- •Глава I
- •1862-1885 Гг.
- •Глава II
- •1884-1903 Гг.
- •Глава III
- •1903-1906 Гг.
- •31 Августа 1903 г.
- •Глава IV
- •I Государственная Дума.
- •1906 Г.
- •Глава V
- •1906-1907 Гг.
- •Глава VI
- •II Государственная Дума
- •20 Февраля – 3 июня 1907 г.
- •Глава VII
- •3Июня – 31 октября 1907 г.
- •Глава VIII
- •III Государственная Дума.
- •1 Ноября – 31 декабря 1907 г.
- •Глава IX
- •1908 Г.
- •27 Мая 1908 г.
- •Глава X
- •1909 Г.
- •Глава XI
- •1910 Год
- •Глава XII
- •1910 Г.
- •Глава XIII
- •1911 Г.
- •19 Февраля 1911.
- •19 Февраля 1911 г.
- •2 Марта 1911 г.
- •Глава XIV
- •1911 Г.
- •Глава XV
- •1 Сентября 1911 г.
- •7 Сентября 1911 г.
- •Глава XVI
- •Глава I
- •Глава II
- •Глава III
- •Глава IV
- •Глава V
- •Глава VI
- •Глава VII
- •Глава VIII
- •Глава IX
- •Глава X
- •Глава XI
- •Глава XII
- •Глава XIII
- •Глава XIV
- •Глава xvсмерть
- •Глава XVI
27 Мая 1908 г.
Фото 41. П.А. Столыпин и А.П. Извольский представляются Фото 42. Король
королеве великобританской, в Ревеле, в присутствии Великобритании Эдуард VII
государыни императрицы Марии Федоровны, 27 мая 1908 г. беседует с П.А. Столыпиным
на яхте «Виктория-Альберт»,
28 мая 1908 г.
31 МАЯ 1908 ГОДА П. А. Столыпин выступает вГосударственном Совете с речью о постройке Амурской железной дороги,— речью, которой предшествовало выступление в Государственной Думе. Вначале он приводит ранее высказанные аргументы противников «Амурской авантюры», а также свои контрдоводы. Обращает на себя внимание такой свидетельствующий о нестандартности мышления пассаж его речи, при котором шаблонный ограниченный ум попадает в тупик:
«Быть может, если мотивы правительства брать в отдельности, то можно еще доказать, что постройка Амурской дороги несвоевременна, но если взять все эти мотивы в совокупности (! —Г. С.), то для России представляется неизбежным задачу эту осилить...» [57, с. 163]
Оценив позицию своих противников как «призыв к полной бездеятельности», он обращается далее к разуму, гражданской совести и национальному чувству членов Государственного Совета:
«В порядке сокращения расходов это, безусловно, способ дешевый. Но точно так же самым дешевым способом жизни было бы ничего не есть, не одеваться, ничего не читать — но нельзя при этом считать себя великим и мужественным. Народ сильный и могущественный не может быть народом бездеятельным» [57, с. 163].
Убедительно доказывая целесообразность сооружения магистрали для освоения огромного края и усиления в нем русских позиций, он обращает внимание на слабьте аргументы своих оппонентов и сторонников альтернативных проектов.
«<...> В настоящее время, даже если руководствоваться предположением члена Государственного совета Стаховича, совершенно забыть о железной дороге и дать 300 миллионов рублей исключительно на колонизацию Забайкальской и Амурской областей, то и такое героическое средство при отсутствии дороги не поведет к заселению этих областей. Послушайте людей, которые там живут и которые управляют этими областями. Ведь есть время года, когда из Забайкальской области в Амурскую можно пролететь только на воздушном шаре. Тот крестьянин, который ищет места для переселения, предпочтет, конечно, поехать по железной дороге в Уссурийский край, чем доехать до Сретенска и затем сотни верст проходить по тундре пешком <...>» [57, с. 165].
Указывая на «опасность мирного завоевания края чужестранцами» [57, с. 166], просачивание «желтой расы», он говорил:
«<...> Не забывайте, господа, что у России нет и не будет других колоний, что наши дальневосточные владения являются единственными нашими колониальными владениями, что у нас нет другого на востоке входа в море. Если судьба нас поставила в особенно благоприятные условия, если от наших колоний нас не отделяет большое водное пространство, то ясно, что насущной для России потребностью является соединение этих дальних владений железным путем с метрополией <...>.
