Функции языка
1. КОММУНИКАТИВНАЯ – функция общения. В терминах лингвистической прагматики общение – это речевое поведение, в основе которого лежит принцип кооперации. Он предполагает, что участники речевой коммуникации в нормальных условиях общения имеют своей целью достижение взаимопонимания и пользуются для этого наиболее целесообразными средствами. Термин принадлежит американскому ученому П. Грайсу, который сформулировал постулаты (максимы) общения, объединяемые принципом кооперации: 1)постулат количества, или максима полноты информации (нулевые, неинформативные речевые акты – нарушение принципа кооперации: – Почему ты сидишь один? – Потому что со мной никого нет); 2) постулат качества, или максима истинности (нужно говорить правду); 3) постулат отношения, или максима релевантности (нужно говорить только то что относится к теме, не уклоняться от темы разговора); 4) постулат ясности, или максима манеры (говорить ясно, коротко и последовательно) [Грайс].
Не менее важным принципом, регулирующим процесс общения, является принцип вежливости. Этот принцип требует удовлетворения следующих максим: 1) максимы такта (Соблюдай интересы другого! Не нарушай границ его личной сферы!), 2) максимы великодушия (Не затрудняй других!), 3) максимы одобрения (Не хули других!), 4) максимы скромности (Отстраняй от себя похвалы!), 5) максимы согласия (Избегай возражений!), 6) максимы симпатии (Высказывай благожелательность!) [Арутюнова, Падучева].
Очень часто говорящие нарушают правила коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла (конвенциализованное общение, косвенные речевые акты). Конвенция предполагает не только общий для коммуникантов код, но и общие правила декодирования. Интерпретация всегда культурно обусловлена и основана на фоновых (энциклопедических) знаниях. Сравнение с коровой или слонихой, наверное, оскорбит любую читательницу этих строк, но польстит индийской женщине. Корова в Индии – священное животное, а слон – символ грациозности и изящества (санскр. gadja ‘слон’ букв. «легкость, грациозность»).
2. МЫСЛЕОБРАЗУЮЩАЯ. Проблема мыслеообразования со всей отчетливостью высвечивает таинственную природу человека, его сознания и языка. Современная наука пришла к выводу, что идеальная сторона языка – мысль – это сверхчувственная материя [Веккер; Семенов].
Современная наука не знает, что такое мысль, как она возникает и каким образом происходит перекодировка мыслительных единиц в языковые символы: «Реальный процесс «превращения» мысли в суждение по-прежнему остается загадкой» [Кубрякова, с.51]. Утверждение справедливо до сих пор, и едва ли кто рискнет прогнозировать возможность разрешения этой загадки.
Интересно следующее. Каждый, кому приходится много говорить «без бумажки», часто чувствует, что, начиная очередную фразу, он еще и не знает, что хочет сказать. Впечатление таково, будто первые слова, помимо воли говорящего, разворачивают уже заранее кем-то спроектированную речь. Субъективные впечатления поддерживаются выводами нейрофизиологии, не обнаружившей в мозгу центра языка: «В самом деле, никакого языкового органа в человеческом мозгу не обнаружено» [Козинцев, с.41].
Отсутствие в головном мозге центра, отвечающего за порождение мысли, и физиологическая неуникальность человеческого мозга, практически не отличающегося от мозга млекопитающих, приводит к интереснейшим выводам. В.В. Налимов пишет: «Опять начинаешь видеть, что человеческое мышление, породившее смыслы, выходит за пределы нейронауки. Но куда? Непосредственно во Вселенную. Опять приходится Вселенную наделять сознанием, ничего не разъясняя» [Налимов, с.26]. Он постулирует наличие «семантической структуры Вселенной»: «Моя исходная позиция состоит в утверждении, что смыслы изначально заданы в своей потенциальной, непроявленной форме. <…> Человек не механически считывает их, а творчески распаковывает континуум4 смыслов…» [там же, с.14].
