ОТ ЭТИКИ ГИППОКРАТА К БИОЭТИКЕ (2 семестр)

На рубеже двух веков, двух тысячелетий в общественном сознании возродились эсхатологические идеи и настроения. Творцами новой эсхатологии стали не религиозные пророки, а ученые и философы. В 1964 г. Жан Дорст публикует книгу с красноречивым названием «До того как умрет природа» (русский перевод появился в 1968 г.), в 1972 г. вышла работа группы ученых под руководством Денниса Л. Медоуза «Пределы роста. Доклад Римскому клубу», содержащая прогноз гибели человека как вида в случае, если в обществе не будет остановлен экономический рост. Несколько позднее настроения экологического алармизма в общественном сознании все больше стали усугубляться настроениями алармизма биоэтического: как отмечал отечественный философ П.Д. Тищенко, вслед за «экологическим поворотом» человечество совершило «биоэтический поворот». Если образы наступившего «экологического кризиса», грядущей «экологической катастрофы» отражают страх за судьбу биосферы, то биоэтика стала отражением страха за судьбу самой природы человека, о чем, например, свидетельствуют работы виднейших современных философов Юргена Хабермаса «Будущее человеческой природы» [31] и Френсиса Фукуямы «Наше постчеловеческое будущее» [30]. Что же такое биоэтика, почему само это понятие, наряду с понятиями экологии, экологического кризиса, виртуальной реальности, цифровой революции и т. д., стало символическим в современном обществе, современной культуре?

1. Р. ВАН ПОТТЕР — «ОТЕЦ БИОЭТИКИ»

Термин «биоэтика» предложил американский биохимик, онколог Ронселлер Ван Поттер (1911–2001), опубликовавший в 1970 г. статью «Биоэтика — наука выживания», а в 1971 г. — книгу «Биоэтика — мост в будущее» [36], которую он посвятил крупнейшему американскому экологу, одному из создателей современной экологической этики Олдо Леопольду. В 1988 г. Поттер издал вторую книгу «Глобальная биоэтика. Развитие наследия Леопольда»

Россия в окружающем мире: 2009. Устойчивое развитие: экология, политика, экономика: Аналитический ежегодник / Отв. ред. Н.Н. Марфенин; под общей редакцией Н.Н. Марфенина, С.А. Степанова. — М.: Изд-во МНЭПУ, 2009. — 344 с.

186

От этики Гиппократа к биоэтике (2009)

[37]. На первом этапе научная деятельность Поттера была связана с биохимией и медицинской физиологией, он внес существенный вклад в развитие методов комбинированной химиотерапии рака и в 1974 г. был избран Президентом Американской ассоциации раковых заболеваний.

Поздние работы Поттера носят преимущественно философский характер. Многократно разъясняя смысл понятия «биоэтика», он придавал особое значение образу моста: во-первых, моста между точными естественными науками и гуманитарным знанием; а во-вторых, моста между настоящим и будущим (грядущим III тысячелетием). Причем автор подчеркивал, что основное значение этого термина — второе, а «рабочее» — первое. По Поттеру, базовые биоэтические постулаты — это смирение, ответственность и мудрость.

В условиях современного научно-технического прогресса смирение должно постоянно напоминать нам, что «человек может ошибаться». Смирение призывает нас к ответственности при ясном осознании того, что рост объема знаний еще не говорит о приобретении мудрости. Поттер упоминает «медицинскую этику», но считает, что, при всей ее важности в современном мире, она должна быть соединена с этикой окружающей среды во всемирном масштабе, чтобы обеспечить выживание человечества. Глобальная этика призывает специалистов, работающих в области медицинской этики, принять во внимание истинное значение биоэтики и расширить свои исследования и практическую деятельность до проблем всего человеческого сообщества.

