Никола. Античная литература. Практикум

Задание 3.

М. Гаспаров. Комедия судит трагедию

Ознакомьтесь с комментариями М. Л. Гаспарова к «Лягушкам» Аристофана. Подумайте над вопросами:

1)Почему комедия «судит» трагедию, а не наоборот? Как это связано со спецификой жанров?

2)Каков критерий оценки драматургии Эсхила и Еврипида, с которым соглашаются оба поэта?

3)Кaк оценивается драматургия Эсхила и Еврипида со стороны а) содержания; б) формы?

4)Какова эстетическая позиция самого автора? Каким образом она выражена в комедии?

Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший – Эсхил, средний – Софокл и младший – Еврипид. Эсхил был могуч и величав. Софокл ясен и гармоничен, Еврипид тонок, нервен и парадоксален. У Еврипида на сцене царьстрадалец Телеф появляется одетый в рубище, Федра томилась от неразделенной любви, а Медея жаловалась на угнетение женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые восхищались.

Эсхил умер еще при Перикле; злые языки говорили, будто орел с неба принял его лысину за камень и сбросил на нее черепаху, чтобы расколоть ее панцирь. А Софокл и Еврипид умерли полвека спустя почти одновременно. Сразу пошли споры между любителями: кто из троих был лучше? И в ответ на такие споры драматург Аристофан поставил об этом комедию.

Комедии в Греции ставились тоже лишь по праздникам, с хором, с тремя актерами, только, конечно, одеты они были не царями, а шутами, суетливыми и драчливыми. А главное, в трагедиях все сюжеты были мифологические и заранее известные, в комедиях же, наоборот, сплошь выдуманные, и чем необычнее, тем лучше. У того же Аристофана в других комедиях то мужик летит на небо на навозном жуке, чтобы привезти на землю богиню мира и этим кончить войну, то двое крестьян, столковавшись с птицами, устраивают между небом и землей чудо-государство Тучекукуевск, то афинские женщины, сговорившись, захватывают власть в городе и устанавливают для справедливости, чтобы у всех было общее имущество, а заодно и общие мужья.

171

Вот так и эта комедия Аристофана начинается с того, что бог театра Дионис решает: «Спущусь-ка я в загробное царство и выведу обратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опустела афинская сцена». Но как попасть на тот свет? Дионис расспрашивает об этом Геракла – ведь Геракл туда спускался за адским псом Кербером. «Легче легкого, – говорит Геракл, – удавись, отравись или бросься со стены». – «Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто; покажи лучше, как сам ты шел». – «Вот загробный лодочник Харон перевезет тебя через орхестру, а там сам найдешь». Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идет похоронная процессия: «Эй, покойничек, захвати с собою наш тючок!» Покойничек с готовностью приподымается на носилках: «Две драхмы дашь?» – «Нипочем!» – «Эй, могильщики, несите меня дальше!» – «Ну скинь хоть полдрахмы!» Покойник негодует: «Чтоб мне вновь ожить!» Делать нечего. Дионис с Хароном гребут посуху через орхестру, а раб с поклажей бежит вокруг. Встречаются, обмениваются впечатлениями: «А видел ты здешних грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?» – «Конечно, видел и сейчас вижу», – и актер показывает на ряды зрителей. Зрители хохочут.

Вот и дворец Аида, у ворот сидит Эак: в мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь – крикливый рабпривратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. «Кто там?» – «Геракл опять пришел!» – «Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увел Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я напущу на тебя всех адских чудовищ!» Эак уходит, Дионис в ужасе; отдает рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: «Геракл, дорогой наш, хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощение приготовила, иди к нам!» Раб радехонек, но Дионис его хватает за плащ, и они, переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Решают: он будет их стегать по очереди розгами, кто первый закричит, тот, стало быть, не бог, а раб. Бьет. «Ой-ой!» – «Ага!» – «Нет, это я подумал: когда же война кончится!» – «Ой-ой!» – «Ага!» – «Нет, это у меня заноза в пятке». – «Ой-ой!.. Нет, это мне стихи плохие вспомнились». – «Ой-ой!.. Нет, это я Еврипида процитировал». –

172

«Не разобраться мне, пусть уж бог Аид сам разбирается». И Дионис с рабом входят во дворец.

Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет, судьей; сейчас будут поэзию «локтями мерить и гирями взвешивать». Правда, Эсхил недоволен: «Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него». Но его унимают: начинается суд.

Еврипид обвиняет Эсхила: «Пьесы у тебя скучные; герой стоит, а хор поет, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни, и люди, и мысли, и слова». Эсхил возражает: «Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем примеры доблести, а какой пример могут подать твои влюбленные героини? Высоким мыслям подобает

ивысокий язык, а твои тонкие речи могут научить граждан лишь не слушаться начальников». Эсхил читает свои стихи – Еврипид придирается к каждому слову: «Вот у тебя Орест над могилою отца молит его “услышать, внять...”, а ведь “услышать”

и“внять” – это повторение!» («Чудак, – успокаивает его Дионис, – Орест ведь к мертвому обращается, а тут, сколько ни повторяй, не докличешься!») Еврипид читает свои стихи – Эсхил придирается к каждой строчке: «Все драмы у тебя начинаются родословными: “Пелоп, который дал имя Пелопоннесу, был мне прадедом...”, “Геракл, который...”, “Тот Кадм, который...”, “Тот Зевс, который...”». Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Еврипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: «О, если б бег Арго остановила свой...»; Эсхил – плавный

иблагозвучный: «Речной поток, через луга лиющийся...»; Дионис неожиданно кричит: «У Эсхила тяжелей!» – «Да почему?» – «Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше».

Наконец стихи отложены в сторону, Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками: «Один ответил мудро, а другой – мудрей». Кто же из двух лучше, кого вывести из Аида? «Эсхила!» – объявляет Дионис. «А обещал меня!» – возмущается Еврипид. «Не я – язык мой обещал», – отвечает Дионис еврипидовским же стихом.

173

«Виноват и не стыдишься?» – «Там нет вины, где никто не видит», – отвечает Дионис другой цитатой. «Надо мною, над мертвым смеешься?» – «Кто знает, жизнь и смерть – не одно ль и то же?» – отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает. Дионис с Эсхилом собираются в путь, а бог Аид их напутствует: «Такомуто политику, и такому-то мироеду, и такому-то поэту скажи, что давно уж им пора ко мне...». На этом кончается комедия.

До сих пор мы не сказали одного: названия комедии. Называется она неожиданно: «Лягушки». Почему? Потому что хор в ней одет лягушками, и когда Дионис плывет на челноке в царство мертвых, то хор поет ему квакающую песню. В греческой комедии такие фантастические хоры были не редкостью: в другой вещи Аристофана хор изображает птиц, в третьей – облака, а у одного его современника – буквы азбуки, и вступительная песня начинается словами: «бета-альфа – ба, бета-альфа – ба...» А у Аристофана квакающая песня лягушек начинается словами странными, но хорошо вам известными: «Брекекекекс, коакс, коакс! Брекекекекс, коакс, коакс!» Узнаете? Так разговаривал один лягушонок в сказке Андерсена «Дюймовочка». Сочиняя ему такую реплику, датский сказочник учился не только у природы, но и у Аристофана.

Гаспаров М. Л. Занимательная Греция. М., 1995. С. 195–198

Задание 4.

В. Дюрант. Художник и мыслитель (фрагмент)

Прочтите суждения об Аристофане современного американского культуролога Вилла Дюранта. Подумайте над следующими вопросами и заданиями:

1)Согласны ли вы с оценкой своеобразия драматургии Аристофана в рассуждениях В. Дюранта?

2)Найдите подтверждение или опровержение им в текстах аристофановских комедий.

