Brodel3
.pdfсуществовали»241. Вскоре их будет сотня и со своими многочисленными отделениями они уравняются в количестве с сельскими бан- , ками (country banks), которые с того времени будут выглядеть как уч- | реждения устаревшие.
Лондон долго будет закрыт для акционерных банков, однако в конечном счете они в него прорвутся. И вот в 1854 г. они оказались допущены в Расчетную палату (Clearing House) столичных банков, т. е. в полной мере стали участвовать в том обращении денег и кредита, единственным, сложным и все усложнявшимся сердцем которого был Лондон. Расчетную палату, которая была создана в 1773 г. для компенсационных расчетов между банками, восторженно описывает в 1811 г. француз Морис Рюбишон. «Механизм обращения, — пишет он, — устроен таким образом, что можно говорить, что в Англии нет ни бумаг, ни денег. Сорок лондонских кассиров производят между собой почти все платежи и сделки королевства; собираясь ежевечерне, они, естественно, обмениваются ценностями, коими располагают друг на друга, так что векселя на тысячу луидоров зачастую бывает достаточно, чтобы прекратить обращение нескольких миллионов»242. Восхитительное изобретение! Тем не менее именно в таких же выражениях наблюдатели XVI или XVII в. описывали механизмы традиционных ярмарок лионских или безансонских (пьяченцских). С тою разницей, и немаловажной, что собрания для клиринговых расчетов происходили в Лондоне ежедневно; прежние великие ярмарки собирались четырежды в год...
С другой стороны, банку принадлежала роль, которой ярмарка играть не могла. «В этой стране, — писал один умный француз, — ни одно лицо, занимающееся торговлей либо нет, не держит деньги при себе; оно их помешает у банкира, а вернее — кассира, на которого выписывает [платежные документы] и который ведет его счета и оплачивает все его расходы в соответствии с его кредитом»243. Сконцентрированные таким образом в банке деньги не остаются в бездействии, они становятся деньгами движущимися, рискующими, ибо ни банкир, ни
ВЫЙТИ ЗА ПРВДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 665
кассир не оставляют их дремать в своих сейфах. Как говорил Рикардо, отличительная функция банкира «начинается с того момента, как он использует деньги других»244. Вдобавок имелись деньги, обращавшиеся в принудительном порядке между Английским банком и английским правительством, между этим банком — механизмом и шансом «на крайний случай» — и прочими банками и торговыми и даже промышленными предприятиями. При посредстве сберегательных банков (saving banks) происходил также и захват денег, скопленных бедняками, — операция громадная, как говорилось в одном французском письме, ибо «сие богатство бедноты [взятое в его массе] в Англии больше, нежели состояния богачей во многих других королевствах»245.
Эти пояснения следовало бы дополнить становлением в Лондоне третьего поколения псевдобанков в интересах вексельных маклеров (bill-brokers), которые основывали учетные конторы (discount houses). Надо было бы также показать, как лондонские частные банки, банки Сити, игравшие роль агентов и корреспондентов региональных банков, имели возможность перераспределять кредит и перебрасывать излишки денег из районов вроде английского ЮгоВостока в активные зоны Северо-Запада. Тут игра была достаточно ясная, капиталы распределялись так, как это наилучшим образом отвечало интересам кредиторов, заемщиков и посредников.
Наконец, надо было бы посетить Английский банк, чтобы констатировать:
что он был не только правительственным банком, наделенным в силу такой функции различными привилегиями и обязанностями, но и частным банком, имевшим своих акционеров и бывшим сам по себе весьма выгодным делом: «...акции... с первоначальной стоимостью 100 фунтов стерлингов стоили в 1803 г. 136, а ныне стоят 355 фунтов» (6 февраля 1817 г.)246. На протяжении всего XV11I в. они питали биржевую спекуляцию в Лондоне и Амстердаме; что использование кредитного билета Английского банка непрестанно расширялось, захватывая
всю страну, а не только столицу и ее район, бывшие с самого начала заповедным полем для этого билета. В Ланкашире, в Манчестере и в Ливерпуле рабочие отказывались получать оплату в билетах частных банков, легко обесценивавшихся у лавочников247. Лондон плюс Ланкашир — это уже было превосходным полем деятельности. Но после 1797 г, билет Английского банка сделался по всей стране заменителем (Ersatz) золотой монеты.
Надо было бы также нанести визит на Фондовую биржу (Stock Exchange), куда плотными рядами вступали новые ценности. Число котировок стремительно росло: в 1825 г. появилось 114 новых курсов, из которых 20 приходилось на железные дороги, 22 — на займы и банки, 17 — на зарубежные горные предприятия (главным образом
666 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ
в Испанской Америке), плюс 11 компаний по производству осветительного газа... Одни только эти 114 новых котировок представляли 100 млн фунтов248 вовлеченных капиталов, по крайней мере в принципе, поскольку не все капиталы вносились с самого начала.
