В.А. Вагнер биопсихология субъективная и объективная*

* Вагнер В.А. Биопсихология и смежные науки. Петроград; Культурно-Просветительное Товарищество "Образование", 1923. С. 52—70 (с сокр.).

Господствующим, классическим приемом является тот, который, чтобы не изобретать нового термина, можно назвать приемом или методом субъективным.

В несколько более общем смысле он был употреблен Ог. Контом в его Systeme de Politique positive. Философ разумел под методом субъективным тот путь изучения явлений, при котором мы идем от человека к природе, в противоположность объективному, который он считает единственно удовлетворяющим требованиям исследования там, где мы восходим от природы к человеку. Не считая нужным подробно останавливаться на рассмотрении этого приема, я все же нахожу необходимым сказать о нем несколько слов.

Основная формула субъективного метода была дана Вундтом: она гласит, что единственное правило, на основании которого мы только и можем судить о действиях животных, состоит в том, чтобы мерить их психику масштабом нашей собственной психики. Я считаю эту формулу безусловно ошибочной и понимаю задачу как раз наоборот: мы никогда не должны судить о действиях животных, меряя их только масштабом собственной психики, если хотим получить научные заключения, а не собрание очерков и сообщений, которые, быть может, несколько резко, осторожные натуралисты называют: "анекдотической зоологией", а Вундт "охотничьими рассказами", образцы которых черпает из книги Ромэнса "Ум животных".

Интересно, что Ромэнс, книгу которого Вундт находит "сочинением старательным", в этом своем "сочинении" следовал как раз тем самым путем, который. Вундт считает единственно правильным.

"Раз признано объективное существование других организмов и их действий, — читаем мы в его книге "Ум животных", — положение, без которого сравнительная психология, как и все другие науки, была бы пустою грезой, то здравый смысл всегда и не колеблясь сделает тот вывод, что действия других организмов, — если они аналогичны тем действиям нашего собственного организма, про которые мы знаем, что они сопровождаются известными умственными состояниями, — сопровождаются и у других подобными же умственными состояниями".

Этот метод исследования и оценки явлений психики Ромэнс считает годным не для одних только высших животных вообще. То место книги, в котором он останавливается на этой стороне вопроса, заслуживает особенного внимания, так как указывает нам основу всего его априорно построенного миросозерцания. Вот это место:

"Если мы видим, например, резкие проявления чувства привязанности, симпатии, ревности или гнева у собаки или обезьяны, то немногие из нас будут настолько скептиками, чтобы усомниться в том, что полная аналогия этих проявлений с проявлениями, какие мы видим у человека, доказывает существование субъективных состояний, аналогичных состояниям человека, внешними и видимыми знаками которых служат такие проявления.

Но когда мы находим, что действия муравья, или пчелы обнаруживают, повидимому, те же эмоции, то немногие из нас окажутся настолько не скептиками, чтобы не спросить себя: можно ли поверить в этом случае внешним и видимым знакам, как доказательству аналогичных или соответственных внутренних событий. Вся организация такого существа, как муравей и пчела, настолько отличается от человеческой организации, что является вопрос, насколько в деле заключения о присутствии субъективных состояний можно положиться на аналогию действий насекомого с человеческими действиями. А так как вполне справедливо, без сомнения, что, чем меньше сходства, тем меньше и ценности в аналогии, построенной на этом сходстве, то и вывод о муравье или пчеле, чувствующих симпатию или гнев, менее законен, нежели тот же вывод относительно собаки или обезьяны. Тем не менее это все-таки вывод законный, хотя бы только потому, что на самом деле это единственный действительный вывод".

Поскольку, однако, он единственно законен, это можно видеть из нижеследующего примера. Говоря о психической деятельности простейших животных, Ромэнс так заключает эту рубрику: деятельность их "не дает нам права приписать этим низшим членам зоологической лестницы хотя бы даже зачатки действительно сознательной деятельности".

