Brodel3

путь английскому завоеванию. Об этом с полной ясностью сказал (25 марта 1788 г.) Исаак Титсинг, голландец, долгое время представлявший (Зет-Индскую компанию в Бенгалии: единственным непреодолимым для англичан препятствием был союз мусульман и маратхских князей; «английская политика ныне постоянно направлена на то, чтобы устранить подобный союз»489.

Что достоверно, так это медленность растерзания могольской Индии. В самом деле, битва при Плесси (1757) произошла пятьдесят лет спустя после смерти Аурангзеба (1707). Было ли это полустолетие явных трудностей уже периодом экономического упадка? И упадка для кого? Ибо, разумеется, XVIII в. был отмечен по всей Индии ростом успехов европейцев. Но что это означало?

В действительности об истинном экономическом положении Индии в XVIII в. судить трудно. Тогда некоторые регионы испытали определенный спад, иные удержались на прежнем уровне, кое-какие смогли продвинуться вперед. Войны, разорявшие страну, сравнивали со страданиями немцев во время Тридцатилетней войны (1618—1648)490. Одно сравнение стоит другого: Религиозные войны во Франции (1562—1598) могли бы послужить хорошим примером, ибо во время этих войн, калечивших Францию, экономическое положение страны было скорее хорошим491. И именно такое экономическое потворство поддерживало и продлевало войну, именно оно позволяло оплачивать части иностранных наемников, которых непрерывно вербовали протестанты и католики. Не шли ли войны в Индии благодаря сходному экономическому потворству? Это возможно; маратхи организовывали свои набеги только с помощью деловых людей, которые примкнули к их лагерю и накапливали вдоль выбранных маршрутов продовольствие и необходимые боеприпасы. Нужно было, чтобы война оплачивала войну. Короче говоря, проблема поставлена: чтобы ее решить, потребовались бы обследования, кривые цен, статистические данные... Могу ли я, единственно под свою ответственность, предположить, что Индия второй половины XVIII в. была, видимо, вовлечена в конъюнктуру повышательную, существовавшую на пространстве от Кантона до Красного моря? То, что европейские Компании и независимые купцы или же «служащие», замешанные в местной торговле (country trade), делали удачные дела, увеличивали число и тоннаж своих кораблей, могло означать убытки, наведение порядка, но нужно было, чтобы производство Дальнего Востока, и в частности производство Индии, которая по-прежнему занимала центральную позицию, следовало за общим движением. И как писал Холден Фербер, знающий проблему, «на каждую штуку полотна, выработанную для Европы, нужно было соткать сто штук для внутреннего потребления»492. Даже Африка по берегу Индийского океана в то время вновь переживала оживление под воздей-

___________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 557

ствием купцов из Гуджарата493. Не был ли пессимизм историков Индии по поводу XVIII в, всего лишь априорной позицией?

В любом случае, была ли Индия открыта подъемом или спадом ее экономической жизни, она предстала не слишком защищенной перед иноземным завоеванием. Не только завоеванием англичан: французы, афганцы или персы охотно вступили бы в ряды завоевателей.

Было ли то, что приходило в упадок, жизнью Индии на вершине ее политического и экономического функционирования? Или то была тесно сплоченная жизнь местечек и деревень? На элементарном уровне не все сохранялось, но многое оставалось в прежнем положении. Во всяком случае, англичане не завладели страной, лишенной ресурсов. Даже после 1783 г. в Сурате, городе, уже утратившем значение, англичане, голландцы, португальцы и французы вели крупную торговлю494. В 1787 г.495 своими ценами, более высокими, нежели цены в английских постах, Маэ привлекал и оттягивал на себя коммерческие операции с перцем. Французская торговля «из Индии в Индию», обеспечивавшаяся местными уроженцами, обосновывавшимися во французских конторах, а еще больше — на островах Бурбон и Иль-де-Франс, процветала или по меньшей мере сохранялась на прежнем уровне. И не было ни одного француза, слишком поздно принявшегося искать удачи в Индии, который бы тогда не находил своих антианглийских решений и не имел своих торговых планов: разве Индия не была всегда желанной добычей, желанным завоеванием?

ОТСТАВАНИЕ ИНДИИ В XIX в.

Что достоверно, так это общее отставание Индии в XIX в. Отставание абсолютное, а также и относительное в той мере, в какой она неспособна будет идти в ногу с европейской промышленной революцией и подражать английскому господину. Специфический ли капитализм Индии окажется за это ответственным? Стеснительная ли экономическая и социальная структура со слишком низкой заработной платой? Или трудная политическая конъюнктура, войны XVTII в., сопрягавшиеся с расширяющимися захватами Европы, в особенности английскими? Или недостаточное техническое развитие? Или же решающий удар нанесла, но с опозданием, как и в России, машинная революция Европы?