И уже начался отток английских капиталов в сторону зарубежного их помещения. Это движение, ставшее фантастическим в самом конце XIX в., широко наметилось с 1815 г.249, правда с разным успехом, а в 1826 г. даже разразился ужасный кризис. И тем не менее биржевая и финансовая спекуляция и вывоз капиталов через весьма оживленный финансовый рынок будут продолжаться. К 60-м годам XIX в., когда промышленное производство еще росло вовсю (оно почти удвоилось за десяток лет и сохранит высокий темп по меньшей мере до 1880 г.250), когда инвестиции в национальную экономику были, вероятно, самыми высокими за всю английскую историю251, финансовые инвестиции за границей, сильно нараставшие с середины столетия, в иные годы уже сравнивались с общей суммой капиталовложений не. национальной территории252. С другой стороны, процентная доля торговли и транспорта в национальном доходе все время возрастала,
дойдя с 17,4% в 1801 г. и 15,9% в 1821 г. до 22% в 1871 г. и 27,5%, в 1907 г.25з Так можно ли говорить о некоем «промышленном» капитализме, который будто бы и есть «настоящий» капитализм, победоносно сменивший капитализм торговый (ненастоящий) и в конце концов скрепя сердце уступающий место ультрасовременному финансовому капитализму? Капитализмы банковский, промышленный и торговый (ибо капитализм никогда не переставал быть торговым в первую очередь) сосуществовали на всем протяжении XIX в. (и еще до XIX ч).. да и после XIX в. Что изменялось с течением времени и беспрерывно, так это возможности получения и норма прибыли в зависимости от секторов и от стран, и, следуя за такими вариациями, изменялась соответствующая масса капиталистических инвестиций. С 1830 до примерно 1870 г., в эпоху великой английской индустриализации, соотношение капитал/доход было, видимо, самым высоким, какое когда-либо знала Англия254. Но происходило ли это единственно по причине добродетелей промышленного капитализма самого по себе или же из-за того, что английская промышленность могла тогда расти соразмерно с масштабами огромных мировых рынков, на которых Англия господствовала безраздельно? Доказательство тому, что в это же самое время парижский капитализм повернул в сторону финансов, заняв место, бывшее для него самым удобным и прибыльным, таким, которое он мог оспаривать у Англии. Парижский рынок заставил широко себя признать в качестве организатора внутриевропейских перемещений капиталов. «Вот уже двадцать лет, — писал из Лондона шевалье
ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 667
Сегье в сентябре 1818 г., как Париж сделался главным центром банковских операций в Европе, тогда как Лондон не представляет собою собственно банковского города. Из этого вытекает, что английский капиталист, желающий проделать банковскую операцию, т. е. перевести капиталы из одной страны в другую, вынужден адресоваться в банкирские города континентальной Европы; а так как Париж — самый из них близкий, то именно оттуда и производится ныне основная часть английских операций»255. Это утверждение заслуживало бы того, чтобы к нему присмотреться поближе. Но невозможно отрицать, что Париж оставил за собой роль рядом с Лондоном, в тени Лондона, что он в общем составлял действенную конкуренцию, и если прав У. Беджгот, специалист по истории Фондовой биржи (Stock Exchange), то неблагоприятная для Парижа перемена наметится лишь после 1870 г. Именно после франке-прусской войны, утверждал он, англичане стали банкирами всей Европы256.
КАК РАСЦЕНИВАТЬ РОЛЬ КОНЪЮНКТУРЫ?
Этот вопрос, последний в настоящей главе, вопрос, который останется без категорического ответа, выводит ли он нас за рамки нашего намерения выйти за пределы исторического поля промышленной революции? В определенной мере да, потому что рассматриваемое здесь время конъюнктуры — это время конъюнктуры сравнительно краткосрочной (не превышающей продолжительность цикла Кондратьева), Мы оставим длительную временную протяженность, чтобы увидеть картину с наблюдательных пунктов, более приближенных к наблюдаемой реальности. Детали предстанут нашему взору в увеличенном размере.
Длительные и полудлительные флуктуации, неутомимо сменяющие друг друга, как непрерывная череда волн, суть правило мировой истории, правило, идущее к нам издалека к обреченное на вечное продолжение. Это нечто вроде перемежающегося ритма, Шарль Мо-разе говорил о динамических структурах, о как бы заранее запрограммированных движениях. Такая конъюнктура неизбежно выводит нас в самое сердце уже затрагивавшихся проблем, но особыми
путями — дорогами истории цен, интерпретация которой была одной из главных проблем историографии в течение последних сорока или пятидесяти лет. В этой области английским историкам не приходится стыдиться своих зарубежных коллег. Они были в числе первых и лучших собирателей серий цен. Но конъюнктуру они видят не так, как другие историки (в частности, французские).
Предельно упрощая, я сказал бы, что английские историки не рассматривают конъюнктуру как силу, порожденную внешними об-
668 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________
стоятельствами, что остается нашей точкой зрения, более или менее определенно сформулированной Эрнестом Лабрусом, Пьером Вила-ром, Рене Берелем или Жаном Мёвре. Для них и для меня самого конъюнктура распоряжается совпадающими процессами, она ворочает делами людскими. По мнению же наших английских коллег, как раз национальные процессы и события создают специфичные для каждой страны конъюнктуры. С нашей точки зрения, застой и падение цен в 1778—1791 гг. были обусловлены международным интерциклом Лабруса, а на их взгляд — войной английских колоний в Америке за независимость (1775—1783) и ее последствиями. Что до меня, то я слишком убежден во взаимности перспектив, чтобы не признать, что приемлемы оба взгляда и что на самом деле объяснение должно идти в обоих направлениях. Но в зависимости от того, пойдем ли мы в одном или в другом из них, ответственность или, если угодно, действующие причины рискуют поменяться местами и изменить свой характер.