В. Гумбольдт первый отметил, что язык не только средство выражения мысли, но и инструмент ее формирования. Принимая гипотезу «семантической Вселенной» в качестве философской основы лингвистики, сегодня можно уточнить: информация существует не только до языка, но и вне человеческого сознания. Семантический континуум можно представить в виде некой аморфной массы смыслов. С помощью языка человек вырезает из нее часть, наиболее адекватно отражающую опыт его взаимодействия с миром. Словом и предложением человек о-предел-яет, терминирует (лат. terminus ‘граница’) эту массу, вводит ее в границы. Итак, посредством языка человек собственно не образует мысль, а только оформляет ее в категориях и единицах родного языка.
По мнению психолингвиста Н.И. Жинкина, национальные языки имеют общую генетическую структуру, которую он назвал универсальным предметным кодом: «Здесь совершается перевод мысли на язык человека» [Жинкин, с. 54]. А.Д. Наседкин называет эту деятельность языка семасиологической функцией [Наседкин, с. 65].
А закончить свои глубокомысленные рассуждения на экзамене можно словами профессора В.П. Зинченко: «Что бы мы ни говорили о соотношении мысли и слова, рождение мысли остается тайной…» [Зинченко, с.95].
3. МЫСЛЕВЫРАЖАЮЩАЯ функция проявляется в способе выражения мысли в конкретном языке. Национальные языки суть разные способы кодировки смыслового пространства Вселенной. Перекодировка информации определяется синтаксисом. Одно и то же мыслительное содержание носители языков с различным синтаксическим строем выразят по-разному. Номинативный строй (субъект – подлежащее, объект – дополнение): Человек увидел оленя. Эргативный строй (Объект – подлежащее, субъект – в эргативном падеже, грамматическое содержание которого на русском можно выразить творительным инструментальным): Олень увиден человеком. Инкорпорирующий строй (субъект и объект не имеют грамматического оформления): Человеко-олене-видение.
Система национального языка накладывает серьезные ограничения на объективно-грамматическое отражение внеязыковой действительности и допускает практически неограниченные альтернативы для субъективно-прагматического способа ее представления. Задачи общения диктуют выбор формы высказывания, влияющей на содержание мысли и на интерпретационные стратегии адресата. Существующее положение вещей можно описать по-разному, что очень хорошо чувствует уже ребенок. Редко кто скажет Мама, я разбил чашку. Обычно выбирается вариант Ой, чашка разбилась. К сожалению, с детством это не проходит. Выбрав соответствующую форму мыслевыражения, всегда можно направить мысль собеседника или события по нужному руслу. Итальянский журналист спросил радикального критика западной демократии американского лингвиста Н. Хомского, почему антитеррористическая кампания не названа прямо, а проводится под названием «война с безымянным врагом». Хомский ответил: «Если бы они пошли на это, разом бы выяснилось, что это США, равно как и их клиенты, возглавляют список ведущих стран-террористов» [Хомский, с. 13].
4. АККУМУЛЯТИВНАЯ функция (кумулятивная) – накопление и использование знаний и опыта. Речь идет о знаниях, хранимых в языке, а не в текстах. Язык – безаналоговое по масштабу, глубине и объективности обобщение национального мировидения. Языковая единица является как бы аббревиатурой определенного исторического факта или события. Например, с историей пугачевского бунта можно ознакомиться по трудам историка, можно – по «Капитанской дочке», а можно просто вспомнить слово пугачевщина. Текстовый и языковой источники информации дополняют друг друга. Причем, текстовый коррелят языковой единицы служит базовым знанием, только на фоне которого она и опознается. Исключительно на знании прецедентного текста основано функционирование крылатых слов. Незнание прецедентного текста приводит к коммуникативной неудаче. Языковые единицы в свою очередь служат базой для построения текстов.
Язык может использоваться недобросовестно. Тогда между языком и текстом возникает противоречие, указать на которое могут лингвисты. Например, нас могут уверять, что американцы – хорошие друзья и надежные партнеры. Но язык показывает, что это не так. Слово friend, которое обычно переводят как друг, обозначает того, кого по-русски лучше назвать приятелем. Для того чтобы по-английски выразить смысл слова друг, надо сказать close frend «близкий друг». В современном английском люди охотнее говорят о своих друзьях, используя слова enjoyment ‘приятность’, pleasure ‘удовольствие’ и fun ‘забава’ [Вежбицкая, 99].