Я отдаю себе отчет, насколько трудную минуту мы переживаем. Но если в настоящее время не сделать над собою громадного усилия, не забыть о личном благосостоянии и встать малодушно на путь государственных утрат, то, конечно, мы лишим себя права называть русский народ народом великим и сильным (Г. С.) <...>» [57, с. 166, 167].
13 ИЮНЯ 1907 ГОДА П. А. Столыпин выступает перед членамиГосударственного Совета с речью о задачах морского министерства. В частности, он говорит:
«<...> Держава, владеющая морем, само собою, ведет и морскую торговлю, интересы которой проникают в самые отдаленные уголки вселенной, и для того, чтобы поддерживать эти интересы,
государство должно обладать такой силой, которую оно могло бы перекинуть через моря. Иначе эти интересы оказались бы необеспеченными.
Фото 43. П.А. Столыпин в Государственном Совете на открытии заседаний
в новом зале Мариинского дворца
Великие мировые державы имеют и мировые интересы. Великие мировые державы должны участвовать и в международных комбинациях, они не могут отказываться от права голоса в разрешении мировых событий. Флот — это тот рычаг, который дает возможность осуществить это право, это необходимая принадлежность всякой великой державы, обладающей морем (Г. С.) <...>.
Морское ведомство не могло не воспользоваться уроком несчастной войны, оно не могло не проникнуться мыслью, что флот, обороняясь или нападая, должен побеждать, и, создавая морскую оборону, оно должно было создавать эту живую боевую силу — орудие победы — линейный флот <...>» [57, с. 168, 169].
Изложив аргументы в пользу скорейшего выделения ассигнований на восстановление дееспособного современного флота и прояснив позиции своих оппонентов в Государственной Думе, П. А. Столыпин поведал далее о трех программах судостроения. Он обстоятельно остановился на 3 — «временной краткой», объяснив ее суть, преимущества и целесообразность в критических для России условиях, а также напомнил об утверждении ее Государем Императором. Анализируя далее положение, сложившееся при прохождении предложенного законопроекта через законодательные учреждения, он указывает на то, что противники программы движимы соображениями не столько экономического, сколько психологического, воспитательного характера, которые, однако, «незаметно толкают законодательные учреждения на довольно опасный путь: советуют отказать в кредите не потому, что флот не нужен, а чтобы добиться известных перемен в личном составе, известных реформ во флоте, чтобы заставить строить суда такого, а не иного типа. Говорят: сделайте то-то и то-то, и деньги получите...» [57, с. 173]
Вскрывая возникшие противоречия, убеждая в том, что для влияния на нерадивых, для предотвращения незакономерных действий властей есть иные пути, глава правительства указывает на опасность создаваемого прецедента, при котором Государственный Совет и Государственная Дума, вмешиваясь в исполнительные действия Правительства, «создает положение полной безответственности», поскольку «не будет существовать уже власти в государстве, несущей эту ответственность: при таком положении Правительство не может нести ответственности и перед Монархом, так как не будет иметь материальной возможности приводить в исполнение необходимые мероприятия, несмотря на признание их необходимости всеми подлежащими инстанциями» [57, с. 174].
Апеллируя далее к «Государственному Совету, состоящему из лиц, умудренных государственным опытом», он в завершение говорит, что Правительство не может встать на иной путь, всякий изгиб на котором «был бы губителен»:
«<...> Мы — рулевые, стоящие у компаса, и должны смотреть только на стрелку, и как бы привлекателен, как бы соблазнителен ни был приветливый берег, но если по дороге к нему есть подводные камни, то курс мы будем держать стороною; мы — межевщики, которым доверены межевые признаки, и если они утрачиваются, мы будем на это указывать; мы — часовые, поставленные для охраны демаркационной линии, и свои ли, чужие ли будут ее нарушать, мы не будем малодушно отворачиваться в сторону. И мы просим вас, раз вы находите, что флот России нужен, раз вы находите, что Россия не настолько обнищала, чтобы отказаться от своих морей, то, господа члены Государственного совета, не избавляйте нас от той ответственности, от которой нас не избавил закон, от которой нас не освобождает Государь...» [57, с. 174—175]
После этого выступления премьера в Государственном Совете (фото 43) дело постройки флота сдвинулось с мертвой точки. В конце концов Столыпин добился и думского одобрения. Значение этой трудной победы, к сожалению, понимают немногие. Тогда, в 1908 году, было заложено начало возрождения боевого русского флота, без которого итоги скорой войны могли быть еще более трагичными для России.