Т.С. Эштон257 и историки, принявшие его точку зрения258, определенно правы, когда перечисляют ряд факторов, оказывавших влияние на колебания. Первый из них — это война. С этим никто не станет спорить. Но точнее — это балансирование между войной и миром (Семилетняя война 1756—1763 гг., война английских колоний в Америке 1775-1783 гг., война против революционной и императорской Франции 1793—1802 гг. и 1803—1815 гг.). Затем идут колебания сельской экономики (которая, повторяю, оставалась основной сферой деятельности Англии до самых 30-х годов XIX в.) между хорошими, средними урожаями и неурожаями; эти последние (1710, 1725, 1773, 1787,1792-1793,1795-1796, 1799-1800 гг.) были отправными точками так называемых кризисов Старого порядка259, сотрясавших всю экономическую жизнь в целом. Даже в XIX в. становившееся все более и более частым обращение к иностранной пшенице будет непрестанно вызывать колебания в английской экономике, хотя бы по причине немедленных платежей (и наличными, как сообщает переписка), которые приходилось производить для того, чтобы добиться быстрого прибытия мешков с зерном или бочонков с мукой. •
Прочие факторы английских флуктуации — это торговые циклы (trade cycles): у английской торговли были свои приливы и отливы, которые соответственно выражались в подъемах и спадах конъюнктуры. А также движение денежного обращения: с одной стороны, золотой и серебряной монеты, с другой — массы кредитных билетов всяческого происхождения. Лондонская биржа (где «чрезмерно чувствительное состояние» было правилом, где опасение бывало более настойчивым гостем, чем надежда260) была любопытным сейсмографом, регистрировавшим многообразные движения конъюнктуры, но также распо-
ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 669
лагавшим дьявольской властью самому порождать землетрясения: так было в 1825—1826, в 1837 и в 1847 гг. В самом деле, каждые десять лет, как то уже стало приблизительным правилом на протяжении последней трети XVIII в., на последних этажах экономической жизни наблюдались
наряду с кризисами традиционного типа, так называемыми кризисами Старого порядка, кризисы кредита261.
Таков смысл рассуждений наших английских коллег. Для французских историков (правы они или не правы, это вопрос, подлежащий обсуждению) конъюнктура есть реальность в себе, хотя и нелегко поддающаяся объяснению сама по себе. Мы полагаем вместе с Леоном Дюприе, а также с Вильгельмом Абелем, что цены образовывали некую совокупность. Дюприе говорит даже о структуре цен. Они между собой связаны, и если они колебались все, то происходило суммирование их частных вариаций. А главное — они не были какой-то «вибрацией», которая была бы ограничена одной национальной экономикой, какой бы значительной та ни была. Англия не была одинокой в создании своих цен, в приливах и отливах своей торговли и даже в своем денежном обращении; ей в этом помогали другие экономики мира — и всего мира! — и все они шли почти в ногу. И именно это более всего поразило нас, историков, с самого начала наших исследований. Просмотрите на сей счет имеющие решающее значение разоблачительные страницы Рене Береля, написанные под знаком такого удивления.
Конъюнктура, что поднимала, стопорила или снижала английские цены, не была, следовательно, временем, свойственным Англии, а была «временем мира». То, что время это отчасти сформировалось в Англии, что Лондон даже был его важнейшим эпицентром, — это вероятно и почти достоверно; но мир будоражил и деформировал конъюнктуру, которая не была исключительной собственностью острова. Последствия вполне очевидны: зона резонансных колебаний цен — это вся совокупность мира-экономики, центр которого занимала Англия. Значит, конъюнктура в Англии была отчасти экзогенной, и то, что происходило вне пределов Англии, в частности в близлежащей Европе, свидетельствует об английской истории. Европа и Англия были охвачены одной и той же конъюнктурой, что вовсе не означает, что они находились в одинаковых условиях. Говоря о роли конъюнктурного кризиса во всеобщей экономике, я, напротив, подчеркнул, что он неодинаково ударял по слабым и по сильным, не мог наносить им одинаковые удары (например, Италии и Голландии в XVII в.), что он, следовательно, был возможностью перераспределить международные задачи и экономические отношения, укрепляя в конечном счете динамизм самых сильных и подчеркивая отступление ослабленных. Именно поэтому я не согласен с доводом, который П. Матиас использовал
21—Бродель, т. 3
670 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________
для того, чтобы отрицать роль нисходящей ветви цикла Кондратьева в 1873-1896 гг. и ее ответственность за Великую депрессию (Great depression), поразившую Англию в эти самые годы262. Если тогда, доказывает он, уровни роста в Германии и в США на протяжении этого периода и упали, то все же участь Германии, США и Англии была очень разной, наблюдалось относительное отступление Британских островов, снижение их доли в мировой экономике. Вне сомнения. Уже намечалось то, что станет очевидным во время кризиса 1929 г. Но остается фактом, что имело место замедление роста одновременно в Германии, в Соединенных Штатах, в Англии и, разумеется, во Франции.
И трудно отрицать, хоть это определенно удивляет, как раз согласованное движение кривых, а не уровней.