Подлинное языковое хранилище – национальная концептосфера, т.е. совокупность всех национальных концептов. Язык в данной ипостаси представляет собой тысячелетнее напластование информации о мире. Обращение к ней диктуется не только интересом к мировоззрению и истории предков. Этимологическая и диахроническая реконструкция без использования ее результатов в современной жизни будет совершенно в духе К. Пруткова, советовавшего: «Бросая камешки в воду, смотри на круги на воде. Иначе это будет пустым занятием». Содержащаяся в языке информация может так или иначе влиять на мышление, а следовательно, и на поведение человека. Чтобы сформировать новые поведенческие стереотипы и нравственные нормы, можно пустить в оборот конкурирующий синоним без отрицательной коннотации (терпимость – толерантность [Павлов]) или (и это менее заметно, следовательно более опасно) изменить отношение к традиционной норме созданием ее альтернативы (шоу «За стеклом» – альтернатива культурному сценарию слова подглядывать). Хранимый языком комплекс этимологической, семантической и культурной информации влияет на функционирование языковых единиц, предопределяя пути развития семантики слова или возможности его сочетаемости. Самое главное, что лингвистический анализ служит замечательным наставником.
5. КОГНИТИВНАЯ – гносеологическая функция. Языковое познание уступает по точности научно-экспериментальному, что, впрочем, не умаляет роли языка в познавательной деятельности. Осмысление мира через призму языка, а не через окуляр микроскопа или телескопа имеет большую практическую ценность. Для наблюдателя с Земли солнце всходит и заходит. И нет никакой нужды научно описывать природное явление. Из-за того, что люди говорят идет дождь вместо того, чтобы «правильно» сказать падает дождь, в их жизни ничего не меняется.
Иногда наука подтверждает так называемую «наивную», основанную на опыте и здравом смысле философию языка. Все знают выражения безумная страсть, сумасшедшая любовь и т.п. Но не многие знают, что с точки зрения биохимии влюбленный является невротиком. У обоих очень низко содержание серотонина – медиатора между взаимодействующими нейронами. Зато в преизбытке вырабатывается гормон дофамин, вызывающий чувство эйфории. От влюбленного невозможно требовать адекватной оценки предмета своего чувства. Он не видит его недостатков. Любовь зла, потому что слепа.
Не видит вызвано ограничениями пропускной способности мозга, а не зрения. И в нормальном-то состоянии эти способности не равнозначны. Мозг обрабатывает информацию, не превышающую 30-50 бит в секунду, а глаз – около 1 млн. Повышение уровня дофамина подавляет активность мозга, отвечающую за отрицательные эмоции. Влюбленный становится зависимым от своего предмета, поставляющего ему «позитив», как наркоман, у которого уровень дофамина тоже повышен. Чем я только думал? Куда мои глаза глядели? – сетует после человек. Картинку действительности нам поставляет не преломления света в хрусталике, а установка, которая больше подчинена желанию, чем разуму. Глаза глядели через призму надуманной (созданной воображением) эйфории и видели идеальный образ, написанный дофамином.
6. Результатом познавательного процесса (когниции) является НОМИНАТИВНАЯ функция. Лингвисты говорят о квазиденотативности семантики слова. Слово отражает не реальные свойства денотата5, а человеческое представление о нём. Не все признаки предмета (в широком смысле слова) входят в значение. Лишь один из них, представляющийся самым существенным, становится заместителем всего предмета в языке.
В древнем Китае проводилась языковая политика чжэн мин ‘исправление имен’. Не мешало бы и нам обратить внимание на соответствие внеязыковой реалии и способа ее представления в языке и сознании. Ложной следует считать номинативную единицу, неадекватно отражающую свойства предмета и задающую неправильное обращение с ним. (К ложным нельзя причислять имена с расхождением между внутренней формой и лексическим значением: чернила, белье). Например, реальные свойства известняка, при нагревании выделяющего легковоспламеняющийся ацетон, скрыты живой для англоговорящего внутренней формой слова limestone ‘известняк’. Отчетливое осознание элементов lime ‘известь’ и stone ‘камень’ привело к неосторожному обращению с известняком. Рабочие на одном из заводов, руководимые языком («камень – значит, не горит»), а не подлинным знанием о предмете, сделали известняковую термоизоляцию вблизи огня и были очень удивлены возгоранием. Подобные факты дали одному вдумчивому инженеру по технике безопасности пищу для размышлений. Теперь имя этого инженера и результат его размышлений знает весь научный мир. Надеемся, что и наши читатели тоже.
