Глава XII

Поездка в Сибирь

и Поволжье. Кооперация.

Студенчество

1910 Г.

По следам, переселенцев. Записка о результатах поездки. Сибирь. Движение переселен­цев. Сибирские земли. Переселенцы и крестьянская собственность. На новых местах. Значение переселения. Хлеб, маслоделие и скотоводство Сибири. Главные нужды Сиби­ри. Основные выводы. Поволжье. Критика реформы. Сессия по делам местного хозяйст­ва. Столыпинские вагоны. Полет на биплане. Сибирь на подъеме. Кооперативное дви­жение. «Русское зерно» и А. А. Столыпин. Перемены на политической арене, смерть С. А. Муромцева и Л. Н. Толстого. Академисты. Балканы. И. Е. Репин, портрет.

ЛЕТОМ 1910 ГОДА Председатель Совета Министров П. А. Столыпин вместе с Главноуправляющим землеустройством и земледелием А. В. Кривошеиным предпринял поездку в Западную Сибирь и Поволжье, длившуюся с 19 августа по 19 сентября. Главной целью было ознакомление с хуторскими хозяйствами и выяснение возможности пересе­ления крестьянства из Европейской России. Отвод казенных земель в Киргизской степи с туземным населением и в уездах с коренным русским старожилым людом дал первые ре­зультаты, и надо было на месте оглядеть «земельный простор, который дразнил вообра­жение массы малоземельных крестьян» [8, ч.I, с. 12], поток которых, несмотря на стес­нения, ограничения, неудобства, неудержимо стремился в Сибирь.

За 300 лет владения Сибирью в ней набралось 4,5 миллиона русских, за послед­ние 15 лет прибыло еще около 3 миллионов, половина из них — в одно трехлетие 1907— 1909 годов. Но, как отмечал позже Столыпин, в «лихорадочном передвижении за Урал», в массовом оседании переселенцев не все было устроено, не все было ясно.

Более 800 верст на лошадях из Павлограда через Кулундинскую степь по Семи­палатинской области и далее — через богатые старожилые села Барнаульского уезда и вы­росшие на глазах новые переселенческие поселки — с неудобствами, ночевками в избах и юртах — такова лишь часть вполне добровольного пути человека, стоявшего на верши­не государственной власти. Публикации в прессе России позволяют лучше представить вехи и встречи на том долгом пути от Москвы до Алтая. Проследим это, пожалуй, беспри­мерное путешествие главы правительства российского государства от первопрестоль­ной до дальних окраин.

Уже в Москве Столыпин подтвердил, что поездка носит не развлекательный, а деловой, инспекционный характер: здесь в музее губернского земства он познакомился с

успехами кустарного промысла, ассигнования на которые выросли к тому времени поч­ти в десять раз, и после ряда подобающих его чину и должности обязательных встреч вы­ехал на автомобиле в Бронницкий уезд на осмотр хуторских хозяйств.

Большая часть почти сотни хуторских участков была уже застроена и культиви­ровалась. П. А. Столыпин, приняв от местных земледельцев традиционные хлеб-соль, с большим вниманием выслушал их рассказ о преимуществах нового способа землепользо­вания. В сопровождении местных земских чиновников и крестьян он осмотрел поля, склад сельскохозяйственных хуторских машин, часовню (фото 65—74).

На встрече с выделившимися из общины крестьянами был отмечен успех, до­стигнутый за короткие сроки, уверенность и достаток людей:

«У хуторян и хлеба лучше, и обработка интенсивнее, и почти у каждого имеет­ся огород, и даже завелось садоводство» [8, ч. I, с. 182].

В завершение высокий гость посетил дом хуторянина Ващенкова, где познако­мился с общим планом участков.

Посетив далее местный первый крестьянский приют для сирот и полусирот, Сто­лыпин вернулся в Москву, где тем же вечером встретился с должностными лицами города, в числе которых были губернский предводитель дворянства Похвистнев, член Государст­венной думы Н. П. Шубинской, гофмейстер Кривошеин, губернатор свиты генерал-майор Джунковский, градоначальник генерал-майор Адрианов, городской голова Н. И. Гучков. Затем Столыпин и Кривошеин отбывают с Курского вокзала на российский Восток.

Уже утром 22 августа с вокзала Челябинска они по переселенческой ветке от­правляются на местный переселенческий пункт, рассчитанный на прием и отправку бли­жайшей весной до 10 тысяч человек ежедневно. Ночлежные бараки, амбулатория и боль­ницы, лавки предметов первой необходимости и оружия, столовые, баня, прачечная, прочие сооружения переселенческого городка на площади в 9 десятин оказались в образ­цовом порядке и чистоте. П. А. Столыпин даже пробовал пищу, приготовленную к ожи­давшемуся переселенческому поезду, расспрашивал в бараках и больницах переселенцев и, видимо, остался доволен. После богослужения в соборе и посещения холерного отде­ления городской больницы, где местной администрации были даны указания по борьбе с эпидемией, высокая комиссия двинулась дальше.

24 августа на станции Петропавловск Акмолинской области Столыпин и Криво­шеин пересели на лошадей и двинулись в Киргизскую степь. 270 верст через казачьи стани­цы, переселенческие поселки разных времен — с осмотрами земель, встречами, беседами и приемами бесконечных прошений. Подавляющее количество заявлений, в том числе от са­мовольных переселенцев,— с просьбами об «устройстве их именно в этих поселках», не­смотря на естественные трудности этого далекого степного края. «Особый интерес пред­ставляли поселки на участках, ставших пригодными только после устройства на них артези­анских колодцев или искусственных запруд — Богодуховка и Ольджибай» [8, ч. I, с. 184].

Встречались поселки с уже налаженной жизнью — с церквями, школами, кре­дитными товариществами и даже памятниками, хотя, конечно, не везде еще был так уст­роен переселенческий быт, и переселенцы просили министров о помощи. Не миновали «встречавшихся столбищ киргизов», а также «участка Саратомар Таичинской волости, где в прошлом году около 700 человек киргизов впервые, по их желанию, получили осед­лый надел» [8, ч. I, с. 185]. На встречах с местными должностными лицами крестьянских управлений и переселенческих чиновников обсуждались вопросы развития этих степ­ных областей.

На следующий день в Омске Столыпин и Кривошеин «осмотрели переселенче­ский лесопильный завод, местный переселенческий пункт, склады земледельческих ма­шин, посетили казачий собор, где хранится знамя Ермака, и кафедральный собор»

Фото 65. Приезд П.А. Столыпина на хутора близ Москвы, в августе 1910 г.

Фото 66. Представление чинов П.А. Столыпина во время приезда

на хутора близ Москвы, в августе 1910 г.

Фото 67. Поднесение адреса и хлеб-соли П.А. Столыпину

на хуторах близ Москвы, в августе 1910 г.

Фото 68. П.А. Столыпин разговаривает с хуторянами близ Москвы,

в августе 1910 г.

Фото 69. П.А. Столыпин разговаривает

с хуторянином Лащенковым и старостой

Фото 70. П.А. Столыпин осматривает хуторсие огороды близ Москвы, в августе 1910 г.

Фото 71. Столыпин выслушивает объяснения подробностей

хуторского хозяйства близ Москвы, в августе 1910 г.

Фото 72. П.А. Столыпин выходит из Фото 73. П.А. Столыпин выходит

склада сельскохозяйственных хуторских машин часовни на хуторах близ Москвы,

близ Москвы, в августе 1910 г. в августе 1910 г.

Фото 74. Отъезд П.А. Столыпина с хуторов близ Москвы, в августе 1910 г.

[8, ч. I, с. 185]. После ряда представлений и встреч Председатель Совета Министров и Главноуправляющий землеустройством и земледелием знакомились с управлением пе­реселенческого района, «убежищем для бедных детей, половина которых — сироты пе­реселенцев, посетили городской холерный барак, беседовали с больными и осматрива­ли загородную образцовую казенную молочную ферму и питомники» [8, ч.I, с. 185]. Ночью на пароходе Столыпин и Кривошеин пошли вверх по Иртышу.

В Семипалатинской области после посещения Павлодара, где городская депута­ция обратилась к представителям государственной власти с просьбой о проведении же­лезной дороги, министры опять пересели на лошадей, чтобы добраться до пораженных неурожаем земель. После знакомства с положением дел, где определилась потребность и возможность «устройства снежников и водоемов», решение принималось оперативно, прямо на месте: отпустить «100 000 рублей на ссуды из продовольственного капитала». Также была «разрешена выдача дополнительных пособий на домообзаводство и поруче­на складам переселенческого управления заготовка хлеба» [8, ч. I, с. 186].

Далее путь шел на Алтай, в Томскую губернию через многолюдные старожилые села и совсем новые поселения.

«Особое внимание при объезде было обращено на ход заселения бывших зе­мель Кабинета Его Величества в районе Кулундинской степи, еще недавно признавав­шейся непригодной для земледелия и насчитывающей теперь десятки поселков». Здесь всего за год образовался «свой торговый центр, селение Славгород с церковью, больни­цею, лавками, мельницею и складами сельскохозяйственных орудий» [8, ч. I, с. 186] и да­же своим кирпичным заводом — почти город в 2 тысячи жителей, выходцев из 18-ти гу­берний России.

«Министру Внутренних Дел представлено более 100 лиц, служащих по кре­стьянскому управлению в образованных в Кулундинской степи новых трех волостях;

осмотрена цветущая немецкая колония менонитов, составляющая отдельную во­лость». Путем опроса переселенцев и администрации выяснены главные потребности для «развития этого района на 800 000 десятин; обещано устройство здесь почты и те­леграфа» [8, ч. I, с. 187].

В старожилых волостях Алтая после знакомства со служащими и делами волост­ного правления и волостного суда П. А. Столыпин побывал в селениях, где «выяснялись условия приема переселенцев, составляющих местами уже более половины жителей. Не­смотря на высокую приемную плату, до 100 руб. с души, во многих селениях после обще­го землеустройства, производимого здесь чинами кабинета, назревает потребность в распределении земель между отдельными членами обществ, проявляется стремление к подворному размежеванию» [8, ч. I, с. 187].

После 400 верст пути в конечной точке многодневной поездки в большом тор­говом селе Камень на Оби состоялась встреча депутаций Барнаула и Камня, просивших о сооружении железной дороги.

1 сентября глава правительственного кабинета и Главноуправляющий земле­ устройством и земледелием уже в Новониколаевске, где ему было представлено «хода­ тайство о выделении Новониколаевска в уездный город, введении земства в Сибири и проведении алтайской железной дороги на Николаевск.

Знакомясь с городом, Председатель Совета Министров посетил переселенче­ский пункт, вольное пожарное общество, холерный барак, городскую больницу, сель­скую лечебницу и тюремный замок» [8, ч. I, с. 187].

Далее по пути в Томск Столыпин и Кривошеин осмотрели переселенческие ху­тора близ полустанка Мошкова, а также поселки Алексеевской переселенческой воло­сти, где собственными силами было выполнено внутринадельное размежевание на под­ворные участки.

2. сентября в Томске они посетили университет, студенческое общежитие, тех­нологический институт и его лаборатории, холерные бараки и окружную больницу для душевнобольных. «С представителями города, биржевого комитета и сибирского речно­го судоходства состоялось совещание о направлении новых железных дорог и о других местных нуждах» [8, ч. I, с. 188].

3. сентября после объезда степных и лесостепных переселенческих участков вы­сокие гости выехали в Мариинский уезд для «осмотра таежных районов и переселенче­ских дорог, связывающих с сибирской железной дорогой отдаленную Тутайскую во­лость» [8, ч. I, с. 188]. Были выяснены нужды переселенцев, проживающих в образован­ных таежных поселках на расстоянии 100 верст от станции Итать, и сделаны распоряже­ния об оказании пионерам Сибири «денежной помощи при лесных расчистках и о коман­дировании землемеров для подробного размежевания» [8, ч.I, с. 188]. На станции Бого-тол Столыпину было подано «ходатайство местных жителей о преобразовании их боль­шого торгового поселения в город» [8, ч.I, с. 188].

Следующие сообщения прессы поступают уже из Перми. 7 сентября здесь на вокзале министры приняли депутации губернского земства, городского самоуправления, биржевого комитета и съезда горнопромышленников Урала. После знакомства с делами края и ходатайствами прибывшие осмотрели хозяйственную выставку губернской зем­ской управы.

Вечером 10 сентября Столыпина и Кривошеина встречают в Казани. Тем же ве­чером и утром следующего дня совместно с представителями общественных учреждений обсуждаются многие насущные вопросы этой губернии — от проекта железной дороги из Казани на Екатеринбург, муниципального кредита для облегчения земского обложения до агрономической помощи при землеустройстве.

10. сентября в Симбирске министры ознакомились с землеустроительными ра­ботами на землях Крестьянского банка в Свияжском уезде губернии. Вместе с местными властями они осмотрели хуторские и отрубные хозяйства.

11. и 12 сентября Столыпин и Кривошеин выезжают по Волго-Бугульминской железной дороге для осмотра землеустроительных работ в Самарском и Чистополь­ском уездах. Они с удовлетворением отмечают, что два из осмотренных селений — Гра-чевка и Бикуловский Починок — полностью разверстались на хутора, в третьем — Бор-ме — расселилась половина домохозяев. «Почти все домохозяева уже обстроились на своих участках» [8, ч. I, с. 190]. Успеху во многом сопутствовала агрономическая по­мощь самарского земства путем введения рядовых и ленточных посевов, перехода к многополью, обеспечения крестьян улучшенным сельхозинвентарем. Любопытно, что здесь были открыты прокатные станции сельскохозяйственных орудий и действовали зерноочистительные обозы, вносившие в местный быт элементы коллективизма на взаимовыгодных началах.

13. сентября министры «в сопровождении представителей местного дворянства и земства, осматривали землеустроительные работы» [8, ч. I, с. 191] в самом Симбир­ском уезде.

14. сентября, Самара. Здесь с местным дворянством, земством и городским са­моуправлением обсуждалось открытие политехнического института, устройство мос­та через реку Самарку, упорядочение местного судоходства, вопросы городского хо­зяйства, землеустройства и деятельности Крестьянского банка. «После посещения до­ма дворянства и осмотра строящихся казарм, больницы имени Шихобалова и холер­ных бараков, Председатель Совета Министров и Главноуправляющий Землеустройст­вом и Земледелием отбыли в Новоузенский уезд для осмотра на месте землеустрои­тельных работ» [8, ч. I, с. 191].

15. и 16 сентября на протяжении полутораста верст были осмотрены развер­станные хутора и отруба «6 селений с общей площадью надела свыше 140 000 десятин. В одном из селений, где землеустройство еще не было закончено, Министры присутство­вали при расценке разверстываемых земель уполномоченными от крестьян с участием землемеров. При объезде было осмотрено открытое земством в районе расселения Крас-нокутское опытное поле и ряд гидротехнических сооружений, обеспечивших возмож­ность расселения» [8, ч. I, с. 191—192].

Далее, спустившись пароходом вниз по Волге, 17 сентября Столыпин и Криво­шеин прибыли на пристань Саратова, откуда сразу проследовали в Императорский Ни­колаевский университет, открывшийся, как было сказано ранее, не без поддержки быв­шего губернатора менее года назад. Затем состоялись встреча с городской думой и сове­щание с представителями дворянства, земства и местных правительственных учрежде­ний «по намеченным для исследования во время поездки вопросам: о внутринадельном землеустройстве, деятельности Крестьянского банка и агрономической помощи населе­нию» [8, ч. I, с. 192]. Вскоре после этого министры отбыли для осмотра землеустроитель­ных работ в Балашовском и Сердобском уездах. Они побывали в «двух селениях, развер­ставших свою надельную землю на отруба, а также в трех имениях Крестьянского банка, распроданных отрубными участками. При объезде Статс-Секретарь Столыпин и гофмей­стер Кривошеин посетили земскую больницу, устроенную в районе расселения на усадеб­ном участке, выделенном из имения Крестьянского банка» [8, ч.I, с. 192—193].

19 сентября — ровно через месяц — П. А. Столыпин и А. В. Кривошеин экстрен­ным поездом вернулись в Москву. После встречи на вокзале и завтрака в присутствии градоначальника и губернатора, «П. А. Столыпин проехал в Марфо-Мариинскую обитель на Ордынке, где посетил великую княгиню Елизавету Федоровну, затем поехал на Новую

Божедомку в Александровский женский институт и навестил свою родственницу, началь­ницу института г-жу Веселкину. В 5 часов в генерал-губернаторском доме у П. А. Столы­пина состоялся прием должностных лиц» [8, ч. I, с. 193]. После обеда в доме московско­го губернатора П. А. Столыпин отбыл в Петербург.