То, что было очевидно в XIX в., что еще более очевидно в нашем сегодняшнем мире, а именно
конъюнктура, которая проявляет себя аналогичным образом на обширных пространствах и почти везде наносит удар в одно и то же время, было очевидным уже в XVIII в. и даже раньше. И значит, велик соблазн сравнить то, что происходило в Англии с 1770—1780 гг. до 1812—1817 гг., с тем, что происходило во Франции, где мы располагаем исчерпывающим исследованием Эрнеста Лабруса. Тем не менее не будем слишком поддаваться иллюзиям: французская картина не могла бы сразу же сделаться приемлемой по другую сторону Ла-Манша, Предлагаемые нам кривые многообразны и не обязательно говорят на одном и том же языке. Если бы конъюнктура цен, заработной платы, производства была изучена от страны к стране с одними и теми же заданными критериями, то лучше были бы установлены совпадения и расхождения и проблема сходства или несхожести была бы решена. Дело же обстоит не так. Но если сравнит, кривые цен на средства производства и потребления, одни английские, другие французские, то сразу же видишь, что последние более подвижны, более драматичны, нежели первые. И может быть, это нормально: в центре мира вода бурлит меньше, чем в иных местах. Что касается кривой английских цен,
672 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ_________________
заимствованной у Ф. Дин и А. Коула, то трудно решиться признать в ней интерцикл 1780—1792 гг.; речь идет скорее о площадке, о «стабильности», как говорит Л. Дюприе, по мнению которого этот застой будто бы начался в 1773 г. Зато согласованность кривых бесспорна в том, что касается последовавшего затем цикла Кондратьева: начальная точка — 1791 г., вершина— 1812г., окончание спада — 1851 г.
Заключим, что английская промышленная революция знала с 1781 по 1815 г. (даты огрублены) два движения, два дыхания — первое трудное, второе легкое. В общем, то был дыхательный ритм Франции и Европейского континента: несчастной Франции, сокрушенной Людовиком XVI, который откроет ее двери вихрям политической революции, соответствовала Англия Георга III, тоже обеспокоенная мрачной конъюнктурой. В Англии не предстояло политического взрыва в конце испытания, но испытание было налицо. На десяток лет прервался подъем, который до того времени благоприятствовал английской экономике. Нельзя сказать, что ничего больше не получалось, но ничего не получалось так хорошо, как прежде. Англия, как и Франция, платила цену фантастических усилий и затрат на американскую войну. А последовавший за этим кризис все усложнил, перераспределил задачи, подчеркнул различия между секторами. Коммерция, как во Франции, так и в Англии, узнала сенсационный рост, но в конце концов торговые балансы, как с одной стороны, так и с другой, расстроились, обратясь одновременно и против Англии и против Франции. Торговое отставание энергично пытались восполнить, но удалось это лишь наполовину. Разве не было поиском безопасности подписание в 1786 г. договора Идена, это сближение между двумя враждебными и не доверявшими друг другу державами?
Обычно результатом ненормально продолжительной депрессии оказывается то, что происходит отбор между предприятиями, благоприятствующий тем, которые приспосабливаются и выдерживают, и добивающий тех, кто оказывается слишком слабым, чтобы выжить. Счастьем для Англии было то, что к этому трудному отрезку пути она подошла в такой момент, когда в ней множилось число инноваций «второго поколения»: «дженни» (1768), механическое прядение с
гидравлическим приводом (1769), сверлильный станок (1775), ротационная паровая машина (17761781), пудлингование (1784), первая работоспособная молотилка (1786), усовершенствованный токарный станок (1794). То есть огромные технические инвестиции накануне возобновления подъема.
В 1791 г. климат в экономике снова стал благоприятным: цены росли, деловая активность расширялась и разделялась, производительность повышалась при разделении труда. Английское сельское хозяйство получало от этого выгоду вплоть до Ватерлоо, и средних размеров
ВЫЙТИ ЗА 11КВДЛЫ 1шлиишлсппуп
хозяйства смогли продержаться благодаря выгодным ценам. То было хорошее время, которое также позволяло бессмысленное расточительство войн эпохи Революции и Империи (для Англии
— 1 млрд фунтов стерлингов расходов263). Но так как время это было собственностью не одной только Англии, континент тоже познал, хоть и в замедленном темпе, создание современной промышленности.
Тем не менее повышательная конъюнктура в Англии вздувала цены быстрее, чем росла зарплата. И потому когда к этому еще добавился демографический рост, то в 1770-1820 гг.264 наблюдалось снижение уровня жизни, дохода на душу населения в текущих ценах: 9,1 фунта стерлингов в 1688
г.; 19,1 фунта — в 1770 г.; 15,4 фунта — в 1798 г.; 14,2 фунта — в 1812 г. и 17,5 фунта — в 1822 г.