Индийский капитализм, конечно, имел свои недостатки. Но он составлял часть системы, которая, в конце концов, функционировала не так уж плохо, хоть Индия и была непропорционально

большим телом — в десяток раз больше Франции, в двадцать раз больше Англии. Это тело, этот национальный рынок, который сама география раскалывала, нуждались, для того чтобы жить (тело) или функционировать (рынок), в определенном количестве драгоценных металлов. Ведь эко-

18-

9—Броиель. т J

558 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

номико-социополитическая система Индии, сколь бы жесткой и даже извращенной она ни была, обрекала ее, как мы видели, на необходимую текучесть и эффективность денежной экономики. Индия не располагала драгоценными металлами, но она ввозила их достаточно, чтобы с XIV в. крестьянские повинности в центральной зоне взимались в деньгах. Кто мог похвалиться лучшим в тогдашнем мире, включая и Европу? А так как денежная экономика работала лишь при условии существования хранилищ, накопления, открытия затворов, создания — до урожая или платежей — искусственных денег, организации рыночных и кредитных сделок, так как не существует по-настоящему денежной экономики без купцов, негоциантов, арматоров, страховых обществ, маклеров, посредников, лавочников, торговцев вразнос, то ясно, что такая торговая иерархия существовала в Индии и выполняла свою роль.

Именно в этом определенный капитализм составлял часть моголь-ской системы. В пунктах вынужденного перехода негоцианты и банкиры удерживали ключевые посты в накоплении и увеличении капитала. Если в Индии, как и в мире ислама, отсутствовала преемственность в семействах крупных землевладельцев, которые на Западе одновременно с богатством накапливали капитал влияния и власти, то система каст, напротив, благоприятствовала процессу торгового и банковского накопления, настойчиво продолжавшемуся из поколения в поколение, и придавала ему устойчивость. Некоторым семействам удавалось накапливать исключительные состояния, сравнимые с состояниями Фугтеров или Медичи. В Сурате были негоцианты, владевшие целыми флотами. Нам также известны сотни и сотни крупных купцов, принадлежавших к кастам бания. И столько же богатых и богатейших мусульманских купцов. В XVIII в. банкиры были, видимо, на вершине своего богатства. Не были ли они вознесены (как я бы считал, возможно, под влиянием европейской истории) логической эволюцией экономической жизни, которая имела тенденцию создавать в конечном счете высокие уровни банкирской деятельности? Или же, как предположил это Т. Райчаудхури, такие деловые люди были отброшены в сферу финансов (сбор налогов, банки и ростовщичество), поскольку европейская конкуренция все более и более выталкивала их за пределы морской деятельности и торговли на дальние расстояния496. Оба эти движения могли соединиться, чтобы обеспечить успех Джага-сетхов, которые, будучи удостоены этого пышного титула — мировые банкиры, — в 1715 г. заменили им свои старинные отчества.

Мы довольно хорошо знаем это семейство, принадлежавшее к одному ответвлению касты марвари и происходившее из государства Джайпур. Их состояние сделалось громадным после того, как они обосновались в Бенгалии, где мы видим их занимающимися сбором налогов для

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 559

Великого Могола, предоставляющими займы под ростовщический процент и банковские авансы, занимающимися монетным двором в Муршидабаде. Если верить некоторым из их современников, они будто бы сколотили состояние единственно поддержанием курса рупии относительно старинных монет. Как менялы, они посредством векселей переводили в Дели огромные суммы к выгоде Великого Могола. При взятии Муршидабада отрядом маратхской конницы они единым махом потеряли 20 млн рупий, но их дела продолжались как ни в чем не бывало... Добавим, что Джагасетхи были не единственными. Известно немало других деловых людей, которые и рядом с ними не выглядели бледно497. Правда, эти капиталисты Бенгалии начиная с конца XVIII в. будут постепенно разорены, но не в силу собственной неспособности, а по воле англичан498. Зато на западном побережье Индии мы видим в Бомбее в первой половине XIX в. процветание группы очень богатых парсов и гуджаратцев, мусульман и индуистов, во всех видах торговой и банковской деятельности, судостроении, фрахтовании, торговле с Китаем и даже в некоторых видах промышленности. Один из самых богатых

— парс Дж. Джиджибхой — имел на хранении в одном из английских банков города 30 млн рупий499. В Бомбее, где сотрудничество и организация туземных сетей деловых связей были для англичан необходимыми, индийский капитализм без труда доказал свою способность приспосабливаться.

Означает ли это, что он всегда был в выигрышном положении в Индии? Конечно же нет, потому что купцы и банкиры были не одни. Над ними существовали, еще до требований английского господства, деспотические государства Индии — и не одно только государство Великого Могола: богатство крупных торговых семейств обрекало их на вымогательства со стороны сильных мира сего. Они жили в постоянном страхе перед ограблением и пытками500. А раз так, то сколь бы оживленным ни было движение денег, бывшее душой торгового капитализма и индийской экономики, миру бания

недоставало вольностей, гарантий, потворства политического, которые на Западе благоприятствовали подъему капитализма. Но отсюда далеко до того, чтобы, как это иной раз делают, обвинять индийский капитализм в немощи. Индия — это не Китай, где капитализм сам по себе, то есть накопление, сознательно тормозился государством. В Индии богатейшие купцы, даже если они и были подвержены вымогательствам, были многочисленны и сохранились. Могущественная кастовая солидарность прикрывала и гарантировала успех группы, обеспечивала ей купеческую поддержку от Индонезии до Москвы.

