Prp_Joseph_volockiy

—осознание святости космоса, святости плоти, тварного мира Божьего — под знаком Софии;

—осознание праведного социального устройства, святости народа — на путях Троицы;

—осознание святости личности, пути обожения конкретного человека — в идеологии Успения.

6

Архитектуру кто-то удачно назвал «застывшей музыкой». Веками народ свои глубокие, не поддававшиеся еще слову, тем более термину и понятию, богословские интуиции пытался выразить, запечатлеть, претворить преимущественно в стихии мелоса — в распевах стихир, тропарей, канонов (как переводных, так, позже, и вполне оригинальных), а также в образах «монументального богословия» — в «поющем камне» и «красноглаголивых вапах», в иконе, фреске, церковном зодчестве. Значит, «песнь успенская» должна «прочитываться» также и в архитектуре, декоре храмов — и не только Успенских, но и вообще храмов и монастырей данной, «успенской» эпохи. Более того, могут быть, очевидно, выделены некие, вполне определенные, зримые архитектурные приметы для каждой из обозначенных выше эпох — Софии, Троицы, Успения.

Наступление эпохи «успенского мышления» мы датируем временем преподобного Иосифа Волоцкого, основанного им Успенского Волоколамского монастыря (1479) и освященного в том же году Успенского собора в Кремле.

Это нуждается в обосновании. Прямая апелляция к посвящениям храмов и монастырей не поможет в данном случае в решении вопроса, мы ведь только что сказали об известной условности хронологических границ. Древнейшей на Руси Успенской церковью считают Десятинную (995) — правда, это мнение историков (притом одно из разноречащих мнений), но не источников. Источники знают ее именно и только как Десятинную — косвенное свидетельство о том, что эпоха «успенского мышления» для Киевской Руси как раз еще не наступила. Впрочем, существовали, конечно, и достоверно Успенские храмы — Великая церковь Киево Печерской лавры, соборы Смоленска

Успенский собор Московского Кремля

и Владимира. И Московское Успение заложено, как известно, святителем Петром — это первая треть XIV века.

Тем не менее время Иосифа Волоцкого реально выделено для нас в «успенском» смысле несколькими отчетливыми признаками. В архитектурном убранстве русского православного

Владимир. Успенский собор

храма возникает в это время — и становится постепенно господствующим, в московском зодчестве особенно — тип килевидного кокошника, килевидного портала и наличника, форму которых (геометрически как бы синтез полусферы с треугольником) не будет, пожалуй, натяжкой сопоставить с килевидной мандорлой Христа на иконах Успения.

В иконографии датирующим водоразделом становятся, во первых, белые, «преображенские» ризы возносящейся Богородицы (у Дионисия и некоторых его последователей — в том числе в местном образе иконостаса Успенского Иосифо-Во- локоламского монастыря). Это своего рода гапакс Дионисия, то есть только у Дионисия и только в этом изводе встречается данное решение. Если мы посмотрим окружающие по времени и по иконографии иконы Успения, то увидим, что Божия Матерь возносится, как правило, в сфере в тех же одеждах, в каких Она лежит на смертном одре. Изображение Ее в белых одеждах

Смоленск. Успенский собор

преображения говорит о правильном богословском понимании идеи обожения Божией Матери.

Вторым датирующим признаком новой эпохи является почти обязательное присутствие с этого времени на русских иконах так называемой «облачной», или пространной, редакции сцены с отсечением рук иудея Афонии — мотив, присущий и византийским композициям данного периода, но в представлении русских иконописцев несомненно и явно связанный с темой борьбы против ереси жидовствующих. «Чудо об Афонии», похоже, звучало для современников Иосифа Волоцкого и Геннадия Новгородского примерно как «руки прочь от народной святыни».

Дионисий Иконник был близок с преподобным Иосифом, возможно, даже состоял с ним то ли в родстве, то ли в свойстве, работал с сыновьями в его обители. Дионисий — выразитель богословского учения аввы Иосифа в той же степени, как

Андрей Рублев — выразитель учения аввы Сергия. И как преподобный Сергий — зачинатель и главный представитель «троичного мышления» и всего соответствующего периода в русской культуре, так преподобный Иосиф Волоцкий — зачинатель

внашей духовности того, что мы, с молитвой к Пресвятой Богородице, дерзаем назвать в Ее славу «успенским мышлением».

