то забыл про него, я все думал, кто мог совершить преступле­ние, а он стоит вне всякого подозрения, я все думал, кто мог быть в квартире днем, когда я отсутствовал. Я не придавал значения присутствию лиц, когда я сам был дома".

Потерпевший только тогда поверил, что К. совершил кражу, когда ему предъявили изъятый фотоаппарат. Предложение рассказать в разных планах об обстоятельствах, известных ему о пропаже аппарата, могло бы содействовать своевременному раскрытию преступления»³¹.

Следующим видом воспроизведения запечатленного в памяти материала является узнавание. Под узнаванием понимают опознание (в процессуальных рамках) какого-либо предмета или лица (на основе воспроизведения в памяти частных признаков) как содержащегося в прошлом опыте субъекта. Поскольку узнавание представляет собой гораздо более легкий процесс, чем припоми­нание, то специалист нередко имеет возможность сводить воспроизведение материала к узнава­нию. И. Кертэс указывает, что «венгерской следственной практике известен случай, когда 5 свиде­телей видели сбежавшего после совершения убийства преступника. Все они на допросах описали внешность убийцы по-разному и, несмотря на это, узнали (опознали) его при предъявлении сре­ди других, похожих на него лиц. Это лишний раз подчеркивает вывод о том, что предъявление для опознания следует проводить и в том случае, если свидетель или обвиняемый на допросе не может описать опознаваемый предмет или лицо и даже если данное им описание ошибочно»³².

Говоря о свободно возникающем воспоминании, имеют в виду такую ситуацию, когда чело­век, несмотря на длительные усилия, никак не может вспомнить что-либо (имя, фамилию, на­звание улицы, номер машины, квартиры, телефона и т. д.), а затем, занимаясь совершенно по­сторонней деятельностью, вдруг неожиданно для самого себя вспоминает необходимый мате­риал. Содержание памяти в этом случае как бы свободно и без всяких усилий вторгается в созна­ние.

Говоря о работе с добросовестным допрашиваемым, И. Кертэс дает следующую рекоменда­цию: «если допрашиваемый никак не может припомнить важную для следствия деталь и ника­кие приемы освежения его памяти не дали результата, нецелесообразно просить допрашивае­мого, чтобы он «еще немножко подумал», «постарался припомнить» и т. д., потому что это при­водит только к усталости и не дает ожидаемого результата. В таких случаях лучше переменить тему разговора, побеседовать с допрашиваемым, может быть о постороннем, потом продолжить допрос по другим пунктам и только через некоторое время вернуться к тому вопросу, который допрашиваемый не мог припомнить»³³.

Случается и так, что обследуемый помнит, что где-то он что-то слышал, видел или держал в руках, но конкретный предмет или лицо он не может припомнить в нужном контексте, т. е. не в состоянии связать его ни по времени, ни по месту, ни по лицам с другими воспоминаниями. В таких случаях говорят о чувстве знакомства. В такой ситуации можно рекомендовать оказа­ние помощи в мобилизации памяти путем соотношения данного предмета, лица к определен­ным группам. И. Кертэс полагает, что «такие вопросы, как: "В кругу друзей, родственников, сослуживцев, соседей и т. д. видели ли данного человека?", "Давно ли видели его?", "Не помните ли, в каком городе?" и т. д., иногда могут помочь освежить память допрашиваемого»³⁴.

Итак, мы коротко рассмотрели тактику использования некоторых особенностей протекания когнитивных процессов в практике проведения предтестовой беседы и при анализе фабулы дела.

В следующей главе мы дадим понятие о таких индивидуально-психологических особеннос­тях, которые полиграфолог должен учитывать при работе с обследуемым, а также раскроем со­держание тех психологических категорий, на которые опирается теория и методология инстру­ментальной «детекции лжи».

Глава 11. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А. Н. ЛЕОНТЬЕВА. ПОТРЕБНОСТИ, МОТИВЫ, ЭМОЦИИ, ЛИЧНОСТНЫЙ СМЫСЛ. СТРУКТУРА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ ПО А. Н. ЛЕОНТЬЕВУ. ПОНЯТИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ, ТЕМПЕРАМЕНТА, ХАРАКТЕРА И ЛИЧНОСТИ

Когда говорят о «процедуре» полиграфной проверки, то имеют в виду либо ее формальные методические аспекты, либо ее психологическое содержание. Собственно методическая сторона инструментальной «детекции лжи» в лице ее последовательных этапов будет рассмотрена в сле­дующем разделе. В этой же главе необходимо коротко описать картину полиграфной проверки в плане сугубо психологическом. Для этой цели наиболее целесообразно, на наш взгляд, воспользо­ваться основными положениями теории деятельности А. Н. Леонтьева, поэтому сейчас мы, будучи сильно ограниченными рамками данного курса, переходим к изложению ее весьма упро­щенного и схематичного варианта¹.

Согласно А. Н. Леонтьеву, человеческая деятельность имеет сложную, иерархически орга­низованную макроструктуру. Деятельность включает в себя четыре соподчиненных уровня, а именно:

1. высший уровень специфических (особых) видов деятельности;

2. уровень действий;

3. уровень операций;

4) низший психофизиологический уровень, или уровень психофизиологических функций. Поскольку действие является центральной единицей деятельности, то из дидактических сооб­ражений мы начнем рассмотрение ее макроструктуры именно с уровня действий.

В теории деятельности под действием понимают «процесс, подчиненный представлению о том результате, который должен быть достигнут, то есть процесс, подчиненный сознательной цели»². Иначе говоря, действие — это процесс, направленный нареализацию определенной цели. При этом подчеркнем: под целью имеют в виду идеальный образ желаемого результата.

Характеризуя действие как основную единицу человеческой деятельности, Ю. Б. Гиппенрей-тер подчеркивает:

1. Оно всегда является актом сознательным, поскольку неразрывно связано с постановкой (выбором) цели и ее удержанием в сознании.

2. Действие, будучи связано с сознанием, является в то же время и поведенческим актом. Из этого следует вывод о неразрывном единстве сознания и любой формы адекватного поведения человека.

3. В понятии «действия» отражен принцип активности адекватного человеческого поведения в противовес принципу реактивности (бихевиоризм). Таким образом, постулируется, что исход­ный пункт анализа подавляющего большинства форм человеческой активности следует искать внутри самого человека, а поэтому поведенческие акты человека представляют собой, по общему правилу, не реакции на стимулы окружающей среды (социальной или природной), а осмыслен­ ные действия, которые направлены нареализацию цели в конкретных условиях окружающей среды.

Понятие «действия» позволяет анализировать так же и формы небиологической челове­ ческой активности (социальной и идеальной), поскольку сознательная цель может иметь самую различную природу (например овладение знаниями; создание произведения искусства или како­ го-нибудь материального продукта; борьба за какие-либо моральные или социальные принци­ пы; эгоистические цели, не связанные с удовлетворением биологических потребностей; цели, связанные с представлениями о расовой и национальной исключительности и т. д.). Иначе говоря, в категории деятельности отражена специфика психики человека по сравнению с любым, даже самым высокоразвитым животным. Таким образом, действие носит предметный характер, т. е. в нем реализуются преимущественно социально обусловленные цели³.

В теории деятельности действие получает свою определенность через цель, т. е. охарактери­зовав цель, можно определить и характер действия. В этой связи отмечают, в первую очередь, тот факт, что действия в соответствии с уровнем целей различаются по своему масштабу. Некоторые действия направлены на крупные цели. Эти действия подразделяются на действия частные, под­чиненные целям более низкого уровня. Такие промежуточные действия могут расчленяться на еще более мелкие действия, направленные на еще более частные (низовые) цели, и т. д. Иначе говоря, любое крупное действие является структурированной совокупностью (последовательно­стью) действий более низкого уровня (ранга, порядка). Указанное обстоятельство можно проил­люстрировать на следующем бытовом примере.

Допустим, некто хочет приобрести билет на самолет. Для того, чтобы реализовать это дей­ствие 1-го ранга, т. е. заполучить в руки авиабилет, некто вынужден произвести ряд более мелких действий 2-го ранга: он должен позвонить в справочное бюро и узнать, из какого аэропорта и в какое время вылетает нужный самолет, справиться о наличии билетов в кассах города, отпра­виться в ту кассу, где имеются в наличии билеты. Оказавшись у окна кассы, некто вынужден будет совершить ряд еще более мелких действий 3-го ранга: передать в окно кассы свой паспорт, сооб­щить, на какой рейс ему необходимо приобрести билет, оплатить билет и страховку и т. д.

Очевидно, что действие можно определить как то, что совершает человек. Однако немало­важным является и то, как человек совершает что-либо.

Говоря о том, каким способом реализуется конкретное действие, А. Н. Леонтьев вводит по­нятие операции. Под операциями в теории деятельности имеют в виду способы осуществления действия. А. Н. Леонтьев поясняет смысл введенного им понятия следующим образом:

«...цели не изобретаются, не ставятся субъектом произвольно. Они даны в объективных об­стоятельствах. Всякая цель — даже такая, как "достичь пункта А" — объективно существует в некоторой предметной ситуации. Конечно, для сознания субъекта цель может выступить в абст­ракции от этой ситуации. Но ее действие не может абстрагироваться от нее — даже только в воображении. Поэтому помимо своего интенционального аспекта (что должно быть достигну­то), действие имеет и свой операциональный аспект (как, каким способом это может быть дос­тигнуто), который определяется не самой по себе целью, а предметными условиями ее достиже­ния. Иными словами, осуществляемое действие отвечает задаче. Задача — это и есть цель, данная в определенных условиях. Поэтому действие имеет свою особую сторону, особый его «момент», а именно способы, какими оно осуществляется. Операции же, то есть способы осуществления действия, соотносятся с теми определенными условиями, в которых она может быть достиг­нута»⁴.

Проиллюстрируем сказанное на двух примерах из криминальной практики.