Но почему же? — спросит читатель. Потому, отвечает Ромэнс совершенно неожиданно, что у этих животных нет нервной системы. Пусть так, но причем же тогда заявление, что метод аналогии есть единственно возможный путь в оценке психической деятельности животных?

Не трудно понять, разумеется, что если автор, который посвятил вопросам зоопсихологии многотомные исследования, с первых же шагов на пути этого метода становится в безвыходное противоречие с действительностью, то натуралисты, а особенно случайные наблюдатели разных явлений в образе жизни животных, по мере сил старающиеся дать этим явлениям объяснения единственно доступным для них путем, то есть путем аналогии с деятельностью человека, — представляют собою целый хаос мнений, в которых не знаешь, чему удивляться более:их противоречивости или бесконечному разнообразию.

Однообразен в них лишь тот характер описаний и оценки фактов, который делает их — "Охотничьими рассказами". По смыслу одних — сверчки (охотно поедающие друг друга) — оказываются в высокой степени альтруистами, пауки — механиками; жуки — хорошими собеседниками; бобры — недурными физиками; гуси — отменными блюстителями добрых нравов, что доказали, утопив павлина за его гордое поведение и пр. и пр. и пр.

Этих примеров достаточно для того, чтобы представить себе психологию животных, построенную на основании аналогии по субъективному методу от человека (ad hominem).

На основании сказанного и целого ряда других фактов, — я считаю себя вправе утверждать, что субъективный прием разработки вопросов зоопсихологии "от человека" научного значения не имеет, как не имеют значения и устанавливаемые путем такого исследования предмета выводы.

Когда построения по субъективному методу "от человека", или, говоря иначе, построения монистов "сверху "были опрокинуты; когда роль эксперимента в решении вопросов психологии получила должную цену; когда вместе с тем для биологов сделалось очевидным, что путем анатомо-физиологических исследований сравнительной психологии получить невозможно, то ученые обратились к другой крайности: они начали искать не источник психики, а самую психику в свойствах протоплазмы. Деятельность всех систем и тканей организмов, а с этим вместе и нервной системы является лишь продуктом этих свойств и ничем более.

Исходя из этих соображений, монисты "снизу " в конце концов пришли к заключению, что деятельность человека совершенно в такой же степени автоматична, как и деятельность инфузорий.

Нетрудно убедиться в том, однако, что, если познание Cytozoa способно пролить некоторый свет на познание животного мира в целом, то лишь в сфере определенной группы вопросов и всего менее в вопросах психологии, так как психика является продуктом специализации клеток, их дифференцировки, разделения и координации функций, т. е. явлений, которых познать путем изучения одноклеточных животных нельзя, как бы тщательно ни производилось изучение. Нам скажут на это, быть может, что и в клетке происходит аналогичная специализация элементов протоплазмы и ассоциация тех или других из них, в связи с дифференцировкой и разделением труда. Этого никто не отрицает, конечно, как никто не оспаривает и того, что между миром Cytozoa и миром животных со сложившейся нервной системой нет пропасти, что между этими мирами существует ряд промежуточных ступеней, ряд мостков, соединяющих их друг с другом, но связь явлений и аналогичные черты между ними еще не обуславливают их идентичности, и не только не исключают существования для каждой из этих категорий своих особых явлений и им исключительно свойственных законов, но делают изыскания последних настоятельно необходимыми. Как непрерывная связь между зародышевой клеткой и взрослой курицей не дает нам права останавливаться на изучении только законов эмбриологии для познания явлений, характеризующих взрослых птиц, так и познание явлений последней категории не дает нам права, с точки зрения управляющих ими законов, объяснять вопросы эмбриологии.

Совершенно так же неосновательно, поэтому, как стремление монистов "сверху" навязывать Cytozoa психические элементы, свойственные животным, обладающим нервной системой, так и стремление монистов "снизу" навязывать этим последним автоматизм первых.