Тому есть, помимо иконографических и архитектурных, свидетельства непосредственно уставные, литургические. «Еще

вXV веке, — пишет известный историк церковной старины Г. П. Георгиевский в книге «Праздничные службы и церковные службы старой Москвы», — на Руси заметно стремление совершать заутреню Успеньева дня так же, как совершается заутреня Великой Субботы». Об этом сближении Успения и Пасхи в обиходнике Иосифо-Волоколамского монастыря сделано следующее замечание: «На сей великий праздник Живоносного Успения Владычицы нашей Пресвятыя Богородицы благодатию Христовою истинного Бога и Сына Ея в дому Ея в той день совершаем светлое торжество, по преданию и повелению и по уставу святых апостол, святых отец, паче же нам зде от начальника нашего и создателя святыя обители сея трудолюбезного преподобного отца нашего и чудотворца Иосифа — во всех святых Божиих церквах, не токмо в монастыре, но по всем селам и по странам…»

Иерусалим, Афон и Россия соединены как бы напряженным литургическим треугольником в чрезвычайной, если можно так сказать, интенсивности прославления Матери Живота нашего, «молитвах неусыпающей Богородицы». Как скажут авторы книги «Сказания о земной жизни Пресвятой Богородицы» (М., 1904), фиксируя церковную практику XIX века, времени святителя Филарета Московского, великого чтителя и песнотворца Успения, «в Иерусалиме, у гроба Божией Матери, на Афоне — в Руссике (то есть в Русском Свято-Пантелеимоно- ве монастыре), в Гефсиманском скиту близ Троице-Сергиевой лавры (в Сергиевом Посаде) празднование Успения совершается с особою торжественностью; отпевание над гробом Богоматери совершается такое, как над гробом Спасителя в Великую Субботу и самый праздник считается Второю Пасхой».

Еще одним — но не последним по важности — аргументом

вопределении водораздела «успенской» эпохи (и в обосновании самого нашего права называть соответствующую эпоху «успенской») является для нас то особое, ни с чем не сравнимое значение, какое имеет праздник Успения Богородицы и связанный с ним круг богословских и историософских представлений и воспоминаний для самого сердца русской литургии, русской святости и державности — соборного комплекса Московского Кремля.

Если ввести для описания храмостроительных (и градостроительных, в православном городе всегда на храмы, на сакральную, духовную структуру пространства ориентированных) ансамблей сконструированный по типу «иконография», «агиография» условный термин «храмография», то для храмографии Кремля и всего Третьего Рима исключительное значение имеет именно праздник Успения. Из-за Москвы-реки, с главной, «государственной», точки зрения, видны лучше всего именно собор Богородицы (Ее Честнаго Успения), фланкируемый соборами Благовещенским и Архангельским. То есть «внутренним оком» нам как бы дано видеть Богоматерь, сопровождаемую Архангелами Гавриилом и Михаилом. Ведь Благовещенский собор посвящен событию, в котором, как и в Успении, активным действующим лицом был Архангелблаговестник Гавриил (есть в соборе и придел, посвященный Гавриилу непосредственно), а Архангельский собор посвящен Архистратигу Михаилу.

Архангелы Гавриил и Михаил играют исключительную роль

вдомостроительстве спасения, они — главные исполнители Божиих предначертаний. Достаточно сказать, что именно Михаил Архангел в Откровении Иоанна Богослова защищает от Змия «Жену, облеченную в солнце» — Богородицу, Церковь, Невесту Агнца. В православной иконографии хорошо известен тип изображения, на котором слева и справа от Богоматери представлены два Архангела. Как бы в соответствии с такой композицией и размещены три главных храма Московского Кремля.

Асама композиция также присутствует на Соборной площади. На фреске над южным порталом Успенского собора, то есть с парадной стороны, изображена Богоматерь

Владимирская — и слева, и справа от Нее Архангелы Гавриил

иМихаил. Одновременно фрески в люнетах над апсидами алтаря изображают все три символа — три лика, три измерения русской духовности: Богоматерь, Троицу, Софию.

Таким образом, Соборная площадь Московского Кремля есть не что иное, как воплощение архитектурно-градостроитель- ными средствами иконографии Успения Богоматери. А можно

итак сказать, что главная священная площадь России — это архитектурная икона Успения. Такое высокое значение имеет для нашей истории праздник Успения, философскому и художественному раскрытию которого служил всю свою сознательную жизнь преподобный Иосиф Волоцкий.