Итак, я бы не стал винить капитализм в отставании Индии, которое определенно, как всегда, было вызвано как внутренними, так и внешними причинами.

560 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

Среди внутренних на первое место стоит, пожалуй, поставить низкую заработную плату. Говорить о разрыве между заработной платой индийской и заработками европейскими — это трюизм. По мнению директоров английской Ост-Индской компании, в 1736 г. заработная плата французских рабочих (известно, что она далеко отставала от вознаграждения английской рабочей силы) будто бы вшестеро превосходила заработную плату в Индии501. Однако же Чаудхури не так уж не прав, находя несколько загадочной столь жалкую оплату весьма квалифицированных работников, которым, как представляется, социальный контекст оставлял достаточные свободу и средства зашиты. Но не был ли низкий уровень заработной платы структурной чертой, изначально вписанной в общую экономическую систему Индии? Я хочу сказать: не был ли он необходимым условием для потока драгоценных металлов в направлении Индии, — потока очень древнего, установившегося с римских времен? Не он ли еще лучше, нежели необузданный вкус императора и привилегированных к тезаврации, объясняет подобную циклону тягу, увлекавшую западные драгоценные металлы на восток? Золотые и серебряные монеты, когда они достигали Индии, автоматически повышались в цене сообразно очень низкой цене человеческого труда, которая неизбежно влекла за собой дешевизну съестных припасов и даже относительную дешевизну пряностей. Отсюда, как бы в виде ответного удара, и мощь проникновения на рынки Запада индийского экспорта — сырья, еще более хлопчатых полотен и шелковых изделий Индии: по сравнению с английской, французской или голландской продукцией им благоприятствовали их качество, их красота, но также и разрыв в ценах, аналогичный тому, который ныне выбрасывает на рынки мира текстильные изделия Гонконга или Южной Кореи.

Труд некоего «внешнего пролетариата» — вот самое основание торговли Европы с Индией. Защищая принцип вывоза драгоценного металла, Томас Мэн приводил в 1684 г. не допускавший возражений аргумент: индийские товары, которые Ост-Индская компания закупила за 840 тыс. фунтов, были перепроданы по всей Европе за 4 млн фунтов; в конечном счете эти четыре миллиона соответствовали поступлению монеты в Великобританию502. Начиная с середины XVII в. импорт хлопковых тканей занял первое место и быстро возрастал. В 1785-1786 гг., в течение одного только года, английская Компания продала в одном лишь Копенгагене 900 тыс. штук индийских тканей503. Но не прав ли К.Н. Чаудхури, делая из этого заключение, что не могло быть никаких побудительных причин для технических исследований, увеличивающих производительность в стране, где ремесленников насчитывались миллионы и изделия которой были нарасхват по всему миру? Пока все шло хорошо, все могло оставаться в прежнем

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 561

виде. Напротив, побудительные причины «сработали» в отношении европейской промышленности, оказавшейся под угрозой. Для начала Англия на протяжении большей части XVIII в. держала закрытыми свои границы для индийского текстиля, который она реэкспортировала в Америку и в Европу. Затем она постаралась завладеть столь обильным рынком. Она не могла это сделать иначе, как благодаря жесткой экономии рабочей силы. Разве случайно машинная революция началась в хлопкопрядильной промышленности?

Здесь мы соприкасаемся со вторым объяснением отставания Индии, теперь уже не внутренним, а внешним. Это второе объяснение выражается одним словом: Англия. Недостаточно сказать: англичане овладели Индией и ее ресурсами. Индия была для них инструментом, с помощью которого они овладели пространством, более обширным, чем она, чтобы господствовать над азиатским супермиром-экономикой, и именно в таких расширенных рамках очень рано можно видеть, как деформировались и отклонялись внутренние структуры и равновесие Индии, дабы отвечать чуждым ей целям. И как в этом процессе она была в XIX в. в конечном счете «деиндустриализирована», сведена к роли великого поставщика сырья.

В любом случае Индия XVIII в. не находилась накануне того, чтобы породить революционный промышленный капитализм. В собственных своих границах она дышала и действовала

естественно, сильно и успешно; она обладала традиционным земледелием, но здоровым и высокопроизводительным, промышленностью старого типа, но исключительно оживленной и эффективной (вплоть до 1810 г. индийская сталь была даже лучше английской, уступая лишь шведской, стали504); она была вся охвачена давно уже функционировавшей рыночной экономикой; она располагала многочисленными и эффективными торговыми кругами. Наконец, ее торгсчое и промышленное могущество покоилось, как и должно было быть, на энергичной торговле на дальние расстояния: Индию омывало более крупное экономическое пространство, чем она сама. Но над этим пространством она не господствовала. Я даже отмечал ее пассивность по отношению к окружающему миру, от которого зависела самая оживленная часть ее обменов. А ведь именно извне, посредством захвата путей местной торговли (country trade), Индия мало-помалу была свергнута с престола, доведена до бедности. Вмешательство Европы, поначалу выражавшееся в подстегивании ее экспорта, в конце концов обратилось против нее. И как бы верх иронии, как раз массивная сила Индии будет использована, чтобы довершить ее саморазрушение, чтобы начиная с 1760 г. благодаря хлопку и опиуму взломать недостаточно открытые двери Китая. И Индии придется перенести ответный удар этой возросшей силы Англии.

