Jonathan Swift (1667 – 1745)

Gulliver's Travels (Travels into Several Remote Nations of the World, in Four Parts. By Lemuel Gulliver, First a Surgeon, and then a Captain of several Ships) – 1726 - 1727

И. Кукурян – An outline of English Literature, стр.60

Англичанин Свифт родился в 1667 в Ирландии, т.е. он выходец из семьи английских поселенцев, которых в Ирландии не очень любили. Его дед – священник англиканской церкви, отец – мелкий судейский чиновник, умер еще до рождения сына. Свифт изучал богословие в колледже св. Троицы в Дублине. После низложения Иакова II (1688) был вынужден бежать в Англию. В 1692 получил магистерскую степень в Оксфорде и был рукоположен в сан священника. Стараниями матери еще в 1689 г Свифт был пристроен в дом сэра Уильяма Темпла, который удалился от государственной службы и коротал досуг, ведя изящную литературную и культурную жизнь в своем поместье. Интересно, что Темпл оказал значительное влияние на развитие мысли Англии эпохи Просвещения: «Следуя похвале наслаждению у Эпикура, Темпл в своем эссе «О садах Эпикура» (1685) изобразил цивилизацию как общество, которым благосклонно правят амбиция и стяжательство: это отстраненное, ироничное описание, получившее знаменитое развитие в «Басне о пчелах» Бернара Мандевилля». Возможно, цинично-прагматичные взгляды Темпла на человечество отразились и в позднейших взглядах Свифта. Как, видимо, отразилось в них и другое – переживания честолюбивого и самолюбивого, но нищего Свифта в этом богатом доме, которые во многом определили его дальнейшие взгляды на человечество.

Мы все выросли с «Приключениям Гулливера» и привыкли, соответственно, считать их детской книгой. Это, естественно, совсем не так. Во времена Свифта детских книг как жанра, в общем-то, не было. Джонатан Свифт начинал свои путешествия Гулливера как сатиру на современную ему политическую ситуацию в Англии и Ирландии, но постепенно эта сатира переросла узко политические рамки. Даже с самого начала сатира его была настолько обобщенна, что, и узнавая в ней конкретных политических деятелей того времени, современные читатели легко могут распространить его насмешки на свое время и на своих политических деятелей.

Его остроконечники и тупоконечники, напоминающие нашу поговорку «выеденного яйца не стоит», представляют собой пародию на борьбу католиков и протестантов в Англии и Ирландии. Канатный плясун Флимнап – это Роберт Уолпол, премьер-министр Англии, а королевская подушка, смягчившая его падение – любовница Георга I герцогиня Кендельская, добившаяся его восстановления. Конечно, знание таких подробностей делает чтение текста более забавным, но и без него горькая пародия Свифта на политические установления любой страны весьма и весьма прозрачна.

Однако Свифт не ограничивается политикой. «Гулливер у лилипутов» и «Гулливер у великанов» подрывают нашу уверенность в привычном для нас физическом мире. Размер человека оказывается совершенно относительным, и один и тот же Гулливер может быть и великаном, и карликом, в зависимости от того, куда он попадет. Но если трансформации Гулливера можно сравнить с тем ощущением относительности, о котором писал Державин («Я раб! Я царь! Я червь! Я Бог!», когда человек ощущает свою малость и тленность в мироздании, но тем не менее чувствует в себе образ и подобие Божие, то самое, что давало Фаусту Марло возможность вообще подумать о бунте, богоборчестве и обожении), то сатира Свифта чужда таких идей. Сатира в «Гулливере» идет по нарастающей, и в следующем путешествии Гулливера на летающий остров Лапута сатире подвергаются не сиюминутные политические проблемы Британии, но одно из фундаментальных занятий человечества – наука. Свифт начинает отрицать возможности человеческого разума. Гамлет у Шекспира, словно откликаясь на знаменитую речь Пико делла Мирандола «О достоинстве человека» (1548), восклицал: "Что за мастерское создание человек" <...> Как похож разумением на Бога!" Наука представляет собой воплощение достижений этого самого богоподобного разума. И с точки зрения Гулливера, наука оказывается примерно такой же осмысленной, как и споры остроконечников и тупоконечников. А чтобы читатель не подумал, что это относится к отдельным безумным проектам, существующим в любой эпохе и в любой стране, Гулливер посещает Глаббдобдриб и устами Аристотеля заявляет, что он сам ошибался, и участь его отвергнутых теорий постигнет и те теории, которые выдвигаются современными Свифту учеными. Бесполезность науки универсальна.

