для курсовой
.docОСЕНЬ-ЛЮБИМОЕ ВРЕМЯ ГОДА ПУШКИНА
Никакое другое время года не представлено так широко и ярко в пушкинском творчестве, как осень.
Пушкин не раз повторял, что осень – его любимое время года. Осенью он лучше всего и больше всего писал, на него находило «вдохновенье», особое состояние, «блаженное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами, и вы обретаете живые неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко ложатся под перо ваше, и звучные рифмы бегут навстречу стройной мысли» («Египетские ночи»).
Чем же так дорога осень поэту?
Пушкин в стихотворении «Осень» так говорит о своём отношении к этому времени года:
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой…
В этом стихотворении чудесными описаниями осенней природы поэт хочет заразить читателя своей особенной любовью к этому времени года, а в последних строках этого неоконченного отрывка он показывает с необычайной убедительностью и поэтичность, как рождается в его душе вдохновение, как появляются его поэтические создания:
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса –
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса.
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдалённые седой зимы угрозы…
…И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы лёгкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
(«Осень», 1833)
Поэт умеет найти поэтические черты в увядании осенней природы: желтеющая листва деревьев окрашивается у него в багрец и золото. Это любовное восприятие её человеком, который действительно любит и умеет подметить поэтические черты осени. Недаром французский писатель Проспер Мериме отметил, что «поэзия расцветает у Пушкина из самой трезвой прозы».
Немало описаний осенней природы мы встречаем в романе «Евгений Онегин». Знакомый с детства отрывок «Уж небо осенью дышало» знакомит нас с поздней осенью в деревне. В этом отрывке есть и путник, мчащийся во весь дух на коне, испугавшись волка, и пастух, отработавший в летнюю страду, и деревенская девушка, поющая за прялкой, и мальчишки, катающиеся на коньках по замёрзшей речке.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
(Глава IV, строфа XL)
Другой отрывок из знаменитого романа проникнут иным настроением. В нём тоже говорится об осени, но здесь нет прямого, простого изображения картин природы и образов людей, тесно связанных с жизнью природы. В этом отрывке сама природа поэтически очеловечена, иносказательно представлена в образе живого существа.
…Настала осень золотая,
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана…
(Глава VII, строфа XXIX)
Действительно, осенью А.С.Пушкин испытывал необычайный прилив сил. Необыкновенным подъёмом и размахом творческого гения поэта ознаменовалась Болдинская осень 1830 года. В истории всей мировой литературы невозможно привести другой пример, когда за три месяца писатель создал бы такое количество прекрасных произведений. В эту знаменитую «болдинскую осень» Пушкин закончил VIII и IX главы романа «Евгений Онегин», написал «Повести Белкина», четыре «маленьких трагедии» («Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы»), «Историю села Горюхино», «Сказку о попе и работнике его Балде» около 30 стихотворений (в том числе такие, как «Бесы», «Элегия», «Шалость», «Моя родословная»), несколько критических статей и заметок. Произведения одной «болдинской осени» могли бы увековечить имя поэта.
Пушкин прожил в Болдине в эту осень около трёх месяцев. Здесь он провёл итоги дум и замыслов предшествующих лет и наметил, особенно в прозе, новые темы.
В Болдине поэт побывает ещё два раза (в 1833 и в 1834 гг.), тоже осенью. И эти посещения оставили заметный след в его творчестве. Но знаменитая «болдинская осень» 1830 года осталась неповторимой в творческой жизни поэта.
Анализ стихотворения Ф. И. Тютчева «Есть в осени первоначальной...»
Поэтическое произведение, как известно, по своему содержанию гораздо сложнее прозаического: здесь и огромный тематический материал, “втиснутый” в весьма ограниченную форму, и приращение смыслов, ускользающих от невнимательного взгляда, и масса недосказанного, возникающего в воображении проницательного читателя. Каждое слово в лирическом произведении, даже самом небольшом, может рассказать о многом.