Допустим, что некто А. за весьма солидный гонорар подрядился ликвидировать некоего Б. При этом А. знает, что Б. принял самые серьезные меры по обеспечению собственной безопаснос­ти и во всем проявляет крайнюю осторожность (его квартира оснащена самыми современными средствами слежения; он передвигается на бронированном автомобиле; всегда находится в окру­жении нескольких преданных и хорошо подготовленных телохранителей, один из которых круг­лосуточно следит за автомобилем и т. д.). В этом случае А. приходит к выводу, что достигнуть цели, не подвергая себя

явной опасности, он может лишь, стреляя в Б. из укрытия и с достаточного расстояния, одновременно с этим не обнаруживая своей позиции и имея пути к отходу. Поэтому, в конце концов, А. производит роковые выстрелы в Б. из винтовки с глушителем с позиции, расположенной на техническом этаже жилого здания, находящегося на расстоянии около 200 метров по диагонали от охраняемого подъезда элитного дома, в котором проживал Б.

Понятно, что в данном случае интенционалъный аспект действия А. представляет собой ликвидацию именно Б., а операциональный аспект действия заключается в том, что в соответ­ствии с теми условиями, в которых необходимо было достигнуть цели (повышенные меры безо­пасности, принятые Б., и невозможность без риска для себя действовать на близкой дистанции), был произведен бесшумный выстрел из оружия дальнего боя с заранее выбранной, удаленной и замаскированной позиции.

Предположим, что доблестные стражи правопорядка проявили чудеса оперативной смекал­ки и изловили-таки нескольких подозреваемых, каждый из которых мог быть непосредственным исполнителем акции. При этом задержания, скажем, производились лишь на основании агентур­ной информации и никаких улик (прямых или косвенных) ни по одному из подозреваемых не имеется. Далее допустим, что ничего не добившись от подозреваемых своими традиционными средствами, оперативники обращаются за помощью к полиграфологу, перед которым ставится задача определить причастность-непричастность каждого из задержанных к расследуемому пре­ступлению.

В этом случае (впрочем, как и во всех остальных ситуациях расследования) полиграфолог в построении специальных тестов будет отталкиваться как от интенционального, так и от опера­ционального аспектов действия (ликвидации Б.).

При отработке интенционального аспекта (факт ликвидации именно Б., а не кого-либо дру­гого) полиграфолог формулирует и предъявляет проверочные вопросы (подробно методология построения вопросников будет изложена в следующем разделе), связанные с целью действия, т. е. такие вопросы как: «Кто-либо поручал Вам устранить Б.?», «Вы обдумывали (разрабатывали) план устранения Б.?», «Вы имеете какое-либо отношение к ликвидации Б.?», «Вы обсуждали с кем-либо планы устранения Б.?», «Кто-либо обещал Вам вознаграждение за ликвидацию Б.?» и т. д.

При отработке собственно операционального аспекта полиграфолог в рамках одной из ос­новных методик полиграфных проверок формулирует примерно такие вопросы как: «Выстрел в Б. произвели Вы?», «Вы держали в руках оружие, из которого был произведен выстрел в Б.?», «Вы целились в Б. из огнестрельного оружия?», «В такое-то время Вы находились на техничес­ком этаже дома?», «Вы приобретали (получали от кого-либо) оружие, из которого стреляли в Б.?» и т. д.

В рамках другой основной методики инструментальной «детекции лжи» (подробно она так же будет описана в следующем разделе) операциональная сторона дела отрабатывается на так называемых частных признаках события. В этом случае задаются вопросы, направленные на установление осведомленности-неосведомленности подозреваемого о конкретных характерис­тиках события, таких как: каким способом был убит Б., сколько выстрелов было произведено в Б., из оружия какой марки стреляли, откуда стреляли, в какое время стреляли. Также задаются такие уточняющие вопросы как: «Кто поручил устранить Б.?» (с перечислением предполагае­мых вариантов), «Какая сумма была обещана за услуги?», «Какая сумма была выплачена аван­сом?» и т. д. Рассмотрим следующий пример. В закрытом хранилище одной весьма уважаемой организа­ции, оказывающей населению услуги по хранению денежных средств и иных материальных цен­ностей, из номерной банковской ячейки (абонируемой, допустим, скромным преподавателем тех­никума) совершена кража большой суммы денег в валюте. Собственное внутреннее расследова­ние (осложненное тем, что кража могла произойти в любое время с декабря по апрель) как обычно ни к чему не приводит. Без лишней огласки руководство организации приглашает для проведе­ния нового расследования группу полиграфологов в составе трех человек, которым в течение недели предстояло провести проверку в отношении 35—40 сотрудников организации, т. е. всех сотрудников, имеющих отношение к непосредственной охране хранилища. Полиграфологи анализируют фабулу дела, осматривают место происшествия и на месте выясняют у руководства специфику охраны объекта.

Предположим, что выясняются следующие обстоятельства: похищены деньги в сумме 40 тыс. долларов, лежавшие в трех стандартных белых конвертах (10,10 и 20 тыс.). Конверты были упакованы в красную картонную папку с завязками. Деньги похищены, скажем, из ячейки № 63.Деньги могли быть похищены с декабря по апрель включительно. Для того чтобы вскрыть ячейку, необходимо одновременно воспользоваться бан­ковским ключом, находящимся у старшего смены, и индивидуальным ключом от ячейки. Индиви­дуальных ключей всего два. Один из них всегда находится у клиента. Другой ключ (на случай утери первого экземпляра клиентом) находится в специальном пенале, опечатанном спецплом­бой (без даты опечатывания). Пломбиратор находится у старшего смены. Опечатанные пеналы находятся в металлическом несгораемом шкафу. Ключ от шкафа есть у каждого из заступивших на смену. На сутках, помимо старшего смены, в изолированном хранилище дежурят еще двое сотрудников. В сменах по различным обстоятельствам нередко допускаются подмены сотруд­ников.

Таким образом, операционально взять деньги из ячейки можно лишь в том случае, если зло­умышленник имеет одновременно доступ к банковскому ключу, индивидуальному ключу и плом-биратору. При этом нельзя исключить возможность сговора между рядовым сотрудником охра­ны и старшим смены.

Полиграфологи составляют вопросники, с учетом интенционального и операционального ас­пектов деяния. Какие же проверочные вопросы они могли сформулировать и предъявить обсле­дуемым? Вообще, в данном случае можно было бы составить много вопросов (хотя «много» в практике полиграфных проверок не всегда означает «хорошо»). Рассмотрим лишь наиболее оче­видные из них.

При отработке интенциональной стороны можно было бы сформулировать такие провероч­ные вопросы как: «Вы лично имеете какое-либо отношение к пропаже денег?», «Вы намеренно делали что-либо, направленное на хищение пропавших денег?» и т. д.

При отработке операционального состава деяния уместными оказались бы такие провероч­ные вопросы как: «Вы договаривались с кем-либо о хищении денег из ячейки?», «Вы брали у старшего смены банковский ключ?», «в день пропажи денег Вы открывали банковским ключом очищенную ячейку?», «Вы брали у старшего смены пломбиратор, чтобы запечатать пенал от очищенной ячейки?», «Вы вскрывали пенал с ключами от очищенной ячейки?», «После хищения денег Вы опечатывали пенал с ключами от очищенной ячейки?», «Вы открывали индивидуаль­ным ключом очищенную ячейку?», «Вы держали в руках хотя бы часть пропавших из ячейки денег?», «Вы выносили пропавшие из ячейки деньги с территории хранилища?», «Вы передавали кому-либо деньги, пропавшие из ячейки?», «Вы достоверно знаете, кто имеет отношение к хище­нию денег из ячейки?», «Вы точно знаете, как распорядились хотя бы частью пропавших из ячей­ки денег?» и т. д.

При отработке частных признаков события, с учетом того, что в памяти, как правило, фикси­руются признаки, связанные с манипуляцией предметами, можно было бы ставить такие общие вопросы (с перечислением истинных и ложных признаков) как: «Из какой ячейки пропали день­ги?», «Когда пропали деньги?», «какая сумма была похищена?», «во что были упакованы пропав­шие деньги?», «Какого цвета был предмет, в который были упакованы деньги?» и т. д.

Итак, при составлении вопросников специалист должен тщательно проанализировать ин-тенциональный и возможный операциональный аспекты деяния и формулировать проверочные вопросы на их основе.

Вернемся теперь вновь к теории деятельности. Мы рассмотрели действие (в его внутреннем плане) как основную единицу деятельности. Однако ни одно действие не было бы возможным, если бы оно не опиралось на психофизиологические функции, которые, так сказать, «выстилают» действие снизу. В теории деятельности под психофизиологическими функциями имеют в виду обычное физиологическое обеспечение психических процессов. К ним относятся, например, способность к ощущению и восприятию (активность анализаторов), внимание, память, двигатель­ные функции и т. д. Психофизиологический уровень деятельности представляет собой органи­ческую предпосылку ее содержательной стороны. Возьмем, скажем, мнемическую функцию. Оче­видно, что адекватно действовать человек может лишь в том случае, если эта функция не нару­шена. Здоровый человек способен осуществлять такие мнемические действия, как ассоциирова­ние представлений, припоминание, упрочение смысловых связей памяти, произвольное запо­минание и т. д. Однако если бы у человека отсутствовала мнемическая функция, то реализация всех этих действий была бы просто «физически» невозможна.

Проиллюстрируем сказанное на одном ярком примере. В любом учебнике психиатрии можно найти клиническое описание од­ной из форм расстройства памяти алкогольного генеза под названием «корсаковский синд­ром»⁵. Заболевание это проявляется в том, что больной (вследствие дегенеративного изменения нейронов головного мозга) напрочь утрачивает способность к запоминанию текущих событий, даже тех, которые произошли всего несколько минут назад. При этом память на события, при­ключившиеся до начала заболевания, такой больной помнит достаточно хорошо. Так, больной не помнит, ел ли он сегодня или нет, был ли у него кто-либо сегодня или нет. Больной может постоянно перечитывать одно и то же место в книге и тут же забывать об этом, помногу раз на дню здороваться с врачом и сразу же забывать это, и т. д. Понятно, что если бы такой больной получил инструкцию выучить отрывок из какого-либо текста, то он тотчас бы забыл и сам текст, и саму инструкцию.

Таким образом, «психофизиологические функции составляют органический фундамент про­цессов деятельности. Без опоры на них невозможны были бы не только выполнение действий, но и постановка самих задач»⁶.