3)Сравните свое впечатление от комедий Аристофана с впечатлением от комедий Менандра.

Аристофан – это не поддающаяся классификации смесь красоты, мудрости и грязи. Будучи в настроении, он способен писать лирические партии высшей пробы, которые практичес-

174

ки невозможно перевести. Его диалоги – это сама жизнь, они даже стремительней, грубее и энергичнее, чем осмеливается быть жизнь. Вместе с Рабле, Шекспиром и Диккенсом он обязан своим очарованием бодрой жизненности своего стиля, персонажи Аристофана, подобно их персонажам, лучше передают облик и аромат эпохи, чем все произведения историков; кто не читал Аристофана, не знает афинян. Его сюжеты нелепы и скроены с почти импровизационной беззаботностью; иногда главная тема исчерпывается прежде, чем пьеса перевалила через середину, и оставшаяся ее часть хромает к финалу на костылях бурлеска. Его юмор обычно вульгарен; он переполнен треском и скрипом поверхностных каламбуров, растягивается в трагические длинноты и слишком часто «танцует» от пищеварения, размножения и испражнения. В «Ахарнянах» мы узнаем о персонаже, который непрерывно облегчается на протяжении восьми месяцев; в «Облаках» возвышенная философия смешана с основными видами отходов жизнедеятельности, на каждой второй странице драматург развлекает нас задницами, испусканием ветров, грудями, половыми железами, совокуплениями...; нет таких вещей, о которых бы он умалчивал... Аристофан – самый современный из древних поэтов, так как нет ничего более долговечного, чем непристойность. Подступив к нему после любого другого греческого автора – хуже того, после самого Еврипида, – мы не можем избавиться от ощущения, что он обескураживающе вульгарен, и нам трудно представить, что Еврипид и Аристофан доставляли наслаждение одним и тем же зрителям.

Будь мы добропорядочными консерваторами, мы переварили бы все это на том основании, что Аристофан нападает на все виды радикализма и преданно отстаивает любую древнюю доблесть и порок. Он – самый безнравственный из всех известных нам греческих авторов, но пытается искупить это, нападая на безнравственность. Он всегда на стороне богатых, но осуждает угодливость; он возводит на Еврипида – живого и мертвого – безжалостную ложь, но резко критикует бесчестность, он приписывает афинянкам невероятную грубость, но бранит Еврипида как их хулителя; он пародирует богов столь дерзко, что в сравнении с благочестивым Сократом Аристофан предстает насмешникоматеистом – и в то же время он всей душой на стороне религии и обвиняет философов в развенчании богов. Однако, чтобы

175

высмеять могущественного Клеона и изобразить недостатки Демоса перед лицом самого демоса, нужна была настоящая отвага; нужна была настоящая проницательность, чтобы в дрейфе религии и морали от софистического скептицизма к эпикурействующему индивидуализму различить главную угрозу существованию Афин. Возможно, дела Афин шли бы лучше, если бы город усвоил некоторые советы своего комедиографа, умерил свой империализм, вовремя заключил мир со Спартой и под водительством аристократии смягчил бы сумятицу и испорченность послеперикловой демократии.

Аристофан потерпел неудачу потому, что не относился к своим рекомендациям настолько серьезно, чтобы соблюдать их самому. Избыток порнографии и хулы в его пьесах был отчасти ответствен за запрет высмеивать в комедии конкретных лиц; и хотя этот закон был вскоре отменен. Древняя Комедия политической сатиры отошла в небытие прежде, чем умер Аристофан (385),

иуже в его поздних пьесах была вытеснена Средней Комедией нравов и любовных историй. Но вместе с экстравагантностью

ирезкостью греческий комический театр покинула и жизненная сила. Филемон и Менандр отблистали, умерли и забылись, тогда как Аристофан пережил все смены нравственных и литературных мод, чтобы прийти к нам с одиннадцатью из сорока двух своих пьес. Даже сегодня, несмотря на все трудности понимания и перевода, Аристофан по-прежнему жив; и – зажав нос – мы читаем его с воистину языческим удовольствием.

