Глава 2. Горячие и холодные средства коммуникации

«Взлет популярности вальса, — объяснял Курт Закс⁴⁰ во «Всемирной истории танца»⁴¹, — был следствием того страстного стремления к истине, простоте, близости к при­роде и первозданности, которым были наполнены послед­ние две трети восемнадцатого столетия». В век джаза мы обычно не замечаем, что вальс возник как горячий и взрыв­ной способ человеческого самовыражения, прорвавший­ся сквозь формальные феодальные барьеры изысканных и хоровых танцевальных стилей.

Есть основной принцип, отличающий такое горячее сред­ство коммуникации, как радио, от такого холодного сред­ства, как телефон, или такое горячее средство коммуника­ции, как кино, от такого холодного средства, как телеви­дение. Горячее средство — это такое средство, которое рас­ширяет одно-единственное чувство до степени «высокой определенности». Высокая определенность — это состоя­ние наполненности данными. Фотография, с визуальной точки зрения, обладает «высокой определенностью». Ко­микс же — «низкой определенностью», просто потому что он дает очень мало визуальной информации. Телефон яв­ляется холодным средством коммуникации, или средством с низкой определенностью, так как ухо получает скудное количество информации. Речь тоже является холодным средством с низкой определенностью, поскольку слушате­лю передается очень мало, и очень многое ему приходится додумывать самому. С другой стороны, горячие средства коммуникации оставляют аудитории не очень много про­стора для заполнения или довершения. Горячие средства характеризуются, стало быть, низкой степенью участия аудитории, а холодные — высокой степенью ее участия, или достраивания ею недостающего. А потому естествен-

28

но, что горячее средство коммуникации, например радио, оказывает на пользователя совершенно иное воздействие, нежели холодное средство, например телефон.

Такое холодное средство коммуникации, как иерогли­фическое или идеографическое письмо, очень отличается по своим воздействиям от такого горячего и взрывного по­средника, как фонетический алфавит. Алфавит, доведен­ный до высокой степени абстрактной визуальной интен­сивности, превратился в книгопечатание. Печатное слово с присущей ему специалистской интенсивностью разры­вает путы средневековых корпоративных гильдий и мона­стырей, создавая крайние индивидуалистические образ­цы предпринимательства и монополии. Между тем, когда крайности монополии вернули корпорацию с ее безлич­ным владычеством над многими жизнями, произошло ти­пичное обращение. Разогревание такого средства комму­никации, как письмо, до состояния воспроизводимой ин­тенсивности, свойственного печати, привело к возникно­вению национализма и религиозным войнам шестнадца­того столетия. Тяжелые и громоздкие средства коммуни­кации — такие, как камень — связывают времена. Когда их используют для письма, они поистине очень холодны и служат соединению эпох, тогда как бумага представляет собой горячее средство, служащее горизонтальному соеди­нению пространств, и здесь неважно, идет ли речь о поли­тической империи или об империях развлечений.

Любое горячее средство коммуникации допускает мень­шую степень участия по сравнению с холодным. Например, лекция обеспечивает меньшее участие по сравнению с семи­наром, а книга — по сравнению с диалогом. С появлением печати многие прежние формы были исключены из жизни и искусства, а многие приобрели странную новую интен­сивность. Между тем, наше время прямо-таки изобилует примерами проявления того принципа, что горячая форма исключает, а холодная включает. Когда столетие назад ба­лерины стали танцевать на носочках, присутствовало ощу­щение, что искусство балета приобрело новую «духовность». С появлением этой новой интенсивности из балета были исключены мужские персонажи. Роль женщин также ста­ла фрагментироваться с рождением промышленного спе-