Выше было отмечено, что действие направлено на достижение определенной цели. Теперь следует ответить на вопрос: откуда берутся цели. Иначе говоря, что заставляет человека ставить перед собой цели и действовать ради их достижения?

В теории деятельности ответ на этот вопрос связан с категориями «потребности» и «мотива».

Говоря о потребности вообще, в особенности говоря об органических потребностях, обычно имеют в виду «состояния объективной нужды организма в чем-то, что лежит вне его и составляет необходимое условие его нормального функционирования»⁷. Потребность представляет собой такую сущностную силу любого живого организма, которая обеспечивает его связь с окружаю­щей (социальной и природной) средой для самосохранения и развития. Именно потребность является источником всех форм активности живых организмов. Поэтому потребности служат одновременно и объяснительным принципом целенаправленной деятельности человека. В этой связи до сих пор не потерял своей актуальности (и не потеряет никогда) тезис о том, что «никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-нибудь из своих потребностей и ради органа этой потребности»⁸.

Каким же образом связаны между собой потребность и деятельность? Отвечая на этот воп­рос, нужно сказать, что потребность представляет необходимую предпосылку всякой деятельнос­ти. Однако потребность сама по себе, так сказать, абстрактная потребность, не может придать деятельности конкретную направленность. Допустим, у человека имеется потребность в эстети­ческом переживании, конкретнее в живописи. Однако на основании этого не представляется воз­можным судить о том, какие действия он предпримет ради удовлетворения этой потребности. Он может пойти на выставку в художественную галерею, может наблюдать за работой уличного живописца или читать книгу о жизни знаменитого мастера далекой эпохи. Возможно, что человек сам возьмется за кисть. В то же время, если предмет потребности не открывается человеку ни в его

сознании, ни непосредственно в предметном мире, то деятельность, которая отвечала бы удовлет­ворению данной потребности, попросту невозможна. Согласно теории деятельности, «то, что яв­ляется единственным побудителем направленной деятельности, есть не сама по себе потребность, а предмет, отвечающей данной потребности»⁹.

Развивая эту мысль, Ю. Б. Гиппенрейтер подчеркивает, что потребность проходит в своем динамическом развитии два этапа. На первом из них потребность выступает лишь в качестве некоего неопределенного побудителя, заставляющего субъекта испытывать состояние диффуз­ного напряжения, в результате чего субъект проявляет поисковую активность, начинает переби­рать самый широкий спектр предметов. В определенный момент этого «драйва» (диффузной поисковой активности) наступает встреча потребности с тем предметом, который может ее удов­летворить. В этот момент (момент опредмечивания потребности) начинается второй этап в ее развитии. С этого времени потребность получает свою конкретизацию, т. е. происходит рожде­ние мотива. Поэтому в теории деятельности мотив определяется как предмет потребности или как опредмеченная потребность. При этом процессу опредмечивания потребности, т. е. трансформации ее в мотив, свойственны две особенности, а именно:

1. изначально (потенциально) потребность может удовлетворить довольно широкий ряд предметов;

1. потребность очень быстро фиксируется на первом же удовлетворившем ее предмете.

На этот счет Ю. Б. Гиппенрейтер приводит блестящий пример, говоря о том, что «родители часто и справедливо озабочены тем, какой товарищ окажется у их сына, а родители девуш­ки — какой молодой человек ей впервые понравится». «Они интуитивно знают, — подчеркивает Ю. Б. Гиппенрейтер — что потом повлиять на выбор своих детей будет поздно, и это происходит именно из-за быстрой фиксации потребностей»¹⁰. Механизм фиксации потребности на своем предмете (при этом под предметом имеется в виду не только какая-либо вещь, но и конкретные способы манипуляции с вещью, а так же какие-либо идеальные представления, например такие, как «справедливость» или «зло») близок к механизму импринтинга (запечатления) у живот­ных, описанному выше. Очень часто этот механизм обусловливает прочную фиксацию субъекта на криминальных, с точки зрения права, и девиантных (отклоняющихся), с точки зрения психи­атрии, формах поведения. По-видимому, именно это объясняет высочайший процент рецидивов криминальных деяний одной и той же направленности у лиц, освободившихся из мест лишения свободы.

Итак, мотив (опредмеченная потребность) есть то, ради чего (зачем) субъект совершает действие. Как правило, имеется целое «семейство» или «дерево» действий, которые направлены на реализацию определенного мотива, или, говоря иначе, группируются возле одного главного предмета. Так вот, именно <<эта совокупность действий, которые вызываются одним моти­вом, и называется деятельностью, а конкретнее, особенной деятельностью или особен­ным видом деятельности»¹*.

Так, если ученик старших классов провожает по дороге в школу и обратно свою одноклассни­цу, выполняет за нее домашние задания, защищает ее от местных хулиганов и в тайне от всех посвящает ей стихи, то само собой разумеется, что все эти действия являются компонентами дея­тельности, которую условно можно было бы назвать «инфантильно-любовной». Или, напри­мер, если подросток все свое свободное время посвящает изучению физики, математики, аэроди­намики, а также истории авиации, конструированию авиамоделей, посещению авиамузеев и авиа-шоу, то совершенно очевидно, что все эти действия, группируясь вокруг единого предмета, состав­ляют другой вид деятельности, имеющей уже познавательную направленность.

В общественном бытие человека можно выделить много особенных видов деятельности. Например, традиционно говорят об учебной деятельности, профессиональной (трудовой) дея­тельности, игровой деятельности или даже о преступной деятельности.

В следственной и судебной практике много внимания уделяется психологическому анализу преступной деятельности, т. е. определению ее мотивов (корыстных, хулиганских, самообороны, мести и т. д.), с тем, чтобы можно было установить, к какому виду относится то или иное право­нарушение. Большое значение психологического анализа мотивов преступной деятельности Ю. В. Чуфаровский иллюстрирует на следующем примере:

«Некто Ильинский В. А., обвиняемый в совершении убийства из хулиганских побуждений, показал, что убил гр-на Евреинова И. Н. не из хулиганских побуждений, а по мотивам самооборо­ны, потому что Евреиновым И. Н. было якобы совершено на него нападение. Версия Ильин­ского В. А. в ходе дознания, следствия и суда была опровергнута. При этом был применен метод рассмотрения противоправных действий обвиняемого «в их единстве», т. е. в структуре его общей деятельности.

Оказалось, что в день убийства Ильинский, находясь в служебной командировке и имея при себе пистолет, неоднократно из хулиганских побуждений угрожал им гражданам. В вестибюле кафе "Европа" около 15.00 он оскорбил работника кафе Астахову Т. Н., демонстративно вынул пистолет и угрожал ей. Познакомившись с гражданами Ведеевым Ф. И. и Фещенко П. Г. около 17.00 часов Ильинский распил с ними 3 бутылки вина. Затем достал заряженный пистолет и, направив его на Ведеева и Фещенко, заявил: "Ну, что! Сделать вам что-нибудь?" Испугавшись угроз, последние убежали от него. Около 21.00 Ильинский зашел в буфет гостиницы "Медведь", где продолжил распитие спиртных напитков. По предложению сотрудников гостиницы гр-н За-мазкин В. В. вывел его на улицу, чтобы проводить домой. По пути они зашли в спортивный тир "Динамо", где Ильинский вновь вынул пистолет и направил его в сторону мишеней. Однако работнику тира и Замазкину удалось предотвратить стрельбу из боевого оружия. По их требова­нию Ильинский убрал пистолет и ушел из тира.

Зайдя в вестибюль ресторана "Ярославль", Ильинский поссорился там с неустановленным гражданином. При этом он пытался достать пистолет и заявлял: "Я ему сейчас покажу, "салаге", однако Замазкин увел его из ресторана. На улице Ильинский вновь достал пистолет и пытался произвести стрельбу по уличным фонарям. Замазкину и в этом случае удалось уговорить Ильин­ского и предотвратить стрельбу, после чего он оставил последнего и ушел в гостиницу. Через несколько минут Ильинский встретил шедшую по улице г-ку Успенскую и пошел вместе с ней. Когда Успенская потребовала, чтобы Ильинский оставил ее, последний вынул пистолет и стал держать его в руках. Испугавшись, Успенская убежала от Ильинского.

Продолжая свои хулиганские действия, в 23.20 Ильинский подошел к направляющемуся до­мой гр-ну Евреинову И. Н., достал из кармана заряженный пистолет и направил его на него. Увидев это, Евреинов пытался защищаться и схватил Ильинского за предплечье правой руки. В это время последний нажал на спусковой крючок и произвел выстрел в лицо Евреинову, отчего тот скончался на месте происшествия. Рассматривая семь эпизодов описанных действий Ильин­ского, дознание и следствие, а затем и суд обоснованно пришли к выводу о совершении им убий­ства из хулиганских побуждений»¹².

Ю. В. Чуфаровский особенно подчеркивает, что непрофессиональный психологический ана­лиз мотива (в более узком случае — целей действий) деятельности может приводить к ошибкам в следственной практике. Тем более это касается работы специалиста-полиграфолога, который просто обязан анализировать мотивационно-целевые аспекты, которые могли бы побудить субъек­та к совершению преступного действия.