Рассмотрение фактического материала монистов "от простейших животных" представит совершенно очевидные доказательства справедливости сделанного заключения.

Эта крайняя точка зрения, составляющая основу направления монизма "снизу", вполне равноценна крайним воззрениям монистов "сверху".

Там авторы, исходя от человека и признавая психику функцией нервной системы, кончили описанием психики простейших животных так, как это было бы возможно при наличности у них нервной системы, которой нет и которую хотят предполагать. Здесь, исходя от корненожек и признав их деятельность тропической, рассматривают психику всех животных так, как будто бы у них нервной системы не было и им таковая не нужна.

Факты доказывают, однако, что не только в деятельности сложно организованных животных, например, насекомых, но даже менее совершенных, как черви и другие из числа исследованных Лёбом, нет никаких оснований для подтверждения его гипотезы.

Подводя конечное заключение о том направлении в нашей науке, которое можно назвать монизмом "снизу", я таким образом формулирую сказанное путем сопоставления этого направления с монизмом "сверху".

Два течения эта отличаются друг от друга по всем основным вопросам науки, начиная с метода исследования.

В то время, как последний, исследуя психику животных, мерял ее маштабом человеческой психики, монизм "снизу", решая вопросы психики человеческой, меряет ее, наравне с психикой всего животного мира, мерою одноклеточных организмов.

Монисты "сверху" везде видели разум и "сознание", которое в конце концов признали разлитым во всей вселенной; монисты "снизу" везде видят только автоматизм.

Для первых животный мир психически активен, а его представители ищут и стремятся найти лучшее, более целесообразное, прогрессивное; для вторых животный мир пассивен, его представители ничего не ищут, а их деятельность и их судьба сполна предопределены физико-химическими свойствами их организации.

Монисты "сверху" в основу своих исследований клали "суждение по аналогии", монисты "снизу" в эту основу кладут лабораторные исследования; у монистов "сверху" жизнь животных поэтому заслонялась жизнью человека, у монистов "снизу" она заслоняется ретортами, химическими формулами и экспериментами.

Крайности сходятся и потому ничего нет удивительного в том, что монисты "снизу" в своих крайних заключениях приходят к такому же заблуждению, к какому пришли монисты "сверху", только с другого конца: последние, исходя из положения, что у человека нет таких психических способностей, которых не было бы у животных, "подводят" весь животный мир под один уровень с вершиной и наделяют этот мир, до простейших включительно, разумом, сознанием, волей. Монисты "снизу", исходя из того же положения, что человек в мире животных существ, с точки зрения психической, ничего исключительного собою не представляет, "подводят" весь этот мир под один уровень с простейшими животными и приходят к заключению, что деятельность человека в такой же степени автоматична, как и деятельность инфузорий. Нас поэтому одинаково поражает своею парадоксальностью как идея Геккеля о том, что у муравьев имеется чувство долга в христианском смысле этого слова, так и соображение одного из монистов "снизу", утверждающего, что между едой гусеницы и мышлением человека по существу нет никакого различия.

Из сказанного о субъективном методе изучения биопсихологии с несомненностью вытекает следующее заключение: материал, добытый этим путем, в такой же мере может служить для выяснения психологии человека, в какой записные книжки туристов с заметками о вынесенных ими впечатлениях от Рафаэльской мадонны в Дрезденской картинной галлерее могут служить материалом для истории живописи. История эта одна, а впечатлений столько, сколько туристов; история пишется путем сравнительного метода произведений искусства разных эпох, разных народов, а впечатления туристов слагаются на основе факторов только той культурной эпохи, к которой они принадлежат. Совершенно понятно поэтому, что если, руководясь данными эволюции искусства, мы можем с некоторым приближением к истине выяснить впечатления туристов, то из совокупности этих впечатлений, как бы ни была велика их численность, мы решительно ничего не можем выяснить в эволюции живописи. Как бы хорошо и всесторонне ни изучили мы человека, мы не поймем его психики, если не будем иметь ключей к выяснению истории происхождения его психических способностей: она будет представлять собою только одно сплошное неизвестное. Если мы, исходя от этого неизвестного, будем объяснять другое неизвестное — психологию животных, меряя ее масштабом человеческой психики, в качестве якобы известного, то не ясно ли, что мы получим только праздный и вредный разговор на психологические темы, который так же пригоден для установления фактов эволюции психических способностей и выяснения психических способностей человека, в какой записная книжка туристов пригодна для понимания Рафаэльской мадонны с точки зрения истории искусства.

БИОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД

Метод этот исходит из совершенно противоположной субъективному методу точки отправления (не от человека, а к человеку) и держится других приемов сравнения.

Натуралист, в своих исследованиях желающий держаться этого метода, должен помнить, что животные организмы, в смысле их психологии, не представляют существ изолированных, что они связаны между собою многочисленными нитями, из чего следует, что для понимания психики одного из них, или одной их группы, необходимо сравнение ее представителей не с конечною формою животных существ — не с человеком, а с формами, непосредственно предшествующими данной группе и за ней следующими. Другими словами, необходимо и в области сравнительной психологии делать то же, что делает для решения одной части своих задач сравнительная анатомия, подвергая сравнению структуру органов родственных форм между собою и идя от простого к сложному. Этот прием сравнительного изучения вопросов сравнительной психологии еще не исчерпывает собою, однако, объективного биологического метода науки; недостаточно сравнения явлений психики одних животных с другими в их конечном развитии, необходимо еще сравнение этих явлений жизни одного животного в разные стадии его развития друг с другом, начиная с первых моментов ее проявления и до последних ее моментов.

Отсюда два пути сравнительного изучения предмета методом объективным.

1) Сравнения делаются по материалу, в основе которого лежат факты из жизни вида;

в этом случае руководящей нитью исследования будут данные учения о генеалогическом родстве организмов, в связи с которым стоит и эволюция психики в царстве животных. Изучение сравнительной психологии таким приемом биологического метода всего ближе будет назвать поэтому филогенетическим.

2) Сравнения делаются по материалу, в основе которого лежат факты из жизни особи, с момента, когда она начинает реагировать психически на воздействия среды, до ее смерти, — вследствие чего такой прием биологического метода в изучении сравнительной психологии всего ближе будет назвать онтогенетическим: эволюция психики индивида составляет его ближайшую задачу.

Остановимся на выяснении каждого из этих приемов в такой мере, в какой это необходимо, чтобы определить их ближайшие задачи и ознакомиться с характером их выводов.

ФИЛОГЕНЕТИЧЕСКИЙ МЕТОД

Метод этот, как известно, в сравнительной психологии является в такой же степени могущественным и важным, как и в вопросах эволюции животных форм вообще. И там и тут, материал исследования существенно один и тот же: если не все, то многое из того, что нарождалось, что изменялось, как изменялось, что и как атрофировалось, и что заменялось новым, — представлено в той или другой группе животного царства сегодня, как тысячи лет назад. Подобно тому, как законы развития и природу языка европейцев мы можем познать, располагая для этого живым языком людей земного шара, так законы сравнительной психологии мы можем познать путем изучения ее живых элементов у современных нам представителей животной жизни. И там и тут для этого (не говоря ни о чем другом) прежде всего необходима такая масса фактического материала, что до настоящего времени филогенетический метод в сравнительной психологии является скорее теоретически желательным, чем практически осуществленным.

Необходима такая масса материала потому, что изучение предмета этим методом требует следующих ступеней сравнения:

Первая, самая важная и безусловно необходимая, без которой никакие научные выводы невозможны,— это сравнительное изучение явления в пределах самого вида, у которого оно исследуется; чем больше сделано в этом отношении для понимания и выяснения явления, тем вернее, тем научнее можно считать устанавливаемые по его поводу заключения.

Вторая ступень; изучение явления путем сравнения его в пределах родов одного семейства.