В ЛЕТНИЙ ПЕРИОД перерыва работы Государственной Думы П. А. Столыпин отправляется в морское заграничное путешествие. Государь НиколайIIснова предоставляет ему для отдыха крейсерскую яхту «Алмаз». Соблюдая инкогнито, Столыпин отправляется в путешествие вместе с семьей. Он посещает Штеттин, где судно принимает на борт и молодых супругов — старшую дочь Марию с мужем, которые в тот период жили в Берлине. Далее о путешествии русского премьера узнает германский император, пожелавший непременно встретиться с ним. Однако, по свидетельству М. Бок, П. А. Столыпин «решительно отклонил это предложение, сказав, что он поставил себе за правило не вмешиваться в иностранную политику России, будучи уже занят выше сил внутренним упорядочением страны, столь расшатанной последними тяжелыми годами. И чтобы избежать возобновления подобного предложения, папа в тот же вечер ушел на „Алмазе" в норвежские фиорды.
Мой отец считал, что свидание его с самым предприимчивым монархом Европы, человеком, с на редкость живым характером, способным принимать самые неожиданные решения, могло принести больше вреда, чем пользы...»
Примечательно, что Вильгельм II, не оставляя своих намерений познакомиться со знаменитым премьером, пускается в погоню на своей яхте «Гогенцоллерн». Столыпин продолжает успешно уклоняться от встречи, стараясь не привлекать внимания в портах. В Либаве, где вся полиция была поставлена на ноги, он, минуя пышную встречу, добирается с семьей в центр на трамвае [4, с. 177—178].
Фото 44. П.А. Столыпин с дочерью Фото 45. П.А. Столыпин в 1908 г.
Натальей Петровной, в 1908 г.
У нас имеются два снимка П. А. Столыпина, сделанных летом 1908 года. Один из них — с дочерью Натальей, которая к тому времени начала ходить без костылей (фото 44, 45).
ПОБЕДИВШАЯ В ТУРЦИИ июльская буржуазная революция вызвала на Балканах волну национально-освободительного движения, ускорив естественный ход событий. Австро-Венгрия спешит с аннексией Боснии и Герцеговины, угрожая войной Сербии. В августе 1908 года австрийское правительство направило в Петербург секретную ноту, в которой предлагалось немедленно приступить к переговорам об аннексии этих провинций [3, с. 203].
В то время как в российской печати мелькает идея об установлении единого фронта на Балканах против Германии и Австро-Венгрии, министр иностранных дел Извольский, находившийся в это время в отпуске в Европе, в неформальной обстановке начинает переговоры с противоположной стороной. Глава МИДа, считая, что вхождение Боснии и Герцеговины в Австро-Венгрию усиливает славянский элемент в этой стране и отвечает русским интересам, пытается в ответ на согласие об аннексии добиться соглашения по открытию проливов для русского военно-морского флота и отвода войск Австро-Венгрии от Ново-Базарского санджака.
По воспоминаниям Коковцова, глава правительства П. А. Столыпин узнает о соглашении по поводу передачи Австро-Венгрии двух бывших турецких областей,
находящихся по Берлинскому трактату 1878 года во временном управлении монархии, лишь из венских газет. Товарищ министра иностранных дел Чарыков, оставшийся за главу МИДа, сообщил, «что Извольский не оставил ему никаких указаний перед своим отъездом, ничего не писал с дороги и никаких сообщений о своем пребывании в Бухлау ему не присылал, но, несомненно был в этом имении и провел там довольно долгое время» [21, с. 290]. В общественном мнении также укрепляются слухи, что глава российского МИДа «попался на удочку» и пошел на сговор, не делающий чести России, под влиянием винных паров и особой располагающей атмосферы...
Столыпину стоило больших трудов уговорить газетчиков не поднимать кампанию против Извольского, по крайней мере, пока не удастся узнать отношение Николая IIк этому инциденту [21, с. 290].