20 сентября, сразу по возвращении из дальней поездки, Председатель Совета Министров снова входит в срочные дела правительства российского государства. В тот же день он принимает финляндского генерал-губернатора Зейна с докладом.

РЕЗУЛЬТАТЫ СВОИХ НАБЛЮДЕНИЙ и выводы о поездке в Сибирь и По­волжье Председатель Совета Министров и Главноуправляющий Землеустройством изло­жили в записке, приложенной к всеподданнейшему докладу. Ввиду важности и значи­тельного объема этого итогового документа излагаем здесь его главные мысли.

Видимо, записка была написана если не лично П. А. Столыпиным, то при самом непосредственном его участии: главное дело своей жизни он не мог поручать кому-то из подчиненных чиновников, и с первых строк в ее живом, динамичном и целеустремлен­ном слоге угадывался слог реформатора*.

В ЕЕ ПЕРВОЙ И САМОЙ ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ЧАСТИ речь шла о Сибири:

«Важнейшим в Сибири государственным делом является переселение.

Богатая всем, кроме людей, Сибирь только в приливе сюда живой силы может найти полноту хозяйственной и культурной жизни. Все остальное: быт старожилов, кир­гиз, казаков, лесные и горные промыслы, земские и городские дела — все это представля­ет довольно неподвижную общую среду; напротив, переселение является здесь главной движущей силой. Под влиянием этой силы сдвигаются с места и перестраиваются все иные отношения: к новым условиям, создаваемым приходом переселенцев, должны при­способляться и захватное хозяйство старожила, и вековое первобытное хозяйство ко­чевника, и местные рабочие рынки.

Уже в силу одной этой особенности, переселение заслуживает и особого внима­ния Правительства: оно представляет собою начало творческое, деятельное. Ход пересе­ления наложит неизгладимую печать на все экономическое будущее Сибири. В то же вре­мя переселение, по самой сути своей, дело сложное и суровое, сопряженное с неизбеж­ными жертвами и лишениями и требующее непрестанных забот и помощи со стороны государственной власти» [8, ч. I, с. 195].

В подтверждение последнего приведем следующий отрывок из книги Е. В. Вар-паховской: «Толпы самовольных переселенцев, во что бы то ни стало стремящихся в Си­бирь,— и встречный поток обратных; безлюдность необъятных сибирских про­странств — и упорные заявления о том, что для переселенцев там нет больше земель, тре­бование дальнейшего немедленного расширения в десятки раз и переселенческих креди­тов, и самого переселения... и непрерывные часто резкие нападки на переселенческое дело с самых различных сторон» [8, ч. I, с. 196].

*Однако сын А. В. Кривошеина — К. А. Кривошеин утверждает, что, хотя и Столыпин и Кривоше-ин «обладали даром яркой и убедительной формулировки своих взглядов: отчет о путешествии в Сибирь и записка на ту же тему были написаны его (Кривошеина.— Г. С.) „пером", И. И. Тхоржев-ским, хорошо знавшим обстановку на местах» и проделавшим вместе с проверяющими долгий путь. Между тем по целому ряду других свидетельств записка была написана Столыпиным лично, что вовсе не исключает участия в ее подготовке спутников и специалистов. Впрочем, и сам К. А Кривошеин в своем труде делает оговорку, что «было бы праздным занятием разбирать, что в за­писке принадлежит Столыпину и что Кривошеину. Их взгляды дополняли друг друга» (Кривоии-ин К. А. А. В.Кривошеин (1857—1921 г.). Его значение в истории России начала XX века. Париж. 1973. С. 137).

Сделанные во время поездки наблюдения и выводы, изложенные «вкратце», за­нимают свыше полусотни печатных страниц. Они содержат выводы по конкретным во­просам, выделенным в отдельные главы.

В ПЕРВОЙ ИЗ НИХ — «Движение переселенцев» — говорилось о некотором уменьшении потока в Сибирь, об условиях перевозки переселенцев, о целесообразности дифференциации переселенческого тарифа, о возможностях речной перевозки, повыше­нии уровня состоятельности переселенцев и уменьшении в их числе самовольных. Отме­чалась в этой главе и «печальная сторона» — «увеличение обратного движения», указыва­лись причины этого явления и путь исправления дела — необходимость отмены «действу­ющей системы организованного переселения» [8, ч.I, с. 206] с ослаблением излишней ре­гламентации переселенческого дела и предоставлением прежней свободы ходокам, само­вольным семейным переселенцам, а также с денежной платой за лучшие земли и льготны­ми условиями проезда и расселения на самых дальних и малолюдных просторах.

ВТОРАЯ ГЛАВА касалась сибирских земель. В ней, прежде всего, отмечались громадные запасы свободных земель при ничтожной плотности заселения (0,7 человека на квадратную версту'). И все «заявления о недостатке свободных земель для переселения часто подкрепляются подробными точными подсчетами, впоследствии, конечно, опро­кидываемыми жизнью»: повторные обследования выясняют наличие новых и новых пространств. Упоминалась также неосвоенность «десятиверстной полосы в Степномкраю» — нейтральной, буферной зоны между казачьей пограничной линией и инородца­ми, добавлявшей в актив 800 тысяч десятин в лучшем и богатейшем районе Киргизской степи. Здесь обозначался давно назревший вопрос: условия и размеры арендной платы с земель, занимаемой в этой полосе кочевыми и оседлыми киргизами. Отмечалась также необходимость установления точной границы войсковой земли и доступа переселенче­ских участков к Иртышу. Весомый резерв земель лежал в Алтайском крае: около «13 мил­лионов десятин при ничтожном пока количестве населения» [8, ч.I, с. 219]. Неисчерпа­емы были запасы Нарымского и Енисейского края, других северных и восточных райо­нов Сибири, где уже было освоено 18—20 миллионов десятин.

Вместе с тем при ежегодном отводе около пяти миллионов десятин удобной земли надо было предвидеть проблему: нужду в скором переходе из лучших районов Си-бпри в худшие, суровые, северные и глухие. В образовании наряду с незаселенными уже переселенных участков ощущался «главный узел современных затруднений в переселен­ческом деле». В этой главе был указан главный плановый показатель: «Работы переселен­ческого управления ежегодно строятся теперь на расчете заготовки 350 тысяч душевых долей и перевозки в Сибирь 700 тысяч человек переселенцев обоего пола, т. е. 350 тысяч мужских душ» [8, ч. I, с. 220]. Но приводимый следом краткий анализ подтверждал «из­быток свободных для заселения душевых долей» при нехватке переселенцев в одних об­ластях (Средняя и Восточная Сибирь) и избытке в других (Томская губерния, Акмолин­ская область, Семиречье, Тургайско-Уральский и Тобольский районы).

В главе определялась тактика отвода участков в притягательной западной поло­се Сибири: прежде всего «выяснение и закрепление прав многочисленного старожилого инородческого населения», которое позволит выявить и выделить «никем не используе­мые „отрезки" земель и для переселенцев». Сложнее обстояло дело с землеустройством киргизов: оно было «возможно только в отдельных частях Киргизской степи, где пере­ход к земледелию и оседлости» составлял уже «общее, вполне определившееся явление». В других местах предлагалось «временное оставление киргизам части земель по кочевым и скотоводческим нормам» и «немедленную передачу освобождающихся земель в колонизационный

фонд» [8, ч. I, с. 222]. Рекомендовалась также аренда земель переселенца­ми у киргизов.

Как на естественную возможность принципиального и коренного решения во­проса указывалось на «скорейшее предоставление сибирским старожилам, переселен­цам и оседлым, окончательно устроенным, инородцам прав собственности на отведен­ные и отводимые им обширные наделы»: дальнейшее уплотнение населения тогда «пой­дет естественным путем перехода части земель в новые руки по частным денежным сдел­кам аренды и купли-продажи» [8, ч. I, с. 223].

Говоря далее о «скрытых формах покупки земель», избыточной норме наделов, приводящей к несправедливости по отношению к неустроенным переселенцам, попада­ющим в зависимость от старожилов, авторы записки подводят к мысли о целесообразно­сти продажи ценных земель, которые «нельзя, конечно, приравнивать к таежным, боло­тистым или бедным водою участкам» [8, ч. I, с. 225]. Вместе с тем продажа не может стать общим правилом: это затруднит переселение бедных людей и особенно заселение безлюдных пространств.

Для законного оформления продажи земель предлагалось практику европей­ской России по продаже казенных земель и деятельности Крестьянского банка перене­сти на Сибирь и утверждалось, что «правильная расценка и продажа лучших земель в Си­бири — наиболее верный способ отвлечь часть переселенческого потока и на менее вы­годные участки, для которых следует сохранить и даровую раздачу, и денежную помощь» [8,ч.1, с. 226].

По мнению авторов брошюры, для обеспечения успешного заселения лучшей, юго-западной полосы сибирских степей необходимо:

«1) ускорение поземельного устройства старожилов и инородцев Сибири и да­рование устроенному населению прав собственности на землю,

2. определение размера отводимых переселенцам и старожилам наделов по со­ображению не только с предельною их по закону нормой (15 десятин на душу), но и с поч­венными и хозяйственными условиями отдельных местностей,

3. продажа участков казенной земли новым переселенцам,

4. облегчение аренды земель переселенцами у киргиз и

5. организация для новоселов кредита на покупку земель от старожилов и ино­родцев, путем распространения на Сибирь деятельности Крестьянского (или сельско-хо-зяйственпого) банка» [8, ч. I, с. 226—227].

Иначе предлагалось вести переселенческую работу в трудных, суровых и диких районах: здесь «главною обязанностью Правительства надолго еще останется, именно, „де­лать землю", заготовлять ее, понемногу переводя из первобытного и недоступного для куль­туры состояния в удобный колонизационный фонд... Здесь правильная заготовка участков настоятельно требует: 1) осушения, 2) корчевания, 3) устройства дорог» [8, ч. I, с. 227].

Говоря далее о наиболее рациональном способе проведения этих работ, авто­ры записки указывали также па необходимость отвода таежных участков каждому пере­селенцу отдельно в подворное владение, чтобы каждый «знал, что труды его по расчист­ке не пропадут и принесут пользу ему и его детям» [8, ч. I, с. 229]. Предлагалось к тому же увеличение размеров ссуд на хозяйственное устройство в тайге и предварительная вы­рубка леса с корчевкой до прихода переселенцев. При сооружении дорог указывалось на целесообразность постройки «подъездных, хотя бы узкоколейных железных дорог к ли­нии Сибирской дороги» [8, ч.I, с. 230], которые послужат основой для развития всех прочих дорог.

«Значение переселения для будущности сибирских лесов» [8, ч. I, с. 231] также в целом оценивалось положительно: оно должно было поднять доходность лесных массивов

при сравнительно небольшом сокращении их. Переселенцы могли поднять уро­вень лесного дела, улучшить охрану лесов.

Предполагалось, что для уцелевших лесов Киргизской степи переселенцы представляют не большую опасность, чем стада кочевников. Среди мер защиты лесов упоминался «запрет какого-либо хозяйственного их использования», образование «спе­циальных лесных команд» [8, ч. I, с. 232] из менонитов.

Необходимым условием землеустройства в степях считалось глубокое бурение, дававшее хорошие результаты.

В записке также рассматривались вопросы «будущности переселений в Киргиз­ской степи», «почвенные условия» [8, ч. I, с. 233] и, обстоятельно, проблема нехватки пре­сной воды, объем которой колебался в различные годы, а также наружных и подземных зод. Прямо говорилось о том, что «воды в Степном крае гораздо больше, чем это принято думать,— не меньше, например, чем в Аргентине, кормившей своей пшеницей гораздо луч­ше ее орошенные страны». При наличии большого количества рек, озер и ручьев, подзем­ной воды «можно говорить не о недостатке воды, а разве лишь о недостатке в людях, кото­рые знали бы, как добыть воду и как распределить ее и использовать» [8, ч.I, с. 236].

Глава заканчивалась оптимистично: «Правыми окажутся, вероятно, те „само­вольные" и иные переселенцы, которые, не выжидая решения ученых агрономических и метеорологических споров, тысячами идут в Киргизский край и, крестясь, поднимают там степную целину не без выгод для себя. Они руководятся верным чутьем и, даст Бог, сумеют пережить там и засушливые годы, приноровившись к условиям степного земле­дельческого хозяйства» [8, ч. I, с. 237].

ТРЕТЬЯ ГЛАВА: «Водворение переселенцев и крестьянская собственность».

Принимая во внимание суровые условия Сибири: дикость природы, отдален­ность среды обитания, однообразие быта, предполагалось помочь удовлетворению важ­нейших потребностей переселенцев. В первую очередь имелось в виду сооружение цер­квей и школ на общеполезные ссуды и пособия. Деятельность эта уже началась: «В одном прошлом году в Сибири учреждено 67 новых приходов (считая разъездные притчи), уда­лось выстроить 48 церквей, открыть 89 школ». Причем, «просьба о церкви там, где ее еще пет, повторялась во всех посещенных нами поселках». Отмечалось, что «удачный подбор священников во вновь открытых приходах обеспечит и возникновение в них первоначального школьного обучения» [8, ч. I, с. 238—239].

Говорилось также о значении врачебной помощи, развитие которой даже при постоянном росте кредитов пока не могло быть признано удовлетворительным.

Особое внимание обращалось на «организацию переселенческих сельскохозяй­ственных складов, снабжающих и переселенцев, и старожилов орудиями». В этом деле отмечался прогресс: «даже в неурожайный 1909 год, при заметном понижении оборота, склады дали все-таки 330 тысяч рублей чистой прибыли; полезное же значение их обще­признано. Это — редкий пример и денежной, и культурной удачи ведения казной хозяй­ственного предприятия». Между прочим говорилось об издержках намеченного перехо­да «к продаже сельско-хозяйствениых машин и орудий исключительного русского изде­лия»: «по-прежнему, уборочные машины ежегодно выписывают из Америки, от междуна­родной компании, на 2 миллиона рублей» [8, ч. I, с. 240]. Причина этого в том, что рус­ские заводы пока не могли давать таких отсрочек по платежам, какие давались американ­ской компанией. Указывались два выхода из этого положения: увеличение оборотного капитала складов и строительство иностранными компаниями заводов под Москвой, где будут работать русские рабочие и использоваться русские материалы — со всеми вытека­ющими экономическими выгодами для России.

Обстоятельства на местах убеждали в целесообразности дифференцированно­го подхода к выдаче ссуд и кредитов: 100 рублей на семью было мало для переселенцев в лесной глуши, где требовался каторжный труд раскорчевки, когда ту же сумму получали на черноземных степных отрезках Кабинетских земель, близ железной дороги. Эту не­справедливость предлагалось устранить введением различных порайонных норм ссуд: в легких районах, где отводимая земля стоит больших денег, следовало отказаться от ссуд, в северных и восточных, трудных, таежных районах «нынешний предельный размер их (165—200 рублей) должен быть удвоен» [8, ч. I, с. 243]. Были даны и другие конкретные и точные указания, свидетельствующие о серьезном и вдумчивом подходе к этой проблеме.

Особо оговаривалась помощь продовольствием при недородах, которые зача­стую становились причиной оставления переселенцами еще не освоенных толком зе­мель и возвращения в родные края. В этом пункте было указано на неотложность продо­вольственных кампаний, на положительный опыт и предпочтительность активных форм борьбы с неурожаями: устройством плотин, запруд, снежников.

Важным подспорьем переселенцам определялась агрономическая помощь и содей­ствие лучшим формам землепользования. Ставилась задача «открыть на месте, в Сибири, спе­циальные агрономические училища, сначала средние, а затем и высшие» [8, ч. I, с. 247].

В записке обстоятельно отмечались особенности земельного строя за Уралом, которые в силу обширности земель и ряда исторических причин существенно отлича­лись от условий землепользования в Европейской России. Например, «сибирской общи­не неизвестны ни уравнительные срочные переделы, ни отобрание от одного владельца разделанной и удобренной им земли в пользу другого безданно и беспошлинно — ради од­ного только уравнения». При том отмечалось, что «все сложные земельно-правовые от­ношения в сибирской общине, основанные больше всего на праве захвата трудом (заим­ки) известного количества земли, распутываются и разрешаются без особых осложне­ний по установившимся на местах или принесенным с родины вековым правовым поня­тиям и обычаям» [8, ч. I, с. 249—250].