Дюрант В. Жизнь Греции. М., 1997. С. 433–434. Пер. с англ. В. Федорина

Задание 5.

А. Боннар. Смех Аристофана (фрагмент)

Ознакомьтесь с суждениями об Аристофане и своеобразии его комедий известного швейцарского ученого А. Боннара (1888–1959), автора знаменитого труда «Греческая цивилизация», переведенного на многие языки мира. Опираясь на прочитанный текст, ответьте на вопросы и выполните следующие задания:

1)Приведите примеры из комедий Аристофана, свидетельствующие о земледельческих» симпатиях автора.

176

2)Какие из аристофановских героев, на ваш взгляд, подходят под определение А. Боннара – «персонажи-гибриды»?

3)Подтвердите наблюдениями над текстом аристофановских комедий, что его комедия и сатирична и лирична.

Аристофан – сын деревни. Если верить «Ахарнянам», он родился на острове Эгине несколько позже того, как там воздвигли местной богине храм, развалины которого среди сосен и олив и сейчас манят к себе путешественников. У его отца там было, несомненно, небольшое владение. Именно там он познакомился и заключил тесный дружественный союз с сельской жизнью, защите которой посвящено все его творчество, там он научился распознавать все цветы садов и полей, выучил названия всех птиц и все их песни. В их щебетании он расслышал зов Музы лесов. Он работал мотыгой и лопатой, железо которых так ярко блестит на солнце, наполняя радостью сердце землепашца. Он принимал участие в тех торжественных и веселых праздненствах, когда крестьянин со всей семьей, надеясь повысить урожайность, простодушно обносит вокруг своих полей и виноградников эмблему плодородия – огромный фалл, раскрашенный в яркие цвета. Послушайте, как он поет, вернувшись домой после войны, фаллический гимн, в котором Аристотель видел источник древней аттической комедии:

Фалет, приятель Вакха ты, Любитель кутежей ночных,

Имальчиков, и женщин! Шесть лет прошло. И вот опять Тебе молюсь, вернувшись в дом. Мир заключил я для себя. Довольно горя, хватит битв! Ламахи надоели!

Во много раз приятней, Фалет, Фалет, Застать в лесу за кражею валежника Рабыню молодую Стримодорову Фракиянку, схватить ее, поднять ее

Иповалить на землю...

О Фалет, Фалет!

Пируй же, друг. Опохмелишься утром ты,

177

Хлебнув из чаши мирра многолетнего, А щит в дыму, над очагом, висит пускай.

«Ахарняне», ст. 263–279 / Пер. С. Апта

Аристотель прав, усматривая в этих «фаллических песнях» один из источников комедии. Подобные песни, даже расцвеченные шутками, исполнены самого здорового комизма, проникнуты радостью жизни и блаженной ясностью духа богов «Илиады», полны их гомерического смеха, чуждого всякого понятия о «грехе» и законе.

Аристофан попал в город совсем молодым. Он очень быстро познал славу, так же быстро, как стал лысеть (как он сам говорит), но он никогда не забыл своего деревенского детства; он смеется над горожанами, издевается над их глупостью и злобностью смехом селянина. Дурные граждане, гордецы, лицемеры и дураки могут его разгневать, но не могут отнять у него радость.

* * *

Начинает ли читатель постигать исключительное разнообразие оттенков комедии Аристофана? Мало сказать, что она одновременно и сатирична и лирична. Чреватая суровым гневом, бьющая через край сарказмами и резкими нападками, пересыпанная поучениями, способная высказать всю правду-матку равно и власть имущим и народу, вся покрытая самыми грубыми сальностями, она валяется в похабстве и выходит оттуда увенчанная поэзией. Ее простонародный смех, ее грубый кабацкий смех соседствует с самой тонкой иронией, с радостным юмором и пародией самой проницательной. И все же в этой пестроте оттенков все отмечено печатью своего творца, печатью, принадлежащей только ему.