562 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

ИНДИЯ И КИТАЙ, ОХВАЧЕННЫЕ ОДНИМ СУПЕРМИРОМ-ЭКОНОМИКОЙ

И вот к концу этих объяснений мы вернулись к первоначально поставленной проблеме: общей жизни Дальнего Востока, охваченного с 1400 г. одним супермиром-экономикой, очень обширным, грандиозным, но хрупким. Такая хрупкость была, несомненно, одним из самых главных элементов всемирной истории. Ибо Дальний Восток достаточно организованный для того, чтобы в него можно было проникнуть со сравнительной легкостью, но недостаточно организованный, чтобы защитить себя, как бы призывал захватчика. Стало быть, вторжение европейцев не подразумевало исключительную их ответственность. К тому же оно последовало за немалым числом других вторжений, хотя бы мусульманских.

Логической точкой слияния, рандеву в центре такого супермира-экономики была, могла быть только Индонезия. География поместила ее на окраине Азии, на полпути между Китаем и Японией, с одной стороны, и Индией и странами Индийского океана, с другой. Тем не менее возможности, какие предоставляет география, принимает или не принимает история, и в отказе или принятии будут существовать бесчисленные нюансы в зависимости от поведения двух дальневосточных гигантов — Индии и Китая. Когда и та и другой процветали, были хозяевами своей территории, когда они одновременно дейс гво-вали на внешней арене, центр тяжести Дальнего Востока имел определенные шансы расположиться и даже закрепиться на более или менее продолжительный промежуток времени на уровне полуострова Малакка, островов Суматра или Ява. Но гиганты эти пробуждались медленно и всегда действовали медленно.

Итак, к началу христианской эры, следовательно, поздно, Индия узнала и оживила мир Индонезии. Ее мореходы, ее купцы и ее духовные проповедники эксплуатировали, просвещали архипелаг, обращали его в новую религию, с успехом предлагали ему более высокие формы политической, религиозной и экономической жизни. Архипелаг был тогда «индуизирован». Китайское чудовище появилось среди этих островов с огромным опозданием, только к V в. И оно не навяжет уже индуцированным государствам и городам печать своей цивилизации, которая могла бы восторжествовать здесь, как восторжествовала и восторжествует она в Японии, Корее или во Вьетнаме. Китайское присутствие останется ограниченным экономической и политической сферами: Китай несколько раз будет навязывать индонезийским государствам протекторат, опеку, отправку посольств для выражения верноподданнических

___________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 563

чувств, но в главном, в образе жизни, государства эти долго останутся верны самим себе и своим первым учителям. Для них Индия была весомее Китая.

Индуистская экспансия, потом экспансия китайская, вероятно, соответствовали экономическим взлетам, которые их вызвали и поддерживали и хронологию которых следовало бы знать лучше, вскрыв их происхождение и жизненные силы. Хотя я малокомпетентен в этих областях, слабо открытых для историков-неспециалистов, я полагаю, что Индия во время своей экспансии на восток могла отражать удары, которые ей передавались далеким Западом, т. е. Средиземноморьем. Сцепка Европа—Индия, очень древняя, созидательная во всех отношениях, — не была ли она одной из сильных черт структуры древней истории мира? Для Китая проблема стоит по-иному, как если бы он достигал в Индонезии некой предельной границы, которую он почти не переходил. Индонезийские ворота, или плотину, всегда легче было проходить с запада на восток и на север,

нежели в противоположном направлении.

В любом случае эти экспансии — первая индийская, потом китайская — сделали из Индонезии если не господствующий полюс, то по меньшей мере оживленный перекресток. Последовательные подъемы этого перекрестка назывались царством Шривиджайя (VII—XIII вв.) с центром на юговостоке Суматры и в городе Палембанг; затем империей Маджапахит (XIII-XV вв.) с центром на богатой рисом Яве. Одно за другим эти два политических образования овладевали главными осями мореплавания, в частности наиважнейшим путем через Малаккский пролив. Образованные таким путем царства были могущественными опытами талассократии, и то и другое просуществовали определенное время: первое — пять-шесть веков, второе — три-четыре столетия. В применении к ним можно било бы говорить уже об индонезийской экономике, если не о супермире-экономике Дальнего Востока.

Вероятно, супермир-экономика с центром в Индонезии существовал, начиная с раннего возвышения Малакки, стало быть с 1403 г., даты основания города, либо с 1409 г., даты его внезапного появления, и до взятия города Афонсу д'Албукерки 10 августа 1511 г.505 И именно этот внезапный, а затем многовековой успех и следует рассмотреть поближе.