Предостерегая от недооценки деятельностного подхода при анализе состава преступления, Ю. В. Чуфаровский приводит конкретный и показательный пример такой ошибки:

«... Абросимов за умышленное причинение тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть гр-на Лапикова, был осужден к 5 годам лишения свободы. По протесту прокурора судом второй инстанции приговор в отношении Абросимова был отменен за мягкостью наказания. При новом судебном разбирательстве было установлено, что Абросимов применил перочинный нож для от­ражения нападения, т. е. действовал в состоянии необходимой обороны, ввиду чего суд оправдал его. Кассационной инстанцией оправдательный приговор оставлен в силе»¹³. Причина ошибки, отмечает Ю. В. Чуфаровский, заключается в том, что «органами дознания и следствия, а затем и судом, был нарушен вышеуказанный принцип психологического анализа преступного поведе­ния, ввиду чего разные по своему характеру (своей цели) действия Абросимова в фойе кино­театра и при нанесении ранения Лапикову рассматривались как единая деятельность, что нашло свое отражение в обвинительном заключении и приговоре. Фактически же действия Абросимова представляли два достаточно самостоятельных эпизода (и преследовали разные цели. — С. Оглоблин, А. Молчанов). Первый эпизод произошел в фойе кинотеатра, когда между Абросимовым и Ивановым возникла ссора из-за знакомой им девушки, во время которой Аброси­мов рукой ударил Иванова по лицу. Второй эпизод произошел спустя некоторое время, когда Иванов, с целью мести Абросимову, подговорил своих друзей избить последнего. Вызвав Аброси­мова из кино, он предложил ему "поговорить" за углом дома, где на Абросимова напали Лапиков, Филизнов и Новиков, стали его избивать, повалили на землю, пинали ногами, и не давали воз­можности подняться с земли. В этих условиях, опасаясь за свою жизнь (мотив. — С. Оглоблин, Л. Молчанов), Абросимов вынул из кармана имевшийся у него перочинный нож, которым стал наносить удары избивавшим его лицам, в результате чего ранил Лапикова, который впослед­ствии скончался»¹⁴. Ю. В. Чуфаровский подчеркивает, что «четкий психологический анализ, про­веденный при вторичном судебном разбирательстве, помог выявить смысловую (целевую. — С. Оглоблин, А. Молчанов) самостоятельность каждого из эпизодов-действий Абросимова, и на этом основании вскрыть подлинные мотивы его поведения и психического отношения к содеянному»¹⁵.

Далее, в теории деятельности отмечается, что за одними и теми же действиями могут стоять разные мотивы. Так, например, кража денег может быть совершена из сугубо корыстных побуж­дений (для удовлетворения потребности в наслаждениях, наркотиках, из-за стремления к роско­ши и комфорту). Та же самая кража может быть совершена из мести. Бывает и так, хотя это и является скорее исключением из правил, что кража мотивирована квазиальтруистическим моти­вом, скажем, желанием собрать деньги на дорогостоящую операцию для бедного, но очень достой­ного человека. Вообще, говоря о деятельности определенного человека, следует помнить о том, что она, как правило, является полимотивированной.

Любому хорошо известно, что успешная трудо­вая деятельность обычного среднестатистического человека практически никогда не направляет­ся одним лишь мотивом «достижения хорошего результата». Человек стремится при этом удов­летворить и другие мотивы, например достичь известности или славы (мотив социального при­знания) или руководствуется также и материальными соображениями и т. д. Однако из всей сово­купности мотивов той или иной деятельности почти всегда можно вычленить главный, определя­ющий мотив. Такой системообразующий мотив получил название ведущего мотива. Остальные второстепенные побудители конкретной деятельности получили наименование .мотивов-стиму-лов. Эти мотивы не инициируют данную деятельность сами по себе, а всего лишь дополнительно стимулируют выполнение действий в рамках этой деятельности.

Если цели действий осознаются всегда, то мотивы можно разделить на осознаваемые и не­осознаваемые. Класс неосознаваемых мотивов является более широким. Яркий художественный пример того, как истинные мотивы могут жестко вести деятельность человека в определенном направлении и в то же время лежать вне сферы его сознания, имеется в хорошо всем известном

фильме А. Тарковского «Сталкер». В одном из эпизодов фильма присутствует рассказ о том, как один из «специалистов» по загадочной аномальной зоне, с риском для жизни, раз за разом прони­кает в самый ее центр, в заветную комнату, которая может выполнить любое желание человека. Дело в том, что этот «специалист» когда-то оказался повинен в смерти своего брата на террито­рии аномальной зоны. И вот, оказавшись в заветной комнате, он всегда просит зону вернуть ему брата, воскресить его. В ответ зона честно выполняет его желание, и каждый раз дает ему... зо­лото.

Работа по осознанию собственных мотивов поведения является, по сути дела, самостоятель­ным видом деятельности и требует от человека зрелости, житейского опыта и высокого интеллек­туального уровня.

Неосознаваемые мотивы деятельности (впрочем, как и осознаваемые мотивы) все же пред­ставлены в человеческом сознании, и представлены они в двух специфических формах, а именно в качестве эмоций и личностных смыслов.

Эмоции (от лат. emoveo — потрясаю, волную) определяют как «психическое отражение в фор­ме непосредственного пристрастного переживания отношения конкретных явлений и ситуаций к потребностям»¹⁶. В этом определении подчеркивается тот факт, что эмоции могут возникать только в связи с такими событиями, явлениями и предметами окружающей действительности, которые могут удовлетворить актуализированную потребность, т. е. связаны с мотивами деятельности. Если по поводу чего-либо у человека возникают эмоции, то из этого следует, что оно (что-либо) связано с каким-либо мотивом деятельности (шире — поведения).

В теории деятельности эмоции в узком смысле этого слова определяют как отношение ре­зультата деятельности к ее мотиву. Так, говоря абстрактно, радость возникает у человека, когда мотив его деятельности реализован, страх возникает, когда под угрозой находится мотив самосохранения, раздражение возникает в том случае, если на пути к реализации мотива человек сталкивается с каким-либо непредвиденным препятствием и т. д.

Таким образом, эмоции являются очень важным информативным признаком, говорящим об истинных мотивах поведения конкретного человека.

Ю. Б. Гиппенрейтер пишет по этому поводу: «бывает, например, что человек, совершивший альтруистический поступок, испытывает чувство неудовлетворенности. Ему недостаточно, что он помог другому. Дело в том, что его поступок еще не получил ожидаемого признания со стороны окружающих и это его разочаровало. Чувство разочарования и подсказывает истинный и, по-видимому, главный мотив, которым он руководствовался»¹⁷.

Взгляд на эмоции со стороны деятельностного подхода дополняется информационной теорией П. В. Симонова (1964), в которой эмоции рассматриваются как форма отражения в сознании человека актуальной потребности (мотива) и вероятности ее удовлетворения в данных конкретных обстоятельствах. В том случае, если вероятность удовлетворения актуализированной потребнос­ти (вероятность реализации мотива деятельности) является низкой, то это приводит к возникнове­нию отрицательных эмоций. Если же вероятность успеха (эффективности деятельности) по сравне­нию с имевшимся прогнозом увеличивается, то это рождает эмоции положительной валентности.

Так, в ситуации полиграфной проверки грамотное проведение стимуляционно-адаптирующе-го теста (см. следующий раздел) приводит причастное к устанавливаемому событию лицо к пони­манию того, что вероятность ввести специалиста в заблуждение является практически «нулевой». Это, в свою очередь, вызывает у такого обследуемого резко выраженные отрицательные эмоции в ответ на проверочные стимулы и, следовательно, яркие и показательные физиологические реакции, которые сопровождают такого рода эмоции.

В то же время у непричастного к устанавливаемому событию человека, который, напротив, испытывает опасения, что в отношении него специалистом, возможно, будет допущена ошибка, квалифицированное проведение стимуляционно-адаптирующего теста снижает в сознании субъективную вероятность ложного обвинения и минимизирует возникновение отрицательных эмоций в ответ на проверочные стимулы, что, в свою очередь, ведет к повышению степени объективности проводимой проверки.

По традиции, к эмоциональной (аффективной) сфере, помимо собственно эмоций, относят так же аффекты, чувства и настроения.

Под аффектом понимают «сильные и относительно кратковременные эмоциональные пере­живания, сопровождаемые резко выраженными двигательными и висцеральными (вегетативны­ми) проявлениями»¹⁸.

В. В. Нуркова и Н. Б..Березанская приводят в своей книге определение аффекта, данное другим выдающимся советским психологом С. Л. Рубинштейном, а именно: «аффект — это стре­мительно и бурно протекающий эмоциональный процесс взрывного характера, который может дать неподвластную сознательному контролю разрядку в действии»¹⁹. У человека аффекты воз­никают не только в ответ на угрозу его биологическому состоянию или в ответ на выраженное напряжение инстинктивной сферы, но могут быть обусловлены также и социальными факто­рами.

В отечественном уголовном праве учет дезорганизующего влияния аффекта на адекватный характер протекания деятельности, выражающегося в совершении преступных действий, нахо­дит свое специальное закрепление, например в статье 107 УК Российской Федерации (убийство, совершенное в состоянии аффекта) и в статье 113 УК Российской Федерации (причинение тяж­кого или средней тяжести вреда здоровью в состоянии аффекта).

В своей работе по расследованию преступлений, совершенных в состоянии аффекта, в том числе в состоянии патологического аффекта (вплоть до выраженного сужения сознания), поли­графолог должен иметь в виду, что в подобных состояниях следует большее внимание уделять общим признакам события (ударил, выстрелил, задушил), а не частным (сколько раз ударил или выстрелил, в какое место нанес удар и т. д.), поскольку слишком велика вероятность того, что человек мог просто не запомнить такие частности. Следует также иметь в виду, что при необходи­мости в таких случаях специалист должен также ориентироваться и на заключение судебной психолого-психиатрической экспертизы.

Таким образом, аффекты отличаются от эмоций, в первую очередь, кратковременностью про­текания, интенсивностью и наличием поведенческого (внешнего) компонента.

Когда говорят о чувствах, то имеют в виду некие относительно устойчивые (в отличие от собственно эмоций) эмоциональные образования, которые носят предметный характер, возника­ющие «в результате специфического обобщения эмоций и связанные с представлением или идеей о некотором объекте — конкретном или обобщенном (например чувство любви к человеку, к Роди­не, чувство ненависти к врагу и т. п.)»²⁰. Чувства также выступают как некие формы целостного отношения к действительности. В таких случаях говорят о присущем человеку чувстве прекрас­ного, об эстетических чувствах, о чувстве юмора и т. д. Человеческие чувства можно расположить по возрастанию масштаба их объекта на условной шкале, начиная от чувств к какому-либо конк­ретному человеку или предмету и заканчивая высшими, так называемыми социальными и иде­альными чувствами, которые составляют нравственную основу личности.