Самое лучшее доказательство дает нам кривая Фелпса Брауна и Шейлы Хопкинс, относящаяся к заработной плате английских каменщиков с XIII по XIX в. Мы воспроизводим ее на следующей странице, указав, по каким критериям она была вычерчена. Эта кривая решающая. На многовековом отрезке она показывает правильную корреляцию между подъемами цен и снижениями реальной заработной платы: растущие цены определяли рост производства и рост населения — взаимосвязанные явления направляли друг друга, — но заработки всякий раз понижались; в условиях Старого порядка прогресс происходил в ущерб жизненному уровню трудящихся. Однако это правило, бывшее неизменным признаком Старого порядка, отмечалось еще, по расчетам Брауна и Хопкинс, с 1760 по 1810-1820 гг.; самые низкие уровни заработной платы приходятся на 1800-е годы, когда кривая, отражающая конъюнктуру в целом, приблизится к своим высшим точкам265. То, что положение с заработной платой улучшится после 1820 г., в то время как цены снижались, было лишь возвращением к прежним правилам. В самом деле, чудо, перемена произойдут только с началом нового цикла Кондратьева, с 1850 г. (еще одной многозначительной даты одновременно для Англии и для континента). На сей раз цены станут подниматься и заработная плата последует за их движением; на арену вышел постоянный рост. Таким образом, я подхожу к самой сердцевине спора, которой слишком многие историки более или менее сознательно избегали: речь идет о цене, которую Англия заплатила за свой переход к подлинной современности. Вместе с теми историками, что первыми занялись этим вопросом, я полагаю, что тогда наблюдались ухудшение материального благосостояния английских масс, снижение реальной заработной платы как для сельскохозяйственных рабочих, так и для работавших на фабриках или на транспорте... Я охотно предположил бы (на свой собственный страх и риск, не будучи признанным знатоком этого периода), что первая фаза индустриализации, с 1760
по 1815 г.,
674 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________
была еще более тяжкой, чем та, что последовала за Ватерлоо, хотя рабочие и крестьянские волнения были после английской победы более оживленными и более упорными. Но разве волнение не есть доказательство здоровья, если и не хорошего, то по крайней мере улучшившегося или достаточного? И все же правда (и это было дополнительной платой за промышленный рост в сравнении с другими формами роста, которые ему предшествовали), что с 1817 по 1850 г. подъем реальной заработной платы и дохода на душу населения, отмечаемый кривой Брауна и Хопкинс, был отчасти уничтожен для трудящихся масс драмой слишком быстрой урбанизации, которая соединила катастрофические результаты жалких жилищных условий, нездорового (и даже недоброкачественного из-за нехватки транспорта) питания, разрыва социальных связей, отрезавшего индивида от поддержки семьи и от
«Потребительская корзина домохозяйки» Данный график, как и графики Абеля и Фурастье-Грандами (см.;т. 1 настоящего труда, с. 109-110), отражает попытку историков
экономики выделить из диалектики цен и заработной платы что-то, напоминающее доход на душу населения. Английский каменщик получал определенную заработную плату, потреблял определенное количество важнейших продуктов. Такая группа типичных продуктов (иногда говорят о «потребительской корзине домохозяйки») принимается как индикатор. Пунктирная кривая показывает эволюцию цены этой «корзины»; сплошная кривая передает соотношение между получаемой заработной платой и современной ей иеной «корзины» (за 100 был принят показатель периода 1451-1475 гг.). Из сравнения обеих кривых вытекает, что всякий период устойчивых или снижающихся цен (1380-1510, 1630-1750) знал улучшение потребления и благосостояния. Если цены поднимачись, наблюдалось снижение жизненного уровня. Так было в 1510-1630 гг.; так было и с 1750 по 1820 г., на пороге промышленной революции. После этого реальная заработная плата и иены повышались согласованно. (Brown Ph., Hopkins Sh. — в: Essays in Economic History. II, p. 183, 186.)
ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 675
различных ресурсов деревенской общины. Но в 1780—1815 гг. со стремительным падением реальной заработной платы (которое, заметим это, началось с 1760 г.266, т. е. вместе с оживленным ростом производства и населения, каким характеризовалась вторая половина XV1I1 в., а не только с началом войны в Америке) ситуация определенно была еще более драматичной.
«Два поколения были принесены в жертву созданию индустриальной базы». Это заключение современных историков267, опирающееся на комментарии английских современников, не опровергается, если смотреть на Англию глазами майора, а позднее полковника Пийе268. Раненый и взятый в плен в Португалии, при Синтре, в 1807 г., он прожил в Англии долгие годы до своего освобождения; и если он не обнаруживает большой любви к ней (а какой пленник и когда любил своих тюремщиков?), то говорит о стране как знающий очевидец, свободный от ненависти и, видимо, от природы склонный к беспристрастности. Он сохранил воспоминания об очень тяжких для Англии годах. «Я видел, — пишет он, — все ее мануфактуры неработающими, ее народ — терзаемым голодом и задавленным налогами, ее бумажные деньги утратившими доверие...»269 В 1811 г. «хозяева мануфактур, не имея более возможности платить своим рабочим, выдавали им в качестве заработной платы изделия своих мануфактур; и эти несчастные, чтобы добыть себе хлеба, тут же эти изделия продавали за две трети настоящей их цены»270. Другой очевидец, Луи Симон, тоже проницательный наблюдатель и человек, восхищавшийся Англией, в это же самое время отмечал27', что «на обычную свою зарплату рабочий не может более обеспечить себя хлебом, мясом, одеждой, необходимыми для содержания его самого и его семьи*. А что до сельскохозяйственных рабочих, то «их заработная плата... тяжко отстает от общего уровня (цен] на все». В 1812 г. в Глазго272 он отмечал, что «заработки рабочих хлопчатобумажной промышленности... ныне составляют лишь четвертую часть того, чем они были девятнадцать лет назад, хотя за этот промежуток времени все выросло в цене вдвое». Можно усомниться в цифрах, но не в самом факте разоблачаемого обнищания.