РАННЯЯ СЛАВА МАЛАККИ

География сыграла свою роль в судьбе Малакки506. Город на проливе, сохранившем его название, занимал выгодное положение на морском «канале», соединяющем воды Индийского океана с водами окраинных

564 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

морей Тихого океана. Узкий полуостров (который сегодня хорошие дороги позволяют быстро пересечь даже на велосипеде) некогда пересекали на уровне перешейка Кра простые грунтовые дороги. Но путь преграждали леса, полные свирепых зверей. Единожды установившись, плавание вокруг полуострова увеличило ценность Малаккского пролива507.

Построенная на небольшом возвышении над «влажной» и «илистой» почвой («один удар киркой, и выступает вода»508), разделенная надвое речкой с чистой водой, где могли причаливать лодки, Малакка была скорее причалом и убежищем, чем настоящим портом: большие джонки бросали якорь в виду города, между двумя островками, которые португальцы окрестили Каменным островом и Корабельным островом (Ilha da Pedro и Ilha das Naos), последний был «не больше той амстердамской площади, где расположена Ратуша»509. Тем не менее, как писал другой путешественник, «к Малакке можно подойти в любое время года — преимущество, коего нет у портов Гоа, Кочина [или] Сурата»510. Единственным препятствием были приливные течения в проливе: прилив обычно «поднимается на востоке и спадает на западе»5''. И как будто таких преимуществ было недостаточно, Малакка (см. карту, расположенную на с, 565) не только соединяла воды двух океанов, но и находилась на стыке двух зон циркуляции ветров: зоны муссонов Индийского океана на западе и зоны пассатов на юге и на востоке. И что всего удачнее, узкая полоса спокойных экваториальных вод, медленно смещавшаяся то к северу, то к югу, следуя за движением солнца, достаточно долго удерживалась как раз в малаккском регионе (на 2°30' северной широты), последовательно открывая судам свободный проход к пассату или к муссону. Это, воскликнул Зоннерат512, «одна из стран, более всего облагодетельствованных природой; она заставила здесь царить вечную весну».

Но по всей Индонезии были и другие привилегированные места, как, скажем, Зондский пролив. Прежние успехи Шривиджайи и Мад-жапахита513 установили, что контроль можно одинаково осуществлять с восточного побережья Суматры и даже с Явы, далее к востоку. Впрочем, в январе 1522 г. корабли экспедиции Магеллана, после гибели ее начальника на Филиппинах, прошли на обратном пути Зондские острова на уровне Тимора, чтобы южнее выйти в зону юго-восточных пассатов. И аналогичным же путем добрался до южных окраин Индонезии в 1580 г. Дрейк во время своего кругосветного путешествия.

В любом случае, если подъем Малакки и объясняется географическими причинами, история многое к тому добавила, как в локальном плане, так и в плане общем для экономики Азии. Так, новому городу удалось привлечь к себе (и в некотором роде установить над ними опеку) малайских мореходов соседних побережий, издавна занимавшихся

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 565

каботажем, рыболовством, а еще больше — пиратством. Он, таким образом, освободил пролив от этих грабителей, в то же время обеспечив себе небольшие грузовые парусники, рабочую силу, экипажи и даже военные флоты, в которых нуждался. Что же касается больших джонок, необходимых для торговли на дальние расстояния, то их Малакк? нашла на Яве и в Пегу. Именно там, например, султан

Малакки (который весьма пристально наблюдал за торговыми операциями своего города и взимал с них свою немалую долю) закупил корабли, на которых он за собственный счет организовал поездку в Мекку.

Быстрое развитие города вскоре само по себе создало проблему. Как жить? Малакка, за спиной которой располагался гористый и покрытый лесами полуостров, богатый месторождениями олова, но ли-

Песеменные в*п>ры, дующие гневный образом с звпад»

Привилегированное положение Малакки

Экваториальная штилевая зона поднимается к северу, затем спускается к югу, следуя движению солнца. Следовательно, Малакка служит соединительным звеном или же проходом между муссонами и пассатами северо-восточными и юго-восточными. (По данным «Атласа»

Видаль де Лаблаша, с. 56.)

566 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

шенный продовольственных культур, не имела иных продовольственных ресурсов, кроме продуктов своего прибрежного рыболовства. И следовательно, оказалась в зависимости от Сиама и Явы, производителей и продавцов риса. Но ведь Сиам был государством агрессивным и опасным, а Ява держала на своих плечах постаревший, но еще не упраздненный империализм Маджапахита. Вне сомнения, и то и другое из этих государств легче легкого справилось бы с маленьким городом, порожденным случаем, происшествием местной политики, если бы Малакка в 1409 г. не признала свою зависимость от Китая. Защита Китая окажется эффективной вплоть до 30-х годов XV в., а в течение этого времени Маджапахит распадется сам собой, оставив Малакке шансы на выживание.