Нередко встречается несовпадение между общими чувствами и собственно эмоциями как си­туативными феноменами. Это бывает вызвано рассогласованием стабильного эмоционального отношения к какому-либо предмету или ситуации и частной (актуальной) эмоциональной реак­ции на конкретную ситуацию. Так, глубокое чувство материнской любви к своему ребенку может в определенной ситуации смениться кратковременной эмоцией раздражения, неудовольствия или даже гнева. Точно так же футбольный болельщик, испытывающий самые положительные чувства по отношению к любимой команде, может после ее досадного проигрыша переживать кратковременные эмоции досады, неудовольствия и т. д. Или, например, человек, который всю свою жизнь не испытывал к работникам правоохранительных органов никаких позитивных чувств, может испытывать быстро преходящую симпатию и благодарность по отношению к конкретному сотруднику за проявленное им душевное участие и своевременно оказанную по­мощь и т. д.

Под настроением понимают «достаточно продолжительное эмоциональное состояние невы­сокой интенсивности, которое образует эмоциональный фон для протекающих психических про­цессов»²¹. Характеризуя настроение, обычно используют такие определения как: приподнятое настроение, бодрое настроение, прекрасное расположение духа или, наоборот, унылое настрое­ние, угнетенное настроение, мрачное настроение и т. д.

В жизни человека эмоции выполняют пять основных функций:

1. Отражательно-оценочная функция. П. В. Симонов и П. М. Ершов пишут по этому поводу следующее: «...соотнося события внешнего мира с потребностями организма, эмоции оценивают значение этих событий для субъекта, ибо значимо только то, что может либо способствовать, либо препятствовать удовлетворению потребностей. Эмоции оказываются универсальной мерой зна­чимости, своеобразной "валютой мозга". <...> Роль эмоций отнюдь не сводится к простому сиг­нализированию полезного или вредного. Эмоции дают возможность выяснить, что и в какой мере представляется наиболее важным для субъекта, требует первоочередного удовлетворения»²².

2. Регуляторная функция. Как правило, человек действует в системе координат «потребность — возможность удовлетворения потребности» по принципу снижения выраженности отрицательных эмоций и увеличения интенсивности положительных эмоций. В сознании человека

окружающий его мир (ситуации, события, предметы, люди и т. д.) проецируются на указанную систему координат. При этом различные потребности (или уже опредмеченные потребности, т. е. мотивы) конкурируют между собой. Так вот эта конкуренция происходит именно на уровне эмо­ций, сопровождающих конкурирующие мотивы в данной конкретной ситуации: какой мотив вы­зывает более сильные эмоцию (разумеется, с учетом ее знака или валентности, а также вероятности достижения эффективного результата деятельности), такой мотив и трансформируется в действие.

2. Мобилизующая функция. Эта функция проявляется физиологически. Например, в ситуа­ции «борьбы или бегства», когда эмоции вызывают (через регуляторные механизмы ЦНС) вы­брос в кровь адреналина из коры надпочечников, что повышает сопротивляемость и конкурентоспособность организма.

3. Следообразующая функция. Проявляется в образовании устойчивых положительных и от­рицательных ассоциативных (условнорефлекторных) связей между эмоцией и ситуацией (пред­ метом, человеком и т. д.). Эти ассоциации позволяют в будущем предвосхищать возможное разви­тие событий на базе прошлого эмоционального опыта и строить на этой основе адекватное пове­дение. Положительные эмоции закрепляют определенные способы поведения, а отрицательные эмоции тормозят их. По меткому замечанию В. В. Курковой и Н. Б. Березанской, «все ситуации, сколько-нибудь схожие с теми, что уже были пережиты, приобретают определенный эмоциональ­ный маркер»²³]

5. Коммуникативная функция. Коротко говоря, эта функция эмоций основана на том, что в повседневной жизни (за исключением, разумеется, некоторых специфических ситуаций) эмоции сопровождаются внешними выразительными (экспрессивными) коррелятами, что позво­ляет человеку ориентироваться в состояниях, отношениях и намерениях его партнеров по обще­нию.

Другой очень важной формой, в которой мотивы деятельности проявляются в сознании чело­века, является личностный смысл.

Мы приведем здесь очень емкое и точное определение категории «личностный смысл», дан­ное Ю. Б. Гиппенрейтер: личностный смысл — это «переживание повышенной субъектив­ной значимости предмета, действия или события, оказавшихся в поле действия ведущего мотива»².

Феномен личностного смысла явственно обнаруживается в те моменты, когда какой-либо нейтральный объект (предмет, действие, человек) с некоторого момента начинает отражаться в человеческом сознании как субъективно важный.

Например, ничего не значившее ранее для человека число 456, приобретает в ситуации поли­графной проверки в его сознании личностный смысл в том случае, если он, воспользовавшись случайно услышанным кодом доступа (456) в закрытое для него помещение, проник в это помеще­ние, похитил важную документацию и при этом прекрасно осознает те неблагоприятные для него последствия, которые будут иметь место в случае разоблачения.

В теории деятельности подчеркивается, что личностный смысл связан именно с ведущим в данный момент мотивом. Второстепенные мотивы (мотивы-стимулы) способны порождать лишь эмоции, но не смыслы. При этом, чем ведущий мотив сильнее, интенсивнее, чем большей побуди­тельной силой он обладает, тем более широкий спектр объектов, имеющих отношение к данному мотиву, обретает в его сознании личностный смысл. Как уже было отмечено выше, в некоторых отношениях понятие «личностного смысла» сходно с трактовкой А. Г. Асмолова понятия «смыс­ловая установка». Личностный смысл также выступает в двух ипостасях, а именно в плане пове­дения (которое в ситуации полиграфной проверки трактуется как развитие физиологических реакций) и в плане сознания субъекта.

Для того чтобы глубже понять то, что же имел в виду А. Н. Леонтьев, когда говорил о феноме­не личностного смысла, целесообразно рассмотреть его трактовку универсальной структуры че­ловеческого сознания.

Согласно А. Н. Леонтьеву, сознание человека имеет с функциональной точки зрения трех­уровневую структуру. В нем различают чувственную ткань, поле значений и поле личностных смыслов.

Первая из образующих человеческого сознания — это его чувственная ткань, которая «обра­зует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплы­вающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой»²⁵.

Главная функция чувственной ткани заключается в создании у субъекта некоего «чувства реальности» окружающего мира. А. Н. Леонтьев поясняет этот тезис следующим образом: «осо­бая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность созна­тельной картине мира, открывающейся субъекту. <...> Иначе говоря, именно благодаря чувствен­ному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания — как объективное поле и объект его деятельности. <...> Чувственные содержания, взятые в системе сознания, не открывают прямо своей функции, субъективно она выражается лишь косвенно — в безотчетном переживании «чувства реальности». Однако она тотчас обнару­живает себя, как только возникает нарушение или извращение рецепции внешних воздействий»²⁶. В годы Великой Отечественной войны А. Н. Леонтьев участвовал в работе по реабилитации русских саперов, лишившихся зрения и кистей рук. Он заметил, что такие раненые часто жаловались на необычное состояние «утраты связи с реальностью». А. Н. Леонтьев писал:

« <...> Через несколько месяцев после ранения у больных появлялись необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое общение и полную сохранность умственных процес­сов, внешний мир постепенно "отодвигался", становился для них "исчезающим"; хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачи­вали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. "Я обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше", — так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здорова­ются, «то как будто и человека нет"»²⁷.

Подобные нарушения «связи с реальностью» можно без труда создать и у здорового человека в лабораторных условиях. Так, еще в конце XIX века Дж. Страттон провел свои классические опыты с ношением специальных очков, инвертирующими (переворачивающими «вверх нога­ми») изображение на сетчатке глаза. При этом у испытуемых возникало сходное с описанным выше ощущение «нереальности» окружающей действительности.

Однако на основе одной лишь чувственной ткани человек никогда бы не смог получить такую картину мира, в которой он мог бы дать себе (и окружающим) отчет. Образы восприятий и пред­ставлений получают в сознании человека новое качество — свою означенностъ. Поэтому поле значений является следующим определяющим аспектом человеческого сознания. В универсаль­ных значениях в свернутой форме окружающий мир отражается в своей предметности, в материи языка. В поле значений любой образ раскрывается в совокупности его свойств, связей, отноше­ний, которые были выработаны общечеловеческой практикой.

Так, топор предстает в поле значе­ний сознания в первую очередь как «топор», т. е. некоторое орудие, функцией которого является рубка чего-либо, а ботинок выступает как предмет, обеспечивающий комфорт при ходьбе и защи­щающий ногу от температурных воздействий и механических повреждений. Точно так же писто­лет в универсальном поле значений выступает как некое орудие, предназначенное для производ­ства выстрелов (при этом безотносительно того, в кого и в связи с чем эти выстрелы производят­ся). Строение поля значений и различия в функционировании систем значений индивидуального и общественного сознания различных малых и больших групп, а также различных этносов изуча­ет наука психосемантика. Так, установлено, что практически у всех представителей военного и первого послевоенного поколений славянских народов Советского Союза, вынесших на своих плечах весь груз войны с нацистской Германией (за исключением, пожалуй, славян западной Украины), нейтральное для западного общественного сознания слово «немец» приобрело в со­знании негативный оттенок и фактически означало понятие «враг», «убийца», «грабитель и на­сильник».

Итак, в поле значений человеческого сознания окружающая действительность отражается в своей универсальной предметности, т. е. в своем функциональном назначении (в отличие, ска­жем, от обезьяны, у которой совершенно другое поле значений; здесь достаточно вспомнить басню Крылова «Мартышка и очки»). Понятно, что для специалиста-полиграфолога сенсорный блок полиграфа предстает в поле значений именно как прибор, предназначенный для регистрации дина­мики физиологических процессов, происходящих в организме человека, в то время как в поле значе­ний австралийского аборигена полиграф представляет собой всего лишь некий кусок железа.

Наконец, третьей (и самой интимной) компонентой²⁶ сознания человека является личност­ный смысл, который в отличие от универсальных, в общем -то, для людей (принадлежащих к одной цивилизации) значений (значений одинаковых для всех), отражает то, что представляет собой

предмет, событие и т. д. для конкретного человека лично, т. е. как нечто соотносится с систе­мой его мотивов (преимущественно с иерархией ведущих мотивов).