Но, как мне представляется, майор Пийе был дальновиднее, в той мере, в какой он, человек военный, представлял себе огромные усилия по вооружению Англии. Чтобы «питать» свои армии, английское правительство набирало солдат «в пропорции, куда более ужасающей, нежели любой из призывов, затрагивающих наше [французское] население»273. Содержать армию, которая в целом собрала больше 200 тыс. человек (а жалованье солдата английских линейных частей было вчетверо выше, чем у французского солдата274), содержать огромный флот — это было тяжелейшее бремя. Отсюда, может быть, и та непреклонная жестокость, с которой обращались с солдатами
676 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ_________________
и матросами, выходцами из самых несчастных классов общества, «подонками из подонков»275. Об
отпрыске благородного семейства, чьи дела принимали плохой оборот и которому родня покупала офицерский патент, говорили: «Этого мошенника следовало бы повесить; он только на то и годится, чтобы носить красный мундир». В армии находился худший люмпен-пролетариат Англии, который питала людьми нищета истинного пролетариата, рабочего, крестьянского или бродячего. Кто был в этом виноват? Ни индустриализация, ни капитализм, карабкавшийся к вершинам богатства, ни даже война, ни конъюнктура, бывшая оболочкой, — но все они вместе. Многие историки не желают глядеть в лицо этой прискорбной реальности. Они отказываются ее допустить. Один утверждает, что измерители жизненного уровня лишены какой бы то ни было точности или надежности. Другой — что положение рабочих было худшим или по меньшей мере таким же и до первых побед механизации. Третий уверяет, что не верит, будто цены когда-нибудь снижались с 1790 по 1830 г. Но о каких ценах он говорит, о номинальных или реальных? И разве не достаточно свидетельствуют кривые о том, что цены возросли, а потом снизились? А заработная плата? Вполне очевидно, что английский народ тяжело оплатил свои победы, даже прогресс своего сельского хозяйства, который обогатил только фермерский класс, а уж тем более свои машины, свои технические победы, свое торговое первенство, королевское положение Лондона в мире, богатство промышленников и богатство акционеров Английского банка — все это, а не только свои военные победы, свои армии, свой флот и Ватерлоо. Справедливо будет заметить, что после 1850 г., позднее, весь английский народ (каковы бы ни были его социальные неравенства) принял участие во всемирном торжестве Англии. Это судьба народов, которые находятся в центре какого-либо мира-экономики: быть относительно самыми богатыми и наименее несчастными. И в верхней и в нижней части социальной шкалы голландцы XVII в. или «американцы» наших дней пользовались или пользуются той привилегией, которая была привилегией англичан XIX в.
МАТЕРИАЛЬНЫЙ ПРОГРЕСС И ЖИЗНЕННЫЙ УРОВЕНЬ
Посредством наблюдения за конъюнктурами английская промышленная революция XVIII-XIX вв. освещается достаточно новым образом. Это еще одна точка наблюдения, с которой надлежит разглядывать, немного отдалясь, усложненный пейзаж экономического роста. Промышленная революция представляла соединение трудно разделимых проблем внутри потока, который их подталкивал вперед и перехлестывал через них. И точно так же, в силу своего размаха, она обязывает задать-
ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 677
ся вопросом о всеобщей истории мира, об истинных превращениях и движущих силах роста, о начале непрерывного роста (1850 год представляется более обоснованной датой, чем 1830—1832 годы, выдвигаемые зачастую в качестве даты завершения промышленной революции первого образца). Она также побуждает нас поразмыслить о европейском росте большой временной протяженности, самым ярким моментом которого она была, располагаясь между долгое время ненадежным прошлым и настоящим, которое, быть может, вновь таким становится.
Если измерять рост двумя его переменными, ВНП и доходом на душу населения (я бы даже предпочел сказать: ВНП и реальной заработной платой каменщика, по Брауну и Хопкинс), то можно утверждать, следуя за Вильгельмом Абелем276, что обе эти переменные одновременно увеличивались в XII и XIII вв.; это уже был образец непрерывного роста. После 1350 г. и вплоть до 1450 г. ВНП, объем производства и масса населения уменьшаются, но благосостояние людей улучшается: в общем, они были освобождены от задач, какие навязывал им прогресс, и воспользовались этим. На протяжении хваленого XVI века и вплоть до 1620—1650 гг. наблюдался резкий рост населения и производства, Европа быстро заселялась заново, но общее благосостояние не переставало снижаться. Не бывает прогресса, за который не приходилось бы платить, таково правило. После 1650 г. «кризис XVII века», очерненный добросовестной историографией, свирепствовал до 1720, 1730 или 1750 г. И развивалось то же явление, что и в 1350 г.: определенное улучшение благосостояния индивидов утверждалось посреди застоя прогресса. Здесь прав Рене Берель277. Затем зсе началось сначала в XVIII в.: рост «процветания» — понижение реальной заработной платы.
С середины XIX века, который сломил специфический ритм роста при Старом порядке, мы как будто вступаем в другую эру: вековая тенденция (trend) ~ это тенденция к одновременному подъему численности населения, цен, ВНП, заработной платы, прерываемому лишь случайностями кратковременных циклов, как если бы «постоянный рост» нам был обещан навсегда.