Как мы видим, по мнению самого Поттера биоэтика является еще одной версией экологической этики. Экофилософия, экоэтика представлена десятками имен мыслителей, ученых ХIХ и особенно ХХ вв.: Генри Торо (1817– 1865), Альберт Швейцер (1875–1965), Олдо Леопольд (1887–1948), Том Риган (род. 1938 г.), Питер Сингер (род. 1946 г.) и многие другие. Остается только удивляться, что имя Поттера «не затерялось» в этом ряду знаменитых и ярких мыслителей. Дело здесь, с нашей точки зрения, в том, что Поттер как ученый персонифицировал междисциплинарное научное знание, он работал в области фундаментальной науки и одновременно получил известность в среде клиницистов. Конечно, очень важна выразительность, точность введенного им термина «биоэтика», который, будучи отнесенным прежде всего к клиническим ситуациям «на грани жизни и смерти», стал означать этику защиты жизни, преимущественно в условиях применения новейших медицинских технологий. Поэтому термины «биоэтика» и «биомедицинская этика», как правило, употребляются как синонимы.

Поттер до конца жизни не мог смириться с тем, что созданный им термин «биоэтика» независимо от него стал во всем мире употребляться в несколько ином смысле, в основном совпадающем со смыслом термина «современная медицинская этика». Об этом свидетельствовали не только содержание все нараставшего потока литературы по биоэтике, но и тематика мировых биоэтических конгрессов, которые периодически проводит возникшая в 1992 г. Международная ассоциация биоэтики. За несколько дней до смерти Р. Ван Поттер

187

Россия в окружающем мире: 2009

записал аудиовидеообращение к мировому биоэтическому сообществу: «Дорогие члены всемирной сети биоэтиков. Это последнее сообщение и спасибо вам всем… Я очень слаб и пишу с трудом. Надеюсь, что моя память не подведет меня. В течение долгого времени с 1970 по 1990 гг. никто не признавал моего имени… В США в какой-то момент медики стали внезапно и очень широко использовать термин “биоэтика”, забывая при этом упоминать мое имя и не ссылаясь ни на одну из моих опубликованных работ. К сожалению, их представление о биоэтике замедлило осознание чрезвычайности создавшегося положения вещей» [Цит. по: 35. — C. 51].

2. БИОЭТИКА — МЕДИЦИНСКАЯ ЭТИКА — МЕДИЦИНСКАЯ ДЕОНТОЛОГИЯ

Чтобы осмыслить феномен биоэтики, биомедицинской этики в исторической социокультурной ретроспективе, кратко рассмотрим содержание классической медицинской этики — этики Гиппократа (V–IV вв. до н. э.). Тем более что природа этого феномена в условиях современной биомедицины в определенном смысле выражает конфликт духа и буквы врачебной этики Гиппократа. Так, этика Гиппократа запрещает и эвтаназию, и аборт, а в биоэтике эти проблемы исследуются научно-нейтрально в рамках сопоставления аргументов «pro» и «contra».

Основные положения врачебной этики Гиппократа таковы: корпоративность; врачебный патернализм (этика Гиппократа не знает понятия «права пациента»); не навреди, цель медицины — благо больного; безусловное уважение к человеческой жизни (запрет эвтаназии, аборта и «ассистирования» при самоубийстве); врачебная тайна; оправдание «святой лжи» в медицине; обязательность элемента филантропии во врачебной профессии (сначала окажи помощь больному, а уж потом решай вопрос справедливого вознаграждения за труд, иногда же — лечи даром); разоблачение лжеврачей, научная критика медицинского оккультизма; совет не пользовать неизлечимых, умирающих больных (где врачебное искусство бессильно, профессионально безответственно браться за лечение больного); обязанность заботиться о своем профессиональном авторитете; запрет интимных отношений с пациентом и др.

Гиппократ: «Я направлю режим больных к их выгоде сообразно… с моим разумением…; В какой бы дом я ни вошел, я войду туда только для пользы больного… скрывая от больного многое в своих распоряжениях, ибо многие больные… по причине своего плачевного положения, отчаявшись, заменяют жизнь смертью…; Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла… я не вручу никакой женщине абортивного пессария…; Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует…

188

От этики Гиппократа к биоэтике (2009)

разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной; К тем, которые уже побеждены болезнью, (медицина) не протягивает своей руки…; Лучше упрекать спасенных, чем наперед обирать находящихся в опасности…; Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство...» [4. — C. 87–130].