По сути дела личностный смысл есть отражение мотива в сознании. А. Н. Леонтьев так пояс­няет этот факт:

«Для того, чтобы ответить на вопрос о том, как мотив представлен в сознании, необходимо рассмотреть другую сторону движения значений. Эта другая сторона состоит в той особой их субъективности, которая выражается в приобретаемой ими пристрастности. Само по себе зна­чение есть вещь, глубоко человеку безразличная, будь то стол, стул, абстракции — "N — мерное пространство" или счастье, благо, беда. Чтобы не быть равнодушным, сознаваемое объективное значение должно превратиться в значение для субъекта, приобрести личностный смысл. Лично­стный смысл и является третьей "образующей" сознания. <...> Следовательно, различаются "зна-чение-в-себе" и "значение-для-меня". "Значение-для-меня", которое я назвал смыслом, а потом ограничил это "личностным смыслом" — третья образующая сознания. Итак, значение живет еще одной жизнью — оно включается в отношение к мотиву. <...> Безразлично, осознаются или не осознаются субъектом мотивы, сигнализируют ли они о себе в форме переживаний интереса, желания или страсти. Их функция, взятая со стороны сознания, состоит в том, что они как бы "оценивают" жизненное значение для субъекта объективных обстоятельств и его действий в этих обстоятельствах — придают им личностный смысл, который прямо не совпадает с понимаемым объективным их значением. <...> Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Смысл и создает пристрастность человеческого сознания»²⁹.

Из сказанного становится понятным, что в своей работе полиграфолог имеет дело с целена­правленно актуализированными в ситуации «детекции лжи» личностными смыслами обследуе­мого лица, имеющими и субъективную и поведенческую (физиологические сдвиги) компоненты.

Так, в ситуации проверки само по себе нейтральное в поле значений слово «красный», стано­вится для причастного к хищению денег (из красной папки) личностно значимым в поле смыслов его сознания, в то время как для человека, который не имеет отношения к краже и не знает о том, что деньги были взяты именно из красной папки, слово «красный» так и остается объективно-нейтральным (в ряду других цветов), не покидая тем самым поля универсальных значений его сознания.

Точно так же в ситуации полиграфной проверки слово «пистолет» приобретает в сознании убийцы в ряду других стимулов (полено, нож, удавка, топор и т. д.) личностный смысл в том случае, если убийство было им совершено именно пистолетом.

Итак, мы рассмотрели центральные положения теории деятельности А. Н. Леонтьева и его взгляды на структуру сознания человека.

Теперь следует кратко разобрать основные положения общей психологии, связанные с таки­ми понятиями, как темперамент, характер и личность, также имеющими для подготовки специа-листа-полиграфолога большое значение. Кроме того, мы специально останавливаемся на этих моментах, поскольку относительно них в головах у подавляющего большинства слушателей кур-сов полиграфологов наблюдается самая настоящая путаница.

Начнем с констатации того неоспоримого факта, что все люди в психологическом плане обя­зательно чем-нибудь отличаются друг от друга. Человеку можно приписать такие особенности, как вспыльчивость или робость, злопамятность или великодушие, упрямство или покорность, мнительность, неуверенность в своих силах или храбрость, смелость, стремление к доминирова­нию. Мы можем назвать человека умным или глупым, уравновешенным или эмоционально неус­тойчивым, лживым или честным, образованным или недостаточно эрудированным, аморальным или высоконравственным, способным или бесталанным. Точно так же человеку можно приписать

такие качества, как бурность, неукротимость или, напротив, вялость. Его можно определить как слабого или сильного, тяжелого, труднопереносимого или мягкого, злобного, хитрого или прямо­го и добродушного и т. д.

Все эти и бесчисленное множество других качеств определяют человека как индивиду­альность, которую можно определить как конкретный набор психологических качеств, кото­рые принадлежат данному человеку и отличают его от остальных представителей вида homo sapiens.

Дифференцированный анализ человеческой индивидуальности традиционно проводят в че­тырех планах: с точки зрения темперамента, характера и личности субъекта, а также под углом зрения его способностей. Поскольку способности не имеют к практике полиграфных проверок никакого отношения, мы не будем их здесь рассматривать, а сразу перейдем к краткому описанию первых трех психологических категорий.

Начнем с темперамента. Сразу стоит отметить, что история учения о темпераменте насчиты­вает около 20 веков.

В настоящее время под темпераментом (от лат. temperamentum — смешение, соотношение) понимают исключительно формально-динамические аспекты присущие деятельности субъекта, а именно: общую активность, особенности моторики (двигательной сферы) и свойства эмоциональ­ной сферы.

Общая активность субъекта в плане темперамента выражается в таких проявлениях, как интенсивность его воздействия на окружающую (природную и социальную) среду. Так, человека можно назвать пассивным, вялым, спокойным или, наоборот, активным, брызжущим энергией, импульсивным.

Особенности моторики (двигательной сферы) определяют с точки зрения ее скорости, темпа, ритмики, количества движений в единицу времени (вспомним «темпераментных» итальянцев) и т.д.

Говоря об особенностях эмоциональной сферы, человека называют раздражительным или уравновешенным, чувствительным или эмоционально холодным, импульсивным или сдержан­ным и т. д.

В исследовании темперамента отчетливо прослеживаются две ветви изучения — физиологи­ческая и психологическая Под углом зрения физиологии темперамент рассматривается уже в античности. В V в. до н. э. легендарный греческий врач Гиппократ на основе своих физиологических воззрений выделил четыре типа темперамента: холерический (от греч. chole — желчь), флегматический (от греч. Phlegma — слизь), сангвинический (от лат. sanguis — кровь) и меланхолический (от греч. melaina chole — черная желчь). Гиппократ полагал, что в теле человека смешиваются в различных про­порциях (отсюда и само название «темперамент) четыре жидкости: кровь, слизь, желчь и черная желчь. Свое определенное название каждый тип темперамента получил в зависимости от явно­го преобладания одной из четырех жидкостей в организме человека. Следует обратить внима­ние на то обстоятельство, что сам Гиппократ никак не связывал физиологический тип темпера­мента с психическими особенностями его носителя, т. е. придерживался его сугубо физиологи­ческой трактовки. Достаточно сказать, что Гиппократ даже упоминал о темпераментах селезен­ки или сердца.

В дальнейшем возникла идея о том; что можно найти соответствие между физиологическим темпераментом по Гиппократу и определенными психическими особенностями человека. Во II в. н. э. римский врач Гален первым дал психологическое описание четырех гиппократовских темпе­раментов.

В XVIII в. одну из наиболее известных попыток описания психологических темпераментов предпринял великий немецкий философ Иммануил Кант. Его трактовка темпераментов впо­следствии неоднократно воспроизводилась с непринципиальными изменениями (например, фран­цузским писателем XIX в. Стендалем в его «Истории живописи в Италии»). Очень скоро такие полухудожественные описания перекочевали в общекультурные (бытовые) представления о че­ловеческой психологии.

И. Кант описывал темпераменты следующим образом.

« Сангвинический темперамент (темперамент человека веселого нрава). Это человек беззабот­ный, полный надежд; каждой вещи он на мгновение придает большое значение, а через минуту уже перестает о ней думать. Он честно обещает, но не держит своего слова, так как он до этого недоста­точно глубоко обдумал, в состоянии ли он сдержать его. Он достаточно добродушен, чтобы ока­зать помощь другому, но он плохой должник и всегда требует отсрочки. Он хороший собеседник, шутит, весел, готов ничему в мире не придавать большого значения и все люди ему друзья. Обыч­но он не злой человек, но грешник, не легко поддающийся исправлению. Правда, он сильно рас­каивается, но скоро забывает свое раскаяние (которое никогда не превращается у него в скорбь). Работа его скоро утомляет, но он без устали занимается тем, что в сущности есть только игра, ибо игра всегда связана с переменами, а выдержка не по его части.

Меланхолический темперамент (человек мрачного типа). Человек, расположенный к мелан­холии, придает всему, что его касается, большое значение, везде находит поводы для опасений и обращает внимание прежде всего на трудности, тогда как сангвиник, наоборот, начинает с надеж­ды на успех; поэтому первый думает настолько же глубоко, насколько второй поверхностно. Он с трудом дает обещание, ибо не может его не исполнить, но сомневается, в состоянии ли он его исполнить. И все это объясняется не моральными причинами, а тем, что противоположное дос­тавляет ему неприятность, и именно поэтому он становится озабоченным, недоверчивым и пол­ным сомнений, а из-за этого и маловосприимчивым к веселью.

Холерический темперамент (вспыльчивый человек). О нем говорят, что он горяч, вспыхивает быстро, как солома, но при уступчивости других он быстро остывает. В его гневе нет ненависти, и он любит другого тем сильнее, чем скорее тот ему уступает. Его деятельность быстра, но не про­должительна. Он деятелен, но неохотно берет на себя дела именно потому, что у него нет выдерж­ки. Вот почему он охотно делается начальником, который руководит делами, но сам вести их не хочет. Поэтому его господствующая страсть — честолюбие, он охотно берется за общественные дела и желает, чтобы его громогласно хвалили. Он любит блеск и помпезность церемоний, охотно берет под свою защиту других и с виду великодушен, не из любви, однако, а из гордости, ибо себя самого он любит больше. Он любит располагать средствами, чтобы не быть скаредным, натянут и напыщен в обхождении и охотно имеет при себе какого-нибудь льстеца, который служит мише­нью для его остроумия, и больше переживает, когда его гордые притязания встречают отпор, чем скупец, когда противодействуют его корыстным притязаниям.

Флегматический темперамент (хладнокровный человек). Флегма означает отсутствие аф­фекта. Его склонности направлены только на насыщение и сон. Флегма как сила — это способ­ность приходить в движение хотя и не легко и не быстро, но зато надолго. Тот, у кого в крови добрая доза флегмы, нагревается медленно, но долго хранит тепло. Он не легко приходит в гнев, а сначала колеблется, следует ли ему сердится; холерик же пришел бы в бешенство, что не может твердого человека вывести из равновесия. Его удачный темперамент заменяет ему мудрость, и даже в обыденной жизни его часто называют философом. Своим темпераментом он превосходит других, не задевая их тщеславия. Его часто называют так же пронырой, ибо все направленные в него снаряды, выпущенные из баллист и катапульт, отскакивают от него, как от мешка с ватой. Это уживчивый муж, который умеет забирать власть над женой и родственниками, хотя с виду он покорен воле всех, так как, обладая непреклонной, но благоразумной волей, он умеет приспосо­бить их волю к своей»³⁰.

