Никола. Античная литература. Практикум

Легкомыслие и прихоть тех, кто манипулирует людьми и вещами, отчаяние, толкающее солдата все вокруг разрушать, убийство, следующее за убийством, – вот картина однообразного ужаса, и единственный герой ее – Сила. Картина, которая казалась бы нам удручающе монотонной, когда бы не вспыхивали то там, то здесь на пространствах поэмы светоносные точки: краткие и дивные моменты озарения душ. Душа пробуждается на миг, чтобы, увы, потерять себя на бескрайних просторах империи Силы, – но она пробуждается, чистая, неповрежденная; нет в ней места тогда ничему двусмысленному, запутанному, тревожному; храбрость и любовь заполняют ее тогда. Иногда человек обретает душу наедине с собой, когда он пытается, как Гектор под стенами Трои, без помощи богов и людей взглянуть в лицо своему предназначению. В иных случаях он ее обретает через любовь, и нет такого рода чистой любви одного человека к другому, которая бы не встретилась вам в «Илиаде».

Радушие гостеприимства, воспитанное в поколениях, берущее верх над слепой злобой битвы; трогательность любви родительской, братской; совершенная чистота любви супружеской на пороге несчастья, к которому она уже приговорена. Чистейшая же любовь из всех возможных, ее триумф и высшая благодать посреди войны – это дружба, способная зародиться в сердцах смертельных врагов. Она гонит из сердца жажду мести за убитого сына, за убитого друга, она творит чудо, перебрасывая мост над пропастью, разделяющей благотворителя и просителя, победителя и побежденного:

...И когда питием и пищей насытили сердце, Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу, Виду его и величеству: бога, казалось, он видит. Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму.

Смотря на образ почтенный и слушая старцевы речи. Оба они наслаждались, один на другого взирая...

Эти благодатные моменты редки в «Илиаде», но и их достаточно, чтобы нам с горчайшим сожалением воспринять и прочувствовать всю ту жизнь, которую губит сейчас и будет всегда губить насилие.

Ибо ведь это нагромождение всяческого насилия, какое мы находим в поэме, само по себе оставило бы вас холодными, ког-

81

да бы не интонация неизбывной горечи, которая чувствуется повсюду, тот горький акцент, который выражен иногда одним лишь словом, а иногда всего лишь сдвигом цезуры или иным оттенком в строе стиха. Вот что делает «Илиаду» произведением уникальным – горечь, проистекающая из нежности и падающая, как солнечный свет, равно на всех и каждого. Нигде интонация не перестает быть пропитанной горечью и нигде не опускается она до жалобы. Справедливость и любовь – им нет как будто места в этой картине сплошного насилия, но они омывают этот свирепый мир, будучи ощутимы всего лишь как акцент. Ничто, драгоценное сердцу человеческому, не презирается, суждено ему погибнуть или нет; беспомощность и нужда человека нигде не сокрыты и всюду показаны без пренебрежения; никто не вознесен выше человеческой меры и никто не опущен ниже ее; обо всем, что разрушено, поэма сожалеет. Победители и побежденные равно близки нам, взятые в одной и той же перспективе – как ближние и поэту и слушателям. Если и есть различие, то оно в том, что горе другой стороны, страдания троянцев, пожалуй, переживаются еще более скорбно.

На всей поэме лежит тень предощущения самой великой печали, какая может постигнуть народ, – разрушения его Города. Родись поэт в Трое, он не мог бы найти более сильные и трогательные слова. И таким же тоном рассказывается об ахеянах, погибающих вдалеке от дома.

Все, чему нет места на войне, что война разрушает или грозит разрушить, овеяно поэзией в «Илиаде»; подробности войны нигде не опоэтизированы. Переход от жизни к смерти не завуалирован никакой недомолвкой:

Вырвалась бурная медь: просадила в потылице череп, Вышибла зубы ему; и у падшего, выпучась страшно, Кровью глаза налились; из ноздрей и из уст растворенных Кровь изрыгал он, пока не покрылся облаком смерти.