Исследуя далее различные формы земельной собственности, авторы записки подводят к идее о необходимости закрепления в частное владение «земель фактически убывающих из колонизационного сибирского государственного запаса», поскольку «в об­щественном сознании крепнет свойственная всем современным культурным странам уве­ренность, что главное богатство и мощь государства не в казне и казенном имуществе, а в богатеющем и крепком населении». Высказывается также уверенность в том, что «стремление к единоличному хозяйству и к освобождению от тягостных для земледелия общинных порядков — все это выдвигает на первый план необходимость решительного поворота в земельной политике в Сибири. Необходимо и в Сибири столь же твердо, как в европейской России, стать на путь создания и укрепления частной собственности». Проект нового закона о сибирском землеустройстве, превращающий местное крестьян­ство по мере землеустройства в собственников и закрепляющий независимо от общины за владельцами их наделы, предлагалось внести в «Государственную Думу в нынешнюю сессию» [8,ч. I, с. 252-253].

Указывалась и дальняя перспектива: закон о сибирском переустройстве откро­ет возможность применить на всем обширном пространстве Сибири порядки, вводимые в Европейской части России. Для содействия этому были намечены меры: помощь во внутринадельном размежевании, выделе отдельным хозяевам отрубных участков, «отвод переселенческих участков, по возможности, с распределением земли на отруба, преиму­щественное предоставление переселенческих участков обществам, устанавливающим подворное участковое землепользование, с укреплением неизменного долевого участия каждого крестьянина на отводимом наделе» [8, ч. I, с. 255].

Отмечалась сложность предстоящих землеустроительных работ в местностях, где первоначальное отделение казенных земель от крестьянских и заселение огромных пространств должно сочетаться с усовершенствованием порядков надельного земле­пользования. Ввиду сложности этой задачи предлагалось разделить ее на два этапа: про­вести сначала отделение казенных земель от крестьянских, а затем приступить к межева­нию на отруба и хутора.

Отмечая благоприятные условия для улучшений порядка землепользования в Сибири, которые способствовали образованию разных землемерных компаний, прове­ряющие говорят также об издержках этой работы и необходимости организации посто­янного технического надзора. Особое внимание уделяется порядку отвода участков пере­селенцам, который бы исключал в будущем развитие общинной неурядицы. Для этого, в частности, предлагается там, где это возможно, невзирая на лишние расходы, разбивать будущее полевое хозяйство на отруба и уже в этом виде предлагать их переселенцам. Ска­зано также о том, что для скорейшего и лучшего изучения и проведения в жизнь наме­ченных перемен за Урал будут посланы наиболее выдающиеся землеустроители Евро­пейской России с А. А. Кофордом во главе.

В ЧЕТВЕРТОЙ ГЛАВЕ было рассмотрено разнообразие хозяйственных усло­вий переселенцев, а также сказано о значительном числе непризнанных, «самоволь­ных» переселенцев — с исследованием причин этого естественного явления. Говори­лось о лучшей наделенности землей, урожайности и доходности полей переселенцев, о преобладании пшеницы над другими хлебами. Исследовался бюджет переселенцев, ко­торый также подтверждал, что переезд в Сибирь оказался для них не напрасным, вме­сте с тем обращалось внимание на слабое развитие промыслов и натуральный склад си­бирских хозяйств. Как было справедливо отмечено в этой записке, «все цифровые вы­кладки легче всего проверяются простым дальнейшим вопросом: многие ли из пересе­ленцев уходят из Сибири обратно?» [8, ч.I, с. 270] — и ответ на этот до сих пор вызыва­ющий споры вопрос был дан обстоятельный и конкретный с указанием причин неуст­ройства людей на местах.

В советской истории этот процесс был отражен с понятным пристрастием: го­ворилось, что большая часть переселенцев, «обманутых царским режимом, хлынула об­ратно в европейскую часть» или вовсе «сгинула в диких краях». Однако статистические данные свидетельствуют об обратном. Вот резюмирующая часть этой главы:

«Точные итоги переселенческого движения за 15 лет, с 1896 года по 1909 год включительно, теперь подсчитаны: прошло в Сибирь в прямом направлении за эти годы около трех миллионов семейных переселенцев (2 841 602 души), назад вернулось за то же время 300 тысяч (301 046). Это составляет 10,6%. Почти 90%, следовательно, осталось в Сибири*.

В любом деле, в любой отрасли предприятий, в любой области вообще челове­ческой жизни всегда наберется 10% неудачников,— если даже к неудачным причислять всех без исключения обратных, не вдаваясь в разбор индивидуальных причин их возвра­щения. Конечно, триста тысяч обратных, хотя бы и за 15-летний период, это уже боль­шое и тяжелое явление в русской жизни, черная тень переселения. Но из-за этих трехсот тысяч нельзя забывать, как это иногда делают, о двух с половиною миллионах устроен­ных переселенцев.

*Критики Столыпина употребили этот тезис для обоснования значительных людских потерь в ре­зультате смерти огромного числа переселенцев. Сторонники реформатора опровергают это ста­тистикой.

Кроме того, необходимо разобраться в характере обратного движения. Из чис­ла обратных подавляющее большинство только побывало в Сибири, но никогда не обза­водилось там своим хозяйством. Почти ²/з всех обратных (67% обратных семей и 60% считая на души обоего пола) относится к числу так называемых самовольных переселен­цев, поехавших в Сибирь с семьями „на авось", не заручившись предварительно землей. Земли для них там не оказалось, и, натерпевшись бед, они вынуждены были вернуться. Разумеется, эта неудача — плод не только неосмотрительности самих самовольных, но и неправильностей в постановке переселенческого дела. Но такое обратное движение са­мовольных все-таки не есть обратное переселение лиц, уже устроившихся было в Сиби­ри, севших там на землю и потом разорившихся. Это обстоятельство имеет существен­ную важность. Оно показывает, что условия Сибири в общем вполне благоприятствуют переселению и, следовательно, для уменьшения числа обратных необходимо изменить и улучшить условия отвода переселенческих участков; а это сделать, конечно, легче, чем если бы дело касалось изменения самых условий сибирского переселенческого хозяйст­ва. Далее, по данным статистики — из числа тех обратных переселенцев, которые шли в Сибирь на готовую землю, 60% возвращалось из-за Урала обычно в том же году. Они только заглянули в Сибирь и, не устраиваясь там, „оробели", испугались суровости не­привычных условий и ушли назад без боя с сибирской природой, хотя при некотором на­пряжении сил, может быть, и сумели бы ее одолеть, как одолели другие. Таким образом, лишь незначительная часть обратных, действительно, переселяется обратно, испытав условия сибирского водворения и хозяйства. Между тем обратными переселенцами, в тесном смысле слова, можно считать только тех, которые были уже в старожилых обще­ствах, или в переселенческих обществах, или в переселенческих поселках и, бесплодно побившись над землей, оставили места водворения. Таких обратных насчитывается, по данным статистики водворения в сибирских районах, не 10%, а всего 3,8%. Вывод этот совпадает и с личными нашими наблюдениями. На линии сибирской дороги и на пересе­ленческих пунктах по движению всюду слышались речи о том, что регистрация дает в этом году очень много обратных; но при объезде поселков,— даже в неурожайных местно­стях, где мы видели понурые головы и слышали невеселые речи, охотников ехать домой почти не находилось, несмотря на предлагавшийся всем даровой обратный проезд, и лишь иногда выражалось желание попытать счастья в других переселенческих районах.

По данным переселенческой статистики, половина обратных не возвращается в Европейскую Россию, а перебирается в пределах Сибири на другие, лучшие и более лег­кие места, прослышав о тамошнем привольном житье. Так, например, в 1909 году из 16 1/2 тысяч переселенцев, оставивших места водворения, 7828 душ двинулось обратно на родину и 8754 души — в другие места Сибири. Особенно велики за последнее время на­плывы таких переселенцев, со всех концов Сибири, в благодатное Семиречье. Это — про­должающийся разброд народных сил, все еще неуспокоенное брожение и перемещение их. Таково естественное последствие переселенческой психологии и раз совершившей­ся перемены всех привычных условий. Но бродяжниичество это искусственно поддержи­вается еще однообразием приемов переселенческой политики и почти одинаковым раз­мером земельных наделов и льгот во всех районах Сибири, крайне разнообразных по своим сельско-хозяйственным условиям, трудных и легких. На одном из самых лучших переселенческих участков Томской губернии, богатом и водой, и черноземом, и лесом, близком к железной дороге, от одного из переселенцев мы слышали: „есть ведь и еще луч­ше участки". Эти, со вздохом вырвавшиеся, слова очень характерны и показывают, чем иногда питается переселенческое бродяжничество. В Акмолинской области отмечены факты ухода дальше на юг или на восток переселенцев, настолько разбогатевших, пре­имущественно скотоводов, что для них уже становится тесно на прежних наделах.

Таким образом, не всегда оставление мест первоначального водворения есть признак хозяйственного крушения переселенца. Что же касается обратного движения пе­реселенцев, не устроившихся в Сибири,— то оно ни по своим размерам, ни по своему внут­реннему значению не колеблет вывода о росте благосостояния переселенцев, устроивших­ся на новых местах. „Не добились земли" — такова главная причина возвращения; за ней уже идут две других: „оробели" или же действительно потерпели неудачу в переселении. Во всяком случае судьба таких неудачников не должна заслонять общего явления: сравнитель­ной успешности устройства в Сибири главной массы переселенцев» [8, ч. I, с. 270—273].

В ПЯТОЙ ГЛАВЕ указывается па положительное значение переселения для Европейской России, где выселение не покрывает прироста населения, а «избыток зем­ледельческого населения начинает уже казаться тягостным» [8,ч.I, с. 274]. Указывалось,что уходящие в Сибирь переселенцы, освобождая земли, помогают укреплению остаю­щихся крестьянских хозяйств и облегчают разверстание на хутора и отруба. Вместе с тем было высказано опасение в удовлетворении земельного голода путем чрезмерного ослаб­ления плотности русского населения в Западной полосе России. Эта важная мысль была выражена следующим образом:

«Переселение получило бы крупное влияние на экономическую жизнь Евро­пейской России только при доведении его размеров до нескольких миллионов людей в год, на чем иногда и настаивают. Но такое чрезмерное ослабление плотности русского населения в западной полосе Европейской России, откуда идет главное выселение, едва ли желательно и экономически, и политически» [8, ч. I, с. 275—276].

В записке всплывает имя немецкого профессора Аугагена, «долго изучавшего сибирское переселение» и пришедшего к выводу, что «для Германии гораздо важнее не будущая роль Сибири на мировом рынке, а влияние русского переселения на аграрные отношения и разряжение населения в Европейской России» [8, ч. I, с. 276]. Мнение не­мецкого специалиста было учтено, но в призме национальных интересов России: «...ес­ли кому-нибудь выгоден массовый уход русского населения из Европейской России в Ази­атскую, то, конечно,— соседям. Лицом повернувшись к „Обдорам", Россия как бы очи­стит западные позиции для немецкого натиска, и чрезмерное выселение образует здесь многочисленные поры и скважины, которые быстро заполнятся иностранными колони­стами» [8, ч.I, с. 276].

Вывод таков: «В тех пределах, в каких происходит естественный процесс высе­ления из западной России, пока идет нормальный „отлив",— он только желателен. Но на­чать искусственный процесс выкачивания русских людей из Европейской России было бы ошибкой» [8, ч. I, с. 276].

Приведенные примеры быстрого и крутого подъема населения Акмолинской области и Томской губернии «заставляли остерегаться каких-либо мер, направленных к искусственному увеличению переселения. Если местами больший прилив переселенцев и желателен, то лишь для районов, слабо привлекающих теперь переселенцев; и в этом отношении, стало быть, переселенческая политика должна следовать указаниям, давае­мым общими государственными интересами» [8, ч. I, с. 277].

Подчеркивалось, что большее значение переселение имеет для самой Сибири: При 4 миллионах десятин переселенческой пашни и при валовой доходности десятины в 50 рублей — это составляет увеличение народного богатства на 200 миллионов рублей в год» [8, ч. I, с. 277]. Далее приводился пример подъема Кулундинской степи с вышеупо­мянутым центром — селом Славгородом.

Отмечалось, что переселение, сокращая прежний земельный простор для си­биряков-старожилов, в результате вынуждало их к более прогрессивному быту, хотя и

тех 40—50 десятин на двор, что им оставалось, было с избытком достаточно для сущест­вования.

Принималась во внимание возможная вскоре опасность: «...если не будут при­няты и усвоены населением улучшенные способы полеводства, над сибирскими пашнями появится призрак истощения. Поэтому агрономическая помощь должна быть ближай­шим спутником... поземельного устройства старожилов, связанного с ограничением их землепользования» [8, ч. I, с. 280]. В связи с этим также обращалось внимание на необхо­димость ускорения поземельного устройства и отвода наделов в собственность с правом выдела и продажи надельных земель.

Указывалось, что переселение самым положительным образом сказывается на «инородцах» Сибири: например, значительно увеличилось благосостояние киргизских хозяйств, где число бедных хозяйств за период с 1898 по 1908 год уменьшилось в полто­ра раза и вдвое увеличилась площадь собственных киргизских распашек. Увеличилась рыночная ценность этих земель. Благодаря высоким ценам растет киргизское скотовод­ство. Как следствие этого — высокий прирост киргизского населения, уменьшение дет­ской смертности. Переход переселенцам части киргизской земли не разоряет хозяйств: «Им остается земель столько, сколько имеют помещики средней руки в черноземных рус­ских губерниях» [8, ч. I, с. 282]. Примечательно то, что киргизы стали охотно приобре­тать сельскохозяйственные машины, отходя понемногу от кочевого хозяйства.

Вместе с тем говорилось, что «сплошное землеустройство киргиз возможно от­нюдь не по всей степи, а лишь по отдельным районам, с развитым земледелием. Что же касается тех обширных еще пространств, где хозяйство киргиз не обнаруживает доста­точного улучшения и развития, там необходимо продолжать политику изъятия земель­ных излишков у кочевников, оставляя им часть земель по возможно пониженным нор­мам» [8, ч. I, с. 285]. Рекомендовалось притом «содействовать переходу пахотных зе­мель, пригодных для зернового хозяйства, от кочевников-скотоводов к русскому земле­дельцу» [8, ч.I, с. 285]. Для высвобождения и передачи переселенцам под пашню этих площадей предлагалось «допустить обмен занятых кочевниками земель на другие, лежа­щие дальше к югу, быть может, менее плодородные, по зато вознаграждающие их боль­шим земельным простором» [8, ч.I, с. 286].

В заключение говорилось о необходимости «упорядочения» народного управ­ления у киргизов, которое «далеко не обеспечивает интересов правопорядка и справед­ливости» и «сводится часто, путем подкупа избирателей, к захвату власти наиболее силь­ными представителями среды разбогатевших кочевников, чуждой культуры, и к полней­шему произволу их над остальной киргизской беднотой» [8, ч. I, с. 286].

Была ясно определена политика в отношении инородцев степи: «стремление к введению у них общего порядка управления и суда, с постепенным упразднением всех тех особенностей и отличий, которые допускаются в этом отношении — во вред интересам большей части киргизского населения и в ущерб развитию русской государственности на окраинах» [8, ч. I, с. 287].

В ШЕСТОЙ ГЛАВЕ, отмечая стремительный рост сибирских посевных площа­дей в целом и особенно в Томской губернии и Акмолинской области, авторы записки об­народовали поразительный результат: при 6 миллионах десятин и «при среднем урожае хотя бы в 50 пудов с десятины» [8, ч.I, с. 289], Сибирь может ежегодно давать около 300 миллионов пудов, между тем как для собственного потребления ее жителям достаточно половины.

Таким образом, обозначалась проблема: излишки свободного хлеба нуждались в свободном выходе, в продаже на сторону, что было крайне затруднено: на юг, к средне-

азиатским владениям — отсутствием рельсового пути, на восток — конкуренцией маньч­журского и американского хлеба, на запад — внутренней таможенной заставой: челябин­ским переломом тарифа, выход на Север приводил к Ледовитому океану.

Возможности северного, а также иных искусственных водных путей для выхо­да сибирского хлеба на мировой рынок были сильно ограничены сложностью сплава, су­ровой природой и климатом. Например, «уборка сибирского хлеба с полей заканчивает­ся почти только к тому времени, когда кончается и навигация по сибирским рекам... За­купленный хлеб должен лежать до весны; он попадает на лондонский рынок чаще всего только через год, к осени. Нужны капиталы, которые могли бы выдерживать такой мед­ленный оборот, и нужна широкая организация для них кредита» [8, ч. I, с. 292].