В этом кантовском описании отражены все житейские представления о темпераменте, а имен­но: сохранены его классические типы, сохранена связь психических свойств с их биологическими основами, а также сохранена полная бессистемность в описании индивидуально-психологических свойств, в которые включены самые разнопорядковые особенности, например такие, как «вспыльчивость» или «любовь к помпезным церемониям».

В дальнейшем учение о темпераментах развивалось в основном по линии последовательной смены взглядов на биологические (органические) основы темперамента. Ю. Б. Гиппенрейтер пе­речисляет следующие основные гипотезы об органических основах темперамента: химический состав крови, ширина и толщина кровеносных сосудов, особенности обмена веществ, деятель­ность желез внутренней секреции, тонус нервных и мышечных тканей, свойства нервной систе­мы³¹. Последняя такая попытка, которая, впрочем, так и не увенчалась успехом, связана с именем И. П. Павлова, который (в экспериментах по выработке условных рефлексов у собак) попытался соотнести индивидуально-психологические особенности темперамента со свойствами нервной системы человека. В своих экспериментах И. П. Павлов выделил (на основе особенностей выра­ботки условных рефлексов) три основных свойства нервной системы: силу (способность собаки выдержать действие интенсивного раздражителя, не впадая в запредельное торможение), урав­новешенность (способность одинаково хорошо вырабатывать условные рефлексы с положитель­ным и отрицательным подкреплением) и подвижность (хорошая способность к выработке диф-ференцировок на различные раздражители). Параллельно И. П. Павлов наблюдал за особенно­стями поведения подопытных собак (спокойствие, агрессия, трусость и т. д.). В результате роди­лась следующая схема, которая в некоторых учебниках до сих пор преподносится как вершина учения о темпераменте:

Рис. 11.1. Схема соотношения типов нервной системы (типов высшей нервной деятельности) и психологических темпераментов по И. П. Павлову

Схема эта давно устарела и может рассматриваться лишь в историческом аспекте. Дело в том, что в процессе дальнейших экспериментальных исследований стали выявляться многочислен­ные противоречия (например несовпадение поведения животного в экспериментальных и неэкс­периментальных условиях), что привело уже самого И. П. Павлова к полному отказу от попыток скоррелировать типы высшей нервной деятельности и индивидуально-психологические особен­ности, «присущие» классическим темпераментам. И. П. Павлов ввел в дальнейшем понятия гено­типа (прирожденного типа нервной системы) и фенотипа (того склада функционирования не­рвной системы, который формируется прижизненно на основе наследственности). При этом ге­нотип нервной системы, определяемый исключительно на основе экспериментальных условно-рефлекторных процедур, И. П. Павлов формально связал с темпераментом, а фенотип с характе­ром, т. е. «Павлов, по сути, дал чисто физиологическую интерпретацию темперамента, отрешившись от психологических аспектов. Психологические же аспекты темперамента он назвал харак­тером»³².

Таким образом, в современной психологии уже не принято говорить о четырех гиппократовских «типах» темперамента, а выделяются лишь, как уже было сказано выше, формально-дина­мические особенности поведения субъекта, а все то, что относилось ранее к психологическим пред­ставлениям о темпераменте, перешло в плоскость характерологии, т. е. учения о характере.

Характер можно определить как такую совокупность устойчивых психических свойств инди­вида, которая определяет способы его поведения и эмоционального реагирования безотносительно к его потребностно-мотивационной (личностной) сфере.

В этом определении, так же как и в определении темперамента, подчеркивается формально-динамический аспект проявлений характера человека в его жизни. В этой связи Ю. Б. Гиппенрей-тер пишет:

«При таком определении характера его свойства, так же как и свойства темперамента, мо­гут быть отнесены к формально-динамическим особенностям поведения. Однако в первом слу­чае эти свойства, если можно так выразиться, предельно формальны, во втором же они несут признаки несколько большей содержательности, оформленности. Так, для двигательной сферы прилагательными, описывающими темперамент, будут «быстрый», «подвижный», «резкий», «вялый», а качествами характера — «собранный», «организованный», «аккуратный», «расхля­банный». Для характеристики эмоциональной сферы в случае темперамента применяют такие слова, как «живой», «импульсивный», «вспыльчивый», «чувствительный», а в случае характе­ра — «добродушный», «замкнутый», «недоверчивый»³³.

В истории науки наиболее тонкие, яркие и жизненные описания (типологии) характеров принадлежат таким выдающимся психиатрам-клиницистам, как К. Юнг, Э. Кречмер, К. Шнай­дер, Э. Крепелин, К. Леонгард, П. Б. Ганнушкин и А. Е. Личко.

Поскольку работы К. Леонграда, П. Б. Ганнушкина и А. Е. Личко³" в полиграфной школе « Ареопаг-М» достаточно подробно изучаются (в плане учета особенностей характера обследуе­мого при проведении полиграфных проверок) курсантами в ходе заочного цикла обучения, то мы остановимся здесь лишь на двух моментах, а именно на вопросе о выраженности черт характера и на различии между характером и личностью.

Что касается вопроса о степени выраженности того или иного характера, то все психологи и психиатры неизменно подчеркивают тот факт, что характер у человека может либо проявляться выпукло и ярко, либо в своих стертых, неявных формах, т. е. характер может быть более или менее выражен. Принятая в отечественной психиатрии шкала степени выраженности характера (вплоть до его патологии) изображена на рис. 11.2.

На этой шкале выделяются три зоны, а именно: зона так называемых «средних» характеров, зона выраженных характеров или акцентуаций и зона патологических характеров или психопа­тий.

Психопатии — это такие большей частью врожденные аномалии характера, которые, по словам П. Б. Ганнушкина, «определяют весь психический облик индивидуума, накладывая на весь его душевный склад свой властный отпечаток, в течение жизни... не подвергаются сколько-нибудь резким изменениям» и «мешают... приспособляться к окружающей среде»³⁵. Эти три критерия, т. е. тотальность, стабильность патологических черт характера и нарушение соци­альной адаптации, получили название критериев психопатий Ганнушкина-Кербикова. Таким образом, характер можно диагностировать как психопатию, если его черты относительно ста­бильны («горбатого могила исправит»), тотальны (патологические черты характера проявля­ются во всех сферах жизни субъекта: дома, на работе, в кругу знакомых и посторонних людей и т. д.) и приводят к хронической или частой социальной дезадаптации (постоянным жизненным трудностям).

В качестве иллюстрации к этому определению психопатии рассмотрим эпилептоидную пси­хопатию (кстати, в терминах уголовного кодекса эпилептоиды более других склонны к преступ­лениям против личности).

П. Б. Ганнушкин характеризует эпилептоидных психопатов как лиц, которым присущи край­няя раздражительность, доходящая до приступов безудержного гнева, склонность к дисфориям (тоскливо-злобному настроению) и выраженные моральные дефекты. Это крайне эгоистичные люди, конфликтные и злобные, подозрительные, обидчивые, мелочно придирчивые. Эпилептои-дам свойственны скопидомство, лицемерие и ханжество, они злопамятны и мстительны. Эпилеп­тоиды склонны к изощренным издевательствам над более слабыми, беззащитными жертвами. Часто эпилептоиды попадают в поле зрения правоохранительных органов в связи с убийствами и нанесением тяжких телесных повреждений, изнасилованием. Среди эпилептоидов много поло­вых извращенцев, склонных к садомазохизму.

Карл Леонгард приводит в своей книге типичное описание эпилептоидного психопата:

«Хорст Д., 1936 г. рожд., впервые подвергался врачебной экспертизе после того, как в сем­надцатилетнем возрасте едва не стал опасным преступником, покушаясь на жизнь старика. Медицинский эксперт дал следующее заключение: "...бросается в глаза бездушие, отсутствие хотя бы намека на раскаяние в своем преступлении, он жалеет лишь об одном — что навсегда попадет "за решетку". <...> В школе обследуемый дважды оставался на второй год. Отец был на войне, матери справиться с Д. было не под силу. Вместо того, чтобы ходить в школу, он воровал продукты, белье, часто все это перепродавал. Попал в интернат для малолетних преступников, бежал оттуда.

Однажды в пылу драки Д. схватил железные грабли и нанес ими удар по голове одному из своих противников. Тот с тяжелым ранением был отправлен в больницу. <...> Д. часто менял место работы, много пил. В 16 лет украл из сумочки, стоявшей в магазине, кошелек с деньгами. В 17 лет пытался растлить малолетнюю.

Когда Д. было 17,5 года, он проживал в комнате совместно с 73-летним стариком. У них про­исходили крупные ссоры. Однажды старик обвинил Д. в краже его перчаток, которые сам же и положил куда-то. Такие необоснованные обвинения Д. слышал от забывчивого старика часто и затаил на соседа злобу. Однажды Д. увидел в руках у старика 50 марок. Войдя вскоре после этого в комнату, Д. заметил, что старик дремлет у печки. Он схватил стоящую поблизости кочергу и с силой ударил ею старика по голове. Старик потерял сознание. Д. перетащил его в кладовку, на­неся еще несколько ударов по лицу, "для верности". В момент, когда он хотел удалиться с 50 марками, его задержали. Тяжело раненный им старик остался инвалидом, а Д. в течение 5 лет отбывал наказание в тюрьме.

В 24 года он женился, а в 25 лет предстал перед судом за нанесение тяжких телесных повреж­дений жене. В 26 лет Д. развелся. Драку, особенно под действием алкоголя, он затевал довольно часто.

В 27 лет Д. в пьяном состоянии начал избивать собутыльника, который, зная о его судимости, глумился над ним. Собутыльник в долгу не остался. Д. нанес ему несколько ударов связкой тяже­лых металлических ключей, а когда тот упал, стал бить по голове сапогами. Когда раненый мог уже только стонать, Д. удалился. Изувеченный умер там же, на месте преступления.

Д. объяснил свой поступок яростью против обидчика, назвавшего его "уголовником и растли­телем". Вначале он не собирался так расправиться с "этим типом". Но "когда он начал мне угро­жать, мне стало безразлично, что с ним будем, и я затоптал его ногами".