Тем временем «джентльменское» соглашение в замке Бухлау Извольский стремится укрепить встречами с европейскими политиками, подготовкой российского общественного мнения и печати, переговорами с Гучковым и Милюковым. Он также дает поручение «заранее посвятить в наши предложения Столыпина и главнейших министров — финансов, военного и морского» [3, с. 211].
Однако Столыпин, в принципе одобряющий политическое соглашение с Австрией, был против конкретной сделки с санкцией России на аннексию Боснии и Герцеговины взамен на изменение режима проливов. Такую же позицию заняли другие министры. Когда на Особом совещании под председательством Царя были оглашены условия вышеупомянутой сделки, Столыпин горячо запротестовал против официального согласия России на подчинение двух славянских провинций немецкому и венгерскому господству. Он даже заявил, что при продолжении подобных переговоров подаст в отставку, поскольку не может нести ответственности за последствия решений, принятых без его ведома. Участники совещания приняли решение составить австрийскому правительству ноту протеста, на что, впрочем, Царь не дал санкции [3, с. 213].
В конце концов Извольский был извещен, что Столыпин и его союзники намерены составить ответ австрийскому правительству с мотивированным протестом против присоединения Боснии и Герцеговины как нарушающего соглашение 1897 года, Берлинский трактат. Указывалось на необходимость предварительного пересмотра его всеми европейскими державами и невозможность участия России в нарушении современного положения. Составленный ответ австрийскому правительству будет предоставлен прямо Царю, а потом выслан Извольскому, о принятом решении через российских послов и посланников будут извещены все заинтересованные державы [3, с. 215].
Вместо сомнительной «компенсации» Столыпин и его сторонники решили прибегнуть к демонстративному протесту, выступив «защитницей интересов своих, Турции и балканских государств, а отнюдь не пособницей или укрывательницей Австрии». Таким образом, аннексию Боснии и Герцеговины Столыпин предложил использовать для создания антиавстрийской коалиции балканских государств (вместе с Турцией) под эгидой России [3, с. 216].
Исходя из этой позиции Столыпин и другие министры предприняли попытку дезавуировать главу МИДа Извольского путем объявления заключенного им соглашения лишь «проектом», подлежащим «окончательному установлению» Советом Министров. Извольскому было предложено прервать переговоры и вернуться в Петербург... Были выработаны проект ответа главе правительства Австрии и циркуляр российским послам за границей. Для разрешения отправки этих документов, меняющих внешнюю политику России, Столыпин и его союзники добились, чтобы их принял Царь [3, с. 216].
Тем временем Извольский, получив телеграмму о намерениях главы кабинета, ответил решительным возражением против выражения протеста: по его мнению «предложенный совещанием протест либо остался бы бесплодным, либо привел бы к столкновению с Австро-Венгрией». Он отказался прервать начатые им переговоры с правительством Франции, а затем Англии, без прямого указания со стороны Российского Самодержца. Таким образом, глава российского МИДа отказался подчиниться решению Совета Министров и также апеллировал к Императору [3, с. 217].
Николай II, приняв Столыпина, занял уклончивую, половинчатую позицию. По словам премьера, Царь, вопреки утверждениям главы МИДа, заявил, что никаких полномочий на переговоры в Бухлау Извольскому не давал. Императора также беспокоила реакция российского общества на аннексию, ущемляющую интересы славян: «<...> государь два раза отметил, что ему в особенностипротивно, что всякий скажет, что русский министр получил от своего Государя полномочие без всякой надобности обещать нашу помощь Австрии в присоединении Боснии и Герцеговины, когда это дело всех подписавших Берлинский трактат» [21, с. 292].
Однако, по существу, он не хотел менять программу Извольского: видимо, Николаю IIимпонировала идея изменения режима проливов Дарданелл, в которые мог получить свободный доступ российский флот. Таким образом, не отклоняя вмешательства Столыпина в область внешней политики, царь фактически встал на сторону главы МИДа, разрешив ему продолжить переговоры с правительствами великих держав и поддержав предложение воздержаться от протеста Австрийскому правительству [3, с. 218].