Не умаляя совсем роли водных путей, авторы записки указывали далее на значе­ние железной дороги и прежде всего на Туркестано-Сибирскую магистраль, которая бы смогла обеспечить выход сибирского хлеба на юг и обмен его на туркестанский хлопок, продукты виноградарства и плодоводства. Вместе с тем отмечались издержки этого доро­гого проекта: прокладка части пути по участкам пока совершенно пустынным, рост соб­ственного производства пшеницы.

Против вывоза русского хлеба за 5—6 тысяч верст на Дальний Восток работал закон расстояний»: зерно из Маньчжурии было дешевле. Но конкурентоспособность си­бирского хлеба могло обеспечить само государство увеличением пошлины на привозной хлеб из Китая. Но, главное, предполагалось, что «под охраной ввозных пошлин Восточ­ная Сибирь быстро разовьет хлебопашество и у себя, так что Приамурье будет кормить­ся своим хлебом или получать его из ближних районов: Забайкалья, Енисейской и Иркут­ской губерний» [8, ч. I, с. 296].

Весомые аргументы были высказаны в пользу вывоза сибирского хлеба на за­пад — при условии сооружения новой железнодорожной магистрали через Киргизскую степь и отмены челябинского перелома тарифов. Притом отмечалось, что сибирский хлеб не будет давить на цены Европейской России дешевизной, «а разве только количе­ством, появлением своим на рынке» [8, ч. I, с. 298]. Упоминались волжские мукомольнии приуральские губернии, которые должны только выиграть от отмены тарифной над­бавки на сибирский привоз.

Указывалась основная перспектива: «в главной части своей сибирские хлебные грузы, вероятнее всего, только пройдут через Европейскую Россию для вывоза за грани­цу» [8, ч. I, с. 298]. Механизм ценовой политики должен в конце концов стимулировать зерновое производство Сибири и увеличить размеры хлебного экспорта.

Исходя из возрастающей потребности в хлебе на мировом рынке, сокращения его запасов и вывоза этого продукта основными экспортерами — Соединенными Штата­ми, Аргентиной, Австралией и Канадой — складывались, по мнению авторов, исключи­тельно благоприятные условия для будущего вывоза русской пшеницы. Например, «с кон­ца прошлого века русские цены на пшеницу поднялись в среднем на 40%» [8, ч. I, с. 301].

В пользу развития сибирского хлебного производства был еще один довод: со­кращавшийся, в связи с ростом населения, вывоз зерна из Европейской России, и, таким образом, восточный продукт при верном подходе мог прийти стране на подмогу.

В той же главе особое внимание обращалось на необходимость развития ското­водства и различных промышленных отраслей сельского хозяйства в Сибири, указывалось на выгоду промыслов, которые наиболее свойственны естественным условиям местности.

И в первом ряду здесь стояло маслоделие, которое стремительно расширяло свои границы и объемы: от 400 пудов в 1894 году до 3,5 миллиона пудов в 1907-м — таков удивительный результат работы 3 тысяч сибирских маслобойных заводов. Дав в 1907 го­ду 47 миллионов рублей, сибирское маслоделие принесло русской казне золота вдвое

больше чем вся сибирская золотопромышленность (!). Успеху способствовала не столько выдача денежных ссуд, которые были скромны, сколько хорошо организованная подготовка специалистов, помощь правильному устройству заводов, сбыту и транспорту масла. Теперь сибирское маслоделие давало «населению столько денег, сколько не могли бы дать никакие казенные ассигнования» [8, ч.I, с. 305].

Далее обращалось внимание на необходимость улучшения породы молочного скота — меры, которая таила в себе огромный резерв.

В записке также говорилось о будущем маслоделия и скотоводства в Восточной Сибири: причем «высокая ценность масла в сравнении с мясом, при малом объеме това­ра, большая легкость его сохранения, потребность в масле дальневосточных окраин, вы­сокие цены здесь на молочные продукты, наконец, спрос на масло для экспорта в китай­ские и японские порты, населенные европейцами и получающие масло из Австралии и Новой Зеландии,— все это, вместе взятое, создает благоприятные условия для развития молочного хозяйства в Средней Сибири и за Байкалом» [8, ч. I, с. 306].

Намечалась еще одна перспектива — развитие свиноводства, ведь отбросы мас­лодельных заводов — снятое молоко и пахта — великолепный корм для свиней. «На сме­ну исчезающим богатствам дикой первозданной природы, питавшим здесь охоту и пуш­ной промысел», могло прийти новое богатство. По предсказанию академика Бера, «тор­говля свиной щетиной могла оказаться для Сибири выгоднее, чем торговля соболем и другими мехами» [8, ч. I, с. 306—307].

Немалые надежды с развитием Азиатской России возлагались на овцеводство, которое неумолимо сокращалось в Европейской части страны. В связи с увеличением ввоза шерсти, бараньего сала, сырых кож Россия превращалась из крупного поставщика в крупного потребителя, вынужденного ежегодно выплачивать более 51 миллиона руб­лей — дань скотоводам Австралии, от которой могла освободить только Сибирь, где па­стбища были дешевле. Причем надежды возлагались на разведение тонкорунных овец.

Не было забыто и коневодство, первой задачей которого намечалось восстановле­ние киргизских верховых лошадей и знаменитой своей выносливостью томской лошади.

Рост сибирского скотоводства выдвигал задачу учреждения ветеринарной служ­бы, для развития которой было признано неотложным открытие в Омске ветеринарно­го института.

В СЕДЬМОЙ ГЛАВЕ, как бы резюмирующей все сказанное, говорилось о глав­ных нуждах Сибири. Ее развитие, обеспеченное переселенческим делом, требовало ши­роких и энергичных мер государственной власти. Отмечая, что здесь еще не созданы ус­ловия для широкого развития обрабатывающей промышленности, прямо указывалось на то, что «Сибири еще на много лет предстоит быть страной, главным образом, сельскохо­зяйственной, добывающей и поставляющей на мировой рынок сырье» [8, ч.I, с. 310], а потому предлагалось «в первую очередь развивать в Сибири сельское хозяйство и добы­вающую промышленность, обеспечив широкий приток туда населения, и не только зем­ледельческого, но вообще рабочего» [8, ч.I, с. 311].

А потому поощрялось переселение в Восточную Россию вместе с земледельца­ми рабочих из деревень, мелких ремесленников, торговцев из городов, горнорабочих.

Необходимым основанием переселенческой политики в Сибири намечалось: 1) право собственности на землю, 2) проведение новых железных дорог и 3) разнообразие сельскохозяйственного промысла.

Обращаясь к значению собственности на землю в Сибири, авторы записки го­ворили о пользе взаимодействия и даже соперничества различных отраслей сельского хозяйства, а также притока на восточные окраины не только мускульной силы, но и больших

капиталов, появления «среди мелких единоличных владений хозяйств более круп­ного промышленного типа, обычно улучшающих севооборот, повышающих урожай­ность и дающих заработок нуждающемуся в деньгах крестьянскому населению». Образо­вание крупных владений благотворно скажется и на развитии других отраслей сельского хозяйства. А «частная собственность на землю является непременным условием разви­тия, хотя бы в небольших размерах, промышленности и торговых центров» [8, ч. I, с. 314]. В подтверждение этого указывались различные местные неурядицы, проистека­ющие из отсутствия права собственности и сдерживающие развитие края.

В записке обстоятельно излагались соображения о необходимости совершенст­вования местного управления: образованные после проведения Великого Сибирского пути новые промышленные центры резко изменили ранее сложившуюся схему заселе­ния Сибири и границы уездов, губерний и областей, не отвечали более принятым требо­ваниям. Прежние границы «связывают местности, по экономическим, этнографическим и географическим условиям совершенно разнородные и не тянущие к одному губернско­му центру» [8, ч. I, с. 315].

Интересы лучшего обеспечения безопасности и порядка вызвали потребность преобразования многих сел в города. При этом неизбежно вставала другая проблема: не­достаток мировых судей и прочего юридического персонала, исполнительных органов административной и судебной власти. Например, «в Акмолинской области, пространст­вом превосходящей Францию и местами удваивающей свое население в несколько лет, при 5 начальниках уездов и 5 помощниках — всего 20 низших полицейских служителей и 61 конно-полицейский урядник, но до сих пор не имеется полицейских станов и приста­вов. В Семипалатинской области полиции еще меньше. Немногим лучше обстоит дело в Томской и Тобольской губерниях» [8, ч. I, с. 317].

Обращалось внимание на отсутствие земства в Сибири, что расценивалось как крупный недостаток в устройстве внутреннего управления, но вместе с тем признавались объективные трудности введения здесь общественного самоуправления.

Главной нуждой в Сибири считались новые железные дороги. Амурская магист­раль должна «накрепко приковать к России ее Дальний Восток... Южно-сибирская маги­страль призвана теснее связать нашу сибирскую окраину с мировым рынком, дать юж­ным Киргизским степям, богатым хлебом, скотом, золотом, медью и каменным углем, возможность сбыта этих богатств» [8, ч. I, с. 318]. Этот путь предполагалось провести па­раллельно прежнему Сибирскому, значительно южнее его, с тем чтобы «приобщить но­вой дорогой к хозяйственной жизни России новые, достаточно жизнеспособные районы заселений». Железная дорога с оптимальным направлением Уральск—Семипалатинск должна «была связать с европейской Россией целый край, примыкающий к границам Монголии и Китая» и укрепить русский оплот на востоке страны. Среди доводов вполь­зу этого варианта приводилось удачное расположение Семипалатинска, обеспечение «кратчайшей доставки южно-сибирской пшеницы на поволжские мельницы и облегче­ние постройки моста через Волгу у Саратова, перешивку Покровско-уральской линии на широкую колею и оживление деятельности Рязано-уральской дороги» [8, ч.I, с. 321].

АВТОРЫ ЗАПИСКИ пытались чрезвычайно осторожно обобщить результаты своих наблюдений, признавая, что могли исследовать лишь малую часть необъятных си­бирских пространств. Они также отмечали, что наряду с явлениями положительного ха­рактера не могли не заметить «слабых сторон и отдельных случаев, свидетельствующих о недостатках в постановке дела» [8, ч.I, с. 322]. Признавая издержки переселенческого дела, они намечают главные меры к его скорейшему улучшению по пунктам, которые мы излагаем в том же порядке.

И первым, главным условием, в этом ряду стоит необходимость «отводить наде­лы старожилам и переселенцам Сибири не в пользование, как теперь, а в собственность...

Необходимо достигнуть постепенного объединения правительственной поли­тики до Урала и за Уралом...». Для чего предлагалось «проводить начало покровительст­ва мелкой единичной собственности на землю...

В лучших сибирских районах — своевременно перейти к продаже земель пере­селенцам...

Желательно восстановить свободу ходачества...

Денежные ссуды переселенцам на домообзаводство следует сообразовать не с большей или меньшей бедностью отдельных переселенцев, которая не поддается учету, а с большей или меньшей трудностью заселения данного района...

Необходимо создать и развить агрономическую помощь переселенцам...

Рядом с мелкими крестьянскими владениями, надлежит обеспечить образова­ние за Уралом также частной земельной собственности...

Следует продолжать непрерывное заселение Киргизской степи русскими пере­селенцами...

Нужно озаботиться обеспечением сбыта сибирскому хлебу и другим продуктам сибирского хозяйства...

Необходимо вообще расширить и углубить постановку переселенческого де­ла...» [8, ч. I, с. 323-326]

Каждый из десяти пунктов этого плана был дополнен соответствующими обо­снованиями и соображениями, которые в более обстоятельном изложении уже были приведены выше.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ записки касалась Поволжья. Здесь главным предметом вни­мания было также землеустройство крестьян:

«Поставить русский крестьянский труд в наиболее выгодные условия приложе-ния к земле. Освободить земледельца от связывающего влияния общинных порядков и собрать в живые и цельные хозяйственные единицы раздробленную на мелкие полосы крестьянскую землю — такова была идея землеустройства» [8, ч. I, с. 327].

Признавая, что в деле этом еще много не сделано, результаты местами невели­ки, высказывалось твердое убеждение в том, что землеустройство многое сулит России.

Говорилось о том, что уже сделано главное: Указ 9 ноября 1906 года дал «воз­можность наиболее энергичным и предприимчивым людям выйти из общины и, под ох­раной закона, укрепить за собою землю в собственность» [8, ч. I, с. 328]. Результат впе­чатляет: только в Самарской губернии уже укрепилось более 100 тысяч дворов. А по Рос­сии к 1 июля 1910 года — 1350 тысяч.

Опровергалось бытовавшее в тот период суждение, будто большинство кресть­ян укреплялось с единственной целью — разделаться с надельной землей. Лишь менее де­сятой части хозяев продали наделы, которыми увеличили свою землю другие домохозя­ева. «Значительное число крестьян, продавших наделы, переселяются затем в Азиатскую Россию, а некоторые, получив за проданную землю наличные деньги, вносят их в задаток при покупке у Крестьянского банка или казны новых отрубных или хуторских участков. Во всех этих случаях хозяйство только переносится с прежнего надела на более подходя­щие участки» [8, ч. I, с. 329].

Отмечался и другой благотворный процесс: «следом за укреплениями... начали развиваться выделы надельной земли укрепившихся дворов к одним местам; отдельные разбросанные полосы стали стягиваться к своему живому и деятельному центру-собст­веннику» [8, ч. I, с. 330].

Успех особо сопутствовал деятельности Крестьянского банка, которому было проще учитывать всю совокупность местных условий, располагающих к тому или иному способу устройства крестьян на сплошных банковских площадях. «За четыре года работ на землях Крестьянского банка устроено свыше 107 тысяч единоличных, хуторских и от­рубных хозяйств, на площади в 1,25 миллиона десятин» [8, ч. I, с. 331].

С банковских бывших владений «центр тяжести землеустроительных работ окончательно перешел уже на крестьянские надельные земли»: к началу 1910 года хода­тайства о разверстании подали 1319 крестьянских дворов. Причем 40% относится к раз­делам крупных хозяйств на мелкие (считай, к выходу из общины.— Г. С), до 60% работ «приходится на законченный вид землеустройства — создание единоличных владений ху­торского и отрубного типа» [8, ч.I, с. 332]. Таким образом, к вышеуказанным единолич­ным хозяйствам на банковских землях к концу того же 1910 года может добавиться 400 тысяч отрубных и хуторских хозяйств.

Притом отмечалось, что разверстание идет теперь: «1)преимущественно целы­ми селениями, а не отдельными дворами, 2) наряду с многоземельными селениями столь же часто и в малоземельных, и 3) хотя и не сплошными массивами, а разбросанными оазисами,—но зато идет повсеместно» [8, ч.I, с. 332—333].

Любопытно, что разверстание целого общества, которое требовало двукратно­го приговора, за три года деятельности землеустроительных комиссий в более чем 96% случаев не вызвало ничьих жалоб. Это разрушало «утверждения противников землеуст­ройства, будто оно выгодно только отдельным, самым богатым и многоземельным кре­стьянам, но нежелательно большинству крестьян и потому проводится насильственным для них порядком» [8, ч. I, с. 334]. Предубеждение о выгодности разверстания только для многоземельных крестьян опровергалось также активным землеустройством малозе­мельных селений.

Таким образом, идеи единоличной собственности и отрубного владения стано­вились близкими и понятными крестьянской массе России, в том числе и Поволжья, где общинный строй был до недавних времен особо живуч. Землеустройство было осмотре­но в семи уездах четырех поволжских губерний (как уже упоминалось, в Казанской, Са­марской, Саратовской и Симбирской).

Авторы записки старались передать свои глубокие впечатления, оставшиеся от знакомства с положением дел на местах,— то главное, что трудно отразить отдельными цифрами, фактами: они отмечали изменения, «вносимые землеустройством в крестьян­ское миросозерцание» [8, ч. I, с. 336].

Эти фрагменты записки стоит воспроизвести без купюр:

«Прежде всего поражало то, как быстро проникаются крестьяне, перешедшие к новым формам владения, уверенностью в бесповоротности и прочности новых земель­ных порядков. От разверставшихся на отруба и хутора приходилось слышать, что „по-иному и жить нельзя". Вопросы о преимуществах общинного и отрубного землепользова­ния, казавшиеся такими спорными и волновавшие общественную мысль, вызывали при беседах с разверставшимися крестьянами решительные ответы, смысл которых сводил­ся к тому, что все это может быть вопросом только для тех, кто „сам не испробовал ста­рой и новой жизни".

Крестьяне объясняли нам, в скольких полосах они владели ранее, сколько при­ходилось тратить времени и рабочей силы на объезд и обработку разбросанных по все­му наделу клочков земли. „Теперь все в одном глазу". „Двести копен свезли — два раза ко­леса мазали".