В стихах Тютчева, непревзойденного мастера пейзажной лирики, слово получает новое значение: оно начинает звучать по-другому. Почти все его стихи - это оригинальные зарисовки различных времен года:
читая стихи Ф. И. Тютчева, читатель может тотчас же воспроизвести в своем воображении черты зимы или лета, весны или осени. Изображение природы у Тютчева заслуживает самого пристального внимания. Невозможно представить себе жизнь человека, в которой нет места восхищению красотой окружающего мира. Восхищение красотой природы — одно из отличающих черт поэзии Тютчева. Именно поэтому каждое стихотворение, восхваляющее
родную природу, заслуживает самого пристального внимания.
Тютчев изображает природу как живое существо, которое живет и изменяется. Поэт показывает, насколько тесно связана природа с жизнью человека. Действительно, окружающий мир оказывает на человека огромное влияние. В данном стихотворении поэт говорит о начале осени. Это удивительно красивая пора Природа словно дарит на прощание все свои яркие краски. Природа готовится ко сну, напоследок радует человеческий взор волшебной красотой. Дни становятся невыразимо прекрасными, мир вокруг удивительно красив. Особую радость доставляет погода — мягкая, поражающая своим волшебным спокойствием:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Но вместе с тем человеческую душу тревожат тягостные мысли. Осень всегда напоминает о скором наступлении холодов. Поэтому в окружающем мире появляются некие изменения, заставляющие особенно остро переживать последние дни тепла.
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все — простор везде, —
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Люди заканчивают свои привычные работы, связанные с наступлением нового сезона. Полным ходом идёт приготовление к зиме. Теперь уже поля не радуют буйным ростом пшеницы, постепенно подкрадываются холода.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь —
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле...
Природа дарит человеку чудесную возможность отдохнуть перед наступлением зимних вьюг, порадоваться красоте окружающего мира. Тем более что привычные работы закончены и можно погрузиться в созерцание красот природы.
Стихотворение создает яркое и отчетливое ощущение неразрывной связи человека с окружающим миром. Красота природы не существует сама по себе. Она заставляет человека особенно остро ощутить свою принадлежность к этому миру. Невозможно придаваться мрачным раздумьям и размышлениям, наблюдая за неторопливой сменой сезонов, влияющей на настроение так ненавязчиво и легко. Поэт использует самые изысканные эпитеты, передающие его отношение к окружающему миру: “дивная пора”, “хрустальный день”, “лучезарный вечер”. Что стоит за этими словами? Прежде всего поэт хочет показать свое восхищение всем, что его окружает. Вся природа наслаждается сменой сезонов, наступлением красивейшего времени года — осени.
“Хрустальный день” — это удивительная неосязаемая драгоценность. К ней невозможно прикоснуться, её можно только ощутить. И сколь счастлив должен быть человек, умеющий восторгаться тем, что его окружает! “Хрустальный день” в понимании читателя кажется удивительно красивым и прозрачным. Привычные очертания предметов и явлений в прозрачном воздухе начинают казаться еще более чистыми и нежными. Эта удивительно красивая “дивная” пора очень коротка. Не успеешь оглянуться, как возьмут своё холода. И окружающий мир потеряет столь волнующую яркость красок. Первые холодные дожди и ветра смоют прозрачность и лучезарность “хрустального дня”. И человеку останется только вспоминать об этой удивительной поре. Не случайно упоминается “паутины тонкий волос”. Волосок всегда может легко порваться. И так непременно произойдет, как только пройдет период, отпущенный природой на любование первоначальной осенью. Окружающая природа именно сейчас навевает мысли о свободе, ведь человека окружает ничем не скрываемый простор. Поле опустело. Но пустота эта не печальная, а, наоборот, радостная. Поле отдыхает, земля хорошо потрудилась, подарила людям великолепный урожай. Мягкие лучи солнца освещают все вокруг, подчеркивая и выявляя всю выразительность отдельных деталей. Летом солнце иссушает, оно слишком жестокое, поэтому от него хочется спрятаться. Осеннее солнце, наоборот, мягкое, ласковое. Хочется сполна насладиться его сиянием и теплом. Особую радость дарит вечер: ни ветерок, ни дождичек не омрачают великолепия окружающей природы. “Лучезарный вечер” словно сияет разными красками. Палитра природы удивительно богата. В ней множество цветов, оттенков и полутонов. Даже самый лучший художник не может сравниться с картиной, которую пишет сама осень. “Льется чистая и теплая