7

Можно попытаться сопоставить, как делали это профессорпротоиерей Александр Васильевич Горский или святитель Феофан Затворник, определенные исторические эпохи в развитии Церкви и богословия с преимущественным раскрытием домостроительства той или иной ипостаси Святой Троицы. В этом смысле мы должны будем признать, что преимущественному раскрытию ипостаси Отца соответствует на Руси софийная эпоха, преимущественному раскрытию таинства домостроительства Сына Божия — троичное мышление, домостроительству Духа Святого — Богородичное, или Успенское, мышление, от Иосифа Волоцкого до Серафима Саровского, который также соединил в своем богословии почитание Божией Матери с преимущественным откровением Святого Духа.

И, наконец, если мы захотим — с известной мерой условности, конечно, — впрямую связать названные три исторические эпохи и, соответственно, три измерения в развитии русского богословствования с именами духовных родоначальников, то это будут равноапостольный Кирилл Философ, преподобный Сергий Радонежский и преподобный Иосиф Волоцкий.

Н. Н. Лисовой

Владимирская икона Божией Матери. 1-я треть XII в. ГТГ

Духовное величие Руси. Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский

Победа Дмитрия Донского на Куликовом поле, помимо прочего, окончательно превратила Москву в центр, столицу Руси, воспринимаемую как средоточие ее мощи, —

ипрактически-действенной, и духовной; последнее, кстати сказать, было не менее или даже, пожалуй, более важно.

Конечно, столетний путь от 1380 до 1480 года, когда Московская Русь со всей очевидностью предстала как одна из великих держав тогдашнего мира, был далеко не прост; на этом пути стране довелось пережить немало тяжких испытаний и поражений. Политическая история этого столетия подробно освещена С. М. Соловьевым. Но, как уже сказано, огромное значение имело и духовное развитие Руси.

Поскольку период монгольской власти ложно оценивается как время заведомого упадка и даже «позора и бессмыслицы», многие полагают, — не давая себе труда узнать и задуматься о реальном положении дел, — что с середины XIII

идо конца XV века русская духовная жизнь захирела, еле-еле теплилась. Между тем, погрузившись в тщательное изучение житий русских святых и в связи с этим, естественно, в историю Церкви в целом, В. О. Ключевский в свое время не без определенного даже удивления обнаружил, что если в течение первых двух с половиной столетий со времени принятия христианства на Руси (конец X — 1237 год) было основано примерно сто монастырей, то за такой же срок с середины XIII века и до 1480 года (то есть в «монгольский» период)

Благоверный Великий князь Димитрий Донской. Царский титулярник. 1672

их было создано в два раза больше, около двухсот, притом, — что особо подчеркнул наш выдающийся историк, — преобладающая часть монастырей создавалась тогда не в основных

городах (как ранее), а на всем пространстве Руси — вплоть до дальних ее окраин.

А монастыри, как явствует из любых объективных исследований их истории, были подлинными творцами духовной жизни страны и, одновременно, культуры во всем ее объеме — от строительной, зодческой деятельности высшего тогдашнего уровня до творчества в слове — опять-таки в высшем его выражении.

Такие основанные в период между 1237 и 1480 годами и быстро развивавшиеся монастыри, как Троице-Сергиев, Кирил- ло-Белозерский, Саввино-Сторожевский, Спасо-Каменный (на Кубенском озере), Соловецкий, Ферапонтов Белозерский, Боровский Пафнутьев, Ипатьев Троицев (вблизи Костромы), Толгский (на Волге), Иосифов Волоколамский и многие другие, созидали и излучали духовность и культуру, воздействовавшие и на правителей Руси, и в той или иной мере на весь ее народ. И без этого воздействия, без сомнения, были бы немыслимы и Куликовская победа, и то величие Руси, которое стало очевидным для всех к концу XV века.

Здесь целесообразно сделать отступление общего характера. Нередко сталкиваешься с представлением, что в те далекие времена, когда отсутствовали являющиеся сегодня вроде бы абсолютно необходимыми для «нормальной» жизни страны средства транспорта и связи, не могло-де иметь место и духовное единство Руси. Так, в некоторых сочинениях, затрагивающих вопрос о роли преподобного Сергия Радонежского в Куликовской победе, выражено сомнение в том, что троицкий игумен имел реальную возможность для существенного общения даже хотя бы с Дмитрием Донским, не говоря уж о Руси в целом. Не раз касавшийся этой проблемы Александр Шамаро писал, например, что для такого общения был «слишком долог — по тем временам — путь от Москвы до Троицкого монастыря», не говоря уже о пути до места битвы (см.: Наука и религия. 1980. № 8. С. 22).