Учитывая, что в биоэтике больше всего дискуссий вызывают вопросы «на грани жизни и смерти», нельзя не вспомнить размышлений об эвтаназии английского философа начала XVII в. Ф. Бэкона. Бэкон упрекает врачей в том, что они не оказывают помощи умирающим. Обеспечение безболезненного

испокойного умирания Бэкон назвал греческим словом «эвтаназия», буквально — «благая смерть». Бэкон не имеет в виду «активную эвтаназию» («милосердное убийство»), но за 350 лет до открытия первого хосписа в 1967 г. формулирует суть современной паллиативной медицины (это такая медицинская, психологическая и социальная помощь умирающему, когда его смерть становится «смертью с достоинством»).

Первый учебник по медицинской этике тоже был создан в Великобритании Томасом Персивалем («Медицинская этика. О профессиональном поведении, относящемся к больницам и другим медицинским благотворительным учреждениям») в 1803 г.; спустя полстолетия этот труд оказал большое влияние на медицинскую практику, врачебный этос в США. У Персиваля мы находим такое понимание медицинской этики, которое является сугубо корпоративным. Одной из причин бурного развития биоэтики (т. е. современной медицинской этики) является то, что это в принципе не корпоративная этика, но исследование, обсуждение моральных проблем современной биомедицины, в которое вовлечены не только врачи и медсестры, но и философы,

ирелигиозные авторитеты, и юристы, и журналисты, а в конечном счете все общество.

«Биоэтика — область междисциплинарных исследований, направленных на осмысление, обсуждение и разрешение моральных проблем, порожденных новейших достижениями биомедицинской науки и практики здравоохранения» [Новая философская энциклопедия. В 4-х т. Т. 1. — М., 2000. — С. 267].

Как известно, в России университеты создаются начиная с XVIII в., при этом медицинские факультеты достигают некоторой зрелости только в XIX в. В русском переводе труды Гиппократа были опубликованы в 1840 г., однако и до этого отечественные профессора-медики пользовались древнегреческим оригиналом. Декан медицинского факультета Московского университета (переизбирался 5 раз) М.Я. Мудров (первая треть XIX в.) говорил студентам о Гиппократе: «Сию главу стоило бы читать на коленях!»; «…Плененный мудростью Гиппократа, движимый любовью к своим достойным слушателям, благом общества и славой Московского университета, я решился проводить ночи с Гиппократом»; «…Я буду говорить вам не своим языком простым, но

189

Россия в окружающем мире: 2009

медоточивыми устами Гиппократа… дабы… более пленить разум ваш в послушание и изучение Князя врачей и Отца врачебной науки». Вот как Мудров внушал своим студентам гиппократову идею филантропии: «Не до барыша, была бы слава хороша» (сам он, этот знаменитый московский врач, которого, между прочим, упоминает Лев Толстой в «Войне и мире», один раз в неделю принимал бедных пациентов бесплатно). А вот как Мудров говорил о врачебной тайне: «Молчание при виденных и слышанных семейных беспорядках… Язык твой, сей малый, но дерзкий уд, удержи на глаголы неподобные и словеса лукавствия» [15. — C. 79–94].

Медицинская и общественная деятельность немецкого врача, истового католика Фридриха Йозефа Гааза (первая половина XIX в.) за почти 50 лет жизни в России — подлинный пример нравственной гениальности [14]. Широко известен его девиз: «Спешите делать добро!», — и он любил говорить: «Я сначала христианин, а потом уже врач». В 1994 г. московские католики подняли вопрос об официальной канонизации римско-католической церковью «святого доктора Федора Петровича» (как звали его в России). Главный урок медицинской этики, оставленный нам доктором Гаазом, который в течение четверти века состоял главным врачом московских тюрем: заключенные также имеют право на гуманное отношение и качественное медицинское обслуживание. В 1982 г., уже в эпоху биоэтики, Генеральная Ассамблея ООН официально одобрила «Принципы медицинской этики», появление которых сделало такой подход к пациентам-заключенным нормой международного права [21].