Мы спросили: раскаивается ли он. Д. ответил: "К чему? Что же я сейчас могу сделать? Ведь мертвого не разбудишь..." Из этого можно было заключить, что он вообще не понимает всего ужаса совершенного им преступления»³⁶.

В поле зрения правоохранительных органов попадают также и истероидные психопаты, особенно по делам о мошенничестве и воровстве. Вообще, самые лучшие аферисты выходят именно из таких демонстративных личностей, которым свойственны беспредельный эгоцент­ризм, ненасытная жажда постоянного внимания к своей особе, восхищения, удивления, почита­ния, сочувствия. . На худой конец предпочитаются даже негодование и ненависть окружающих в свой адрес, но только не безразличие и равнодушие (жаждущие повышенной оценки, по К. Шнай­деру). Все остальные качества истероида питаются этой чертой. Лживость и фантазиро­вание целиком направлены на приукрашивание своей персоны. Кажущаяся эмоциональность в действительности оборачивается отсутствием глубоких, истинных чувств при большой экс­прессии эмоций, театральности, склонности к рисовке и позерству.

Легко вживаются в выдуманную роль и ведут себя соответственно ей. Геннадий У. был доставлен в подростковую психиатрическую клинику после того, как явился в органы государственной безопасности с заявлением, что его завербовала иностранная разведка, поручает ему устроить взрыв на заводе, указал на определенных лиц как на агентов этой разведки и т. п., что, конечно, было чистым вымыслом»³⁷.

К. Леонгард приводит такое описание истероидного (демонстративного) характера, связан­ное с совершением правонарушения:

«Гертруду Б. я впервые увидел, когда ей было 33 года. Благодаря хорошо развитому умению приспосабливаться она пользовалась популярностью в тех учреждениях, где работала. Ее при­ветливостью и готовностью услужить все могли воспользоваться, не замечая самодовольства Б., ее стремления выдвинуться, постоянно быть в центре внимания, скрывавшихся за обаятельной улыбкой. Она — до момента разоблачения — присваивала, являясь доверенным лицом, деньги всевозможного назначения, например деньги, выделенные на прием гостей предприятия, при­ехавших знакомиться с его работой; деньги, полученные из касс для выплаты сотрудникам; день­ги на устройство небольших персональных празднеств в конторе или цехах и, наконец, даже сум­мы, сданные на приобретение траурных венков для похорон. Чтобы не отвечать за хищения, она подделывала подписи на документах, подтирала и изменяла суммы на денежных переводах и чеках. Кончилось тем, что она утаила и присвоила 1200 марок, собранных ею для уплаты профсо­юзных взносов. Она систематически присваивала деньги мужа, тратя их по своему усмотрению. 1500 марок она "потеряла", 300 марок у нее "украли". Она занимала солидные суммы для ремонта своей квартиры, для приобретения вещей в дом, жалуясь, что "муж денег не дает". Одолженные деньги она тратила на личные расходы.

Я беседовал с обследуемой несколько раз. Во время первой беседы ее поведение было весьма демонстративным, она недоумевала, что слышит такие упреки, плакала, сваливала вину на других, в особенности на мужа. Позднее умение приспосабливаться одержало верх, она уже не отрицала своей вины, а изображала раскаявшуюся грешницу, заверяя, что такое никогда в жизни не повторится. Характерно следующее: она признавалась только в том, что уда­лось установить следователю, за этими пределами для нее все было "покрыто мраком". На глазах у следователя она изображала крайнее удивление, когда розыск обнаруживал новые хищения»³⁸.

Характеризуя Б., К. Леонгард замечает, что он не может отнести ее к истероидным психопа­там, а классифицирует ее как демонстративную личность (в терминах А. Е. Личко — как лич­ность с истероидной акцентуацией характера).

Под акцентуацией характера понимают «крайние варианты нормы, при которых отдельные черты характера чрезмерно усилены, вследствие чего обнаруживается избирательная уязвимость в отношении определенного рода психогенных воздействий при хорошей и даже повышенной устой­чивости к другим»^.

При акцентуации никогда не наблюдаются одновременно все три критерия Ганнушкина-Кербикова, что четко видно на примере Гертруды Б., у которой К. Леонгард подчеркивает пре­красное умение приспосабливаться к своему окружению.

Типологии акцентуаций в основном совпадает с типологиями психопатий. Так, А. Е. Лич­ко выделяет 11 типов акцентуаций, а именно: гипертимный, циклоидный, лабильный, астено-невротический, сензитивный, психастенический, шизоидный, эпилептоидный, истероидный, не­устойчивый и конформный. При этом различные характерологические стержни могут смеши­ваться в одном человеке, что приводит к выделению сложных промежуточных типов харак­теров.

Умение быстро вычленить характерологический стержень обследуемого, установить на этой основе тесный психологический контакт с ним и ввести обследуемого в оптимальный психофизи­ологический коридор отличает высококвалифицированного профессионального полиграфолога от «операторов полиграфа», которые проводят проверку формально, без учета особенностей ха­рактера и личности обследуемого лица, что нередко ведет к получению недостоверных резуль­татов.

В этой связи еще раз подчеркнем, что на заочном цикле обучения в московской школе «Арео-паг-М» будущие полиграфологи самым подробным образом изучают основы психологии характера, а на итоговом цикле закрепляют свои познания в области характерологии на прак­тике.

Определим теперь ту «границу», которая разделяет характер и личность.

Уже на уровне житейской психологии, в обыденной речи отражено различие между этими двумя феноменами. Так, о личности говорят как о «высокой», «выдающейся», «серой», «преступ­ной» и т. д., в то время как определяя характер, используют такие эпитеты, как «твердый», «же­лезный», «тяжелый» или, напротив, «мягкий», «золотой», «легкий», т. е. уже анализ житейской терминологии приводит к мысли о том, что характер и личность являются принципиально раз­ными образованиями психики человека.

Очень коротко различие между характером и личностью можно выразить словами Ю. Б. Гип-пенрейтер: «черты характера отражают то, как действует человек, а черты личности — то, ради чего он действует»⁴⁰. Иными словами, характер можно определить как «мотор», а личность — как «руль».

Предельно четко выразил эту мысль и П. Б. Ганнушкин, говоря о том, что « <...> в таком, с одной стороны хрупком и тонком, а с другой — в таком сложном аппарате, каким является челове­ческая психика, можно у каждого найти те или другие, подчас довольно диффузные, конституци­онально-психопатические черты, но не в этом, однако, существо практической стороны дела; дело — в выявлении вовне этих психопатических черт, дело — в поведении этого конституционального психопата, а поведение психопатов, принадлежащих к одному и тому же кругу, может быть совер­шенно различным. Один эпилептоид может прекрасно вести большое дело, другой — тоже эпи-лептоид — совершить преступление; один параноик окажется всеми признанным ученым и иссле­дователем, другой — душевнобольным, находящимся в психиатрической больнице; один шизо­ид — всеми любимым поэтом, музыкантом, художником, другой — никому ненужным, невыноси­мым бездельником и паразитом»⁴¹.

То же самое имеет в виду и Эмиль Крепелин, когда говорит, что «можно быть психопатом, но действовать под влиянием своей психопатии нельзя».

При проведении «границы» (слово «граница» пишется в данном контексте в кавычках поскольку характер является в общем-то той базой, на которой рождается и действует личность) мы вновь стал­киваемся с условным выделением в деятельности интенционального (потребностно-мотивационно-го) и операционального (исполнительного) ее аспектов. При этом характер определяет преимуще­ственно формально-операциональную сторону деятельности субъекта, а личность — содержательно-интенциональную ее сторону. Личность неразрывно связана с той неповторимой потребностно-мо-тивационной структурой (иерархией) конкретного индивида, которую в психологии принято обо­значать термином «направленность». Неудивительно поэтому, что, в отличие от типологии характе­ров, в истории науки не было создано ни одной сколько-нибудь убедительной в прагматическом плане типологии личности, ведь каждая личность неповторима именно в силу многообразия конкретных потребностно-мотивационных структурных иерархий миллиардов и миллиардов когда-либо жив­ших и сейчас живущих на земле людей.

Совершенно справедливо отмечают П. В. Симонов и П. М. Ершов, что «поскольку имен­но потребности и производные от них трансформации — мотивы, интересы, убеждения, стрем­ления, влечения, желания, ценностные ориентации и т. п. (т. е. направленность личности. — С. Оглоблин, А. Молчанов) — представляют основу и движущую силу человеческого поведе­ния, его побуждение и цель, эти потребности следует рассматривать как ядро личности, как самую существенную ее характеристику. Любой анализ индивидуальности окажется частным и второ­степенным при абстрагировании от сферы потребностей и мотивов, их набора и внутренней иерар­хии. Характеристика личности начинается с уяснения и анализа ее ведущих мотивов»⁴².

Поэтому личность можно определить как психическое (душевное) ядро индивида, как некое интегрирующее начало, связывающее воедино все различные психические процессы, придающие его поведению (на основе иерархии его потребностно-мотивационной сферы) необходимую последова­тельность и устойчивость.

В ходе полиграфной проверки (конкретнее, в ходе предтестовой беседы) грамотный и опыт­ный специалист просто обязан уловить «отголоски» тончайших особенностей потребностно-мо­тивационной структуры личности обследуемого лица и в дальнейшем строить на этой основе всю тактику проводимого им мероприятия. Данный важнейший аспект полиграфной проверки так же отрабатывается на практике в период итогового (предэкзаменационного) цикла подготовки в московской школе «Ареопаг-М».

Итак, мы кратко рассмотрели те положения общей психологии, составляющие, так сказать, ту базу психологической культуры специалиста-полиграфолога, которая позволяет ему осуществлять

мероприятия по линии инструментальной «детекции лжи» с максимальной степенью объективности.

В следующем разделе будут изложены все основные технологические моменты, связанные с проведением полиграфных проверок.

По сути дела, этот раздел представляет собой конспективное изложение того обязательного лекционного материала, который начитывался слушателям московской полиграфной школы «Ареопаг-М» в период базового цикла обучения на протяжении последних двух лет.