«<...> В итоге создалось своеобразное положение: министр внутренних дел России с разрешения царя продолжил переговоры в Лондоне и Париже с целью реализовать соглашение с Австро-Венгрией за счет Турции; русское же правительство во главе со Столыпиным так же с ведома царя заняло прямо противоположную позицию, намереваясь использовать аннексию Австрией Боснии и Герцеговины для сколачивания антиавстрийской коалиции балканских государств, т. е., в частности, для сближения с Турцией <...>» [3, с. 219].
Примечательно, что Столыпин не ограничивается критикой программы Извольского: в его плане, направленном на сближение с Турцией, определенно стремление избежать втягивания России в войну. В проекте соглашения с Турцией в случае объявления аннексии предусмотрены заявление России о нарушении Берлинского трактата и созыв новой международной конференции, ведущей к существенному изменению расклада политических сил на Балканах и в малой Азии в пользу Турции, Сербии, Черногории, Болгарии и России. Турция сразу согласилась принять проект за основу для соглашения на конференции [3, с. 221].
Извольскому предлагается не связывать себя с Англией далеко идущими соглашениями, поскольку «основная политическая задача — сохранить за собой роль посредника». Тем самым проявлялось стремление Столыпина, оказывая давление на Извольского, если не прервать переговоры, то направить их в нужное русло [3, с. 221]. Столыпин также пришел к убеждению, что единственно достойное решение — уволить Извольского от должности министра и открыто заявить, что он действовал без всяких полномочий своего правительства, а потому все дело должно быть возращено в прежнее положение, а Австрия должна обратиться с предложением ко всем державам, подписавшим Берлинский трактат [21, с. 292—293].
Но было поздно: 23 сентября 1908 года Австро-Венгрия объявила об аннексии Боснии и Герцеговины, на которую от имени Царя и правительства дал согласие глава российского МИДа. Положение становится критическим: мир оказался на грани войны.
Русские суда гардемаринского отряда, возвращающегося в это время из Средиземного моря через Киль, были более чем прохладно встречены в этом немецком порту. Германия уже была готова к мобилизации и появление русских судов в сложившейся обстановке стало неожиданностью. «...Чувство недоумения испытывал и командующий отрядом адмирал Литвинов, державший курс на Киль, по распоряжению из Петербурга, но по своей инициативе зарядивший пушки.
При входе в порт каждое из наших судов было поставлено, по указанию встретившего их германского морского офицера, между двумя сильнейшими немецкими броненосцами» [4, с. 88].
Интересно, что российский флот в Киле встречает сотрудник дипломатического корпуса, бывший морской офицер Б. Бок, супруг старшей дочери Столыпина — Марии. Через несколько дней уже в Петербурге он рассказывает о пережитых волнениях премьеру, который на это ответил:
«Пока я у власти, я сделаю все, что в силах человеческих, чтобы не допустить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внутреннее оздоровление (Г. С.). Не можем мы меряться с внешним врагом, пока не уничтожены злейшие внутренние враги величия России эсэры. Пока же не будет полностью проведена аграрная реформа, они будут иметь силу, пока же они существуют, они никогда не упустят ни одного удобного случая для уничтожения могущества нашей Родины, а чем же могут быть созданы более благоприятные условия для смуты, чем война?» [4, с. 88-89]
Извольский возвращается в последних числах сентября. На первом же заседании Совета Министров Столыпин обращается к нему «с просьбой рассказать, что именно происходило в Бухлау во время свидания его с графом Эренталем и насколько справедливы распространившиеся слухи о том, что он выразил от имени правительства согласие на присоединение Австрией двух славянских провинций без согласия на то всех держав, подписавших Берлинский договор <...>» [21, с. 293].
Но Извольский категорически заявил, что имеет совершенно определенные указания Николая IIне выносить на обсуждение Совета Министров вопросов внешней политики и потому не может дать разъяснений без санкции Государя. Столыпин вынужден был снести выпад строптивого министра, который между тем сам попал в самое невыгодное положение, и все сходились на том, что вопрос отставки Извольского уже предрешен. Для всех стало уже очевидным, что «за гостеприимными беседами в Бухлау Извольский разыграл эпизод из басни Крылова — Ворона и лисица» [21, с. 293].