Другой тип ложности связан с наличием в семантике слова компонента, отвечающего за степень наглядности обозначаемой реалии. Степень наглядности определяет интенсивность переживания и обусловливает оценку называемого явления. На шкале наглядности у абсолютных синонимов – разный индекс наглядности. Депопуляция – вымирание. Значение одно, суггестивная сила разная, потому что разная степень наглядности. Латинское слово лишено для русского человека внутренней формы и скрадывает трагизм явления.
Особенно часто ложные имена даются при расчлененной номинации. Словосочетания типа безумная страсть выглядят лишь небольшой гиперболизацией состояния большинства влюбленных. А если учесть следствия этих состояний (академические задолженности студентов, разводы, аборты, депрессии, суициды), то никакого преувеличения в подобных выражениях нет.
В отчетах властей часто появляется термин средняя зарплата, которая, конечно, планомерно растет. Даже неэкономист понимает, что рост зарплаты еще не означает повышения благосостояния. Параллельно растут цены и инфляция. С лингвистической точки зрения средняя зарплата – терминологический конструкт, эффективно применимый только в области одной профессии одного региона. Если сложить зарплату самых высокооплачиваемых людей и минимальную, средняя получится очень высокой. Это очень грубый прием манипулирования. Раньше над средней температурой по больнице смеялись, а сегодня средняя зарплата по стране – популистское средство демонстрации преимуществ нынешнего руководителя правления перед предыдущим.
7. Научные теории не могут объяснить всех фактов. Область неопределенности описывается эвристическим языком. В узком понимании ЭВРИСТИЧЕСКАЯ (поисковая) функция – разновидность номинативной. Пробел в научном знании заполняется словом, не имеющим до окончательной проверки гипотезы терминологического статуса. Маркером эвристического слова (можно предложить для него термин эвристема) часто являются кавычки. Многие эволюционисты, например, не могут объяснить явной разумности эволюции: «Меня не покидает ощущение, что в самой эволюции, в ее явном «нащупывании» пути к какой-то будущей цели есть что-то загадочное и непостижимое» [Пенроуз, с. 356].
Избирательность реакций организма «вынуждает поставить неизбежный вопрос – что позволяет живым объектам избирательно реагировать на воздействие извне, каков механизм этой реакции, «откуда» живые организмы «знают» о параметрах будущего (!) воздействия и о том, полезны они или опасны?» [Философия, с.500].
8. На когнитивную часто накладывается АКСИОЛОГИЧЕСКАЯ (ценностная) функция. Она определяется значением языка в формировании мировоззрения, системы ценностей, веры человека. Оценка предмета, действия, или качества составляет коннотативный компонент значения, общий для целого ряда слов. Ю.Д. Апресян называет его семантическим лейтмотивом. Например: 'нехорошо преследовать узко корыстные цели' (домогаться, льстить, сулить); 'нехорошо унижать достоинство других людей' (помыкать, глумиться); 'нехорошо забывать о своих чести и достоинстве' (пресмыкаться, подобострастный); 'нехорошо рассказывать третьим лицам о том, что нам не нравится в поведении и поступках наших ближних' (ябедничать, фискалить) [Апресян].
Закрепляя познавательную деятельность в языке, люди передают свою мировоззренческую позицию следующим поколениям. Необходима сознательная языковая политика по сохранению действительно ценного в транслируемой языком системе ценностей: «Наплыв речений, заимствованных из уголовного жаргона или просто сниженной, «приблатненной» речи (разборки, кидалово, разводить, лохи), также навязывает специфический, «блатной» взгляд на жизнь и соответствующую систему ценностей. В этой системе подлинные ценности девальвируются, заменяются блатными аналогами. На «фене», «блатной музыке», как и на скверноматерном языке невозможно выразить чистые чувства, искреннюю веру, бескорыстную любовь – все это неизбежно окрашивается в цинические тона» [Шмелев, 2007, с. 254].
«Целый ряд слов утратил сему отрицательной оценки, например: коммерсант, бизнесмен, амбициозный, карьера. Общим для всех этих изменений является одно: принятие установки на достижение успеха, вытесняющее внимание к нюансам отношений между людьми. Понятно, почему эти языковые новации коробят людей, ориентированных на традиционные российские ценности» [там же, с.256].