лазурь”. Лазурь напоминает о чистом, нежно-голубом цвете. Именно таким предстает окружающий мир с наступлением ранней осени. В этом стихотворении воспевается осеннее спокойствие, которое также является отличительным признаком этого сезона. Тишина волнует, заставляет задуматься над человеческой жизнью. Созерцание красот окружающего мира — это одна из возможностей сделать человека хотя бы немного счастливее. Ранняя осень — это совершенно особая пора, она не похожа на все остальные времена года. Тютчев напоминает о лете в тот момент, когда говорит о “бодром серпе”. “Где бодрый серп гулял и падал колос”... Действительно, летом кипит работа, нет времени отвлечься и внимательно осмотреться вокруг. А осень позволяет человеку отвлечься от постоянного круговорота своих собственных дел и предаться
созерцанию красот природы. Именно сейчас блестит на солнце паутина. И эта деталь выглядит совершенно отстраненной, но вместе с тем заставляет задуматься относительно незаметных, практически неощутимых деталей, которые обычно ускользают из поля зрения. Сейчас отдыхает не только человек, но и сама природа. Но этот отдых не имеет ничего общего с ленью и праздностью, это прежде всего награда за долгую и упорную работу. Поэт подчеркивает красоту, легкость окружающей природы. И использует для этого яркие образные средства. В стихотворении часто встречаются многоточия. Они создают ощущение медлительности и некоторой недосказанности. Именно так и должно быть на самом деле, ведь размышления об осеннем пейзаже никогда не могут быть связаны с бурными эмоциями. Стихотворение навевает множество различных ассоциаций. Каждый читатель представляет себе собственную картину красоты окружающей природы, которая возможна в начале осени.
В поэзии Тютчева значительное место занимает не только дневной и ночной мир, но и мир переходных состояний. Для времен года – это осень и весна, для времени суток – это сумерки и рассвет. Утонченная жизнь природы отразилась более всего в описании осени и сумерек. Именно в эти периоды в природе господствуют полутона, тонкие оттенки цвета, жизнь замедляется, появляются мягкость освещения, покой. Передавая моменты перехода из одного состояния в другое, Тютчев как бы замедляет время, воспроизводит в поэтическом образе медлительность времени, в течение которого происходят изменения в природе:
И солнце медлило, прощаясь
С холмом, и замком, и тобой.
Переходным состоянием в природе соответствуют переходные состояния в душе человека. Образ перехода присутствует в стихотворении «Последняя любовь». Стремление к замедлению уходящего времени проявляется в самом ритме стихотворения:
Картины перехода от конца лета к осени:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде, –
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Густеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь –
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.
В стихотворении «Осенний вечер» («Есть в светлости осенних вечеров...») соединяются оба переходных состояния – осень и вечер.
Прием концентрации ключевых слов-образов со значением перехода входит в серию приемов, которые можно обозначить как «поэтику переходных состояний» – не только от дня к ночи, но перехода в более широком смысле. Например, Тютчев часто употребляет качественные прилагательные и наречия в сравнительной степени. Сравнительная степень образно передает процесс усиления, нарастания признака в картине перехода из одного состояния в другое: И тень нахмурилась темней (это напоминает державинскую строку Затихла тише тишина); Черней и чаще бор глубокий; Все темней, темнее над землею – Улетел последний отблеск дня...; Ветра теплого порывы, Дальний гром и дождь порой... Зеленеющие нивы Зеленее под грозой; Звучнее пела Река в померкших берегах; И торопливей, молчаливей Ложится по долине тень; В душном воздухе молчанье, Как предчувствие грозы, Жарче роз благоуханье, Звонче голос стрекозы...
Обращает на себя внимание в языке Тютчева множество слов с компонентом полу-, обозначающих неполноту признака и рисующих тонкие и смутные промежуточные состояния природы и души: полусонный (Ходили тени по стенам И полусонное мерцанье... И много лет и теплых южных зим Повеяло над нею полусонно); полусонье (В сладкий сумрак полусонья Погрузись и отдохни); полусвет (И в мерцанье полусвета, Тайной страстью занята, Здесь влюбленного поэта Веет легкая мечта); полупрозрачный (Пора разлуки миновала, И от нее в руках у нас Одно осталось покрывало, Полупрозначное для глаз); полумгла:
Осенней позднею порою
Люблю я царскосельский сад,
Когда он тихой полумглою
Как бы дремотою объят –
И белокрылые виденья,
На тусклом озера стекле,
В какой-то неге онеменья
Коснеют в этой полумгле...