Итак, в путешествии в Лапуту Свифт разобрался с человеческими трудами и устремлениями. Теперь ему осталось разобраться с человеческой природой, что он и делает в следующем путешествии Гулливера в страну разумных лошадей гуигнгнмов. В рабстве у них находятся зверообразные люди йеху. В этом путешествии Гулливер обрушивается на самую человеческую природу. Снова пародируются общественно-политические установления Англии, но теперь они рассматриваются как вытекающие из самой природы человека.

Жизнь человека не управляется никакими высшими побуждениями, никакими метафизическими соображениями. Это грязное физическое существование. (Впрочем, религия не очень прельщала и интересовала Свифта, ставшего настоятелем по необходимости, а не по призванию. Видимо, так же, как он не простил вигам отказа в его ходатайстве, он не простил церкви своего вынужденного священства и распространил свою антипатию к церкви и на религию. Хотя он и называет себя добрым христианином в путешествии в Японию, это делается, скорее всего, чтобы подчеркнуть лицемерную религиозность остальных, которые легко готовы попрать ногами распятие, если только это поможет в торговых делах.)

Идеалом оказываются разумные лошади гуигнгнмы, ведущие мирное, безэмоциональное существование. Утопия, предлагаемая Свифтом, как и все утопии, довольно ужасна. В мире гуигнгнмов нет отвратительных страстей, но нет и сильных положительных чувств. У них нет лжи, но нет и сомнения, нет зла, но нет и мнения. У них нет личности, нет поиска, нет всего того, что мы привыкли отождествлять с сутью человечности. У них нет страстей, потому что нет желаний. В конечном итоге возникает вопрос: а где во всем этом сам Свифт? Вот что пишет американская исследовательница Робин Фойер Миллер:

Гулливер восхищается гуигнгнмами: «И разум для них вовсе не так сложен, как для нас. <…> Он не смешан, не затемнен, не обесцвечен страстью или корыстью…». Когда гуигнгнмы умирают, «их друзья и родственники не <выражают> ни радости, ни горя по поводу их кончины. <…> Они торжественно прощаются <…>, как будто их друзья отправляются в отдаленную часть острова». Гулливера крайне поражает то, что в языке гуигнгнмов нет слов для «лжи», «сомнения», «мнения» или «зла». «Умереть» значит «вернуться к своей первой матери». К концу своего повествования Гулливер становится свого рода безумным проповедником, он проповедует отвращение ко всему человечеству. Встреча Гулливера с идеальным, не испытавшим грехопадения обществом, сделала его неспособным сносить человеческие слабости и даже самую человеческую природу современников на родине. Цели Свифта глубоко сатиричны. Даже призывая читателя восхищаться отдельными аспектами цивилизации гуигнгнмов, он явно хочет, чтобы мы отвергли гулливерово безумное отвращение в конце романа. Мы можем сочувствовать Гулливеру, понимая его жалкое положение, но мы не должны подвергнуться такой же психической трансформации, как та, что произошла с ним после его путешествий.

Однако точка зрения Миллер остается спорной, особенно учитывая нагнетание мизантропии в путешествиях Гулливера. После Мильтона Свифт поражает своим пессимизмом и глубинным человеконенавистничеством и мироненавистничеством. У Мильтона, потерявшего зрение, было куда больше оснований к мироненавистничеству, чем у Свифта, не так уж скверно существовавшего в роли декана собора св. Патрика в Дублине, но тем не менее именно Свифт написал четыре своих мизантропических романа, посвященных последовательному уничтожению всяческих претензий человека на какое бы то ни было не то что особое, а просто даже и место в мире.