Его комическое воображение характеризуется прежде всего созданием персонажей-гибридов, курьезного поэтического скота, например ос и судей одновременно, поражающих нас своей карикатурной верностью, их слитой правдой осы и судьи; оса, которая жужжит и жалит, проливает свет на судью – маньяка

излюку, который осуждает. Аристофан прививает осу к судье, как он прививает хвастливого солдата к Эсхилу, обжору к демагогу или Еврипида к красавице Елене или романтической Андромеде. Так рожаются пачками персонажи, правдивые

иуродливые: чудовища, порожденные воображением, оказы-

178

ваются сущей правдой. И это благодаря действию, в которое их вовлекает поэт.

Действительно, Аристофан не только и не главным образом несравненный изобретатель персонажей. Он прежде всего неистощимый выдумщик комических положений. У него мало комедий, которые бы не начинались с невероятных положений, с положений, которые, возмущая логику, не бросали бы вызов законам социального или морального равновесия и которые тем не менее не приводили бы в порядок, не возвращали к простому здравому смыслу жизнь людей и города, изъеденную беспорядочными раздорами.

Благодаря изобретательности действия мы как бы несколько отдаляемся от действительности и переносимся в мир, одновременно схожий с нашим и отличный от него. Аристофан создает в своих комедиях целый ряд миров, в которых естественные законы и основы мышления проявляются не совсем так, как в нашем. Похоже, что он забавляется – а не перенести ли нас на планету, где действует иной закон тяготения и где начали бы без усилия делать огромные скачки и поднимать неслыханные тяжести. В мире, созданном для них, и только в нем, персонажи Аристофана представляются нам подлинными. Необычный характер их внезапных поступков становится для нас самым очевидным и естественным.

Боннар Андре. Греческая цивилизация. М., 1995. С. 347–350

ПРОВЕРЬ СЕБЯ!

Опираясь на материал лекции и практического занятия, охарактеризуйте следующий круг понятий и проблем:

•• Дионисии;

•• древнеаттическая комедия;

•• комос;

•• гротеск;

•• пародия;

•• софизм.

179

ЗАНЯТИЕ 7.

Римский эпос. «Энеида» Вергилия

Вступительный комментарий

«Энеида» Вергилия – одно из высших достижений в творчестве Вергилия и в римской поэзии в целом. В этой поэме реализовалось желание римлян иметь «своего Гомера», автора поэмы общезначимого содержания. В «Энеиде» Вергилий осуществил сложный замысел создания мифологической поэмы с исторической перспективой. В основе повествования миф об Энее как основателе будущего римского государства. Представление о Риме как о «возрожденной Трое» во времена Августа уже утвердилось в качестве официальной версии, однако выразительное художественное закрепление его в «Энеиде», безусловно, придавало версии больший вес. Римская история присутствует в поэме Вергилия как отдаленное будущее, основы которого закладывает герой, ведомый богами. События и лица из истории Рима вводятся через пророческие картины, сны, видения и т.д.

Органическое объединение истории с мифом в поэме стало возможным благодаря своеобразной концепции времени у Вергилия. Воплощенная в шестой книге «Энеиды» (спуск героя в подземный мир и узнавание судьбы душ за гробом) идея циклического времени в конечном счете трансформируется

в идею линейного, предопределенного и целенаправленного, времени. Показательно в этом отношении, что герой встречает души в Элизии уже в их будущем облике.

Важную роль в поэме приобретает также идея рока. По воле рока свершаются все изложенные в поэме события: герой покидает гибнущую Трою, скитается по морю, встречается и расстается с Дидоной и т.д. Идея рока распространяется не только на мифологические, но и на исторические события. Поражение и гибель Дидоны предопределены свыше в равной степени, как и поражение карфагенян в Пунических войнах. Провиденциальная целе-

180