Расстояние от Москвы до Троицкой обители — семьдесят километров (то есть, с нынешней точки зрения, совсем малое), но уместно ли тогда говорить о сколько-нибудь значительном воздействии на судьбу Руси Кирилло-Белозерского монастыря

(около пятисот километров от Москвы) и, тем более, Соловецкого (более тысячи километров)?!

Однако применение современных понятий о необходимых условиях общения людей (и, конечно, совокупностей людей, имеющих местопребывание в той или иной части страны) к давнему человеческому бытию, еще не «облагодетельствованному» новейшими техническими достижениями, начисто лишает нас возможности понять реальное положение вещей.

В современном сознании господствует представление о бе­ зусловном превосходстве жизни, пронизанной многообразной техникой. Но технический прогресс — как, впрочем, и любой прогресс вообще — всегда означает не только приобретения, но и утраты, притом утраты, в конечном счете, «равноценные» приобретениям (это, в сущности, неизбежное следствие всеобщих законов бытия).

Возьмем элементарный пример: необходимая для жизни вода течет из крана в каждой квартире, между тем как наши предки в любую погоду носили ее на себе из, возможно, весьма отдаленных родников или колодцев (то есть опять-таки скрытых в земной глубине родников). Какое освобождение от повседневной тяготы! Однако в наше время люди стремятся носить домой из магазинов «родниковую воду» — по цене минимум доллар за бутылку и к тому же, строго говоря, обладающую весьма сомнительной «родниковостью»… И если подойти к проблеме с собственно ценностной, аксиологической точки зрения, «приобретение» едва ли превосходит «утрату», и сегодня достаточно большое количество людей горячо стремится (а подчас даже и реализует свое стремление) к жизни в «нецивилизованной» — в частности, оснащенной колодцем,

ане водопроводом, — местности…

Яобратился к этому примеру ради его сугубой наглядности. Перейдем теперь к гораздо более сложной проблеме общения людей, имея в виду не чисто личное, частное общение, но обладающее так или иначе историческим значением, способное повлиять в конечном счете на судьбу страны.

Сейчас такое общение, в сущности, немыслимо без участия средств массовой информации или хотя бы усилительной техники (без которой современный «идеолог» не в состоянии

воздействовать на собрание всего из нескольких сот человек). И даже нелегко понять, каким образом было возможно сколь- ко-нибудь широкое общение духовных вождей и народа в те времена, когда никаких СМИ не имелось.

Горячие апологеты прогресса утверждают, что широкое общение людей — вплоть до общения их с целым миром! — только и стало реальностью в наш замечательный технический век, а ранее люди были замкнуты в узких границах, довольствуясь крайне скудной «информацией», не выводящей их за пределы их тесного мирка.

Но, во первых, дело обстоит не совсем так даже и с чисто «количественной» точки зрения. Обратимся, например, к такому имеющему исключительно важное значение в русской культуре явлению, как песня. Ныне та или иная песня становится широким — в пределе всеобщим — достоянием посредством телевидения, радио, на худой конец, многотиражных грамм- и магнитофонных записей. Однако хорошо известно, что вызывавшие живой отклик в душе народа песни легко распространялись по всей Руси-России и тогда, когда никаких вышеуказанных технических достижений не было и в помине, — распространялись благодаря прямому, непосредственному общению людей.

И в связи с этим снова встает проблема (по сути дела, глубоко прискорбная) двойственности прогресса: все его приобретения оборачиваются не менее существенными утратами. И действительное общение людей в наш технический век не только не расширилось (как бездумно заявляют «прогрессистские» идеологи), но, напротив, стремительно сокращается. Реальное, живое общение людей все в большей мере заменяется, вытесняется потреблением «продуктов информационной индустрии», которые по своей человеческой и народной ценности

не идут ни в какое сравнение с плодами подлинного общения людей (уместно напомнить о предложенном выше сопоставлении родниковой воды и хлорированной жидкости из водопро­ водного крана).

Типичный «современный» человек реально общается с очень малым кругом своих ближайших родственников, еще меньшим числом сохранившихся с юных лет друзей, очень немногих сослуживцев (и то только до достижения пенсионного возраста),

инескольких соседей по лестничной площадке (хотя нередко

иэто не имеет места).