Исключительный успех города был равным образом порождением решающего стечения обстоятельств: встречи Китая и Индии. Китая, который на протяжении трети столетия осуществлял вызывающую удивление экспансию своих мореплавателей в Индонезии и в Индийском океане. И Индии, роль которой была еще более значительной и более ранней. В самом деле, заканчивался XIV в., когда под влиянием мусульманской Индии в лице Делийского султаната начался натиск индийских купцов и перевозчиков, уроженцев Бенгала, Коромандельского берега и Гуджарата, сопровождавшийся активным религиозным прозелитизмом. Внедрение ислама, которое не удалось арабским мореплавателям и которое они даже не пытались осуществить в VIII в., совершилось столетия спустя при помощи торговых обменов с Индией514. Один за другим были затронуты исламом города на побережье моря. Для Малакки, обратившейся в ислам в 1414 г., то была удача из удач: там дела и прозелитизм шли рука об руку. Вдобавок если Маджапахит малопомалу распадался и переставал быть угрозой, то происходило это именно потому, что его прибрежные города перешли в ислам, тогда как внутренние районы Явы и других островов оставались верны индуизму. Расширение мусульманского порядка, в самом деле, затронуло лишь треть или четверть населения. Острова останутся ему чужды — так было на Бали, еще и сегодня

чудесном музее индуизма. А на далеких Молукках исламизация пойдет плохо: португальцы с изумлением обнаружат там мусульман по названию, нимало не враждебных христианству. Но поднимавшееся величие Малакки проистекало непосредственно из расширения индийской торговли. И не без основания: индийские купцы принесли на Суматру, как и на Яву, перечное

растение — важнейший подарок. И повсюду, начиная с пунктов, которые затрагивались торговлей Малакки, рыночная экономика сменяла то, что до сего времени было еще всего лишь первобытной жизнью под знаком простого воспроизводства. Португальский хронист писал, имея в виду

САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

567

прошлое жителей Молуккских островов: «Они мало заботились о том, чтобы сеять или сажать; они жили, как в первые века [человечества]. Поутру они добывали из моря и в лесу то, чем питались целый день. Живя грабежом, они никакой прибыли не извлекали из гвоздики, и не было никого, кто бы ее у них покупал*515. Когда Молуккские острова были включены в сеть торговли, образовались плантации и завязались регулярные отношения между Малаккой и островами пряностей. Купец-кеяннг (понимай: купец-индуист с Коромандельского берега) Нина Суриа Дева ежегодно отправлял на Молуккские острова (гвоздика) и на острова Банда (мускатный орех) восемь джонок. С того времени эти острова, заполоненные монокультурами, жили лишь благодаря рису, который доставляли на них яванские джонки, которые к тому же добирались до Марианских островов, в сердце Индийского океана.

Итак, экспансия ислама была организующей. В Малакке, как и в Тидоре, как и в Тернате, а позднее в Макассаре, образовались «султанаты». Самое любопытное — это утверждение необходимого для торговли лингва франка, который произошел от малайского языка и на котором в купеческой метрополии Малакке говорили все. По всей Индонезии и ее «Средиземноморьям», говорит португальский хронист, «языки столь многочисленны, что даже и соседи, так сказать, не понимают друг друга. Ныне они похваляются малайским языком, большинство людей на нем говорит, пользуясь им по всем островам, как пользуются в Европе латынью». И без удивления констатируешь, что 450 слов из словаря Молуккских островов, которые привезла в Европу экспедиция Магеллана, это слова малайские516.

Распространение лингва франка представляет как бы тест на силу экспансии Малакки. И все же сила эта была создана извне, как создан был в XVI в. успех Антверпена. Ибо город предоставлял свои дома, свои рынки, свои склады, свои защитные институты, свой весьма ценный свод морских законов, но обмены-то питали иностранные корабли, товары и купцы. Среди этих иностранцев самыми многочисленными были мусульманские купцы из Гуджарата и Кали-куга (по словам Томе Пириша, тысяча гуджаратцев «плюс 4-5 тысяч моряков, кои ходят туда и обратно»); важной группой были также купцы-индусы с Коромандельского берега, келинг, у которых даже был свой собственный квартал — Кампон Келинг (Сатроп Quelmg)5^. Преимуществом гуджаратцев было то, что они укоренились на Суматре и Яве столь же прочно, как и в Малакке, и контролировали основную долю реэкспорта пряностей и перца в направлении Средиземноморья. Как говорили, Камбей (другое название Гуджарата) мог жить, лишь протянув одну руку до Адена, а другую — до Малакки518. Еще раз обнаружилось таким образом латентное превосходство Индии, гораздо более Китая открытой для внешних отношений, свя-

568 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

занной с торговыми сетями мира ислама и средиземноморского Ближнего Востока. Тем более что с 1430 г. Китай по причинам, которые нам не ясны, невзирая на воображение историков, навсегда отказался от дальних экспедиций. Кроме того, он умеренно интересовался пряностями, которые потреблял в небольших количествах, за исключением перца, которым он себя обеспечивал в Бантаме, зачастую минуя перевалочный пункт в Малакке.