Эта ступень в изучении явлений также очень важна для установления правильных заключений.

Третья ступень — изучение явлений путем сопоставления семейств, отрядов и классов.

Четвертая ступень: подобное же изучение типов животного царства.

Установленные таким сравнительным путем выводы могут подлежать сопоставлению и оценке, как таковые.

Сопоставление научно установленных и законченных для данного класса животных заключений, может повести, и неизбежно поведет, к установлению новых выводов, все более и более общих.

Таким образом, исходным пунктом филогенетического метода служит идея о том, что организмы, в смысле их психологии, представляют существа не изолированные, а связанные друг с другом непрерывною цепью фиксированных у представителей животных разных классификационных единиц, психических признаков; что, вследствие этого, для понимания одного из них, или одной из их групп, необходимо изучение не изолированного организма или группы, а в связи с психологией групп родственных: видов, родов, семейств и классов.

Далее, самое изучение психических актов должно начинать точно так же, как изучаются чисто физиологические функции организма, без всякой попытки давать этим актам психологическое толкование; другими словами, их должно описывать так же объективно, как описываются, например, физические явления магнетизма, электричества и т. п. И лишь затем уже, когда факты, добытые путем такого изучения явлений жизни животных, составят материал, количественно достаточный для его обработки, перейти к общим выводам и заключениям.

Но и тут толкования явлений должны представлять собою простое заключение из фактов, поскольку оно возможно, а отнюдь не перевод этих фактов на язык психологии человека, по аналогии соответствующих действий.

Такая аналогия допустима лишь по отношению к организмам, подлежащим сравнению с человеком на основании данных иного порядка, определяемых методом сравнительной анатомии. Как только этот последний указатель свидетельствует нам о глубоком различии сравниваемых организмов, так аналогии на почве психических явлений тем самым утрачивают всякое значение и не должны иметь места.

Я уже упомянул о том, что добытые путем филогенетического метода изучения предмета данные очень скудны и пока могут служить только для установления некоторых принципиальных заключений. Но и эта заслуга метода представляется уже огромной, если принять во внимание важность этих, хотя и немногих, заключений.

Следующий пример может служить пояснением сказанного. Гнезда птиц, говорит Дарвин, представляют непрерывный ряд форм. Есть птицы, вовсе не имеющие гнезд. От них мы постепенно восходим к таким, которые вьют плохие и простые гнезда, и так далее, до произведений искусства, не уступающих искусству "ткача".

"Стараясь отыскать полный ряд среди форм гнезд, менее распространенных", — читаем мы далее у Дарвина, — "мы не должны забывать, что существующие птицы составляют бесконечно малую группу по отношению к существовавшим с того времени, когда впервые следы их отпечатались на красном песчанике морского берега Сев. Америки".

"Можно допустить, с одной стороны, что гнездо каждой птицы, как бы оно ни было помещено и построено, удовлетворяет этот вид при естественных условиях существования, а с другой, — что, если строительный инстинкт несколько изменяется, когда птица поставлена в новые условия, то естественный подбор, принимая во внимание наследственность таких изменений, может с течением времени изменить гнездо птицы, усовершенствовав его до высшей степени, сравнительно с тем, что оно представляло у предков отдаленного прошедшего. Приведу, — говорит Дарвин, — один из самых необыкновенных примеров, когда-либо 'известных, и укажу, в каком направлении мог действовать естественный подбор; я разумею наблюдения г. Gould'a, относящиеся к австралийским Megapodidae".

"Talegalla lathami, например, складывает пирамиду из гниющих растительных веществ, количеством от 2—4 тачек, и кладет в середину ее свои яйца, которые, благодаря брожению этой гниющей массы при температуре, равной почти 90" Фаренгейта, выводят маленьких. Эти последние посредством когтей пробивают выход из пирамиды".