Холодная грубость фактической стороны войны ничем не замаскирована, поскольку ни победители, ни побежденные не вызывают ни восхищения, ни презрения, ни ненависти. Судьба и боги решают почти всегда колеблющийся исход сражений. Судьба устанавливает границы неизбежного, а боги в этих границах пользуются полной властью, наградить ли сражающихся

82

победой или же наказать поражением. Это они подстрекают людей на безумие и предательство, всякий раз срывающие возможность мирных исходов. Это их дело – война, и нет у них для этой любимой игры иных мотивов, кроме каприза и злобы. Что касается воинов, победителей и побежденных, то являются ли они

взверином обличье или подобием вещи – все равно, они не возбуждают ни восхищения, ни презрения, но только горькое сожаление, что люди могут так перерождаться.

Да, поистине настоящее чудо эта поэма. Горечь, ее проникающая, проистекает из обстоятельства, единственно достойного горечи, – подчинения души человека Силе, то есть в конечном счете материи. Подчинение это – удел всех смертных, хотя и в неравной степени, потому что души различны, качество душ различно. Никто в «Илиаде» не изъят из общего закона, как никто не изъят из него на земле. И никто не презираем за свою слабость, если же кому-то удастся – в глубине души или

вделах с людьми – ускользнуть из-под имперской власти Силы, он возлюблен, но возлюблен с болью, поскольку опасность быть уничтоженным всегда над его головой.

Такого духа – единственный подлинный эпос, каким обладает Запад. <...>

Вейль С. «Илиада» или поэма о Силе / Пер. К. Темерсон

иА. Суконика // Новый мир. 1999. № 6

С.АВЕРИНЦЕВ. ПРЕДИСЛОВИЕ К ЭССЕ С. ВЕЙЛЬ

Достоевского уже в XIX веке прочли не только в России, да и Киркегором под конец того же века заинтересовался, например, Брандес. И все же есть, очевидно, какой-то смысл в утверждении, согласно которому наше столетие принадлежит Киркегору и Достоевскому по преимуществу; наше столетие больше их столетие, нежели то, в котором они жили.

Если XXI век – будет, то есть если человечество не загубит до тех пор своего физического, или нравственного, или интеллектуального бытия, не разучится вконец почтению к уму и к благородству, я решился бы предположить, что век этот будет в некоем существенном смысле также и веком Симоны Вейль. Ее сочинения, никогда не предназначавшиеся к печати ею самой, уже теперь изданы, прочитаны, переведены на иностранные языки. Но труд-

83

но отделаться от мысли, что ее время еще по-настоящему не наступило. Что она ждет нас впереди, за поворотом.

То, что она до сих пор неизвестна русскому читателю, особенно прискорбно, потому что во всем составе ее морального облика присутствует та готовность к самосожжению, которой нам, почитающим себя за народ протопопа Аввакума, так часто недостает в западной духовности.

Ее жизнь началась с того, что она, не без блеска окончив Сорбонну и получив право преподавать философию в лицеях, обладая притом весьма хрупким здоровьем, пошла на завод, чтобы лично перестрадать тревожившую ее ум проблему механического труда (она считала, что именно проблема одухотворения такого труда оставлена нам греками как неразрешенная – прочие проблемы культуры они в принципе решили). Ее жизнь кончилась тем, что она, работая во время войны у де Голля в лондонском штабе французского Сопротивления и готовясь к нелегальной высадке на оккупированной территории, жестко сокращала свой ежедневный рацион, чтобы не иметь преимуществ перед соотечественниками, томившимися в условиях оккупации. Этот род высокого безумия мы слишком легко склонны считать исключительной специальностью русских максималистов.

Декларации Прав Человека, на которой основывается величие, но и некоторая духовная «теплохладность» западного гуманизма, его готовность уклониться в сторону идеала внешнего и внутреннего комфорта, Симона Вейль противопоставила Декларацию Обязанностей Человека. Она аргументировала так: если прав не соблюдают, их просто нет; но если обязанностей не выполняют, они остаются такими же реальными, такими же неумолимыми. Поэтому обязанности онтологически первичнее прав.