Между тем в давние времена человек, во первых, обладал громадными родственными (и «свойственными») связями (вплоть до самых дальних степеней родства), находился в постоянном общении со всеми жителями своей деревни или городского околотка (тем более своего церковного прихода), и даже многими жителями окрестных селений и соседних городских урочищ, — притом дело шло о полнокровном, истинном человеческом общении. И любая «информация», полученная каким-нибудь образом одним человеком, быстро становилась достоянием его селения, окрестных селений и распространялась — как круги от всплеска на водной поверхности — практически безгранично. Да, о той же Куликовской победе не сообщалось ни с телеэкрана, ни из радиорепродуктора, ни в газетах, но вот выразительнейший факт: в селах далекого Архангельского края передавали из уст в уста сказку (см. знаменитое собрание сказок А. Н. Афанасьева, № 317), воспевающую подвиги «русского посла» к Мамаю «Захарья Тютрина» (Тютчева)…

Мое, быть может, несколько затянувшееся отступление все же, полагаю, необходимо; оно призвано, в частности, показать, что предпринятые некоторыми историками попытки умалить роль преподобного Сергия Радонежского в судьбе Руси, — попытки, которые были продиктованы чисто современными представлениями о том, каким образом может «идеолог» воздействовать на широкий круг людей и, в конечном счете, на целый народ, — едва ли сколько-нибудь серьезны.

Заново «открытое» в конце XIX — начале XX века, в своих уцелевших образцах, «огромное», как определил В. И. Вернадский, «художественное творчество» XIII и последующих столетий «могло возникнуть и существовать только при том условии, что оно было связано в течение поколений глубочайшими нитями со всей жизнью нашего народа, с его высокими настроениями и исканиями правды».

Средоточиями этого творчества и были, вполне понятно, монастыри, где и совершалась деятельность зодчих, «иконников» (слово, дошедшее из XV века), книгописцев и т. д., но, как уже сказано, монастыри создавались тогда даже в самых

дальних окраинах страны, куда приходили для своего подвига из Москвы и ее окрестностей — прежде всего из Троицкой обители — люди высшего духовного уровня и необычайной энергии.

XIV — XV века — это, как давно уяснено, время расцвета святости; именно в эту пору родился образ-понятие «Святая Русь». Простой перечень тогдашних творцов высокого и труднейшего подвига, причисленных — кто раньше, кто позже — к лику святых, занял бы несколько страниц. В сущности, каждый из них видел своего прямого наставника или вдохновителя в величайшем русском святом — богоносном Сергии Радонежском. Это и его непосредственные ученики и сподвижники (действовавшие в эпоху Куликовской победы), — такие как Кирилл Белозерский, Димитрий Прилуцкий (он создал достославный монастырь вблизи Вологды), Павел Обнорский (обитель на реке Обноре в округе Костромы), Савва Звенигородский, Ферапонт Белозерский, Авраамий Чухломской, Сергий Нуромский и многие другие. Это и более поздние подвижники — Зосима и Савватий Соловецкие, Пафнутий Боровский, Дионисий Глушицкий, Александр Ошевенский и т. д.

Далее, в конце XV — начале XVI века, в качестве духовных вождей Руси выступают Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, но их деятельность совершается уже в новой, глубоко драматической ситуации.

Стремительное — как бы даже неправдоподобное, «чудесное» возвышение Москвы, которая к рубежу XIII — XIV веков была еще, в сущности, рядовым городом (правда, «посажение» в нее в 1280 х годах сына самого Александра Невского, Даниила — пусть и младшего, — имело великое «потенциальное» значение), связано, несомненно, с тем, что этот пока еще не имевший высокой славы город привлек к себе святых митрополитов Петра и, затем, Феогноста (1328 –1353). Еще большее значение имела деятельность следующего пребывавшего в Москве (хотя он все еще звался Киевским!) митрополита святого Алексия (1354 –1378) — одного из величайших глав Русской Церкви за всю ее историю. Он был теснейшим образом связан с преподобным Сергием Радонежским и даже, как известно, упрашивал его сменить себя на митрополичьем

Дионисий.

Митрополит Петр с житием. 1480-е Успенский собор Московского Кремля

служении, но троицкий игумен был предназначен для своей — неоценимой — миссии.