Уверенность в прочности и выгодности предпринятого земельного переуст­ройства замечается даже в тех случаях, когда землеустроительные работы еще не закончены

и когда, следовательно, новая жизнь — в будущем, а в настоящем идет сложная ра­бота по выработке условий разверстания, затрагивающая самые жизненные для крестья­нина земельные интересы. Не о временном переделе идет в этом случае речь, а об уст­ройстве „на вечность". Поэтому крестьяне принимают самое деятельное участие в рабо­те землеустроителя и землемеров,— начиная и завершая эту работу молебствием. В гро­мадной Покровской слободе,— 4 1/2 тысячи дворов — еще недавно, в 1906-1907 годах, считавшейся очагом беспорядков, нам довелось присутствовать при расценке разверсты­ваемых земель, производимой землемерами совместно с выборными от крестьян, в чис­ле восьмидесяти трех домохозяев. Землемеры шли параллельными межами, прорезанны­ми вдоль надела; направо и налево от них развернулись линии оценщиков, отмечавших все разновидности почвы, разделенной здесь на шесть разрядов. Отнесение земли, до точности известной крестьянам, в тот или другой разряд — разногласий почти не вызы­вало. Мельчайшие условия сложного разверстания, охватывающего огромный надел в 74 тысячи десятин, были продуманы и оценены крестьянами. В течение длительной рабо­ты по составлению проекта землеустройства, они сами настолько внимательно и ревни­во проверили все подробности, что, приняв и исправив их, где нужно, считали уже про­ект своим и давали самые подробные объяснения, отстаивая техническую верность и справедливость установленных проектом начала разверстания. А между тем еще недавно в Покровской слободе, кроме коренных переделов, производились постоянные перевер­стки и, по словам самих крестьян, „только и забота была, как бы землю поравнять"» [8, ч. I, с. 336-337].

Землеустройство шло подчас столь быстрыми темпами, что можно было видеть «примеры исчезновения в полгода целой многочисленной деревни... Но зато вся окружа­ющая степь, насколько глаз видит, ожила и покрыта жилищами хуторян с токами при них, где молотили хлеб, впервые свезенный с полей, прилегающих вплотную к жили­щам» [8,ч.1, с. 338].

Примечательно, что Крестьянским банком (например, в той же Саратовской губернии) удачнее продавались не отрубные участки, а хутора, что заставляло порой ме­нять первоначальные планы, обращая отруба в хутора.

Анализируя далее состояние всех сложностей землеустройства, авторы записки подводят к выводу о том, что правительственный почин становится делом народным, по­тому что новые землеустроительные начала полмиллиона крестьянских хозяйств уже считают своими.

Признавая, что это составляет всего 4% крестьянской России, авторы записки между тем считают, что для четвертого года деятельности землеустроительных комис­сий это обнадеживающий показатель, результат, подтверждающий, что дело встало на жизненный путь.

Приводилось убедительное сравнение: «В Пруссии, где землеустройство про­водится с величайшей настойчивостью начиная с 1821 года, оно все еще далеко не за­кончено и идет более медленным темпом. Для отдельных местностей Европейской России можно сделать еще более наглядное сопоставление: в одном русском уезде (Новоузенском, Самарской губернии) землеустроительною комиссией разверстано на отруба и хутора, в четыре года, большее пространство земли, чем это сделано за 24 го­да деятельности австрийских землеустроительных учреждений (Г. С.)» [8, ч.I, с. 340].

Говорилось также об укреплении «в народном сознании культа труда», «повы­шении трудовой энергии крестьянства», что «составляет главное приобретение, сделан­ное за четыре года землеустроительных работ Россией» [8, ч. I, с. 340—341].

Самыми ближайшими задачами землеустроительной реформы намечались аг­рономическая помощь населению и доступность сельскохозяйственного кредита. Подготовка

деятелей и специалистов различных отраслей землеустройства, объединение об­щих усилий в центре и на местах решали успех. Время выдвигало и другие задачи, невни­мание к которым могло обесценить весь результат: обучение детей, жилища которых раз­бросаны по хуторам; перенесение и строительство новых крестьянских построек; судьба помещичьих лесов и усадеб после распродажи земель. Каждый поставленный жизнью во­прос требовал внимания, времени, средств.

В записке указывались подходы к решению этих насущных задач.

Так, необходимость сохранения духовных центров — церкви и школы — при ро­сте хуторского расселения требовала в будущем расширения строительства церквей и не­больших «одноштатных» школ с общежитиями «для детей хуторян, хотя бы на зимние месяцы». Переход к хуторскому хозяйству не должен был привести к понижению грамот­ности сельского населения. Более того: значение школы должно возрастать, вместо «от­влеченно-гуманитарной и городской» она должна стать ближе к насущным интересам де­ревни, подготовить почву для «восприятия впоследствии улучшенных приемов сельско­го хозяйства» [8, ч. I, с. 342-343].

Улучшение крестьянских жилищ было связано с развитием «огнестойкого стро­ительства». Устройство на хуторах как раз располагало к коренной модернизации кресть­янских жилищ: крестьяне могли обратиться за помощью к землеустроительным комисси­ям, которые выдавали ссуды на перенос построек. Вопрос о строительстве из огнеупорно­го кирпича было намечено обсудить на ближайшей сессии сельскохозяйственного совета.

Намечались конкретные меры по охране лесов от вырубки и уничтожения. ■При нормальной лесистости в 25% по отношению к общей площади земель... в большей части губерний, лесов далеко не хватает до этой нормы, а местами, в целом ряде губер­ний, лесистость опускается до 8—5 и даже до 1%» [8, ч. I, с. 345]. Не распродажа казенных лесов, а постепенное увеличение запаса их в руках государства путем передачи во владе­ние казны бывших частновладельческих лесов, предлагаемых для покупки Крестьянско­му банку,— такой разумный выход предлагался авторами записки.

Предлагалось также не спешить с распродажей казенных оброчных земель. На­личность обширного запаса земель у Крестьянского банка позволяла пускать эти казен­ные площади только в случаях крайних и при соблюдении определенных культурных требований.

С повышением культурного уровня русской сельской жизни был связан и во­прос сохранения бывших дворянских усадеб, купленных вместе с имениями Крестьян­ским банком. Чтобы пресечь уничтожение новыми владельцами зданий, парков, садов, предлагалось оставлять при усадьбах небольшие куски полевой земли и даже довести их до полного земского ценза — с тем чтобы, продавая усадьбы общественным учреждениям или частным лицам, сохранить эти культурные гнезда, «давая возможность пополнять сильно проредевший за последнее время состав местных земских и правительственных деятелей образованными людьми» [8, ч. I, с. 347].

Первоочередной задачей землеустройства становилась теперь «практическая непрерывная работа над улучшением созданного и над расширением землеустроитель­ной организации, в соответствии с размерами дела в настоящем и в ближайшем буду­щем» [8, ч. I, с. 347]. Это требовало увеличения средств, подготовки людей и объедине­ния сил специалистов, прежде всего землемеров и гидротехников, которых не хватало и. следовательно, надо было готовить. Упоминалось также о необходимости улучшения ма­териального положения земских начальников, выполняющих важную и хлопотную рабо­ту за очень скромный заработок.

Для объединения сил предлагалось использовать земства, а также отрасли уп­равления, касающиеся землеустройства, сельского хозяйства и подъема сельской жизни

с образованием соответствующего ведомства. Предполагалась существенная реорганиза­ция Министерства земледелия, Главного управления землеустройства и земледелия, ве­теринарной части и Главного управления государственного коннозаводства — «сущест­венного для сельского хозяйства учреждения, особенно в России, насчитывающей 32 миллиона голов лошадей, 86% которых принадлежит крестьянам» [8, ч. I, с. 351].

Намечалось в срочном порядке исследовать возможность сближения деятель­ности ведомств земледелия и землеустройства с деятельностью «Крестьянского банка»; согласно постановлению Совета Министров, этот вопрос было намечено обсудить в Осо­бом совещании.

Землеустройство выдвигало на первый план необходимость агрономической помощи: ассигнования на эти цели составили в 1909 году полмиллиона рублей, в 1910-м — два миллиона, на 1911 год правительство «испрашивает... четыре миллиона рублей». За счет отпущенных средств агрономический состав «в районах землеустройства доведен до 708 агрономов pi инструкторов и 204 агрономических старост и практикантов. Затем наибольшая часть расходов произведена: на устройство прокатных станций улучшенных сельско-хозяйственных орудий и зерноочистительных обозов, на устройство показатель­ных полей и участков и на снабжение крестьян семенами кормовых трав и улучшенным посевным материалом» [8, ч.I, с. 353].

Отмечая отдельные успехи в агрономическом деле, авторы записки признава­ли, что нужды и запросы крестьян не могут пока быть удовлетворены в полной мере. Причина — в нехватке опытных специалистов по агрономии, отсутствии у них знания ме­стных условий и научной базы. Нужно было ускорить создание и развитие сельскохозяй­ственных школ, высшего учебного заведения в Поволжье (в Саратове или Самаре), «при­близить наличные агрономические силы из городов и кабинетов к земле, к деревне» [8, ч. I, с. 354]. Говорилось о необходимости выработки организационных планов, увеличе­нии расходов на сельскохозяйственную помощь населению: при средних расходах для Европейской России в 9 копеек на десятину земли, в других государствах затрачивалось на те же цели от рубля до двух...

Для определения ближайших задач и решения самых насущных вопросов пред­лагалось провести в январе 1911 года совещание в Харькове или Саратове.

Отмечая, что невозможно далее обеспечивать денежную помощь единоличным собственникам на началах прямых бюджетных ассигнований, которые требуют непо­сильных для Государственного казначейства затрат, авторы записки предлагают исполь­зовать сельскохозяйственный кредит, и, прежде всего, кредит предметный — сельскохо­зяйственный инвентарь.

«Объединяющим центром новой кредитной организации, направляющим дело и привлекающим к нему частные капиталы, мог бы явиться государственный сельскохо­зяйственный банк, разработанный проект которого вносится в скором времени на рас­смотрение Совета Министров.

Это — важное, быть может, самое важное теперь для сельской России дело: сле­дом за землеустройством, дающим возможность использовать всю наличную трудовую энергию крестьянства, финансировать народный труд, привлечь к земле деньги» [8, ч. I. с. 356-357].

В записке были затронуты также вопросы, не связанные напрямую с землеуст­ройством.

Предлагалось, например, срочно решить вопрос об упорядочении мирского об­ложения, которое повсеместно в Поволжье в два-три раза превышало земские сборы и достигало 90 копеек с десятины. Это бремя, давившее на крестьян, находилось «вне кон­троля по существу» [8, ч. I, с. 357].

Обращалось внимание на кризис Уральской горной промышленности, не вы­держивающей конкуренции «с южными железоделательными заводами, располагающи­ми более богатой рудой и более дешевым топливом» [8, ч. I, с. 357]. В качестве под­спорья для оживления заводов Среднего и Северного Урала предлагалось «проведение тавдинской железной дороги, которая могла бы связать горнозаводской район с богаты­ми лесными дачами на реке Тавде, пространством около 3 миллионов десятин, где может быть поставлено углежжение, и с егоршинскими угольными месторождениями и, таким образом, даст Уралу дешевое топливо» [8, ч.I, с. 358].

Выход мог также быть в отказе от выработки «простейших дешевых сортов же­леза и в переходе к изготовлению более дорогих изделий, выдерживающих более дале­кую перевозку». Говорилось также о необходимости развития «на Урале кустарной про­мышленности» и организации общественных работ «для населения, оставшегося без привычного заводского заработка» [8, ч. I, с. 358].

Наконец, указывалось на необходимость прекратить беспорядочную распрода­жу ценных для колонизации башкирских земель — излишка в 3,5 миллиона десятин, кото­рый по закону может продаваться в казну или сельским обывателям. А к башкирам, поже­лавшим выделить свой надел из общественной земли, предлагалось применять положе­ния Указа 9 ноября (закона 14 июня 1910 года), которое уже регламентировало все во­просы землеустройства, поставив их на прочную жизненную основу.

Все эти подходы, рекомендации и положения были закреплены в главных вы­водах в заключительной части записки. Принимая во внимание значение этой резюми­рующей части, приводим ее целиком.

«Главные выводы нашей поездки по Европейской России следующие:

Делу землеустройства положено прочное основание; оно развивается и понем­ногу становится для крестьян своим, близким делом.

В народной психологии можно подметить уже и теперь признаки оздоровляю­щего влияния начал землеустройства; там, где переустройство крестьянского земельного быта по тем или иным причинам значительно подвинулось, влияние этой перемены отра­жается заметным усилением трудовой энергии, направленной к подъему собственного хо­зяйства, и поворотом к миросозерцанию, основанному на культе собственности и труда.

В области землеустройства, в тесном смысле этого слова, очередными являют­ся теперь задачи, главным образом, организационные. Необходимо готовить новые кад­ры землемеров, агрономов и гидротехников и необходимо объединить работу прави­тельственных и местных сил, прилагаемых к делу землеустройства.

В связи с ростом землеустройства необходимо: 1) видоизменить школьную орга­низацию, увеличив число школ и устраивая при школах детские общежития; 2) воспользо­ваться хуторским расселением для широкого развития огнестойкого строительства; 3) по­степенно сосредоточить в руках казны лесные площади из состава имений, предлагаемых частными владельцами для покупки Крестьянскому банку; 4) обратить аренду казенных зе­мель в орудие единоличного землеустройства и сельскохозяйственной культуры; 5) сбере­гать бывшие помещичьи усадьбы и продавать их общественным учреждениям и частным лицам, по возможности, оставляя в этом последнем случае при усадьбах цензовые участки.

Кроме того, желательно и необходимо: 6) упорядочить и ограничить рост мир­ских сборов.

Завершением производящейся ныне работы по преобразованию крестьянско­го земельного быта должна явиться организация агрономической помощи населению и доступного сельскохозяйственного кредита. В этих двух мероприятиях — очередные и общие задачи Правительства и местных сил, работающих над укреплением и оживлени­ем экономической жизни сельской России» [8, ч. I, с. 359—360].

КАК ИЗВЕСТНО, СИЛЬНЕЙШИМ АРГУМЕНТОМ против земельной ре формы было возвращение назад части переселенцев, причем этот факт современные оп­поненты Столыпина используют так же охотно, как и их предшественники началаXXве­ка. Приметно также, что в этом вопросе происходят различные манипуляции цифрами, достоверность которых практически невозможно установить, в то время как сам пре­мьер-министр оперировал официальными данными.

Более поздняя и обстоятельная статистика подтверждает, что на тот момент волна иммиграции в Сибирь не стихала, но возможность приема приезжих пока не до­стигла должных размеров и не отвечала потребностям. 1906 г.— число приезжих 213 тыс. чел.; вернувшихся, уехавших обратно — 7%, т.е.14 910 «разочаровавшихся»; 1907 г.— 541 000 - 5%... 285 50; 1908 г.- 744000 - 6%... 44640.

С 1911 года, когда правительство окончательно отладило механизм приема пе­реселенцев, число «разочаровавшихся» падает до «0». Вместе с тем реформы в Централь­ной Европейской части России, также разрешающие крестьянский вопрос, уменьшают поток переселенцев в Сибирь. Таким образом, с 1906 года по 1916-й русские территории в Азии приняли 4 миллиона новых жителей, в распоряжении которых оказалось 31 080 000 гектаров земли.

Предписания и рекомендации Столыпина не остались пустым звуком. Если в 1906 году инвестиции государства в Азиатскую Россию составили 4,6 млн. руб., то в 1912-м уже 26,5 млн. руб. Эти средства шли в первую очередь на создание новых путей со­общения, обеспечение переселенцев подвижным составом, обустройство новых пунк­тов, агрономическую помощь, строительство зернохранилищ, приобретение сельскохо­зяйственного инвентаря.

В целом 1910 год был отмечен общим подъемом экономики: в специаль­ном издании в статье с примечательным названием «Наши противоречия» отмеча­лось, что «проект росписи государственных доходов и расходов на 1911 год дает блестящую картину наших финансов. Задача оздоровления русских финансов пре­восходно закончена» [46, с. 171—172]. Правда, в том же журнале наряду с несомнен­ным избытком свободных капиталов отмечалось, что они «стараются проникнуть всюду, лишь бы не в отечественную промышленность» [46, с. 171]. Этот крен, ви­димо, был не слишком опасен: аграрная страна с лихвой восполняла этот пробел выручкой от сельскохозяйственных продуктов. Но пресс со стороны русских про­мышленников был все-таки ощутимым, и недовольство российских капиталистов глава правительства ощущал. Несмотря на то что страна сделала сильный рывок, обеспокоивший ее соседей, резервы роста не были исчерпаны до конца. Вместе с тем Россия стремительно возвышалась, в чем проявлялась национальная черта, выраженная в известной всем поговорке: «Русские долго запрягают, да быстро едут»...