В последние два десятилетия XIX в. постоянное внимание медицинской этике уделялось в газете «Врач», созданной петербургским профессором терапии В.А. Манассеиным, которого современники называли «рыцарем врачебной этики». Особенно интересна позиция Манассеина в отношении медицинской тайны, которая, с его точки зрения, не должна разглашаться ни при каких обстоятельствах — как и тайна исповеди [1. — C. 217–218]. Иную позицию отстаивал в те годы в России крупнейший юрист А.Ф. Кони: медицинская тайна (как и адвокатская, коммерческая и др.) — это «тайна обязательная», однако в особых случаях (например, при расследовании преступлений) для нее должны быть сделаны исключения: «Из-под оболочки врача должен выступить гражданин» [Цит. по: 10. — C. 107].

Все вроде бы ясно, но как тогда объяснить упорство Манассеина? Неужели он не сознавал силы приведенных выше аргументов, очевидных не только для юристов, но и для многих коллег-врачей? Это упорство, это его «этическое доктринерство» представляет особый интерес. Никогда никакое юридическое решение проблемы медицинской тайны не может быть ее окончательным решением. Кто-то сказал: юридический максимум — это этический минимум. Спустя столетие, совсем в других социальных условиях, мы вновь и вновь вынуждены искать выход из той же самой морально-этической дилеммы. Когда ВИЧ-инфицированный не хочет, чтобы о его заболевании знал его половой

190

От этики Гиппократа к биоэтике (2009)

партнер, когда пациент с высоким риском наследственного заболевания не хочет, чтобы об этом знал его работодатель или чтобы эта информация стала известна страховой компании, мы оказываемся в ловушке утилитаристского подхода: добро — это максимальная польза для максимально большого числа людей. И поскольку мы мучительно ищем в каждом отдельном таком случае баланс интересов личности и общества (других людей), мы так или иначе отдаем дань вроде бы иррациональному упорству «этического доктринера» профессора Манассеина, никогда и ни при каких обстоятельствах не допускавшего, как он говорил, «предательства по отношению к больному».

Социально-острые материалы, публиковавшиеся во «Враче», имеют еще одно исключительно важное достоинство — их трактовка и оценка давались на фоне соответствующего положения дел в других так называемых цивилизованных странах. «Врач» убедительно свидетельствовал, что в решении многих актуальных морально-этических вопросов медицины Россия не только не отставала от других стран, но и подчас опережала их. Благодаря своей эрудиции и этической ориентации своего профессионального сознания Манассеин предвосхитил международный контекст подходов к проблемам медицинской этики, столь важный в современных условиях, в эпоху биоэтики.

Обобщая опыт работы «Врача», ученик и верный последователь Манассеина Д.Н. Жбанков отмечал, что редакции научно-медицинских изданий не должны публиковать материалы об исследованиях на людях в обход требований медицинской этики [6. — С. 24]. Это правило стало обязательным в международной практике только с 1975 г., когда оно было закреплено Хельсинкской декларацией Всемирной медицинской ассоциации [33. — С. 20].

Всамом начале XX в. центром обсуждения вопросов медицинской этики

вРоссии стала книга В.В. Вересаева «Записки врача» (первая публикация

вжурнале «Мир божий» в 1901 г.). Значение этой работы для отечественной медицины невозможно переоценить. Сам Вересаев писал позднее, что он никогда не имел бы такой писательской известности, если бы не написал «Записки врача». В самом деле, успех книги был ошеломителен: только до революции вышло 9 изданий, книга получила более 100 откликов не только

врусской, но и немецкой, французской, английской и итальянской печати. Книгу одобрил Л.Н. Толстой, А.П. Чехов следил, чтобы она обязательно была в Таганрогской библиотеке. В то же время многие отзывы врачей были негативными («сгущение красок», «птица, которая гадит в свое гнездо» и пр.).