29

циализма и взрывом домашних функций, что привело к воз­никновению на периферии сообщества прачечных, булоч­ных и больниц. Интенсивность, или высокая определен­ность, порождает как в жизни, так и в сфере развлечений специализм и фрагментацию, и это объясняет, почему ин­тенсивное переживание, прежде чем оно может быть «усво­ено», или ассимилировано, должно быть «забыто», «под­вергнуто цензуре» и редуцировано до весьма холодного со­стояния. Фрейдовский «цензор» — не столько моральная функция, сколько необходимое условие научения. Если бы нам приходилось полностью и непосредственно прини­мать каждый удар, наносимый по различным структурам нашего сознания, то скоро мы превратились бы в нервные развалины, постоянно все пересматривающие и ежеминут­но судорожно жмущие на кнопки паники. «Цензор» обе­регает нашу центральную систему ценностей, равно как и нашу физическую нервную систему, путем простого охлаж­дения наплыва всевозможных переживаний. Во многих эта система охлаждения вызывает пожизненное состояние психическогоrigor mortis⁴², или сомнамбулизма, особенно заметное в периоды внедрения новой технологии.

Пример разрушительного воздействия горячей техно­логии, приходящей на смену холодной, приводит Роберт Тиболд в книге «Богатые и бедные»⁴³. Когда австралий­ские аборигены получили от миссионеров стальные топо­ры, их культура, базирующаяся на каменном топоре, по­терпела катастрофу. Каменный топор был не просто ред­костью; он всегда служил основным статусным символом, подчеркивающим значимость мужчины. Миссионеры при­везли с собой кучу острых стальных топоров и раздали их женщинам и детям. Мужчинам приходилось даже брать их у женщин взаймы, и это вызвало катастрофическое падение мужского достоинства. Племенная и феодальная иерархия традиционного типа быстро разрушается при столкновении с любым горячим средством коммуникации механического, единообразного и повторимого типа. Такие средства, как деньги, колесо, письмо или любая другая фор­ма специалистского ускорения обмена и движения инфор­мации, приводят к фрагментации племенной структуры. Аналогичным образом, гораздо большее ускорение — та-

30

кое, какое приходит, например, вместе с электричеством — может способствовать восстановлению племенного образ­ца интенсивного вовлечения, как это произошло в Европе с появлением радио и как это должно произойти сейчас в Америке вследствие распространения телевидения. Спе­циалистские технологии детрайбализируют. Неспециали­стская электрическая технология ретрайбализирует. Про­цесс разрушения порядка, являющийся результатом но­вого распределения навыков, сопровождается значитель­ным культурным отставанием, при котором люди чувству­ют себя вынужденными смотреть на новые ситуации так, как если бы они были старыми, и выступать в эпоху им­плозивного сжатия с идеями «демографического взрыва». В эпоху часов Ньютон ухитрился представить весь мир в образе часового механизма. Однако такие поэты, как Блейк, пошли намного дальше Ньютона в своей реакции на вызов, брошенный часами. Блейк говорил о необходи­мости избавиться «от единого зренья и Ньютонова сна»⁴⁴, прекрасно зная, что ответ Ньютона на вызов нового меха­тнизма был сам по себе всего лишь механическим повторе­нием этого вызова. В Ньютоне, Локке и других фигурах « Блейк видел загипнотизированный нарциссический тип, совершенно не способный достойно ответить на вызов ме­ханизма. Полную блейковскую версию Ньютона и Локка предложил У. Б. Йейтс в знаменитой эпиграмме:

В экстаз восторга погрузился Локк; А значит, саду умирать пора; Прядильную машину «Дженни» Бог Извлек из своего ребра.

Локка, философа механического и линейного ассоциа­низма, Йейтс представляет как человека, загипнотизиро­ванного собственным образом. «Саду», или единому созна­нию, настал конец. Человек восемнадцатого века получил расширение самого себя в форме прядильной машины, ко­торую Йейтс наделяет полноценной сексуальной значимо­стью⁴⁵. Сама женщина видится, таким образом, как тех­нологическое внешнее продолжение мужского существа.

Контрстратегия, которую предложил своей эпохе Блейк, состояла в противопоставлении механизму органического

31