Завоевание Малакки, осуществленное небольшим португальским флотом Албукерки (1400 человек на борту, в том числе 600 малабар-цев)519, направлялось издали процветанием и репутацией города, «тогда самого прославленного из рынков Индии»520. Завоевание было жестоким: после захвата моста через реку город, взятый приступом, был на девять дней отдан на поток и разграбление. Тем не менее величие Малакки не пресеклось разом в тот роковой день 10 августа 1511 г. Албукерки, который оставался в завоеванном городе до января 1512г., сумел его организовать; он там построил внушительную крепость, и если от Сиама до «Островов пряностей» он и предстал в качестве врага мусульман, то он также объявил себя другом неверных, язычников, а по правде говоря — всех купцов. Португальская политика сделалась после оккупации терпимой и радушной. Даже Филипп II в качестве короля Португальского и господина Ост-Индии после 1580 г. ратовал за религиозную терпимость на Дальнем Востоке. Нет, говорил он, не следует

ими распоряжалась, она их организовывала. Основанная в 1619 г. Батавия была в полном расцвете

в1638 г., когда Япония закрылась для португальцев, оставаясь открытой для кораблей голландской Ост-Индской компании. Центром торгового господства—и одновременно господства

вважнейших сетях местной торговли (country trade) — оставалась, таким образом, Индонезия, и она им останется, пока продлится ловкое, бдительное и самовластное правление голландской ОстИндской компании, т. е. более столетия, несмотря на немалое число превратностей и помех. Так, в 1622 г. голландцы были изгнаны с острова Формоза (Тайвань), напротив китайского побережья и

на полпути в Японию, где они обосновались с 1634 г. — даты постройки форта Кастель Зеландия524. Долгое царственное положение Батавии, о котором мы уже говорили, совпадает, таким образом, в общих чертах, с продолжительным кризисом XVII в., который с силой проявился по всему европейскому миру-экономике (включая и Новый Свет) с 1650 по 1750 г. (датировка приблизительная). Но, вероятно, не на Дальнем Востоке, коль скоро по всей Индии XVII век был веком процветания, демографического и экономического подъема. Быть может, это имело значение, среди прочего, для того факта, что во время европейского кризиса Голландия оказалась по преимуществу экономикой защищенной, как мы это говорили, той экономикой, к которой устремлялись наилучшие из дел.

Во всяком случае, Батавия, город новый, была блистательным признаком голландского главенства, превосходства. Трехэтажная ратуша, построенная в 1652 г., отмечала центр города, — города, прорезанного каналами, пересеченного улицами, сходящимися под прямым углом, окруженного крепостной стеной с двадцатью двумя бастионами, в которой имелось четверо ворот. Там сходились все народы Азии, далекой Европы, Индийского океана. За стенами располагались кварталы яванцев, амбонцев; плюс виллы в сельских местностях. Но главным образом — рисовые поля, поля сахарного тростника, каналы, а вдоль приведенной в порядок речки — мельницы «для хлеба, для лесопиления, бумажные или пороховые», или сахарные, а также черепичные и кирпичные заводы... Внутри города все олицетворяло порядок, чистоту: рынки, склады, пакгаузы, мясные лавки, рыбный рынок, кордегардии и Спинхейс (Spinhuis), дом, где были осуждены прясть девицы легкого поведения. Бесполезно пересказывать, насколько голландское колониальное общество было богатым, полным неги и вялым. Это богатство, эта нега, которые мы обнаружили в Гоа около 1595 г., которые

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 571

мы встречаем в Батавии еще до поездки хирурга Граафа, прибывшего туда в 1668 г., которые мы находим в такой же мере в Калькутте, были безошибочным показателем блистательного успеха525. Однако с начала XVIII в. громадный голландский аппарат начал разлаживаться. Это иногда приписывали мошенничествам и нараставшей нечистоплотности агентов Ост-Индской компании. Но служащие (servants) английской Компании в этом отношении превосходили голландцев, что, однако, не помешало East India Company около 60-х годов XVIII в. завладеть первым местом. Не произошло ли это потому (как было бы соблазнительно утверждать), что наметившееся в середине XVIII в. нарушение тенденции породило повсюду величайшую активность, увеличило объем обменов, облегчило перемены, разрывы и революции? В Европе наблюдалось перераспределение шансов в международном плане и шедшее полным ходом утверждение английского главенства. В Азии Индия притягивала к себе центр тяжести всего Дальнего Востока, но такое первое место она захватила только под строгим надзором Англии и для Англии, в соответствии с процессом, великолепно описанным в уже старой книге Холдена Фербера526. Английская Компания, «Джонова компания» (John Company), одержала верх над своей «кузиной» — «Яновой компанией» (Jan Company), голландской Ост-Индской компанией, так как последняя проиграла игру в Бенгале и в Индии на протяжении 70-х годов XVIII в. и потому, что уже к середине этого столетия ей не удалось занять первое место в Кантоне, где день ото дня Китай мало-помалу открывал свои двери. Я, конечно, воздержусь от утверждения, что в Кантоне Джон был умнее, ловчее и хитрее Яна. Именно это иной раз заявляют не без некоторого основания. Но один французский очевидец, жестоко критикующий французскую Ост-Индскую компанию, утверждает, что к 1752 г. в Кантоне именно шведские и датские Компании, самые слабые, менее всего оснащенные для успеха, смогли лучше других приспособиться к обстановке527. Если одержал верх англичанин, то потому, что он к своей собственной силе добавил устрашающий вес Индии. Плесси (1757) подтвердило не только политическое завоевание Индии, но и завоевание тех торговых «рек», что примыкали к побережью субконтинента и текли, с одной стороны, вплоть до Красного моря и Персидского залива, а с другой — до Индонезии, а вскоре и до Кантона. Разве не единственно для нужд местной торговли (country trade) и в особенности для плаваний в Китай