Однако позиция Извольского по Балканской проблеме вместе с тем в целом отвечала общему настроению. «<...>Печать октябристов и умеренно-правых... одобряла ориентацию Извольского в балканской политике на Англию и Францию, призывая ,,ковать железо, пока оно горячо" и использовать факт аннексии для дальнейшего сближения трех держав против Германии и Австро-Венгрии... При этом „Новое время" подчеркивало, что „Россия не может получить лучшей и более полной компенсации, как использовать боснийский инцидент для окончательного сплочения южных славян. Это результат будет, конечно, важнее всяких дарданельских увлечений" <...>» [3, с. 224].
6 октября в русских газетах была опубликована программа международной конференции по пересмотру Берлинского трактата, согласованная Извольским с министрами иностранных дел Англии и Франции. Она включала следующие положения:
«1) признание независимости Болгарии;
2) признание присоединения Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии;
возвращение Турции Ново-Базарского санджака;
признание присоединения Крита к Греции;
отмена статей Берлинского трактата, ограничивающих суверенитет Турции над Македонией и армянскими областями в Малой Азии;
отмена статей Берлинского трактата, ограничивающих суверенитет Черногории над ее побережьем;
компенсация для Сербии и Черногории;
пересмотр устава Дунайской комиссии с расширением прав придунайских государств;
отмена режима капитуляций и почтовых сервитутов великих держав в Турции» [3, с. 230].
Поскольку Англия, как морская держава, не хотела изменить режима проливов в пользу России, о них не было в программе ни слова.
Таким образом, внешняя политика России претерпела серьезное изменение: «вместо курса на соглашение с Австро-Венгрией за счет Турции, был объявлен курс на соглашение между великими державами об удовлетворении претензий и Австро-Венгрии, и Турции, и остальных Балканских государств, тогда как Россия снимала свои претензии в отношении пересмотра режима проливов» [3, с. 231]. Фактически это была попытка совместить австро-российское соглашение со стремлением образовать под эгидой России антиавстрийский союз на Балканах.
Однако неудача с организацией конференции, на которой не желали считаться с позицией России в отношении балканских земель, поставила Извольского в крайне незавидное положение. Наоборот: позиция Столыпина, пытавшегося образовать из разрозненных министерств, подчиненных непосредственно Государю, единое целое правительство для проведения продуманной политики, укреплялась [3, с. 233].
В целом политика правительства была направлена на то, чтобы сохранить мир на Балканах. Русскому посланнику в Белграде было направлено указание «обратить внимание сербского правительства на важность „соблюдения умеренности" в отношениях с Австрией, чтобы не довести дело до войны» [3, с. 243].
Между тем в октябре в Петербург «за помощью и сочувствием» прибыли высокие посланцы из Сербии — наследник сербского престола принц Георгий и премьер-министр Пашич, которые были встречены воинственными декларациями кадетов, призывавших для поддержки славян не останавливаться даже перед войной. В официальном сообщении русского правительства говорилось о сочувствии и готовности оказать нравственную поддержку, которая во многом зависит от верной позиции самих сербов. Им предлагалось воздержаться «от всякого неосторожного или необдуманного шага, могущего в какой-либо степени иметь характер провокации» [3, с. 243].
Тем временем российская общественность по-прежнему находится под влиянием идеи образования Балканской федерации. «Новому времени» вторил «Голос Москвы», где также проводилась мысль о том, что, «восстановив против себя Турцию, Австрия намечает для русской дипломатии благодарную задачу: работать над созданием сближения между Сербией, Болгарией, Турцией и Россией» [3, с. 239]. Октябристами, умеренно-правыми и кадетами высказывались надежды на «образование могучего Балканского союза, который... остановит Австрию, являющуюся немецким авангардом на Балканах» [3, с. 239]. По общим замыслам и надеждам, этот союз позволит сомкнуть «железное кольцо» Англии, Франции и России вокруг Германии и Австрии. Германофобские настроения были замешаны как на солидарности к единоплеменным и единоверным народам Балкан, так и на естественных опасениях расширения влияния Германии вплоть до Царьграда, Кавказа и Крыма, подрывающего экономическое и политическое влияние
России. В целом пресса сходилась на том, что «наши кровные интересы на юге заставляют нас... оказать сербам нравственную поддержку» [3, с. 241].
Однако русской политике на Балканах не хватало определенности: Россия, по сути, пока не отреагировала на аннексию. 25 октября 1908 года после долгих препирательств с Извольским Столыпину удалось добиться разрешения Николая IIна созыв заседания Совета Министров по вопросу о присоединении Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. На заседании разрешением расхождений между главой МИДа и главой правительства должен был окончательно определиться дальнейший российский курс внешней политики [3, с. 251].