"Leipoaocellataco6HpaeT в кучу листья, покрытые толстым слоем песка; куча эта имеет 45 футов в окружности и 4 в вышину; в нее самка кладет яйца, которые и нагреваются брожением".

"Megapodius tumulus, из северной части Австралии, делает еще большую кучу, которая, повидимому, содержит меньше животных частиц; говорят, что другой вид этого животного, живущий в Малайском Архипелаге, кладет свои яйца уже в ямки, вырытые в земле, где они нагреваются только солнечным теплом. Не так удивительно, что эти птицы утратили свой инстинкт насиживания, когда солнце или брожение дают достаточно тепла, сколько тот факт, что они заранее подготовляют кучи растительных веществ, чтобы в них произошло брожение".

Факт этот Дарвин объясняет таким образом: "Предположим, — говорит он, — что жизненные условия благоприятствовали распространению птиц того семейства, представители которого согревали яйца одним солнечным теплом; в стране же, более холодной, сырой, лесистой, те особи, у которых склонность к собиранию материала изменилась бы в том направлении, что листья они начали бы предпочитать песку, имели бы, очевидно, больший приплод, чем те, которые предпочитали бы песок — листьям; при большом количестве растительных веществ брожение заменит недостаток солнечной теплоты, и выводится больше молодых птиц, которые так же легко наследуют от родителей склонность к собиранию материала, как наши породы собак наследуют склонность: одни — приносить подстреленную дичь, другие — делать стойку, третьи — бегать вокруг добычи.

Такой процесс естественного подбора может продолжаться, пока яйца будут развиваться только при посредстве брожения; птица же, конечно, так же мало понимает причину этой теплоты, развиваемой гниющими веществами, как и причину теплоты ее собственного тела".

Приведенный пример достаточно ясно знакомит нас с путем филогенетического метода исследования сравнительной психологии. Остается сказать, что на пути к решению задач филогенеза могут встречаться затруднения, вытекающие из свойственных этому методу особенностей исследования предмета.

Первое из них заключается в том, что, пытаясь установить генетический ряд явлений, связанных между собою, натуралист, особенно в случае недостатка материала, пользуется данными их внешнего сходства, которые далеко не всегда оказываются для того достаточными.

Второе затруднение заключается в том, что, даже собрав необходимое количество безукоризненного фактического материала и получив возможность расположить его в один генетический ряд, натуралист далеко не всегда может ответить на вопрос: где начало и где конец этого ряда. А от решения этого вопроса, как мы увидим в своем месте, зависит иногда целый ряд других, стоящих с данным в более или менее тесной связи.

Другим источником ошибок в заключениях при решении тех же вопросов зоопсихологии методом филогенетическим, как я уже сказал выше, может быть следующее обстоятельство.

Собрав необходимое количество необходимого материала и получив возможность расположить его в один или несколько генетических рядов, мы не всегда с этим вместе получаем возможность ответить на вопрос о том, с которого конца этого ряда следует начинать. Примером, выясняющим сказанное, служит заключение Дарвина о строительном инстинкте ласточек. Ученый указывает нам ряд форм: а, b, с, d, e, и, доказав их генетическую связь между собою, делает заключение о том, что развитие их шло от а к e.

Вполне соглашаясь с правильностью построенного генетического ряда форм, мы, однако, конечное резюме автора о том, что развитие шло от а к e, признать доказанным не можем. Ряд есть, но где его начало и конец, это вопрос спорный, и требует для своего решения хорошо обоснованных данных, которых для этого еще не достает. Дарвин же нам не дает никаких.

Таковы главнейшие затруднения, которые ожидают натуралиста при решении вопроса сравнительной психологии на основании данных филогении инстинктов.

Но ни ошибки, ни, того еще менее, затруднения эти не могут, разумеется, отнять у генетического метода исследования того огромного значения, которое он может и должен иметь в решении самых сложных вопросов нашей науки, и не могут умалить важности заключений, которые, благодаря этому приему решения задачи, уже удалось в ней установить.