По воспоминаниям старшей дочери, П. А. Столыпин вернулся из поездки в за­мечательном настроении. Рассказывал о богатствах Сибири, ее «блестящей будущности, огромном размахе всех тамошних начинаний и с убеждением повторял:

— Да, десять лет еще мира и спокойной работы, и Россию будет не узнать» [4. с. 108-109].

Осень 1910 года приметна также встречей Николая IIи ВильгельмаIIв Герма­нии в Потсдамском дворце. По свидетельствам М. Бок, представленной на торжестве мо­нарху России, оба Императора были в отличном настроении. НиколайIIбыл любезен со старшей дочерью Столыпина. Казалось, что уже ничего не напоминало ни о тягостных расхождениях между Самодержцем и его верным слугой, ни тем более о разладе с Герма­нией [4, с. 199-200].

9 НОЯБРЯ 1910 ГОДА под председательством министра внутренних дел П. А. Столыпина открыласьсессия по делам местного хозяйства. Одним из ее главных во­просов был «проект организации кредита для земств и городов, заключающийся в учреж­дении особого государственного коммунального банка» [8, ч.I, с. 361]. Обсуждалась так­же реформа продовольственного дела с учетом помощи населению, пострадавшему от неурожая, и устройство шоссейных и гужевых дорог на новых экономических началах. В разъяснение целей правительства и значения этих вопросов, открывая заседание совета, П. А. Столыпин сказал:

«Прежде всего обращаю ваше внимание, господа, на то особливое значение, ко­торое имеют вопросы, подлежащие вашему обсуждению. Они касаются близкой мест­ным людям экономической области, и поэтому Правительство с особым вниманием от­несется ко всем вашим замечаниям и ко всем поправкам, которые будут иметь жизнен­ный характер. Я остановлюсь сначала на проекте организации кредита для земств и го­родов. Правительству, точно так же, как и вам, известно, насколько на местах выдвига­ются теперь все новые потребности, насколько местное население ждет и требует от ме­стных органов все новых шагов на пути усовершенствования местной жизни. Правитель­ству точно так же, конечно, известно, насколько мало на местах средств,— да едва ли об­ращение на одно поколение расходов по длительным предприятиям может считаться и справедливым. Поэтому на помощь местным средствам должен и может прийти органи­зованный долгосрочный кредит. Но долгосрочным кредитом до настоящего времени пользовались одни города. Притом доступен он одним крупным городам, которые выпу­скали облигационные займы, реализуя их, однако, не всегда на выгодных основаниях. Насколько эта операция затруднительна, видно уже из того, что до июля месяца 1909 го­да из 895 городов Империи воспользовались этого рода кредитом всего только 57 горо­дов. Что касается земств, то вам известно, что земства этой формы кредита совершенно не знают, если, конечно, не считать займов из собственных капиталов, редких займов под залог недвижимых имуществ и случайных небольших ссуд из сумм Государственного Казначейства. Между тем, наравне с предприятиями по городскому и санитарному благо­устройству, наравне с законным стремлением городов к монополизации городских пред­приятий, земства, с своей стороны, не могут оставаться равнодушными к властно выдви­гаемым жизнью потребностям местного населения. Сознавая это, Правительство всегда шло навстречу земству, оказывало и, конечно, будет оказывать ему помощь в таких обла­стях, как, например, область всеобщего обучения, организация агрономической помо­щи, устройство гужевых дорог и т. п. Но не погаснет ли земская самодеятельность, если земства ограничатся ролью распорядителей ассигнованного казною кредита, поневоле частичного, и будут лишены возможности восполнить его с своей стороны до полного обеспечения нужд земских плательщиков? Правительство сочло себя во всяком случае обязанным эту возможность облегчить как земствам, так и городам путем предоставле­ния им кредита не случайного, но организованного, доступного и дешевого. Что касает­ся форм этого кредита, то он может быть: во-первых, частно-акционерный, затем взаим­но-общественный и, наконец, государственный» [8, ч. I, с. 361—363].

Говоря далее о возможной опасности предоставления частным банкам моно­польного права в выдаче кредитов, некоторых сложностях организации взаимно-обще­ственного кредита, он указал на меры, предпринятые для образования государственного кредита:

«Схема эта зиждется, как известно, на принципе ограниченной ответственно­сти казны с депонированием казною на 10 миллионов рублей государственной ренты и с заимствованием из Государственного Казначейства еще 10 миллионов рублей на кратко­срочные ссуды. Земства и города привлекаются к участию в деле путем пятипроцентного

удержания с каждой выдаваемой ссуды. Одновременно предположено привлечь предста­вителей земств и городов как к контролю и ревизии операции, так и к управлению бан­ком. Наконец, вопрос о принудительном взыскании недоимок облечен в комбинацию, одинаково удобную и для государства, и для органов самоуправления» [8, ч. I, с. 364].

Далее Столыпин объяснил суть нового принципа в организации оснований по­мощи населению в случае неурожая: вместо прежнего принципа обязательности предла­гался переход к принципу самопомощи, «который должен выразиться в накоплении каж­дым участником этой самопомощи в личную собственность до 6 пудов зерна или эквива­лентной нормы денежной суммы». Вместе с тем при «необычных недородах» предпола­галась и «помощь извне... в предоставлении оборотных средств тем, для кого кредит по­силен, в трудовой помощи тем, кто может отплатить за эту помощь только своим мускуль­ным трудом, и, наконец, в благотворительной помощи для лиц совершенно беспомощ­ных» [8,ч. I, с. 365].

Говоря о необходимости целесообразного использования государственных средств, он, между прочим, высказал и ныне актуальную мысль: «едва ли земствам при­стало быть исключительными расходчиками казенных денег, тем более, что, при оказа­нии помощи населению из средств всего государства, не был бы, конечно, положен пре­дел тому развращающему началу казенного социализма, которое царило в этом деле у нас до настоящего времени» [8, ч. I, с. 365].

Упомянув далее о других средствах государственной помощи — льготных ссудах и безвозвратных пособиях, главный министр перешел к вопросу об устройстве дорог и дорожных сборах. В заключение П. А. Столыпин подытожил пятилетнюю работу совета по делам местного хозяйства:

«Вспоминая с благодарным чувством об его трудах, я не могу не обратить вни­мания на то, что через его рассмотрение прошли в течение пяти сессий вопросы громад­ного государственного значения. Начали вы с проектов административного переустрой­ства села, волости, местного управления, земских выборов, введения земского положе­ния в Западном крае, введения в губерниях Царства Польского городового положения. Но, переходя от неизбежного изменения внешних форм местной жизни, вы теперь до­шли до нового фазиса ваших работ: упорядочения и оживления экономического бытия наших деревни и города. И это только первые шаги! На этом пути впереди еще большая, бодрая работа! В ней и впредь Правительство рассчитывает идти вместе, рука об руку с представителями местного самоуправления» [8, ч. I, с. 366].

Итоги землеустройства России в первом десятилетии нового века — итоги, ко­торые лучшим образом опровергали доводы скептиков и давали основания для оптимиз­ма, подводит завершающая глава сборника Е. В. Варпаховской, которую, ввиду ее лако­ничности, приводим здесь полностью.

«Со времени учреждения землеустроительных комиссий прошло четыре поле­вых периода.

В течение этого времени ходатайства о землеустройстве поступили от 1 970 053 дворов, что составляет 1/6 часть всего числа дворов в районах деятельности землеустро­ительных комиссий; около половины, а именно 963 194 двора заявили о желании развер­стать свои наделы на хутора и отруба, а остальные 1 006 859 дворов ходатайствуют о час­тичном уменьшении черезполосности и длинноземелья, главным образом, посредством выдела более отдаленных частей надела под выселки и раздела тех сложных общин, ко­торые состоят из нескольких селений, черезполосно владеющих землею.

В связи с развитием землеустроительных работ постепенно увеличивался и со­став работающих на местах землемеров. В 1907 г. работало всего 500 межевых чинов, в 1908 г.— 1289, к концу 1909 г.— около 3500 и в 1910 г.— 5120. Но и такое увеличение рабочих

сил не дало возможности удовлетворить все поступившие в землеустроительные ко­миссии ходатайства.

Землеустроительные проекты с определением всех подробностей, намеченных разверстаний и разделов — составлены за четыре года по 25 841 селению для 920 281 дво­ра, владеющих 8 662960 дес. надельной земли.

Землемерные работы по этим проектам, с обозначением в натуре границ вновь образуемых владений и со снятием их на план, произведены по 19 767 селениям для 772 528 дворов, на площади в 7 166 179 дес. земли.

Совершенно закончено землеустройство,— т. е. проекты и планы с проведенны­ми в натуре границами предъявлены заинтересованному населению и приняты им,— по 15 778 селениям для 560 715 дворов, на площади в 5 023 294 дес, из которых 3 207 297 дес. разбиты на хутора и отруба для 319 148 домохозяев и на 1 815997 дес. произведен раздел многоселенных общин, выделены выселки и проч.

Следующее после внутринадельного землеустройства место в деятельности зем­леустроительных комиссий занимала совместная работа с Крестьянским поземельным банком.

По делам о приобретении имений за счет банка комиссии рассмотрели предло­жения о продаже 6 949 459 дес. и признали покупку — соответствующей землеустроитель­ным целям в отношении 5 037 355 десятин; приобретение же остальной площади откло­нили. На работы по разбивке земельного фонда банка в 1910 г. было командировано 402 межевых техника.

Засим на землеустроительных комиссиях лежала непосредственная обязанность по распределению казенных земель между нуждающимися крестьянами путем сдачи этих земель в аренду и продажи их на основании Высочайшего Указа 27-го августа 1906 года. Со времени издания этого Указа, комиссии распределили в аренду 3 774 273 десятины казен­ных земель, подготовили к продаже с отграничением в натуре 465 360 десятин и продали по окончательно оформленным сделкам 280 733 десятины, из которых 259 518 десятин приобретены в виде хуторских и отрубных участков. Общая стоимость проданных казен­ных земель составляет 28 696 973 рубля, в среднем по 102 рубля за десятину.

В связи с расселением крестьян на надельных землях и переселением на куплен­ные банковские и казенные земли, комиссии оказывали крестьянам денежную помощь, для устройства хозяйств на новых местах,— в виде ссуд и безвозвратных пособий. За 4 го­да из общего количества свыше 700 000 домохозяев, устроенных на надельных и продан­ных крестьянам банковских и казенных землях, комиссии назначили ссуды 157 561 домо­хозяину в общей сумме 12410 032 рубля и выдали на руки по 1 января 1911 г.— 117997 до­мохозяевам 9 230 725 рублей. Кроме того, 35423 дворам оказано содействие в постройке новых жилищ путем льготного и бесплатного отпуска лесных материалов.

Специально на сельско-хозяйственную помощь в районах расселения, в частно­сти на устройство показательных полей и участков, содержание агрономического персо­нала, распространение улучшенных орудий, семян, минеральных удобрений и проч. за то же время израсходовано 2 764 044 рубля.

Таковы главнейшие итоги деятельности комиссий на 1-е января 1911 года» [8, ч. I, с. 367-369].

ПРИМЕЧАТЕЛЬНО, что в том же 1910 году мощную поддержку получила дея­тельность, направленная па улучшение пустующих и негодных земель: ассигнования на эти цели были увеличены на 80%. Одновременно в законодательные учреждения был внесен проект оросительных работ в Голодной степи, Туркестане и Мургабской степи, Закавказье. В общей сложности на эти цели было отпущено 9 000 000 рублей. Под орошение

планировалось около 185000 десятин земли — с заселением их крестьянами колони­заторами из Европейской России [54, с. 31].

В 1910 году правительство вводит в эксплуатацию специальный вагон, предназ­наченный для крестьянских семей, переезжающих за Урал. В нем был предназначенный для перевозки скота и инвентаря отсек. Это и был знаменитый «столыпинский вагон», в котором уже в советское время стали перевозить людей в места заключения. С полным правом «столыпинскими» можно было назвать также и маслодельные заводы Сибири, и кредиты, полученные земледельцами, и отруба, и корабли, строящиеся на русских вер­фях по настоянию реформатора.

Между тем в оппозиционной печати муссировались слухи о том, что Столыпин «даже изобрел для перевозки ссыльных в Сибирь особые вагоны. Так они и звались „сто­лыпинскими". Говорят, он даже собственноручно изготовил чертеж этой движущейся по рельсам тюрьмы, которую адвокат из Черновиц, д-р Менцель, описывает так: „Высокая, до самого потолка доходящая сетка отгораживает камеры, рассчитанные на 12—16 чело­век, от узкого коридора, предназначенного для конвоя. В каждой камере имеются двой­ные нары и окно, затянутое крепкой решеткой. Воздух в этих арестантских вагонах, обыкновенно переполненных, такой тяжелый и удушливый, что легочные больные, ко­торых много между арестантами, редко выдерживают даже переезд от одного этапа до другого. Что может лучше характеризовать ненависть Столыпина к „бунтовщикам" и его усердие в преследовании их, как не это изобретение, которым он, вероятно, весьма гор­дился?"» [64, с. 151].

Этот пропагандистский фрагмент, рассчитанный на сочувствие темного обыва­теля, сам по себе вызывает массу вопросов: например, каким образом, за какие грехи «ад­вокат из Черновиц, д-р Менцель» попал в вагон для ссыльных в Сибирь? Как, по его мне­нию, должен выглядеть арестантский вагон? Что подтверждает авторство Столыпина, который, если верить юристу из Черновиц, оставив в стороне государственные дела, от­казавшись от услуг опытных инженеров, сел за изготовление чертежей вагона для аре­стантов? Судя по всему, мы имеем перед собой типичный продукт лаборатории слухов, которыми потчевали Россию антидержавные силы.

Вместе с тем поражают масштабы интересов премьер-министра России, зача­стую далеко выходящие за пределы и без того крайне обширного должностного круга его обязанностей и тревог. Объектами его пристального внимания зачастую становятся со­бытия, явления, люди, которые волею случая или вследствие повышенного интереса Столыпина ко всему передовому, новому и полезному, попадают в поле его зрения.

ТАК, НАПРИМЕР, он давно следил за развитием российской авиации, делав­шей первые, но уверенные шаги. Однажды, это было сразу после поездки в Сибирь и на Урал, Петр Аркадьевич решил лично познакомиться с передовым творением человече­ского разума — аэропланом «Фарманом». 21 сентября 1910 года Столыпин па летном по­ле осматривает «этажерку» и знакомится с ее пилотом штабс-капитаном Л. М. Мицкеви­чем, известным «в политических кругах как убежденный активист партии социалистов-революционеров» [18, с. 28]. Неожиданно летчик, вызывающе глядя прямо в глаза, пред­лагает главе правительства совершить полет на биплане. Петр Аркадьевич, располагая исчерпывающей информацией о политических пристрастиях Мицкевича, тем не менее, не раздумывая, принимает вызов пилота. «Когда П. А. Столыпин был уже в воздухе, бы­ла объявлена тревога на самом высоком правительственном уровне. Как же Охрана мог­ла допустить столь непродуманный шаг Премьера?..» [18, с. 29]

На «летающей этажерке», которую швыряло из стороны в сторону, с пилотом, намерения которого были не очень ясны, Столыпину, впервые поднявшемуся в воздух, с

его больною правой рукой, было крайне трудно сохранить самообладание. Но он не дал никаких оснований Мицкевичу заподозрить идейного противника в малодушии и выдер­жал полет до конца. Для обывателя этот поступок премьера может показаться совершен­но необдуманным, крайне рискованным и просто нелепым — для Столыпина это естест­венный шаг, сберегающий его достоинство, честь.

Через два дня после этого полета, ставшего сенсацией для столицы, тридцати­трехлетний штабс-капитан разбивается насмерть, выпав из самолета с полукилометровой высоты. В столице носятся слухи, что смерть Мицкевича — исполнение приговора за то, что «эсер не воспользовался случаем осуществить покушение на Столыпина» [18, с. 30].

Любопытно, что 25 сентября П. А. Столыпин получает письмо анонимного ав­тора с предупреждением о том, чтобы премьер не летал на аэропланах [131, Д. 116].