Тютчев тонко воспринимал воздействия воздушной среды. Ощущение воздушной среды передается концентрацией характерных для поэтики Тютчева словесных образов: воздушный, легкий, эфирный, ангельский, тихоструйный, тиховейный, дымный, туманный, зыбкий, незримый; веять, обвеивать, струиться; веянье, дуновенье и под.
«Воздушные» образы, чаще всего окрашенные в положительные тона, применяются не только к миру природы, но и к душевному миру, к незримым прикосновениям духа. Это может быть дух места и времени (Баснословной былью веет Из-под мраморных аркад...; Здесь былое чудно веет Обаянием своим), духовное начало в природе (Мы видим: с голубого своду Нездешним светом веет нам), ощущение присутствия близкой души и под. Некоторые примеры «воздушных» образов
Живописные картины пространства у Тютчева, с их неповторимым своеобразием, нередко создаются приемом наложения одного тона на другой – как в акварельной технике. О нивах: Усыпительно-безмолвны, Как блестят в тиши ночной Золотистые их волны, Убеленные луной; Тусклым сияньем облитое море, Как хорошо ты в безлюдье ночном; Внизу, как зеркало стальное, Синеют озера струи! И облаков вечерних тень По светлым кровлям пролетала; Сквозь лазурный сумрак ночи Альпы снежные глядят.
В других случаях в картине сополагаются разные тона и сближаются свет и тень. Возникают своеобразные цветовые сочетания: Как сладко дремлет сад темно-зеленый, Объятый негой ночи голубой ! Сквозь яблони, цветами убеленной, Как сладко светит месяц золотой !.. Как хорошо ты, о море ночное, – Здесь лучезарно, там сизо-темно...
ЖАНРОВАЯ СТРУКТУРА «ОСЕНИ»
Среди лирических произведений зрелого Пушкина выдающееся место принадлежит «Осени» (1833). По значимости и концентрированности содержания, по новаторству лирической формы, которой уже тесно в собственных рамках, «Осень» является одним из итогов стилевой эволюции Пушкина и в то же время программой дальнейшего пути русской поэзии более чем на сто лет вперед (1)*. Поэтому исследовательский интерес к стихотворению никогда не ослабевает. Для большинства пушкинистов обращение к «Осени» связано с общей проблематикой творчества поэта, однако существуют и отдельные очерки, и комментарий (преимущественно школьный) (2)*.
Б.В. Томашевский и Л.Я. Гинзбург видят в «Осени» стилевую полифонию, емкое и сложное единство: в «стихотворении противоречие между патетическим и условно низким утрачивается совершенно» (3)*; «...сфера значительного и прекрасного втягивает в себя, пронизывает собой и тем самым преобразует обыденные вещи» (4)*. В этих суждениях констатируется едва ли не главное свойство «Осени»: интенсивное и глубокое взаимопроникновение самых разнородных художественных элементов. Другие исследователи обращаются к отдельным сторонам стихотворения, отмечая эпичность «Осени», детализацию и пластику образов, оксюмороны и пафос седьмой октавы, звукопись и т. п. В плане содержания выделяются описания природы, изображение творческого акта. Некоторые из этих вопросов неизбежно возникнут и в настоящей работе, посвященной структурному и жанровому аспектам «Осени».
Своеобычность структуры, жанра и общего смысла «Осени» хорошо очерчивается на литературном фоне эпохи. Даже без эпиграфа, взятого Пушкиным из описательного стихотворения Державина «Евгению. Жизнь званская» (1807), легко устанавливается перекличка, иногда полемическая, между двумя произведениями. Эпиграф же не только акцентирует тему творчества в «Осени», но, напоминая всю строфу Державина, освещает содержание пушкинского стихотворения целиком, поскольку и там и там говорится о человеке и мире, о времени и пространстве:
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Мимолетящи суть все времени мечтаньи:
Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум
И всех зефиров повеваньи.