И нельзя не видеть глубокий судьбоносный смысл в том, что ни с чем не сравнимый духовный подвиг Сергия совершался

именно в пору подготовки Куликовской победы. Когда некоторые современные историки пытались доказывать, что те или иные сведения могут вызвать сомнение в прямом, «практическом» участии святого в этой победе, они, как уже отмечалось, неправомерно и даже, прошу извинения, наивно применяли к бытию шестивековой давности нынешние представления

ополитической «практике».

Всказаниях XV — XVI веков могучее воздействие преподобного Сергия на события 1380 года нередко толкуется как чудо, как воплощение сверхъестественного дара святого. Для глубоко религиозных людей это объяснение — вполне достаточное. Но уместно поставить вопрос и по-другому. Воздействие пребывавшего в Троицкой обители святого на героев Куликовской битвы и духовное состояние Руси в целом в самом деле было трудно уследимым (а с точки зрения наших современных способов «передачи информации» вообще непонятным), в точном смысле слова таинственным, и потому версия о чуде, в известном смысле, являет собой правду, которую могут принять и лишенные веры люди…

Но двинемся далее. Как бы пронизавшая всю Русь деятельность многочисленнейших учеников и продолжателей преподобного Сергия Радонежского в течение столетия — от 1380 до 1480 х годов — сыграла поистине великую роль. Разумеется, одновременно осуществлялась и многообразная политическая деятельность правителей Руси и их окружения. Но летописи донесли до нас множество сообщений

отом, что правители той поры считали необходимым получить советы и благословения у наиболее чтимых подвижников, находившихся подчас далеко от столицы. И в высшей степени показательно, например, что акту окончательного отвержения Иваном III зависимости от ордынцев предшествовало весьма резкое послание к нему архиепископа Ростовского Вассиана.

Словом, политическое и духовное развитие Руси в течение XIV—XV столетий — это, по сути дела, единое историческое творчество, которое к концу XV века превратило Русь в явную всему миру великую державу.

Дионисий.

Митрополит Алексий с житием. 1480-е. ГТГ

* * *

Но, как мы знаем, любая победа относительна, имеет свою оборотную сторону.

В первые века своей истории Русь действовала на широчайшей мировой арене; затем началась эпоха сосредоточения

на внутреннем созидании (хотя, разумеется, и в это время существовали и развивались многообразные связи с соседними и более дальними странами). Так, вполне ясно, что у Владимира Святославича никак не могло бы возникнуть намерение отправиться в поход к границам Ирана (как это сделал Олег II), а у Ярослава Мудрого — попытаться перенести свою резиденцию с Днепра на Дунай (подобно его деду Святославу).

Определенная замкнутость Руси особенно усилилась со времени монгольского нашествия, ибо она оказалась в составе Золотой Орды, которая теперь и выступала в качестве субъекта внешней политики. Но в последние десятилетия XV века Русь очень широко выходит на международную арену и, в частности, так или иначе осуществляет свои государственные интересы на тех территориях, которые в свое время — до ее ослабления в монгольскую эпоху — либо принадлежали ей, либо находились в сфере ее влияния.

Речь идет о западнорусских землях, оказавшихся под властью Литвы и, затем, Польши, о Молдавии и Причерноморье, о донских и прикавказских землях. Все это основательно показано в трактате видного историка К. В. Базилевича (1892 –1950) «Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века» (М., 1952) и в более позднем труде А. Л. Хорошкевич «Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в.» (М., 1980).

Но дело шло не только о «ближнем зарубежье» (пользуясь современным термином). Русь к концу XV века так или иначе устанавливает взаимоотношения и с дальними странами Запада и Востока. Вместе с тем к этому времени она утратила давнего союзника и, можно сказать, старшего друга — Византию, которая после сокрушительных действий ее западных соперников — прежде всего Генуэзской и Венецианской республик — была в 1433 году завоевана врагами с Востока и вошла в состав Турецкой империи.

Это было, безусловно, трагической потерей, хотя Русь продолжала поддерживать прочную связь со все же уцелевшей православной Патриархией Константинопольской. Гибель Византийской империи и породила знаменитую идею Третьего Рима, который являла собой Москва (важно иметь в виду, что под

Равноапостольный Великий князь Владимир. Царский титулярник. 1672

Первым Римом понималась вовсе не языческая Римская империя античной эпохи, а христианская община в Риме первых веков нашей эры, связанная главным образом с именем Христова