Читателю «Записок врача» сразу же бросается в глаза вересаевская оценка слишком узкого толкования понятия «врачебная этика» как «крохотного круга вопросцев» об отношении врачей к больным и взаимоотношениях врачей друг с другом: «Как это ни печально, но нужно сознаться, что у нашей науки до сих пор нет этики…» [1. — С. 429]. Может быть, главная причина успеха

191

Россия в окружающем мире: 2009

книги Вересаева заключалась в том, что он видел во врачебной этике нечто большее, чем всего лишь корпоративную этику, врачебный этикет: табличка с именем врача на двери кабинета не должна быть больше определенных размеров, врач-консультант не должен входить к пациенту раньше лечащего врача и т. д. Горячие споры о книге Вересаева предвосхитили судьбу биоэтики.

«Профессиональная этика медицинских работников… ее моральные ценности и регуляции являются… “внутренним делом” профессиональной группы, которая при этом выступает как автономный моральный субъект. В отличие от медицинской этики, биоэтика по своей сути и историческому происхождению междисциплинарна, а в определенном отношении и “парадисциплинарна”, так как в ее разработке принимают участие не только представители различных научных дисциплин (медицины, биологии, философии, права, психологии, социологии и др.), но и непрофессионалы — “люди с улицы”» [Этика: Энциклопедический словарь. — М.: Гардарики, 2001. — С. 39–40].

Из всего множества «проклятых вопросов», обсуждаемых Вересаевым в «Записках врача» (о врачебных ошибках, вскрытиях и др.), мы остановимся всего лишь на одном — на вопросе о клинических экспериментах. Позиция Вересаева в этом вопросе, по существу, продолжает традицию газеты «Врач», однако (благодаря широкой известности «Записок врача» за рубежом) в современной литературе по биоэтике именно его нередко называют одним из тех, кто предвосхитил подходы к его решению, содержащиеся в Нюрнбергском кодексе и Хельсинкской декларации. Русский писатель и врач Вересаев за 70 лет до рождения биоэтики, по сути дела, говорит ее языком: «Вопрос... о правах человека перед посягающею на эти права медицинскою наукой неизбежно становится коренным, центральным вопросом врачебной этики» [1. — С. 443, курсив Вересаева].

Оценка советской медицины с точки зрения морали противоречива и требует объективного научного подхода. В настоящее время приоритетной проблемой в биоэтике является проблема справедливости в здравоохранении, прежде всего доступности высококачественной медицинской помощи, достижений современной биомедицинской науки. Именно по этому этическому вектору достижения государственного советского здравоохранения признаны во всем мире. Достаточно привести один пример: на Украине, т. е. во второй по величине из советских республик, была создана такая система кардиохирургической помощи, в которой любой ребенок, родившийся с врожденным пороком сердца, мог быть прооперирован (естественно, бесплатно) в Киевском институте сердечно-сосудистой хирургии, основанном академиком Н.М. Амосовым.

В то же время именно эта сильная сторона советской системы здравоохранения, а именно ее государственный характер, стала причиной и ее многих слабостей. Когда первый нарком здравоохранения, «архитектор» советской системы здравоохранения Н.А. Семашко в своих публикаци-

192

От этики Гиппократа к биоэтике (2009)

ях говорил о врачебной этике, он, как правило, прибавлял слова «так называемая»: «В основном так называемая врачебная этика включает в себя три группы вопросов: во-первых, отношение врача к больному, во-вторых, отношение врача к коллективу (обществу), и, в-третьих, отношение врачей между собой» [23. — C. 34]. Словами «так называемая» Семашко подчеркивает классовый подход, согласно которому многие основные понятия классической медицинской этики (гиппократовой этики) считались порождением исключительно частнопрактикующей медицины и потому «буржуазным пережитком».