Сопоставление «Осени» с картиной званской жизни обнаруживает немало притяжений и отталкиваний между стихотворениями. Так, мотив спокойно го, вольного, широко развернувшегося бытия звучит с самого начала сельской идиллии Державина:
Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,
С пространства в тесноту, с свободы за затворы...
Во время написания «Осени» этот мотив был актуален для Пушкина не только художнически, но и жизненно. Контраст с городом, правда, опущен поэтом, но он подразумевается всем пафосом стихотворения. Вообще содержание «Осени» во многом строится на значимых отсутствиях тех или иных мотивов, и таким способом Пушкин отчасти оспаривает экстенсивную, многословную, композиционно не упорядоченную манеру Державина (протяженность «Жизни званской» - 252 стиха, «Осени» - 89). Снят, например, невозможный для Пушкина мотив любования своим помещичьим хозяйством, занимающий у Державина чрезвычайно много места. Державин пишет:
Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Таких слов у Пушкина нет, но такое настроение наполняет всю «Осень», ибо только внутренняя свобода, нескованность обеспечивают истинное творчество. Впрочем, и слова бывали, но в другом произведении:
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая...
В иных местах Пушкин как будто пародирует наивную аллегорику Державина естественной и предметно ощутимой репликой:
Вид ЛЕТА КРАСНОГО вам Александров век...
(Державин)
Ох, ЛЕТО КРАСНОЕ! любил бы я тебя,
Когда б не зной да пыль, да комары, да мухи.
(Пушкин)
«Осень» и «Жизнь званская», рассмотренные в системе русской лирики, позволяют наглядно понять, как далеко шагнула поэзия всего за четверть века. Аморфной структуре державинского стихотворения с его линейной описательностью (что, разумеется, не снижает великолепия отдельных мест) противопоставлена упорядоченная и экономная структура «Осени» Пушкина.
Еще более результативно сопоставление Пушкина с Баратынским. Оба поэта - современники, но «Осень» Баратынского (1837) - предельно контрастна по решению темы и резко несовместима по структурно-стилевым чертам с «Осенью» Пушкина.
«Осень» Баратынского также крупное стихотворение (160 стихов), состоящее из десятистрочных строф. Обе «Осени» кажутся эквигениальными. Их роднит философская основа, та «мысль», которую позже увидел Баратынский в ненапечатанных стихотворениях Пушкина. Только у Баратынского «мысль» выступает более откровенно, опираясь на образы, а у Пушкина она совершенно поглощена часто художественным развертыванием содержания. Концепция Баратынского глубока, но пушкинская - гораздо глубже.
Пушкин написал в «Осени» о неисчерпаемой жизни природы, ее круговом движении по временам года, о ритме ее увяданья и расцвета, о ее творческой силе, сосредоточенной в человеке. Человек и природа выступают самостоятельно, но их самостоятельность никогда не переходит в состояние трагической разорванности, взаимоотчуждения. Лирическому герою Пушкина не надо «вкушать уничтоженья», чтобы «смешаться с дремлющим миром», как герою тютчевских «Сумерек». Он свободно погружается в творческую дремоту природы, находя у ее корней источники живой воды. Исследователь пишет, что «пробуждение поэзии происходит, когда поэт приподымается над действительностью» (5)*. С точки зрения понятийной логики это, конечно, верно. Но логика пушкинской образности в «Осени» настойчиво внушает нам, что поэт вовсе не «приподымается», а, напротив, погружается в действительность, максимально растворяя себя в ней как личность. И тогда действительность расцветает в его «сладко усыпленном» сознании, тогда порождает, пользуясь воображением поэта, «плоды мечты»:
И забываю мир - и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем...
(III, 318)
В таком состояния даже Онегин, прорвав собственный эгоцентризм, едва «не сделался поэтом»:
И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон и т. д.
(VI, 183)
Процесс поэтического вызревания, дающий в итоге обильную «жатву», показан в «Осени» Пушкина как естественное преломление творческих сил природы в сознании поэта.