С прошлой недели я начал позволять моей жене садиться обедать вместе со мной на дальнем конце длинного стола и отвечать (как можно короче) на немногие задаваемые мной вопросы. Все же запах еху по- прежнему очень противен мне, так что я всегда плотно затыкаю нос рутой, лавандой или листовым табаком. И хотя для человека пожилого трудно отучиться от старых привычек, однако я совсем не теряю надежды, что через некоторое время способен буду переносить общество еху-соседей и перестану страшиться их зубов и когтей. Мне было бы гораздо легче примириться со всем родом еху, если бы они довольствовались теми пороками и безрассудствами, которыми наделила их природа. Меня ничуть не раздражает вид судейского, карманного вора, полковника, шута, вельможи, игрока, политика, сводника, врача, лжесвидетеля, соблазнителя, стряпчего, предателя и им подобных; существование всех их в порядке вещей. Но когда я вижу кучу уродств и болезней как физических, так и духовных, да в придачу к ним еще гордость, - терпение мое немедленно истощается; я никогда не способен буду понять, как такое животное и такой порок могут сочетаться…

*Цитирую Кукурян: «Swift hated mankind but loved humans as individuals».

В прошлый раз мы назвали Марло предшественником романтизма. Свифта можно назвать предшественником постмодернизма. В каждом литературном направлении различаются формальные и содержательные стороны. Формальной стороной постмодернизма считается цитатность текста, игра с читателем, насыщенный аллюзивный ряд. По этим формальным признакам некоторые рьяные теоретики постмодернизма относили к нему всю русскую литературу, начиная со времен Петра I. Чем, впрочем, выказывали свою неосведомленность о художественных принципах культуры до Нового времени, поскольку оригинальность никак не являлась положительной чертой того искусства и, наоборот, подражание и ссылка на авторитеты, т.е. цитатность, были его существенными признаками. Однако у постмодернизма и постмодерна есть важная содержательная черта, которой принципиально не соответствует большая часть литературы до второй половины 20-го века.

Эта черта – релятивизация сознания и мироздания. Начиная от произвольности значения слова, постмодернизм переходит к произвольности всего сущего, к отсутствию фиксированных смыслов, к отсутствию фиксированных ценностей и так далее. Корни такого миросозерцания можно проследить в глубину веков, к древнегреческим софистам и к средневековым номиналистам, но их непосредственные предшественники и родители – левое движение 60-х, опиравшееся, в том числе, и на релятивизацию ценностей на классовой основе в философии социализма и коммунизма. Свифт начинает с релятивизации физического мира и переходит к утверждению отсутствия всякий ценностей в принципе в человеческом мире как таковом. В этом отношении Свифт является явным предшественником постмодернизма 20-го века.

Кукурян: «Swift didn’t see any sure way of making people happy» - hence he had pessimistic style.

Пересказ

«Путешествия Гулливера» — программный манифест Свифта-сатирика. В первой части книги читатель смеётся над нелепым самомнением лилипутов. Во второй, в стране великанов, меняется точка зрения, и выясняется, что наша цивилизация заслуживает такого же осмеяния. В третьей высмеивается, с разных сторон, самомнение человеческой гордыни. Наконец, в четвёртой появляются мерзкие йеху как концентрат исконной человеческой природы, не облагороженной духовностью. Свифт, как обычно, не прибегает к морализаторским наставлениям, предоставляя читателю сделать собственные выводы — выбрать между йеху и их моральным антиподом, причудливо облечённым в лошадиную форму.

Часть 1. Путешествие в Лилипутию Судовой врач Лемюэль Гулливер попадает в страну Лилипутию, в которой живут маленькие, в двенадцать раз меньше людей, человечки. (В оригинале Лилипут — Lilliput — это название самой страны, а её жители называются «лилипутийцы» — Lilliputians). Они захватывают Гулливера в плен, позже местный король принимает от него вассальную клятву с обещанием послушания и освобождает. В этой части тетралогии Свифт саркастически описывает непомерное самомнение лилипутов и их нравы, карикатурно копирующие человеческие. Многие эпизоды здесь, как и в других частях книги, сатирически намекают на современные Свифту события. Есть, например, конкретная сатира на короля Георга I (вычеркнутая редактором в первом издании) и премьера Уолпола; выведены также политические партии тори и вигов («высококаблучники» и «низкокаблучники»). Религиозные разногласия между католиками и протестантами изображены знаменитой аллегорией бессмысленной войны «остроконечников» и «тупоконечников», спорящих, с какого конца надо разбивать варёные яйца. В конце I части Гулливер ввязывается в войну между Лилипутией и соседним государством Блефуску, населённым той же расой (комментаторы полагают, что имеется в виду Франция, хотя есть гипотеза, что Свифт подразумевал Ирландию). Гулливер захватывает весь флот неприятеля и решает войну в пользу Лилипутии. Однако из-за придворных интриг Гулливера приговаривают к ослеплению, и он вынужден бежать из Лилипутии. Иногда здесь видят намёк на биографию государственного деятеля и философа виконта Болингброка, близкого друга Свифта, обвинённого Георгом I в измене и бежавшего во Францию. Из-за этой (самой популярной) части тетралогии в современном языке слово «Гулливер» часто используется как синоним гиганта, хотя на самом деле Гулливер — обычный человек нормального роста, который лишь попадает в страну карликов. В следующей книге Гулливер оказывается в стране великанов, и там уже сам выглядит карликом.