Именно Семашко неоднократно заявлял в первое десятилетие советской истории, что в советской медицине взят «твердый курс на уничтожение врачебной тайны» [24. — C. 35]. В отрицании ценности профессиональной тайны мы видим отражение того этического нигилизма, который официально и открыто насаждался в нашем здравоохранении, особенно в 1920-е гг. Причин тому было несколько: тоталитарная общественная система исключала уважительное отношение к человеческим и гражданским правам личности (как говорил поэт Маяковский: «Единица! Кому она нужна?! Единица — вздор, единица — ноль… Голос единицы тоньше писка…»); командно-админи- стративная организация медицинского дела в стране утверждала преимущественно казенные (бюрократические) механизмы управления в учреждениях здравоохранения (через минздравовские приказы, инструкции и т. д.); господствовавшая идеология, утверждавшая примат общественных интересов над личными, автоматически превращала «врачебную тайну» в сомнительную ценность. Так или иначе, но со временем термин «врачебная тайна» (как отдельный и самостоятельный) даже выпал из советских медицинских энциклопедий.

Важнейшим негативным событием отечественной истории медицины

вХХ в. стал запрет деятельности Пироговского общества в 1922 г. В контексте развития советского этапа российской истории это было логично, потому что в 1919–1920 гг. лидеры Пироговского общества («белогвардейской медицины» — эпитет заместителя наркома здравоохранения З.П. Соловьева) твердо заявляли: «Мы решительно боролись до революции против вмешательства государства в вопросы, которые должна решать сама врачебная корпорация, и так же решительно выступаем против аналогичных притязаний советского государства». Так, подавляющая масса российских врачей была переведена

вразряд «просто служащих», работающих по найму в государственных медицинских учреждениях. По сей день в России нет полноценной Национальной ассоциации врачей, прообразом которой и было Пироговское общество. Во всех цивилизованных странах именно национальные ассоциации врачей сегодня заинтересованы в развитии биоэтики, разрабатывают и поддерживают на должном уровне стандарты профессиональной медицинской этики

вучреждениях здравоохранения.

Освещая историю медицинской этики в нашей стране после 1917 г., следует непременно остановиться еще на одном исключительно важном в кон-

193

Россия в окружающем мире: 2009

тексте биоэтики факте — о легализации советской властью в 1920 г. «аборта по просьбе». В своей статье «Аборт» в 1-м издании БСЭ З.П. Соловьев (заместитель наркома здравоохранения) называет «историческим документом» совместное постановление Наркомздрава и Наркомюста, разрешающее врачам производить в больницах искусственный аборт до 12 недель беременности на единственном основании — по желанию женщины [25. — C. 133]. Если принять во внимание, что десятки стран приняли аналогичное законодательство примерно 50 лет спустя, то Соловьев был прав в оценке названного юридического документа. Однако здесь есть и другая сторона медали. В 1920 г. мы встали на путь, обрекавший на недооценку морально-этических аспектов данного медицинского вмешательства, той стороны проблемы аборта, которая в биоэтике отражается понятием «право плода на жизнь».

На фоне официально насаждаемого этического нигилизма в советской медицине в 1930–50-е гг. появляются работы видного отечественного хирурга, одного из основоположников отечественной онкологии Н.Н. Петрова, посвященные медицинской деонтологии. Понятие «деонтология» было введено в

философию в XIX в. И. Бентамом и буквально означает «учение о должном». В XX в. слово «деонтология» стало широко использоваться в медицине, в 1944 г. вышла небольшая книга Петрова «Вопросы хирургической деонтологии» (всего до 1956 г. опубликовано 5 изданий). Историческое значение этой работы в том, что в годы, когда в отечественной медицине термин «врачебная этика» «выставили за дверь», он «впустил его в окно», заменив эвфемизмом «медицинская деонтология». Петров напоминает о крайней важности

вмедицинском деле этических принципов непричинения вреда, уважения к профессии; он особо выделяет такие актуальные этические проблемы, как «информирование больного» и «отношение к неизлечимым больным». Символично, однако, и другое: даже в этой замечательной книге (вероятно, лучшей в области медицинской этики за все советские годы) тема врачебной тайны даже не упоминается; Петров здесь воспроизводит официально принятую негативную оценку «буржуазной врачебной этики» как якобы отражающей

восновном профессионально-корыстные, карьерные интересы врачей.