9. Аксиологическая – частное проявление ИДЕНТИФИЦИРУЮЩЕЙ функции (этнической, корпоративной) – функции объединения людей в определенные языковые коллективы на основе этнической или социальной общности. Между ними существует естественная связь: француз – католик – роялист или француз – протестант (гугенот) – республиканец; русский – православный – славянофил – монархист или русский – атеист (католик или протестант) – западник – демократ.
Остановимся на наиболее общем способе национальной идентификации – этнониме. Само имя народа и его языка становится знаменем, окрыляющим его на борьбу и сопротивление ассимиляции. Титульный этнос6 ревниво охраняет единство нации и название общенационального языка. Но отрицание языковой специфичности очень болезненно воспринимается субэтносами. Когда-то уния Английского и Шотландского Королевств (1603 г.) остановила дифференциацию английского и шотландского языков. Последним образцом шотландского английского стала поэзия Р. Бёрнса (1759-1796). В Великобритании в 90-е гг. ХХ в. после долгих споров была допущена к защите диссертация на шотландском языке – допущена с условием признания его диалектом английского языка.
Очень напряженная обстановка на постсоветском пространстве. Единственной страной, где русский язык признан вторым государственным, является Белоруссия. На Украине доходит до абсурда и трагедии. В Крыму русских большинство, и многие не владеют украинской медицинской терминологией. Но аннотации на лекарствах – исключительно на украинском. Симферопольские врачи отмечают уже сотни случаев медикаментозного отравления по причине неправильного употребления лекарственных препаратов.
На фоне такого неумеренного «патриотизма» позиция России выглядит странной. В главном документе страны – Российской Конституции – отсутствует слово русский. В старших классах на английский язык отведено больше часов, чем на русский. Политики и деятели культуры не стесняются публично признаваться, что используют нецензурную лексику и любят литературу, написанную буквально на матерном языке. Можно ли в такой ситуации русскому народу сохранить чистоту языка и самосознание?
10. ЭМОТИВНАЯ – функция выражения эмоций. Языковые средства выражения эмоций многообразны: само лексическое значение, коннотация, уменьшительно-ласкательные суффиксы, интонация. Специализированным средством является междометие. С одной стороны, междометие может быть обозначением разных эмоциональных переживаний (ух – страх и восхищение). С другой – одна эмоция выражается разными междометиями (радость – ах, ой). Интересно, что при практически неограниченном наборе звуковых комбинаций для выражения чувств, наблюдается некоторое сходство в междометных средствах разных языков. При этом, правда, наблюдается межъязыковая омонимия. Русское ай обозначает боль, а в немецком – изумление. Ха-ха у нас выражение смеха, а у индийцев – плача.
Языки можно оценивать по степени эмоциональной интенсивности. В русском языке средства выражения эмоций и частотность их употребления в разы превосходит потенциал западноевропейских языков [Вежбицкая, 1997].
11. Реализация ЭСТЕТИЧЕСКОЙ функции зависит не собственно от языкового материала, а от формы его организации. Обычно читатель знает все слова, употребленные поэтом. Но далеко не каждый сможет расставить их таким образом, чтобы получился эстетически значимый текст. Язык художественной литературы надстраивается над естественным языком как вторичная система [Лотман]; в нем возникают иные отношения между языковыми единицами.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы (Н. Рубцов «Видение на холме»).
Подспудно присутствующие в словах татары и монголы культурные коннотации («враги, захватчики, разрушители») актуализируются за счет противопоставленности словам Россия и Русь. В данном тексте пары Россия-Русь и татары-монголы становятся контекстуальными антонимами.
Эстетическая функция не сводится к языку художественной литературы. Здесь она доминирует, подчиняя себе реализацию остальных функций и определяя употребление всех языковых средств. В других стилях она реализуется в виде игровой (людической – лат. ludere ‘играть’).