Часть 2. Путешествие в Бробдингнег

Исследуя новую страну, Гулливер оставлен своими спутниками и найден великаном-фермером, ростом 22 метра (в Лилипутии все размеры в 12 раз меньше наших, в Бробдингнеге — в 12 раз больше). Фермер относится к нему как к диковинке и показывает его за деньги. После ряда неприятных и унизительных приключений Гулливера покупает королева Бробдингнега и оставляет при дворе в качестве забавной разумной игрушки. Между небольшими, но опасными для жизни приключениями — такими, как борьба с гигантскими осами, прыжки на крыше в лапах обезьяны и т. д. — он обсуждает европейскую политику с королём, который иронически комментирует его рассказы. Здесь, так же как в I части, сатирически критикуются человеческие и общественные нравы, но уже не аллегорически (под маской лилипутов), а прямо, устами короля великанов. Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия… Потом, взяв меня в руки и тихо лаская, обратился ко мне со следующими словами, которых я никогда не забуду, как не забуду и тона, каким они были сказаны: «Мой маленький друг Грильдриг, вы произнесли удивительнейший панегирик вашему отечеству; вы ясно доказали, что невежество, леность и порок являются подчас единственными качествами, присущими законодателю; что законы лучше всего объясняются, истолковываются и применяются на практике теми, кто более всего заинтересован и способен извращать, запутывать и обходить их… Из сказанного вами не видно, чтобы для занятия у вас высокого положения требовалось обладание какими-нибудь достоинствами; еще менее видно, чтобы люди жаловались высокими званиями на основании их добродетелей, чтобы духовенство получало повышение за свое благочестие или учёность, военные — за свою храбрость и благородное поведение, судьи — за свою неподкупность, сенаторы — за любовь к отечеству и государственные советники — за свою мудрость. Что касается вас самого (продолжал король), проведшего большую часть жизни в путешествиях, то я расположен думать, что до сих пор вам удалось избегнуть многих пороков вашей страны. Но факты, отмеченные мной в вашем рассказе, а также ответы, которые мне с таким трудом удалось выжать и вытянуть из вас, не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности.» Король великанов — один из немногих благородных персонажей в книге Свифта. Он добр, проницателен, умело и справедливо управляет своей страной. Предложение Гулливера использовать порох для завоевательных войн он с возмущением отверг и запретил под страхом смерти всякое упоминание об этом дьявольском изобретении. В главе VII король произносит знаменитую фразу: «Всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине бо́льшую услугу, чем все политики, взятые вместе». Страна великанов носит некоторые черты утопии. Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдать справедливость, ими достигнуто большое совершенство. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получила бы невысокую оценку… В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощи числа слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всего двадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. Все они выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов; писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением. Последний абзац заставляет вспомнить обсуждавшееся почти на столетие раньше «Народное соглашение», политический проект левеллеров времён Английской революции, в котором говорилось: Число законов должно быть уменьшено для того, чтобы все законы поместились в один том. Законы должны быть изложены на английском языке, дабы каждый англичанин мог их понять. Во время поездки на побережье коробка, сделанная специально для его проживания в пути, захвачена гигантским орлом, который позже роняет её в море, где Гулливер подобран моряками и возвращён в Англию.