Но с 1850 по 1970 г. прошло всего сто двадцать лет. Навсегда ли исчезли с новыми временами
продолжительные кризисы вековой тенденции? Ответить трудно, ибо в действительности тайна этих вековых движений, причины их, даже простая их корреляция, а вместе с ними и значительная часть любого исторического объяснения ускользают от нас. В силу этого немало историков, и не самых незаметных, с легкостью иронизируют по поводу того, что касается такой циклической истории, которую можно было бы наблюдать, констатировать, но не объяснить ее. Существует ли она вообще? Можно ли поверить, что человеческая история подчиняется общим авторитарным ритмам, малообъяснимым согласно обычной логике? Я со своей
678 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________
стороны в это верю, даже если явление и содержит нечто такое, отчего можно прийти в недоумение, — как климатические циклы, которые приходится признавать ныне, имея им подтверждение, без того чтобы ученым удалось выйти за рамки гипотез относительно их происхождения. Я верю в такие приливные движения, определяющие ритм материальной и экономической истории мира, даже если остаются покрытыми тайной те благоприятные или неблагоприятные пороги, которые их порождают, плод множества взаимосвязей. Я настолько в это верю, что, когда с 1972—1974 гг. начались всем известные всемирные затруднения, часто задавал себе вопрос: не вступили ли мы в нисходящую ветвь цикла Кондратьева? Или же в еще более длительный вековой спад? И в таком случае не являются ли иллюзией из иллюзий те средства, какие изо дня в день используют, дабы положить конец этому кризису? В самом деле, всякое вековое обратное движение есть структурный кризис, который может быть решен только структурными ломкой и перестройкой.
Вот уже несколько лет, как я выступил с этими самыми аргументами во время одной лекции, и мой прогноз продолжительного кризиса вызвал улыбки у моих слушателей. Делать такие прогнозы, ссылаясь на историю, на существование долгого прошлого вековых циклов, очень рискованно. Но сегодняшние экономисты, вооруженные своим опытом современности, повидимому, тоже пришли к этой гипотезе. Так разве не в столь же малой степени что и мы, способны они предвидеть длительность и даже объяснить причину этого кризиса, в который мы каждый день все больше втягиваемся?
ПРИМЕЧАНИЯ
1См.: Littre. Revolution — «возвращение звезды в точку, из которой она ушла».
2Arendt H. On Revolution. 1963; французский перевод: Essai sur la Revolution. 1967, p. 58.
:
3Kuczynski J. Friedrich Enge/s and die Monopole. — «Jahrbuch fur Wirtschaftsge-schichte». 1970, 3, S. 37-40.
4Blanqui A. Histoire de ('economic politique en Europe depiiis lex Anciens jusqu 'a nos jours. 1837, II, p. 209. «Однако, едва
выйдя из головы этих двух гениальных людей, Аркрайта и Уатта, промышленная революция овладела Англией».
Ср.: Hartwell R.M. The Industrial Revolution and economic growth. 1971, p. Ill; Mathias P. The First Industrial Nation. An Economic History of Britain I700-J9I4, 1969, p. 3.
5DobbM. Etudes sur/e devebppement du capita/isme. 1969, p. 274, note 3: CM. Besanc.on A. — в: «Quarterly Journal of Economics», XXXVI, 1921, p. 343.
6 Rostow W.W. Les Etapes de la croissance economique. 1967, p. 55.
ПРИМЕЧАНИЯ 679
7Kuznets S. Croissance et structures economiques, p. 247 sq.
8Kuznets S. Capital Formation in Modem Economic Growth. — Troisieme Conference Internationale d'histoire economique.
Munchen, 1965, 1, p. 20, note 1.
9Deane Ph. The First Industrial Revolution. 1965, p. 117.
10Landes D. Encore de la revolution anglaise du XVIIIе siecle. — «Bulletin de la Socieh' d'histoire moderne», 1961, p. 6.
11В предисловии к французскому переволу книги Томаса Эштона: Ashton T.S. La Revolution industrielle. 1955, p.
X.
12HicksJ.H Theory of Economic History, p. 151-154.
13Say J.-B. Cours complet d'economie politique, II, p. 170.
14Ashton T.S. The Treatment of Capitalism by Historians. — Capitalism and the Historians. Ed, FA. Hayek, 1954, p. 60.
15Deane Ph. Op. cit., p. 116, 117 and note 1 (по данным кн.: Rostow W.W, The Economics of Take off into Sustained Growth, 1963).
16Sachs I. Pour une economic politique du developpement. 1977, p. 9.
17Ibidem.
18Это слова чилийского экономиста Освальдо Сункеля (Oswaldo Sunkel), заимствованные из книги И. Сакса: Sachs I. Op. cit., p. 34.
19Sachs I. La Decouverte du Tiers Monde. 1971, p. 18-30.
20Ibidem.
21A. N.. F12, 1512 C, HasseS.
22White L. Medieval Technology and Social Change. 1962, p. 80; Rostovtzeff M. The Social and Economic History of the Hellenistic World. 1967, !, p. 365.
23Mason S.F Histoire des sciences. 1956, p. 34.
-4 Vierendel A. Esquisse d'une histoirede la technique. 1921, I, p. 38.