12. ИГРОВАЯ функция небезобидна. При либеральном толковании языка как материала, из которого каждый вправе творить всё, что заблагорассудится, возникает серьезная социальная проблема. Подобная форма речевой самореализации воспитывает дурной вкус; задает ложную систему ценностей, где игра становится смыслом жизни; раскрепощает языковое поведение до потери этики, когда ради красного словца не жалеют ни отца, ни материнской культуры. Так, языковая игра в рекламе: 1) культивирует гедонизм7, рыночную психологию и потребительские ценности; 2) создает искусственные потребности; 3) формирует в массовом сознании аморальные социокультурные стереотипы.
13. РЕГУЛЯТИВНАЯ функция с сопутствующей ей фатической (контактоустанавливающей) понимается как функция непосредственного побуждения к действию [Норман, с.87]. Необходимо выделять регулятивную функцию языка в двух ее составляющих – идеологической и кибернетической. Идеологический (в широком смысле) компонент языка обеспечивает необходимое для поддержания стабильности общества концептуальное содержание языковых знаков. Кибернетическая – управление на основе этого содержания обществом. Регулятивная функция языка – неотъемлемая часть политики любого, а не только тоталитарного государства. Все правящие режимы без исключения используют данную функцию. Было бы странно, если бы власть отказывалась от своих языкотворческих привилегий, помогающих ей поддерживать лояльность к ней граждан. В вырожденном своем состоянии регулятивная функция становится манипулятивной. К сожалению, эта ситуация самая распространенная. Нежелание быть объектом языкового воздействия приводит к сопротивлению социально активных граждан.
Самые элементарные лингвистические знания при некотором размышлении над ними способны развеять многие иллюзии. Например, если демократия – это «власть народа», то зачем он установил такую власть, под игом которой стонет и вымирает второй десяток лет? Не логичнее ли признать, что народ обманулся и реального доступа к власти и рычагов воздействия на нее у него нет?
14. Особой формой регулятивной функции является МАГИЧЕСКАЯ функция. Она предполагает «коммуникацию» с неодушевленным адресатом или без непосредственного контакта с ним. Материализм лишил магическую функцию всякого смысла. Лингвисты с материалистическими воззрениями просто указывают на магические пережитки в языке. Например, табуирование прямого называния тотемного животного связано с представлениями о том, что это может навлечь на человека зло. Считается, что индоевропейское название медведя арктур не сохранилось в индоевропейских языках именно по этой причине. Славяне для номинации арктура использовали перифразы (медведь «ведающий медом), метафоры (хозяин), местоимения (он, сам). Сейчас это представляет только лингвоархеологический интерес. Этимология помогает реконструировать мировоззрение наших предков. Но современная наука заставляет пересматривать отношение к магической функции.
По мере уточнения знания о мире оказалось, что примитивный, но самоуверенный материализм слишком поверхностен, чтобы правильно оценить магизм. Считалось, что магическая функция – это осуществляемая сверхъестественным способом регуляция. Магическое мышление допускает, что словом можно изменить положение вещей в материальном мире или воздействовать на ничего не подозревающего человека. С позиций материализма это невозможно. Сегодня выяснилось: физическая сторона не исчерпывает содержания материи, по крайней мере, органической. Неотъемлемым признаком ее является информация. Значит, в принципе, должна существовать возможность с помощью информационного процесса вступить в контакт с неодушевленной органикой или нейронами человека.
Специалисты в области информациологии указывают: «Каждое явление, процесс, объект, т.е. любая реальность имеет свой, сугубо индивидуальный информационный код (геном), влияя на который можно осуществлять управление этой реальностью» [Цыганков с. 31]. На наличии информационного кода основано действие психотронного оружия, применения которого человек даже не осознает. Факт бессознательного восприятия позволяет говорить о том, что магическая функция речи с учетом современной культурно-языковой среды представляет собой страшную силу. Сильная версия постоянного функционирования неконтролируемых сознанием мыслительных процессов может быть основана на утверждении: «Подсознательное мышление регулирует и частную практику человека, и его сознание» [Семенов, с.103]. Мы склоняемся к более умеренному варианту: подсознание может влиять на поведение человека в некоторых условиях. Это ограничение позволяет согласовать неконтролируемое («магическое») воздействие на человека и его свободную волю. В противном случае пребывание в однородной социокультурной среде унифицировало бы людей до потери психической индивидуальности. Магическое начало в языке неизбежно, но не фатально. Уже само стремление к критическому анализу поступающей информации ставит преграду ее негативному влиянию.