Ее страх оказаться в привилегированном положении перед кем бы то ни было – перед рабочими на фабрике, перед оккупированными французами, но также перед неверующими, лишенными шанса религиозно осмыслить свое страдание, – привел ее к поступку, вернее, отсутствию поступка, которое христианский богослов любого направления не может не оценить как ошибку. Любя многое – например, наследие классической Эллады, – она пламеннее всего любила образ Христа, евангельскую духовность, жизненные навыки старых монастырей, чистоту грегорианского пения; она подолгу живала в бенедиктинской обители,

84

беря на себя все аскетические требования, деля с насельниками обители все, кроме таинств; но она так и умерла некрещеной. На поверхности было нежелание формально выходить из еврейства, пока продолжаются гитлеровские гонения на евреев. В глубине была боязнь, что место в Церкви – тоже «привилегия», хотя бы и самая желанная. Симона Вейль ждала, что Бог сам какими-то непредсказуемыми путями разрешит для нее эту дилемму. Зримо для мира никакого разрешения не произошло. Рассуждать на эту тему неуместно – как здесь, так, наверное, и вообще. Одно можно сказать о ней в христианских терминах: заслышав зов нового страдания, который она принимала своей верой как зов Христа – «Иди за Мной!», – она никогда не жалела себя и не уподоблялась тем персонажам из притчи (Евангелие от Луки. 14, 16–20), что отказываются идти на зов Бога, потому что один купил землю, другой волов, а третий как раз вступил в брак. У нее не было ни земли, ни волов, ни брака – ничего, кроме несговорчивой совести. Кроме неразделенной воли к абсолютному.

Она было француженка и еврейка, и ей довелось жить во времена, когда гитлеризм угрожал национальному бытию французов и физическому бытию евреев, как никто и никогда. На борьбу с гитлеризмом она положила жизнь. Это не мешало ей высказывать такие жестокие укоризны французскому самодовольству и еврейскому высокомерию, каких не высказывал, кажется, ни один галлофоб и юдофоб. Оно и понятно: «фобы» вообще бранятся бездарно, потому что настоящие горькие истины можно высказать только изнутри, из опыта сопричастности, в пылу яростной, взыскующей любви. Став вне, отделившись, никогда по-настоящему не поймешь, что не так. Человеческий суд причастен правде Божьей только тогда, когда это суд над самим собой.

Изредка, но бывают такие дочери: умрет за мать не сморгнув глазом, но, пока обе живы, не пропустит матери ни одного бессердечного взгляда на соседку или нищенку, все выскажет, все выговорит своим ломким, но отчетливым голосом. А мать как бы ни злилась, будет помнить, что так дочь поступает прежде всего с самой собою. Совесть, как соль, как йод, – для ран мука, но и единственная защита от гниения.

Предлагаемый текст характерен для Симоны Вейль, постольку поскольку в нем присутствует важная для нее тема унижаю-

85

щего овеществления личностного бытия человека под действием Силы – насилия истории, насилия природы. Недаром один из ее сборников озаглавлен «Тяжесть и благодать». Тяжесть – несвобода, благодать – обретение свободы. Показателен и выбор эллинского эпоса как отправной точки рассуждений. Гомера и трагиков Симона Вейль знала наизусть по-гречески.

...А когда-нибудь нашему читателю придет время ознакомиться с ее размышлениями о духовности труда, о необходимости восстановления «укорененности», утраченной современным человеком. И не в последнюю очередь – с Декларацией Обязанностей Человека.

С. Аверинцев. Предисловие к эссе С. Вейль. «Илиада», или Поэма о Силе // Новый мир. 1990. № 6. С. 249–250

Задание 7. «Илиада». Песнь II

Вчитайтесь в «список кораблей» (Песнь II «Илиады») и подумайте над вопросами:

1)Почему описание кораблей занимает в поэме такое большое место?

2)Какие особенности повествовательного стиля Гомера проявляются в этом описании?

Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа:

485Вы, божества, – вездесущи и знаете вес в поднебесной; Мы ничего не знаем, молву мы единую слышим:

Вы мне поведайте, кто и вожди и владыки данаев; Всех же бойцов рядовых не могу ни назвать, ни исчислить,

Если бы десять имел языков я и десять гортаней,

490Если б имел неслабеющий голос и медные перси; Разве, небесные Музы, Кронида великого дщери, Вы бы напомнили всех, приходивших под Трою ахеян.