В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ недавних времен часто встречается утверждение о провале реформ, который вроде бы перед своим концом ощутил сам Столыпин. Одна­ко совершенно иной взгляд на положение дел имели даже его современники из оппози­ции. Вот информация, относящаяся к исследуемому нами периоду:

«Во всех областях пошли сдвиги. Стремительно развивались просвещение и все отрасли народного хозяйства, промышленность, банки, транспорт, земледелие. Трудно было уследить за движением, осмыслить все, что происходило в стране <...>.

Особенный успех имели сибиряки. Городской голова Новониколаевска (пере­именован теперь в Новосибирск) имел большой успех. Он рассказывал, как за какие-ни­будь 10 лет маленький поселок разросся в образцовый город с 200 000 населения. Были разбиты сады, проложены хорошие мостовые, проведены трамваи, электричество, теле­фоны, построены просторные общественные здания, школы, театр, комфортабельные частные дома. Маленький поселок перегнал старые города, получил все, что давала тог­да передовая техническая цивилизация. Мы слушали что-то, напоминающее рассказы из американской жизни. Молодой городской голова видел, какое он производит впечатле­ние на слушателей, и явно гордился своим городом. Это льстило его сибирскому често­любию. Сибиряки свой край любили и заботиться о нем умели.

Росту городов и промышленности помогала правительственная система креди­тов, правильная постановка железнодорожного хозяйства. В России железные дороги частью строились на счет казны, как Николаевская дорога, великий Сибирский путь и другие дороги Азии, частью переходили к государству после известного срока, от част­ных компаний. Железные дороги отлично обслуживали интересы населения и в то же время не ложились бременем на казну. Дешевые дифференциальные тарифы для пасса­жиров и товаров очень помогли быстрому экономическому и просветительному росту. Этот рост ощущался на каждом шагу, даже в нашем небольшом деревенском углу. Мужи­ки становились зажиточнее, были лучше обуты и одеты. Пища у них стала разнообраз­нее, прихотливее. В деревенских лавках появились такие невиданные раньше вещи, как компот из сушеных фруктов. Правда, он стоил только 18 коп. фунт, но прежде о такой ро­скоши в деревне не помышляли, как не воображали, что пшеничные пироги можно печь не только в престольные праздники, но каждое воскресенье. А теперь пекли, да еще с ва­реньем, купленным в той же деревенской лавочке. Варенье было довольно скверное, но стоило оно 25 к. фунт, был в нем сахар, были ягоды, все вещи, от которой под красной властью коммунистов пришлось отвыкнуть. С быстрым ростом крестьянского скотовод­ства и в Европейской, и в Азиатской России увеличилось и производство молока и мас­ла. Жизнь действительно становилась обильнее, легче. В ней пробивалась всякая новиз­на, о которой не было помину, когда я молодой девушкой жила в Вергеже. Деревенская молодежь стала грамотной. Сама по себе грамотность не вносила резкой духовной перемены

в деревенский быт, т. к. потребности к учению попрежнему не было. Но над общим уровнем уже вставало отборное большинство, завелась думающая молодежь. Стали появ­ляться деревенские интеллигенты из крестьян. Одни из них отрывались от земли, уходи­ли в города, другие возвращались после школы в деревню и там, в родной обстановке, становились местными общественными деятелями, искали способов улучшить крестьян­скую жизнь» [62, с. 415—418].

Заметим, что в этот период высокую активность уже развили землеустроитель­ные комиссии, оказывающие крестьянам постоянную финансовую помощь. С 1906 по 1910 год ссуды на общую сумму 12,5 млн. рублей получили около 158 тысяч домохозяев, причем свыше 9 млн. рублей было выдано в виде безвозвратных пособий [41, с. 251].

ОЖИВЛЕНИЮ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ в России во многом способ ствовало развитие кооперативного движения. Даже оппозиция была вынуждена при­знать его очевидные успехи и большую помощь, оказываемую Министерством земледе­лия в подъеме крестьянских хозяйств. Действуя не столько через своих чиновников, сколько через местных энтузиастов, земцев, активных крестьян, оно всемерно поощря­ло мелкий кредит, ссуды для потребительской и производительной кооперации, разви­тие сельскохозяйственных станций, агрономических школ, складов орудий, семян, ис­кусственных удобрений, раздачу племенного скота.

В кооперации увидели новые возможности для общественной самодеятельно­сти и мирного переустройства жизни в стране и некоторые бывшие лидеры оппозиция, готовые к сотрудничеству с правительством во благо России. Увлекся ею и видный кадет князь Д. И. Шаховской, устраненный от всякой политической и земской работы как член Первой Думы, подписавший Выборгское воззвание:

«Верное общественное чутье подсказало ему, что через кооперацию может он собирать, сближать следующие круги людей, более мелких, но и более многочисленных, приучать их к совместной работе, закреплять в них те навыки, на которых должно дер­жаться человеческое общежитие. Кадетская партия, по мере сил своих, все это делала в области политики, но политические интересы захватывают небольшой круг. Коопера­ция втягивает миллионы. Она проще, доступнее, понятнее массам, она связана с еже­дневными нуждами, доступна пониманию каждой бабы. Для книжников это делает коо­перацию скучной, для рядового человека более жизненной.

Когда Шаховской стремительной, легкой походкой влетел в мою гостиную и с шутливой торжественностью, подняв руку, в первый раз бросил, точно произносил за­клинание, магическое слово:

- Ко-о-о-перация...» [62, с. 426-427]

Примечательно, что если за шесть предреформенных лет (1900—1905) общее число кредитных кооперативов в России выросло с 800 до 1431, а ежегодный прирост равнялся 105 кооперативам, то за последующее пятилетие их количество превысило 11 тысяч, а ежегодный прирост перекрыл соответствующие показатели предшествующего периода почти в 11,5 раза. Объем сбережений в ссудно-сберегательных товариществах за период с 1905 года по 1915-й вырос в 6, а в кредитных — более чем в 41 раз. Причем зна­чительную финансовую помощь кооперативам оказывало государство: «Ни в одной дру­гой стране, за исключением может быть Индии, кредитная кооперация не пользовалась такой поддержкой государства, как в России» [60, с. 55, 70].

НАДО ПРИНЯТЬ В РАСЧЕТ, что кооперативное движение сопутствовало сближению городской и крестьянской интеллигенции, которая получила новые возмож­ности для развития. Например, некоторые из сельских кооператоров познакомились с

передовыми крестьянскими хозяйствами зарубежья благодаря обществу «Русское зер­но», устраивавшему групповые поездки деревенской молодежи в славянские страны [62, с. 423]. Интересно, что организовал и возглавил это общество Александр Аркадьевич Столыпин, ставший практическим продолжателем своих идейных учителей — дяди Д. А. Столыпина и своего именитого старшего брата.

Журналист, литератор, общественный деятель, А. А. Столыпин четко сформу­лировал главные цели этого общества: помочь крестьянину— самой крупной и самой бед­ной части русского народа — выбраться из нужды посредством земельной реформы, ис­пользуя, прежде всего, передовой опыт западных фермеров.

«Общество „Русское зерно" было добровольным, его первоначальный фонд со­ставлялся из членских взносов и пожертвований. Довольно быстро оно открыло свои от­деления во многих губернских и даже уездных городах России, а также за границей, где возглавлялось членами-попечителями, которые избирались, как правило, из профессо­ров местных сельскохозяйственных школ и училищ. Их главной обязанностью было рас­пределение русских практикантов по училищам и фермам, помощь в овладении ино­странным языком и контроль за работой. В 1908—1915 гг. общество послало за границу Чехию, Словакию, Болгарию, Германию, Францию, Данию) и в отечественные образцо­вые хозяйства (Финляндию и Прибалтику) сотни практикантов (в основном мужского пола, в возрасте от 19 до 30 лет) из различных районов страны. Поражает высокий обра­зовательный ценз практикантов, за плечами которых сельскохозяйственные школы, учи­тельские семинарии, церковно-приходские школы, иногда среди них попадались даже гимназисты. Отбор проводился провинциальными отделениями общества, которые ста­рались финансировать поездку через Земскую управу, московское же отделение снабжа­ло сопроводительными письмами, документами, иногда деньгами.

Практиканты были обязаны составлять по особой форме отчеты об увиденном, сопоставлять свои наблюдения с отечественными реалиями, сообщать о планах, а вер­нувшись в Россию, писать письма о том, что и каким образом они пытаются применить из зарубежного опыта и каковы результаты. Письма за 1909—1915 гг. составили интерес­нейший материал, позволяющий сделать ценные социологические обобщения, которые не потеряли актуальности до сих пор. А. А. Столыпин предложил назвать два обширных сборника этих документов незатейливо, но точно — „Письма крестьян". Среди тех, кто был послан за границу со всех губерний России, около 5% вели до командировки отруб­ное и хуторское хозяйство, остальные были общинниками или выходцами из сельской интеллигенции. После практики их взгляды радикально изменились — все приветствова­ли фермерский вариант землепользования. А. А. Столыпин внимательно следил за дея­тельностью вернувшихся питомцев. Лучшим хозяевам „Русское зерно" выделяло премии (до 1 тыс. руб.), но не деньгами, а по усмотрению крестьянина — племенным скотом, элитным зерном или сельскохозяйственными машинами на ту же сумму.

Находясь за границей, практиканты часто писали о том, что им „стыдно за ро­дину", ибо они видели не экстенсивное натурально-примитивное хозяйство, как у нас, а интенсивное культурное хозяйство, зажиточный быт (многие корреспонденты подчер­кивали: „дома фермеров, как у наших помещиков"), здоровый досуг (отсутствие бытово­го пьянства), высокую трудовую этику (воровать и лениться на работе — „себе во вред"). Всеобщее удивление вызывали при этом относительно небольшие размеры фермерских земельных участков. Вот одно из дословных свидетельств: „если бы русский крестьянин имел столько земли, то, конечно, убежал бы в город на фабрику или пошел бы с корзи­ной просить милостыню". Различия в сельском производстве и быте за рубежом и на ро­дине практиканты объясняли научной организацией труда, обилием машин и механиче­ских приспособлений, учетом новейших разработок аграрной науки, а также уважительными

межчеловеческими отношениями. Кстати, на этом основании „Русское зерно" со­ставило список отечественной и переводной литературы для сельских библиотек о са­мых передовых методах мирового сельского хозяйства.

Вначале общество посылало практикантов к тому или иному фермеру по одно­му, но позднее увеличило их число до двух-трех человек. Тем самым снималось ощущение одиночества и, кроме того, обсуждение увиденного носило коллективный характер. В конце своей деятельности общество стало практиковать выезд за границу целых делега­ций (до двух десятков человек и больше). Обычно срок командировки ограничивался де­вятью месяцами, но некоторые (в зависимости от типа хозяйства) оставались на два го­да. По многочисленным свидетельствам, за время заграничной практики менялся не только внешний вид русских крестьянских ребят (городская, относительно модная одеж­да), они усваивали преимущества аккуратности, чистоплотности, благовоспитанности. Примечательно, что по возвращении на родину питомцы „Русского зерна" нередко стал­кивались с апатией и враждебностью земляков. Психология грубосколоченного коллек­тивизма не совмещалась с личной ответственностью и свободой фермеров. Выходец из вологодской деревни писал, что после его рассказов соседи заявили ему: сегодня вый­дешь из общины на хутор, а „завтра его сожжем". Другой свидетельствовал, что, когда он на сходе начал говорить о хуторских хозяйствах как лучшем и верном способе достичь благополучия, „вопли, крики, ругань заглушали мои доводы". Реакция на рассказы треть­его о зарубежном опыте и экономическом процветании (личные велосипеды у фермеров и подписка на прессу) была относительно безобидной по форме, но тоже весьма харак­терной: их назвали „враньем" и осмеяли. Впрочем, такое отношение общинников не обе­скураживало деятелей „Русского зерна". Сам Столыпин строил планы относительно еще более широкого и комплексного развития учебного дела и профессиональной специали­зации русского крестьянства, полагая этим конкретно помочь реформе, затеянной его братом, и надеясь реализовать некоторые намерения дяди. Воистину задача аграрной ре­формы становилась их „семейным делом"» [76, с. 207—209].

МЕЖДУ ТЕМ наряду с очевидными положительными переменами происходят неблагоприятные для премьер-министра Столыпина изменения в расстановке сил на по­литической арене страны. Например, лидер октябристов А. И. Гучков, ставший в 1910 году Председателем Думы, переходит в оппозицию к Николаю П. Отношение Гучкова к Столыпину в силу разных причин отличается непостоянством, премьер не может, как раньше, опираться на союз октябристов. Его положение становится менее прочным. Видный деятель Думы В. В. Шульгин говорит также о противостоянии, наметившемся со стороны консервативных сил, воспрянувших после подавления революции,— «людей, го­раздо более крепкоголовых, чем саратовские мужики, людей, хотя и высокообразован­ных, но тупо не понимавших величия совершавшегося на их глазах, и не ценивших само­отверженного подвига Столыпина» [46, с. 171]. Впрочем, в эту категорию «тупоголо­вых», помимо консерваторов, в данном случае можно причислить и широкую фронду из кадетского стана. Активно выступая против Столыпина, они лишь после падения само­державного строя признают правоту помыслов и поступков реформатора.

В октябре оппозиционная интеллигенция Петербурга получает новый повод для выражения настроений: окончилась жизнь видного кадета, бывшего Председателя IГосударственной Думы С. А. Муромцева. Чуткий газетчик Лев Тихомиров с присущей ему иронией отмечает импульс барометра общественной жизни, не забывая при том по­мянуть и Столыпина:

«4 октября 1910. ...Сегодня внезапно умер (разрыв сердца) Муромцев. Вот и „ле­вые" сердца не выдерживают... Правда, что Муромцев был достаточно умен, чтобы хоть

после пуфа выборгского воззвания сказать: „Кажется, я сделал самый глупый шаг в жиз­ни..." Это мне передавал его добрый знакомый Кузнецов.

Однако все „кадеты" тем паче встрепенулись. Говорят, готовят грандиозные де­монстрации на похоронах. Хотят хоронить в Донском монастыре. Путь длинный, можно много нашуметь. Тут были перед самой „революцией" похороны Трубецкого. У револю­ционеров смерти происходят очень удачно. Кн. Трубецкой умер со списком 300 студен­тов, которых на утро должен был предложить министру арестовать и выслать. Он уже по­нял, каким отребьем захвачено студенческое движение, ему дорогое только в благород­ных составных частях. Он уже разочаровался и внезапно умер. Революция блестяще экс-шюатировала прах человека, уже отшатнувшегося от нее.

То же самое будет с прахом Муромцева, уже отшатнувшегося от революции...

Ничего не может выйти... хотя, может быть, я и напишу для очистки совести. Беда в том, что государю нужны не идеи, которых у него самого достаточно, а сила, кото­рая могла бы за него все сделать. На голос такой силы он бы, может быть, отозвался... Но силы этой нет нигде, и уже, конечно, не я же могу быть или даже казаться ею! Я правду сказал Столыпину, что у меня была единственная надежда — это он, Столыпин, надежда на то, что он изменит взгляды. Он бы мог быть или казаться такой силой. А раз он оста­ется при своей политике, я не вижу ни единого подобия опоры» [104, с. 178].

В конце ноября российская общественность так же бурно переживала смерть Л. Н. Толстого. Интеллигенция будировала вопрос о возможности посмертного снятия с писателя отлучения от церкви, волновалось студенчество, московское купечество, воз­бужденные массы двинулись в Ясную Поляну и к месту захоронения на Фанфаронову го­ру... Сторонник отлучения Лев Тихомиров отправляет телеграмму митрополиту Анто­нию: «Умоляю ваше высокопреосвященство не допускать деяния, угрожающего раско­лом церкви», аналогичные послания другим видным церковнослужителям. Видимо, не без поддержки трезвых умов «Синод подтвердил свое определение об отлучении Толсто­го и воспретил служить панихиды и литии по нем» [104, с. 180]. Но в Москве и Петербур­ге прошли «толстовские беспорядки». Столыпин пытается найти с обществом компро­мисс, и, чтобы «предотвратить увлечения», по словам Тихомирова, идет навстречу обще­ственному мнению, согласившись «поддержать „национальное чествование" Толстого покупкой на казенный счет Ясной Поляны», за которую наследники назначили 2 милли­она рублей. Причем распространился слух, «будто американский банкир Шифф хочет ку­пить Ясную Поляну и что там устроит народный университет, посредством которого бу­дет бунтовать народ...» [104, с. 183] Но, по мнению министра финансов Коковцова, цена за усадьбу была в десять раз больше реальной, он посчитал это все за шантаж, возникли противоречия, в результате которых П. А. Столыпин оказался и в Госсовете и в Государ­ственной Думе в крайне невыгодном положении.