Но наиболее действенное средство хранения себя от «магии слова» и других форм зомбирования люди находят в Церкви и ее таинствах. Доктор филологических наук Т.Л. Миронова пишет: «Но если опыт предков и Церковь не авторитет досужим неверам, поверьте современной науке – волновой генетике, которая опытным путем доказала реальность словесного воздействия на ДНК человека, и целительного воздействия слова на человеческую генетику, и губительного. Молекулярный биолог Петр Гаряев на основе многочисленных экспериментов показал, что наследственный аппарат всего живого понимает человеческую речь. Слово, представляющее собой волновое (квантовое) поле, попадая на генетический аппарат животного, растения, человека, передает ему команды, которые воздействуют на генетику живых организмов. Над радиационно поврежденными семенами читали молитвы на русском, немецком, английском языках и в этом же ряду просто несли абракадабру. Семена поняли молитву на всех языках: радиационно убитые, разрушенные клетки ответили на нее всхожестью, но к абракадабре остались глухи: не взошли! Другие эксперименты показали, как словесное воздействие способно разрушать, искажать генетику живого организма» [http://www.libereya.ru/public/bydlo.html].
Сегодня не только лингвисты говорят об экологии языка и сознания. В.Д. Цыганков предупреждает: «Психическая деградация общества в ближайшем обозримом будущем вполне реальна, если государственные руководители и их окружение не проанализируют складывающуюся в мире обстановку в экологии сознания и не сделают соответствующих конструктивных выводов» [Цыганков, с.109]. Если человеческий организм реагирует на информационную грязь, как семена, то угроза вырождения более чем очевидна.
Словом действительно можно изменить поведение человека в нужном направлении, не прибегая к приемам агитации или манипуляции. Н.П. Бехтерева рассказывает, как ее буквально запрограммировал А. Кашпировский, мимоходом посоветовав исключить из рациона картошку и хлеб. После встречи с ним, зайдя с подругой пообедать в столовую, Бехтерева обратила внимание, что ее спутница как-то странно ест. Но, заглянув в свою тарелку, обнаружила, что странно ест она сама: «Жареная картошка, которую я очень люблю, была на моей тарелке аккуратно сдвинута в сторону (!)» [Бехтерева, с. 221].
15. МЕТАЯЗЫКОВАЯ функция (греч. meta – после, за, через; относящийся к системам, которые служат для описания других систем). То, что народы говорят на разных языках, очевидно для любого. Но то, что народы говорят на концептуально разных языках, неочевидно даже для многих лингвистов и культурологов. Поэтому столь популярны разговоры об общечеловеческих ценностях. Семантически эквивалентные слова употребляются по разные стороны языковых границ в различных ситуациях. Слово (и вообще язык) в практически значимом смысле – это не то, что оно обозначает, как звучит или склоняется, а то, знаком каких положений вещей оно может быть.
Чтобы определить содержание языковых концептов объективно, необходимо освободиться от культурной нагруженности слов используемого языка. Для этого А. Вежбицкая предлагает использовать язык семантических примитивов, лексических универсалий, в состав которых входят элементарные концепты, лексикализованные во всех языках мира (я, ты, думать, знать, видеть, слышать, хороший, плохой, большой, маленький и т.д.): «Основывая наш анализ на лексических универсалиях, мы можем освободиться от наших собственных языковых предрассудков и достичь универсального, не зависящего от конкретной культуры взгляда на познание в целом и на человеческие эмоции в частности» [Вежбицкая, 2001, с.20]. При таком анализе становятся особенно отчетливо видны различия в понимании тех или иных концептов в разных языках, близких концептов одного языка.
Люди пользуются когнитивными сценариями неосознанно, поэтому реакции представителей разных культур на одно и то же явление могут быть диаметрально противоположны.В любом языке есть понятие «справедливость» и соответствующее слово. Но культуры имеют неодинаковое представление о справедливости, и об одном событии русский и англосакс выскажут противоположное мнение.