Только вождей корабельных и все корабли я исчислю.

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:

495Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.

Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде, Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый; Феспии, Греи мужей и широких полей Микалесса;

86

Окрест Илезия живших и Гармы и окрест Эритры; 500 Всех обитателей Гил, Элеон, Петеон населявших;

Также Окалею, град Медеон, устроением пышный. Копы, Эвтрез, и стадам голубиным любезную Фисбу, Град Коронею, и град Галиарт на лугах многотравных; Живших в Платее, и в Глиссе тучные нивы пахавших;

505 Всех, населяющих град Гипофивы, прекрасный устройствам; Славный Онхест, Посейдонов алтарь и заветную рощу; Арн, виноградом обильный, Мидею, красивую Ниссу, И народ, наконец, населявший Анфедон предельный.

С ними неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных

510По сту и двадцать воинственных, юных беотян сидело.

Град Аспледон населявших и град Миниеев Орхомен Вождь Аскалаф предводил и Иялмен, Ареевы чада;

Их родила Астиоха в отеческом Актора доме, Дева невинная: некогда терем ее возвышенный

515Мощный Арей посетил и таинственно с нею сопрягся. С ними тридцать судов прилетели, красивые, рядом.

Вслед ополченья фокеян Схедий предводил и Эпистроф, Чада Ифита царя, потомки Навбола героя.

Их племена Кипарисс и утесный Пифос населяли;

520Криссы веселые долы и Давлис и град Панопею; Жили кругом Гиампола, кругом Анемории злачной;

Вдоль по Кефиссу реке, у божественных вод обитали; Жили в Лилее, при шумном исходе Кефисского тока. Сорок под их ополченьями черных судов принеслося.

525Оба вождя устрояли ряды ополчений фокейских, И близ беотян, на левом крыле, ополчалися к бою.

Локров Аякс предводил, Оилеев сын быстроногий: Меньше он был, не таков, как Аякс Теламонид могучий, Меньше далеко его; невеликий, в броне полотняной,

530Но копьеметец отличный меж эллинов всех и данаев. Он предводил племена, населявшие Кинос и Опунт, Вессу, Каллиар и Скарф и веселые долы Авгеи;

Тарфы и Фроний, где воды Воагрия быстро катятся. Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону

535С воинством локров мужей, за священною живших Эвбеей. Но народов эвбейских, дышащих боем абантов,

87

Чад Эретрии, Халкиды, обильной вином Гистиеи, Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком, Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе,

540Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль, Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов.

Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших,

Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях.

545Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону.

Но мужей, населяющих град велелепный Афины, Область царя Эрехтея, которого в древние веки Матерь-земля родила, воспитала Паллада Афина,

Ив Афины ввела, и в блестящий свой храм водворила,

550Где и тельцами и агнцами ныне ее ублажают Чада Афин, при урочном исходе годов круговратных, –

Сих предводил Петеид Менесфей, в ратоборстве искусный. С ним от мужей земнородных никто не равнялся в искусстве Строить на битвы и быстрых коней, и мужей щитоносцев.

555Нестор один то оспаривал, древле родившийся старец. С ним пятьдесят кораблей, под дружиною, черных

примчалось.

Мощный Аякс Теламонид двенадцать судов саламинских Вывел и с оными стал, где стояли афинян фаланги.

В Аргосе живших мужей, населявших Тиринф крепкостенный,

560Град Гермиону, Азину, морские пристанища оба, Грады Трезену, Эйон, Эпидавр, виноградом обильный, Живших в Масете, в Эгине, ахейских юношей храбрых, Сих предводителем был Диомед, знаменитый воитель, Также Сфенел, Капанея великого сын благородный;

565С ними и третий был вождь, Эвриал, небожителю равный, Храбрый Мекестия сын, потомок царя Талайона.