Баратынский в своей «Осени» не пишет о вечно возрождающейся природе. Она дает лишь «плод годовых трудов» «досужему селянину»; поэт-мыслитель, «оратай жизненного поля», не сбирает никакой жатвы. Жизнь природы, в сущности, минусирована у Баратынского. «Мертвящий душу хлад» настолько жуток и всеобъемлющ, что сковывает ледяным отчаянием и самую природу:
Зима идет, и тощая земля
В широких лысинах бессилья,
И радостно блиставшие поля
Златыми класами обилья,
Со смертью жизнь, богатство с нищетой, -
Все образы годины бывшей
Сравняются под снежной пеленой,
Однообразно их покрывшей:
Перед тобой таков отныне свет,
Но в нем тебе грядущей жатвы нет!
Здесь даже «но» последнего стиха, кажется, не возбуждает ощущения контраста между человеком и природой. Удел их одинаков.
Судьба поэта, по Баратынскому, - творческое одиночество, герметическая замкнутость в самом себе. Он уверен, что «внутренней своей <...> Не передашь земному звуку». Не то что читатели не поймут, просто нельзя выразить себя. Выхода нет, и ни гибель, ни возникновение далеких звезд - ничто «не поражает ухо мира». Человек беззащитен перед лицом космоса, и ему лишь остается, «отряхнув видения земли», увидеть невдалеке «цветущий брег за мглою черной».
Восприимчивый к поэзии читатель будет поневоле поражен и пафосом творческой свободы у Пушкина, и пафосом одинокого отчаяния у Баратынского. Эти впечатления достигают предельной силы потому, что оба поэта не просто оформляют словами свои мысли, но создают свой мирообраз, возникающий на уровне стилевой структуры каждого стихотворения.
Стиль пушкинской «Осени», как известно, синтетичен и абсолютно соответствует творческому заданию. Не раз отмечался в стихотворении сплав слов высокого лексического ряда, изначально окруженных поэтическим ореолом, со словами-прозаизмами, привносящими из быта в поэзию богатейший спектр непредвидимых ассоциаций. На этой основе создано естественное и свободное, спокойное и патетическое, полное доверия к миру содержание пушкинского стихотворения.
Сложно разветвленная метафорическая система «Осени» Баратынского всегда сохраняет ощущение границы того или иного плана содержания. Там, где у Пушкина все взаимопроницаемо и границы между структурными элементами принципиально размыты, там Баратынский оставляет рядоположность смысловых линий, стараясь не смешивать эмоций. Образы как будто схвачены холодом слишком проясненной мысли, теряющей непосредственную поэтичность. Баратынский как истинный поэт счастливо избегает холодноватого пафоса рассудочности, постигшего даже Тютчева в его славянофильских стихах, но все-таки в нем не хватает внутренней свободы и всеотзывчивости. Он слишком возвышенно-отвлечен от мира, напоминая тип Андрея Болконского у Л. Толстого. Когда, подобно Пушкину, Баратынский в «Осени» смело объединяет слова и выражения самой высокой или трагической патетики с обыденной, прозаической лексикой и фразеологией, он все равно не достигает синтетичности. В сочетаниях типа «завоет роща», «житейские бразды», «ухо мира», «лысины бессилья» и вообще в поэтической системе стихотворения все эти прозаизмы, как справедливо замечено, «теряют свою бытовую окраску, свою обыденность <...>, неизменно воспринимаются читателем в высоком трагическом ключе» (6)*.
В итоге стилевая структура «Осени» Баратынского оказывается аналитичной и несколько жестковатой, в противоположность структурной эластичности «Осени» Пушкина. Следует заметить также, что структура пушкинской «Осени» открывается по-разному соотносительно со стихотворениями Державина и Баратынского.
Место «Осени» в системе лирики Пушкина определяется прежде всего оригинальным соединением в ней лирического и эпического начал. Это не означает, что стихотворение принадлежит к обычному лирико-эпическому жанру; например, оно похоже на балладу с сюжетом и авторской эмоциональной окраской. Сюжета в общепринятом смысле в «Осени» нет. В ней наличествует эпичность временных и пространственных масштабов и, главное, эпичность внутреннего состояния. Отсюда соприкосновение «Осени» в существенных чертах структуры и жанра не столько с лирикой, сколько с романом в стихах Пушкина.