Русские смотрят на мир через призму справедливости, а англосаксы justice. Англ. justic ‘справедливость’ – специфически англосаксонский вариант справедливости. Нам видно, что остальному миру justic выходит боком. Например, министр иностранных дел Великобритании А. Иден считал справедливым бомбить неважные в военно-стратегическом отношении и потому неохраняемые германские города. Он говорил: «Я за бомбардировку районов рабочего населения Германии. Я последователь Кромвеля, я верю в “пролитие крови во имя Бога”» [Цит. по Уткин, с. 527]. Пусть каждый, кто сегодня справедливо возмущается терактами, уносящими жизнь невинных людей, спросит себя: чем отличается «Аль-Каида» от британского министра или современных США, напалмом бомбардирующих ближневосточные города?
Главный ужас в том, что у многих западных людей подобная психология не отклонение от нормы, а норма. Мы полностью согласны с В.В. Кожиновым, утверждавшим, что двойные стандарты Запада «следует воспринимать не как «подлость», а как геополитическую неизбежность» [Кожинов, с. 104]. Запад не может не грабить и не убивать, а концепт, закодированный словом justice, позволяет ему это делать с чистой conscience (совестью).
16. Перевод был и остается одной из самых актуальных проблем мирового сообщества. Хотя в научной литературе нам не встречалось упоминание о ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ функции, она может быть выделена с не меньшим основанием, чем остальные проявления языка.
Лингвистическое объяснение отрицательного мнения Запада о России в том, что русский язык чрезвычайно труден для изучения. Философ И.А. Ильин прямо указывал, что стена непонимания между Западом и Россией воздвигнута нашим языком [Ильин И.А., 1997, с. 368]. Без большого преувеличения можно сказать, что между Западом и Россией тонированное стекло. Мы их видим, а они нас нет. К сожалению, мы отказываемся от своего преимущества, дарованного нам нашим духовным и культурным превосходством.
Ф.М. Достоевский отмечал: «Существует один знаменательный факт: мы, на нашем еще неустроенном и молодом языке, можем передавать глубочайшие формы духа и мысли европейских языков, – европейские поэты и мыслители все переводимы и передаваемы по-русски, а иные переведены уже в совершенстве. Между тем на европейские языки, преимущественно на французский, чрезвычайно много из русского народного языка и из художественных литературных наших произведений до сих пор совершенно непереводимо и непередаваемо» [На каком языке говорить будущему столпу своей родины?, с. 540]. Французский писатель, литературовед и дипломат Э.-М. де Вогюэ писал: «Перевод поэзии всегда представляет собой сложную задачу. Особенно если речь идет о переводе с самого поэтического языка Европы на самый непоэтический европейский язык. Поэтому читать стихи Пушкина во французском переводе также приятно, как смотреть на труп прекрасной женщины: форма еще сохраняется, но душа улетела» [Цит. по: Гак, с. 53].
Особенно важен правильный перевод Священного Писания, где цена неточности бесконечно выше, чем в художественной или научной литературе. Советский пропагандист-атеист А.А. Щелоков пишет: «Недоуменные вопросы у человека образованного при чтении Библии возникают один за другим» [Щелоков, с. 17]. Образованность – понятие относительное. Образованного атеиста Библия называет безумным: «Сказал безумец в сердце своем: `нет Бога'» (Пс. 13, 1). Академик может быть абсолютно некомпетентен в области религии, где его образование не работает. Читая библейский текст, образованный атеист часто теряет и обычную формальную логику, которой его учили в университете.
Критикуя строчку «Да будет твердь» (Быт. 1, 6), А.А. Щелоков задается вопросом: «…Зачем потребовалось во второй день создавать твердь, которая с высочайшего соизволения названа «сушей», если Бог уже в первый день сотворил небо и землю?» [Щелоков, с.17]. «Да будет твердь» (Быт. 1, 6). Твердь – это не суша, а небесное пространство. Славянское слово твердь вызывает недоумение: ведь небо не твердая поверхность. Все объясняется неточностью перевода. В оригинальном древнееврейском тексте стоит слово ракúа ‘небосвод, пространство’, переведенное на греческий словом στερεωμα ‘твердыня, крепость, опора’. Почему? Видимо, дело в том, что переводчики ориентировались не на στερεωμα, а на глагол στερεω ‘лишать’, имеющий общую сему с ракúа – «лишенный чего-либо, пустой». В современном иврите рак ‘лишь, только’ [Подольский, Прокофьев, Уваль, с. 510].