25Fox E. L'Autre France. L'hisfoire en perspective geographique. 1971, p. 51—53.
26Gimpel J. La Revolution industrielle du Moyen Age. 1975.
27BoisG. La Crisedufeodalisme. 1976.
28Carus-Wilson E.M. An Industrial Revolution of the thirteenth Century. ~ «Economic History Review», 1941.
29Это выражение (применительно к Геомании) принадлежит либо Г. Ф. фон Шмоллеру, либо Ф. Филиппи.
30Carus-Wilson E.M. The Woollen Industry. -— The Cambridge Economic History, II, 1952, p. 409.
31Little Red Book of Bristol. Ed. F.B. Bickley, 1900, 58, 11, 7.
32Lane F.C. Units of Economic Growth historically considered. —• «Kyklos», XI, 1962, p. 95-104.
33Abel W. Agrarkrisen and Agrarkonjunktur, S. 51.
34Cipolla C.M. The Professions, The Long View. — «The Journal of European Economic History», spring 1973, p. 41.
35BoisG. Op. cit.,p. 246.
36Цит. по: White L. Op. cit., p. 134.
37Van LeurJ.C. Indonesian Trade and Society. 1955. p. 20.
680 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________
38См. т. 2 настоящего труда.
39Kellenbenz H. Deutsche Wirtschaftsgeschichte, I, 1977, S. 167.
40Miani G. L'economie lombarde auxXIVе et XVе siecles. — «Annales E.S.C.», mai-juin!964, p. 571.
41Zangheri R. Agricoltura e sviluppo del capitalismo. — «Studistorici», 1968, p. 539.
42Hobsbawm E.J. // secolo XVII nello sviluppo del capitalismo. — «Studi storici», 1959-1960, p. 665.
43Poni C. AH'origine delSistema difabbrica... — «Rivistastorica italiana», 1976, p. 444 sq.
44White L. Op. с/Г., p. 129. *3 Aid., p. 28.
46 Barbieri G. Le Origini del capitalismo lombardo. 1961; Miani G. Op. cit. 47Nef J.U. The Progress of Technology and the Growth of Large-Scale Industry in Great Britain, 1540—1640. — «Economic History Review», October 1934, p. 23.
48Pollard S., Crossley D.W. Wealth of Britain... 1968.
49Cleveland J. Poems, 1650, p. 10. 50.NefJ.U. Op. eft., p. 3-24.
51Pollard S., Crossley D.W. Op. cit., p. 85.
52Aid., p. 130.
53Ibid., p. 84,95.
54Hyde Ch. Technological Change and the British Iron Industry, 1700-1820. 1977.
55См. ниже, с. 586.
56Hyde Ch. Op. cit., p. 42, f., 144.
57Pollard S., Crossley D.W. Op. cit., p. 105, 136-137.
58Ibid.
59Pollard S., Crossley D.W Op. cit., p. 142-143.
№Nef J.U. The Conquest of the Material World. 1964, p. 141-143.
61The Origins of the Industrial Revolution. — «Past and Present», april 1960, p. 71-81.
62L 'Industrialisation en Europe аи XIXе siecle. Ed. P. Le'on, F. Crouzet, R. Gascon. Lyon, 7-10octobre 1970, 1972.
63Vilar P. La Catalogne industrielle. Reflexions sur un demurrage et sur un destin. — L 'Industrialisation en Europe аи XIXе siecle, p. 421.
64CM. Benin J. — в: ^Industrialisation en Europe аи XIXе siecle, p. 477.
65Flinn H.W The Origins of the Industrial Revolution. 1965.
66HabakkukH.J. Historical Experience of Economic Development. — Robinson E.A.G. (ed.). Problems of Economic Development, 1955, p. 123.
67Bairoch P. Revolution industrielle et sous-developpement. 1974, p. 73.
68Jones E.L. Leoriginiagricole dell'industria. — «Studistorici», IX, 1968, p. 567.
69Tull J. The Horse Hoeing Husbandry, 1733.
70Chambers J.D., Mingay G.E. The Agricultural Revolution 1750-1880. 1966, p. 2-3.
71Ibidem.
72Ibidem.
73Ibidem.
ПРИМЕЧАНИЯ 681
74 Bairoch P. Op. cit., tabl. p. 222, 226; Mathias P. The First Industrial Nation, tabl., p. 474.
75 Baert-Duholant Ch.-A., de. Tableau de la Grande-Bretagne, IV, p. 242-243. 76 Jones E.L., Op. cit., p. 568 f.
77 CM. Wrigley E.A. — в: «Past and Present», 1967. Цит. по: Jones E.L., Op. cit., p. 596.
78Jones E.L., Op. cit., p. 570.
79Jones E.L., Op. cit., p. 572-574.
so Chambers J.D., Mingay G.E. Op. cit., p. 18.
81Aid., p. 199-201.
82Rubichon M. Op. cit., II, p. 13.
83Abbe Le Blanc J.-B. Lettresd'un Fran$ais, II, p. 64, 66-67.
84Rubichon M. Op. cit., II, p. 12-13, «5 Rubichon M. Op. cit., II, p. 122.
86Bairoch P. Op. cit., p. 87.
87Aid., p. 215.
88Reinhard R., Armengaud A., DupaquierJ. Hlstoire generale de la population mon-