Н.Н.Петров: «Медицинская деонтология — это учение о принципах поведения медицинского персонала не для достижения индивидуального благополучия… отдельных врачей… но для максимального повышения полезности… лечения и максимального устранения вредных последствий неполноценной медицинской работы» [8. — С. 14].

Влияние книги Петрова ощущается по сей день: в современном отечественном здравоохранении термин «медицинская деонтология» употребляется чаще, чем термин «медицинская этика». В 1970–80-е гг., по аналогии с работой Петрова, вышло много работ о деонтологии в онкологии, акушерстве и гинекологии, психиатрии, педиатрии и т. д. Однако они лишь отчасти

194

От этики Гиппократа к биоэтике (2009)

смягчали действие причин, ослаблявших этическое начало в отечественном здравоохранении советского периода. К названным выше причинам (диктат господствовавшей идеологии, преимущественно административный характер управления медицинским делом и т. д.) необходимо добавить еще одну: изоляцию наших медиков от мирового медицинского сообщества. Во всех этих работах по медицинской деонтологии даже не упоминается биоэтика, которая уже 10–15 лет бурно развивалась на Западе.

Вопределенном смысле начало современного этапа во всемирной истории медицинской этики связано со Второй мировой войной. Образно говоря:

внацистской Германии медицинская этика опустилась до уровня «абсолютного нуля». Начиная с 1934 г., в соответствии с законом о расовой гигиене, с евгеническими целями была проведена насильственная стерилизация 350–400 тыс. человек (по большей части немцев), при этом смертность составляла примерно 1%, т. е. погибло 3500–4000 человек. Наиболее массовые медицинские злоупотребления заключались в практике врачебной экспертизы трудоспособности заключенных концлагерей, следствием которой было убийство нескольких миллионов человек (подчас маскируемое под медицинские процедуры) и в предумышленном заражении мирного населения оккупированных территорий инфекционными болезнями.

Особое место среди преступлений нацистской медицины занимает насильственная эвтаназия, которая проводилась на основании особого распоряжения Гитлера (закон об эвтаназии обсуждался, но так и не был принят). Было создано (переоборудовано из больниц) 6 специальных «заведений», в которых, по некоторым данным, было умерщвлено с помощью смертельных инъекций, удушающего газа и т. д. почти 100 тыс. человек (преимущественно душевнобольных, опять же немцев). Врачебные заключения выносились заочно.

С точки зрения влияния на всю последующую историю медицинской этики наибольшее значение имели нацистские медицинские эксперименты на людях. В подавляющем большинстве своем это были не-немцы — военнопленные, заключенные концлагерей, погибшие или получившие тяжелые увечья в результате опытов. С 25 октября 1946 г. по 19 июля 1947 г. Первый Военный Трибунал США в Нюрнберге рассматривал «Дело медиков». Суду были преданы 23 человека, пятерых преступников приговорили к смертной казни, а еще пятерых — к пожизненному тюремному заключению, однако последние были освобождены максимум через 20 лет [9. — C. 191–200].

ВПриложении к Приговору нацистским медикам был сформулирован знаменитый Нюрнбергский кодекс — 10 правил (своего рода этическая азбука) проведения медико-биологических экспериментов на людях.

1. Прежде всего необходимо добровольное согласие (полученное без насилия, обмана, мошенничества, хитрости) испытуемого, который должен быть полностью информирован обо всех сторонах эксперимента.

2–3. Эксперимент должен быть научно обоснован, ему должны предшествовать исследования на лабораторных животных.

195