Вместе же всех предводил Диомед, знаменитый воитель: Осмьдесят черных судов под дружинами их принеслося. Но живущих в Микене, прекрасно устроенном граде,

570И в богатом Коринфе, и в пышных устройством Клеонах; Орнии град населявших, веселую Арефирею, Град Сикион, где царствовал древле Адраст браноносный,

88

Чад Гипересии всех, Гоноессы высокоутесной; Живших в Пеллене, кругом Эгиона мужей обитавших,

575Вдоль по поморью всему, и окрест обширной Гелики, – Всех их на ста кораблях предводил властелин Агамемнон. Рать многочисленней всех, превосходнее всех ратоборцы С ним принеслися; он сам облекался сияющей медью, Славою гордый, что он перед сонмом героев блистает

580 Саном верховным своим и числом предводимых народов.

Град населявших великий, лежащий меж гор Лакедемон, Фару, Спарту, стадам голубиным любезную Мессу; В Брисии живших мужей и в веселых долинах Авгии,

Живших Амиклы в стенах и в Гелосе, граде приморском; 585 Град населяющих Лаас и окрест Этила живущих;

Сих Агамемнона брат, Менелай, знаменитый воитель, Вел шестьдесят кораблей, но отдельно на бой ополчался; Ратников сам предводил, на душевную доблесть надежный, Сам их на бой возбуждал и пылал, как никто из ахеян,

590 Страшно отмстить за печаль и за стон похищенной Елены.

В Пилосе живших мужей, обитавших в Арене веселой; Фриос, Алфейский брод и славные зданием Эпи, Град Кипариссию, град Амфигению вкруг населявших, Птелеос, Гелос и Дорион, место, где некогда Музы,

595 Встретив Фамира Фракийского, песнями славного мужа, Дара лишили: идя от Эврита, царя эхалиян, Гордый, хвалиться дерзал, что победу похитит он в песнях, Если и Музы при нем воспоют, Эгиоховы дщери. Гневные Музы его ослепили, похитили сладкий

600 К песням божественный дар и искусство бряцать на кифаре. Сих предводил повелитель их Нестор, конник геренский: С ним девяносто судов принеслися, красивые строем.

Живших и Аркадии, вдоль под Килленской горою высокой, Близко могилы Эпита, мужей рукопашных на битвах;

605В Феносе живший народ, в Орхомене, стадами богатом,

ВРипе, Стратии мужей обитавших и в бурной Эниспе, И Тегеи в стенах и в странах Мантинеи веселой;

ВСтимфале живших мужей и в Парразии нивы

пахавших, – Сими начальствуя, отрасль Анкеева, царь Агапенор

89

610Гнал шестьдесят кораблей; многочисленны в каждом из оных Мужи сидели аркадские, сильно искусные в битвах.

Их ополчениям сам повелитель мужей Агамемнон Дал корабли доброснастные, плыть им по черному понту К Трое высокой: они небрегли о делах мореходных.

615Вслед вупрасийцы текли и народы священной Элиды, Жители тех областей, что Гирмина, Мирзин

приграничный, И утес Оленийский, и холм Алезийский вмещают:

Их предводили четыре вождя, и десять за каждым Быстрых неслось кораблей, с многочисленной ратью эпеян.

620Сих устремляли на бой Амфимах и воинственный Фалпий: Первый Ктеатова отрасль, второй Акторида Эврита; Тех предводителем шествовал храбрый Диор Амаринкид; Вождь их четвертый был Поликсен, небожителю

равный. Доблестный сын Агасфена, народов царя Авгеида.

625 Рать из Дулихии, рать с островов Эхинадских

священных, Тех, что за морем широким лежат против брега

Элиды,

Мегес Филид предводил, ратоборец, Арею

подобный, Сын любимца богов, конеборца Филея, который Некогда в край Дулихийский укрылся от гнева

отцова.

630 Сорок за ним кораблей, под дружиною, черных примчалось.

Царь Одиссей предводил кефалленян, возвышенных

духом,

Живших в Итаке мужей и при Нерите

трепетолистном; Чад Крокилеи, пахавших поля Эгилипы суровой, В власти имевших Закинф и кругом обитавших в

Самосе,

635 Живших в Эпире мужей, и на бреге

противолежащем, – Сих предводил Одиссей, советами равный Зевесу;

90