строили индийские верфи столько кораблей, столько 7/иЯшпел ? По мнению Фербера528, в 1780 г. флот под английским флагом, занимавшийся торговлей «из Индии в Индию», имел 4 тыс. тонн вместимости, а в 1790 г. он достиг 25 тыс. тонн! В действительности скачок был более медленным, чем это покажется, поскольку 1780 год был военным — годом предпоследнего серьезного

572 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

состязания между Францией и Альбионом, и английские корабли осторожно плавали тогда под португальским, датским и шведским флагами. С возвращением мира они сбросили маску. Одновременно состоялся быстрый, резкий переход от Батавии к Калькутте. Живой успех города на Ганге во многом объясняет полудремотное состояние голландской Ост-Индской компании. Калькутта росла дьявольски быстро, в величайшем беспорядке. Французский путешественник и искатель приключений граф де Модав529 приехал туда в 1773 г., в момент, когда только что началось правление Уоррена Хейстингса. Он отметил одновременно и рывок вперед, и абсолютное отсутствие порядка. Калькутта — это не Батавия с ее каналами и улицами, проложенными по линейке. На Ганге не было даже набережной; «дома рассеяны там и тут по берегу, стены некоторых из них омывает поток». Не было и городской ограды. Максимум, может быть, 500 домов, построенных англичанами, посреди леса бамбуковых хижин с соломенными крышами. Улицы были такими же грязными, как и тропинки, иногда широкими, но перегороженными в начале и в конце шлагбаумами из брусьев. Беспорядок был повсюду. «Сие, как говорят, есть результат британской свободы, как если бы свобода эта была несовместима с порядком и симметрией»530. «Не без удивления, смешанного с раздражением, — продолжает наш француз, — смотрит иностранец на Калькутту. Так легко было бы сделать из нее один из прекраснейших городов мира. просто взяв на себя труд подчиниться регулярному плану, что не понимаешь, как англичане пренебрегли выгодами столь удачного расположения и предоставили каждому свободу строить, следуя самому пестрому вкусу и самому экстравагантному расположению». Это правда, что Калькутта — простое «отделение» в 1689 г., фланкируемое с 1702 г. крепостью (Форт Уильям), — к 1750 г. была еще незначительным городком; опубликованное в этом году аббатом Прево собрание путешествий даже не упоминает ее. Когда граф де Модав смотрел на нее в 1773 г., в то время, как она собрала у себя все возможное торговое население, Калькутта была в полном расцвете и охвачена строительным безумием. Лес прибывал туда сплавом по Гангу или морем из Пегу; кирпич изготовлялся в близлежащих деревнях; цены на квартиры достигли рекордного уровня Город уже насчитывал, быть может, 300 тыс. жителей и более чем вдвое к концу столетия. Он расширялся, не неся ответственности за свой рост, даже за свой успех. Англичанин здесь ничем не стеснялся, он притеснял, устранял тех, кто ему мешал. Бомбей, на другой стороне Индии, был по контрасту как бы полюсом свободы, как бы реваншем или компенсацией для индийского капитализма, нашедшего там возможности для поразительных успехов.

САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИГОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 573

МОЖНО ЛИ ДЕЛАТЬ ВЫВОДЫ?

Картина не-Европы, которую предлагает эта длинная глава конечно же неполна.

Следовало бы подольше задержаться на случае Китая, и в частности на центробежной экспансии, которая терзала провинцию Фуц-зянь, процессе, прервавшемся лишь с оставлением Формозы голландцами в 1662 г. или, вернее, с завоеванием острова маньчжурами в 1683 г., но возобновившемся в XVIII в. с открытием Кантона для многообразной торговли с Европой. Следовало бы вернуться к особому случаю Японии, которая, согласно блестящему очерку Л сонара Блюса53', после 1638г. выстроила мир-экономику для своего употребления и соответственно своим масштабам (Корея, острова Рюкю, до 1683 г. — Формоза, допускаемые китайские джонки и привилегированная и «вассальная» торговля голландцев).

Следовало бы вернуться к случаю Индии и отвести должное место новым объяснениям Я.К. Хестермана532, видящего одну из важных причин упадка Могольской империи в развитии городских экономик, которые в XVIII в. разрушили ее единство.

Следовало бы, наконец, объясниться по поводу сефевидской Персии, по поводу ее командной экономики (command economy), по поводу вынужденной роли Персии как посредника между Индией, Средней Азией, враждебной и ненавистной Турцией, Московским государством и очень далекой Европой...

Но даже если предположить, что такая картина действительно будет представлена в своей целостности, с риском принять сама по себе размеры настоящей книги, придем ли мы к концу наших затруднений и наших вопросов? Конечно же нет. Для того чтобы делать заключения