В ВОСПОМИНАНИЯХ о П. А. Столыпине часто можно встретить свидетель­ства о его постоянной поддержке всяческих инициатив и дел, направленных к государст­венной пользе, даже если она на первый взгляд была не слишком значительна. Одно из подтверждений тому — стремление оказать всемерную помощь студенческой молодежи и по возможности увести ее от политики, разобраться в которой было не под силу и зре­лым российским умам, например, профессуре, подавляющая часть которой и в столицах, и в провинциях оказалась также под гипнозом революционных идей. В результате вы­сшие учебные заведения превратились в торжище политических деятелей, местом беско­нечных сходок и митингов, словесных баталий и даже схваток оппозиции с властями. О полноценной учебе пришлось позабыть, а в некоторых заведениях, где революционеры стали хозяевами положения, просто прекратились занятия на продолжительный срок.

Между тем желание премьера вникнуть в дела студенческой молодежи, чтобы направить ее энергию в полезное русло, зачастую истолковывалось совершенно преврат­но, в этих оценках было намешано много субъективного, личного. Такой ревностной, не­справедливой оценкой грешат и воспоминания А. Н. Шварца, ставшего, благодаря П. А. Столыпину, министром народного просвещения, но вследствие ряда сложных причин, видимо, разошедшегося с ним во взглядах, и, несмотря на постоянную поддержку главы правительства, попросившегося вскоре в отставку.

Большего доверия в поднятой теме заслуживают опубликованные впечатления одного из основателей «Академического союза» К. И. Федюшина — впечатления, кото­рые, в конце концов, подводят нас к той же осени 1910 года:

«В 1906 году, после трехгодового перерыва, открылись высшие учебные заведения.

Молодежь набросилась на занятия и книги, но уверенности в завтрашнем дне не чувствовалось: все знали силу и влияние революционных партий в университете, ожи­дая с поразительной покорностью, когда товарищи прикажут бросить лекции и разъ­ехаться по домам.

Положение создалось тяжелое.

Господство левых партий и улицы в высшей школе было полнейшее, другого начальства, как социал-демократический комитет, здесь не признавалось, но зато росло и озлобление беспартийного студенчества, из среды которого возникли целые организа­ции, боровшиеся с революционным засильем, как например, так называемые „академи­ческие союзы".

Вокруг академического движения создалось столько легенд, столько небылиц, что многие искренние друзья и защитники нашей высшей школы считали П. А. Столыпи­на виновным в насаждении политики в духе союза русского народа в студенческой среде, ссылаясь в виде доказательства на его горячее сочувствие академистам.

Мне пришлось принимать близкое участие в делах академических союзов с пер­вого дня их существования, несколько раз обращаться к покойному за помощью, слы­шать его взгляды на академическое движение, которое Столыпин понимал широко и все­ми силами оберегал его от всякой политики.

Осенью 1908 года были введены новые правила о студенческих собраниях, из­данные 11-го августа.

Они сильно стесняли агитацию левых партий, поэтому была объявлена всеоб­щая забастовка, которая прошла сначала в университетах Москвы и Петербурга, а затем перебралась и в специальные учебные заведения.

Из них первым по количеству учащихся и по своему влиянию считается петер­бургский политехнический институт. На него и было обращено главное внимание рево­люционных групп; сюда понаехали специальные делегаты и ораторы (виднейший из них социал-революционер „Генрих" затем отравился, обвиненный в провокации), но заба­стовка проходила слабо.

Студенчество на сходках делилось почти на две равные части: половина стояла за продолжение занятий, другая была против.

На одной из сходок забастовщики получили небольшой перевес и объявили заня­тия прекращенными, начались обструкции, срывание лекций и даже кулачная расправа.

Тогда маленькая группа моих близких друзей пригласила студенчество в особом воззвании не подчиняться постановлению сходки, а сплотиться в тесный товарищеский кружок чистых академистов для борьбы с политикой в нашей almamater.

Сочувствующих нашлось не мало; с трудом отыскали помещение для собраний (институт предоставить его отказался), правая фракция государственной думы пришла нам на помошь и советом, и средствами,— и в октябре 1908 года образовался первый ака-

демический союз студентов политехнического института, а вскоре за нами последовали горняки, путейцы и лесники.

По уставу академисты должны были бороться со всякой политикой, правой или левой, в высшей школе, с забастовками, насильственным перерывом занятий, и студен­чество отнеслось к нарождающимся союзам крайне внимательно и сочувственно.

Всеобщая забастовка не прошла, зато началось преследование бедных академи­стов, и для пополнения союзной кассы политехники задумали устроить в конце ноября бал, почетный билет на который решено было поднести председателю совета министров.

Разрешение на это поднесение было вскоре получено, и дня через три нас шесть человек собралось к одиннадцати часам в Зимний дворец, где тогда проживал Сто­лыпин.

Прием был назначен в воскресенье. Кроме нас, никого не было, и ровно в один­надцать нас провели к министру в кабинет.

Он приветливо выслушал нас, принял от председателя Л. А. Балицкого почет­ный билет и с улыбкой, держа в руках „Новое Время", заметил:

— Чем вы так понравились Михаилу Осиповичу? Я с величайшим удовольстви­ ем прочел его фельетон и вполне разделяю его симпатии к вам.

М. О. Меньшиков в этот день поместил горячую статью под заглавием: „Идите на бал", где приветствовал молодой академизм.

В дальнейшей беседе Столыпин подробно расспрашивал о настроении студен­чества, об отношении к ним профессуры и закончил разговор маленькой речью, кото­рую я в тот же день записал в своем дневнике.

— Я сам, господа, в студенческие годы думал, как и вы; печально, что такие не­ преложные истины, как школа для науки и родины, должны искать себе защиты вне уни­ верситета. Право и общественное сочувствие на вашей стороне, но берегитесь всякой политики, хотя бы она исходила и от друзей. Вы слишком молоды для партийных дрязг! Преданность родине и государю — вот ваша политика; труд и молодое веселье — ваша так­ тика. Государь сочувствует такой программе от всей души. На днях я читал ему письмо варшавского генерал-губернатора Скалона о положении русских студентов в Варшаве, ва­ ших единомышленников. Государь был очень взволнован и приказал немедленно помочь из своих личных средств. Помогайте и вы вашим товарищам, будьте деликатны с против­ никами, но стойки и тверды в своих намерениях. Я всегда готов помочь вам.

С тех пор мне пришлось бывать у него несколько раз по делам союза и вскоре затем открывшегося академического клуба.

Всегда приветливый, ласковый, внимательный, Петр Аркадьевич повторял то же, что и при первом свидании: „Учитесь, помните, что нужны родине, и будьте молоды".

Он советовал развить при клубе спортивный отдел, устраивать товарищеские диспуты по злободневным вопросам, интересовался, что читает молодежь, и всегда пре­достерегал от увлечения какой бы то ни было партийной группировкой, пока мы состо­им студентами.

В один из приемов, вскоре после открытия клуба, он подробно расспрашивал нас про правые студенческие организации в петербургском университете.

— Не так давно ко мне обратились с просьбой помочь студенты, члены союза русского народа, а на днях я узнал, что в городе основался студенческий всероссийский национальный союз. Зачем, господа, вы распыляетесь на партии? Разве у вас нет больше занятий, чем спорить и ссориться в мелкой борьбе?

Когда мои товарищи указали, что академистов в этих организациях нет, Петр Аркадьевич заметил, что всякая политика для молодежи, кроме вреда, ничего принести не может.

— Мне пришлось, когда я проживал на Западе,— говорил он в другой раз,— близ­ ко познакомиться с немецкими студентами. В Германии школа строго национальна, пре­ дана монарху. Я любовался, как веселятся и маршируют в Пруссии школьники со знаме­ нами и флагами, но там нигде не слышно, чтобы среди учащихся были какие бы то ни бы­ ло партии. А у нас товарищи по университету, молодые люди, печатно обливают друг дру­ га грязью! Уходите от партийных дрязг, господа!

Неверны указания левой печати, будто покойный симпатизировал академи­стам, как людям определенных консервативных убеждений; он любил молодежь, не счи­таясь с ее увлечениями, и глубоко жалел сбитых с толку юношей, попадающих из глухой провинции в руки ловких пропагандистов.

При политехническом институте до 1907 года существовало студенческое обще­житие, надзор за которым лежал на совете профессоров.

Пользуясь слабостью надзора, студенческая боевая группа социал-революцио­неров устроила в общежитии склад оружия, бомб и нелегальную квартиру, где прожива­ли прибывающие из-за границы члены группы.

Полиция произвела грандиозный обыск, было найдено несколько вполне гото­вых бомб, масса подпольной литературы, небольшая типография, поэтому министр внут­ренних дел с осени 1907 года распорядился временно закрыть общежитие.

Профессура, опасаясь дальнейших неприятностей, приняла все меры, чтобы общежитие более не открылось: в двух зданиях были устроены лаборатории и чертеж­ные, а в третьем, преобразованном в больницу, поселились старухи городских приютов.

Студенчество, ютившееся в летних дачах, было крайне раздражено подобными распоряжениями совета института, и академический союз решил просить Столыпина об открытии общежития и выселении из него старух, прозванных студентами „вольнослу­шательницами".

Петр Аркадьевич отнесся к нашему ходатайству внимательно и согласился удов­летворить его, если только профессура будет более тщательно следить за жизнью в обще­житиях, но, к сожалению, институтское начальство на это ответило категорическим от­казом.

В разговоре Столыпин между прочим упомянул, что его заботит необеспечен­ность молодежи и он всегда идет навстречу обществам вспомоществования учащихся.

— Вы горячи и молоды, вам так легко увлечься, и половина ваших противников, несомненно, честные, порывистые юноши, которые вскоре сами раскаются в своих крайних мнениях; я это очень хорошо знаю, и поэтому всегда рад помочь вашим студен­ ческим экономическим кассам, раз они действуют в законных рамках.

Едва ли в этих словах можно найти малейший намек на отрицательное отноше­ние покойного к учащейся молодежи, не разделяющей взглядов академистов!

Особенно памятен мне его прием осенью 1910 года, когда мы всем правлением приглашали Столыпина к нам, в Лесной, на торжественную годовщину клуба.

Народу в приемной было много.

Ожидать пришлось долго. Столыпин казался очень утомленным, но, как всегда, с симпатичной улыбкой поздоровался с нами, расспросил о делах, но приехать отказал­ся, ссылаясь на отсутствие свободного времени.

— У вас торжество 10-го октября; у меня до пяти часов день занят, но побывать — побываю в клубе когда-нибудь в другой день.

Тогда я набрался смелости передать ему наше приглашение, как „старому сту­денту от молодых его единомышленников".

Он рассмеялся и сказал, что приедет обязательно! „Отказать старый студент молодым едва ли сможет", шутя заметил он.

Фото 75. Посещение П.А. Столыпиным собрания студентов-академистов

в Лесном близ С.-Петербурга, в октябре 1910 г.

На торжество П. А. Столыпин действительно приехал, был растроган нашей встречей и на прощанье отметил в маленькой речи, что приветствует в нашем лице „мо­лодую Россию"» [108, с. 531-535].

Встреча П. А. Столыпина с академистами запечатлена на фотографии, сделан­ной в октябре 1910 года в Лесном близ Петербурга (фото 75).

Надо признать, что в «академические союзы» вскоре также проникла поли­тика. Подпав под влияние «монархистов» и «правых», они оказались втянутыми в дрязги, ссоры и даже кровавые столкновения. Радикалы, которые оказались и здесь, требовали активной борьбы с «освобожденцами». Беспартийное студенчество от­шатнулось от академистов, боясь впасть в другую крайность. С другой стороны, ли­дер кадетов Милюков произнес в Государственной Думе успешную речь, в которой утверждал, что академическое движение — искусственный плод правых фракций и вносит разлад в студенческую жизнь. Постепенно «академические союзы» преврати­лись «в маленькие организации почти безо всякого влияния на внутреннюю жизнь школы». Между тем, как свидетельствует К. И. Федюшин, глава правительства и по­зже интересовался деятельностью союзов и, узнав о незавидном их положении, ска­зал следующие слова:

Фото 76. П.А. Столыпин на юбилейном торжестве Департамента духовных дел

иностранных исповеданий, осенью 1910 г.

«...больно видеть, как гибнет хорошее начинание, больно и всем, кто вам сочув­ствует... Зачем и сюда они внесли дрязги! Пуришкевич талантливый человек, но он все гу­бит, за что бы ни взялся; я жалею и люблю молодежь, но без товарищеских усилий и обще­ния между собой вам никогда не осилить врагов школьной жизни и порядка» [108, с. 536].

По мере своих сил Столыпин постоянно старался держать студенческий во­прос в поле зрения. В департаменте МВД также следили за оживленной полемикой в прессе по студенческой теме. Так, в «Русских ведомостях» появилась критическая статья «Кому нужны студенческие волнения» — в ответ на проправительственную публикацию в газете «Россия», в целом отражающую взгляд Столыпина на проблему. Следует новый на­каз Гурлянду— «ответить» [131, Д. 86].

МЕЖДУ ТЕМ обострилась внешнеполитическая обстановка. В России дейст­вовали самые разные влиятельные силы, выражающие взаимоисключающие точки зре­ния на развитие русской политики на Ближнем Востоке и на отношения с Германией. Еще в начале года позиции враждебных кругов проявились в выступлениях думских лидеров,

Фото 77. Портрет П.А. Столыпина,

нарисованный И.Е. Репиным

когда Милюков «указал на несовместимость австро-русского сближения с полити­кой сближения с Балканскими государствами», Пуришкевич «ратовал за сближение с Германией и Австро-Венгрией, а октябристы... защищали идею всебалканской конфеде­рации». Тем временем российская социал-демократия критиковала «политику захвата политического влияния и по возможности водворения русского владычества на Балка­нах» [3, с. 353]. Вместе с тем желанный курс на сколачивание Балканской конфедерации имел все меньше перспектив — в силу противоречий, возникших между ближневосточ­ными государствами.

Правительственную точку зрения выражала близкая к нему печать («Новое вре­мя»), которая призывала отказаться от всяких попыток возрождения политики «австро-русской опеки на Балканах» как «потерпевшей полное крушение». Предлагалось «вычер­кнуть из планов русской дипломатии вопрос о Дарданеллах», дабы не рисковать «обо­стрением отношений с Турцией» [3, с. 345].

Вместе с тем, несмотря на ранее принятую австро-русскую декларацию, осенью 1910 года Россия возобновляет переговоры с Болгарией о создании Балканского союза.

17 ноября 1910 года в Потсдаме была, по сути, предпринята последняя попытка накануне мировой войны перетянуть Россию в германский лагерь — попытка не только германской дипломатии, но и прогермански настроенной части российской бюрократии.

Примечательно, что Николая IIна этой встрече сопровождает протеже Столыпина Сазонов, заменивший Извольского [3, с. 340—341].

ОСЕНЬ 1910 ГОДА была также наполнена событиями, которые почти не со­хранились в мемуарах и текстовых документах: отзвуки минувших дел и забот премьера можно обнаружить лишь в фотографиях. На одной из них П. А. Столыпин запечатлен на юбилейном торжестве Департамента духовных дел иностранных исповеданий (фото 76).

Чуждый парадности реформатор фотографировался редко. Основная часть снимков — групповые, по праздничным датам. Почти не сохранилось портретов: Столы­пин, не в пример остальным, не заботился об увековечении своего имени. Исключение составляет лишь пара зарисовок неизвестных художников, сделанных, видимо, с фото­графий, да еще знаменитый портрет (фото 77) работы И. Е. Репина, о котором стоит рас­сказать особо.

Маститый художник получил заказ не от премьера — он приступил к этой рабо­те по просьбе благодарных земляков из Саратова, точнее от Саратовской думы. Столы­пин не хотел жертвовать временем, и Репин работал прямо в кабинете Министерства внутренних дел. Петр Аркадьевич изображен в кресле с газетой в руках. Обращает на се­бя внимание созданный багровыми портьерами фон, придающий портрету трагический смысл. После скорой смерти премьера этот портрет в багровых тонах стал основой для разных сюжетов*. Притом упоминалось, что портреты Репина имели роковую особен­ность: герои этого живописца — Мусоргский, Пирогов, Писемский и другие вскоре нео­жиданно окончили жизнь. На эту тему особенно изгалялись «сатириконцы», заказавшие портрет ненавистного им Столыпина [68, с. 160]...

*После смерти премьера портрет перекочевал в музей П. А. Столыпина, созданный в Саратове, за­тем в Радищевский музей, где находится и поныне.