В своем выступлении П. А. Столыпин прежде всего сделал акцент на том, что Российское правительство оказалось не в курсе «назревающих на Ближнем Востоке крупных политических событий» и объявил недопустимым игнорирование Совета Министров в вопросах внешней политики. Доказывая верность позиции, занятой им по Балканской проблеме, и неправильность действий Извольского, он вместе с тем признавал, что уход главы российского МИДа был бы в этот критический час нежелателен, «гибелен, как признак, что Россия переходит на военный путь». В конечном счете вместо «курса на созыв международной конференции, т. е. борьбы за совмещение австро-русского соглашения с образованием антиавстрийского союза балканских государств, был принят курс на пассивное выжидание событий с отказом от попыток как договориться с Австро-Венгрией о компенсациях, так и сколотить антиавстрийский союз балканских государств» ;3, с. 254].
Таким образом, сомнительным политическим выгодам глава правительства предпочел мир для страны, удерживая Россию, еще не оправившуюся от последней войны, от стремления к опасной границе, к которой подталкивали национальные страсти, недальновидные планы одних и хитрые расчеты других... Выступив против отставки главы Министерства иностранных дел, Столыпин также показал, что интересы страны для него выше всех личных обид и ведомственных интересов. Вместе с тем он поставил на повестку вопрос о необходимости реформы МИДа.
В РОССИИ ТЕМ ВРЕМЕНЕМ жизнь также не стояла на месте: еще летом 1908 года правительством готовится новый Закон о печати. Любопытные сведения об этом процессе открывает нам вышеупомянутый «Дневник Тихомирова», автор которого проникается все большим скепсисом по поводу возможности благих перемен в парламентской и министерской рутине страны, по его убеждению, уже утерявшей монарший скипетр. Тем не менее лучшие надежды этот бывший народоволец и убежденный монархист связывает со Столыпиным, который, невзирая на громадную загруженность, старается вникать во все тонкости дел. Педантизм Тихомирова позволяет нам войти в круг забот главы Министерства внутренних дел и атмосферу столичных перемен и хлопот.
«30 июля. Бельгард вчера мне говорил, что готовит проект закона о печати. До сих пор молчал, а теперь, вероятно, заговорил, чтобы проверить свои планы. Делает он это, по-видимому, по настояниям Столыпина, и, по-видимому, Столыпин хочет каких-нибудь мер к приведению „свободы" в „порядок". Бельгард же неохотно соглашается. „Не уничтожить же 17 октября", говорит он. Ну, мои разговоры его вряд ли удовлетворили, хотя, конечно, все они большие хитрецы, и, может быть, он возражает специально для того, чтобы повыспросить побольше „идей": авось какая-нибудь и пригодится! Я, конечно, говорил не стесняясь: пригодится, так и слава богу...
4 августа. ...Это управление по делам печати при нынешних условиях и для меня совершенно неинтересное место. Да и вообще ни одна частная отрасль прави-
тельственной деятельности не может меня удовлетворять теперь, когда все государство поставлено на самый дурацкий путь... не „развития", а понижения и отупения. Я вполне готов и рад бы был помогать своей работой развитию государства Александра III. Но этому, нынешнему государству — как помочь? Оно себе поставило дрянной фундамент, и помогать с пользой можно было бы лишь в перекладке самого фундамента, о чем никто (сверху) и не думает. Рады, что страна „успокоилась", и рассуждают, что от добра добра не ищут. А какое тут „добро"? Заразили себя туберкулезом, вот и все „добро".
29 августа. ...Собственно говоря, вся моя решимость до чрезвычайности зависит от Столыпина. Хоть бы его поддержку иметь! Ведь сидишь в безвоздушном пространстве. А Столыпин облеплен „делами", как тигр листьями, смоченными смолой: так ловят тигров в Индии. Когда он меня вызовет? Будет ли возможность говорить о „посторонних" предметах? И, наконец, как он отнесется? Горе одно. Он думает, что мы „выгребаем". Все идет к лучшему. А Россия в маразме более чем когда-либо. В прошлом году в это время еще, казалось, горели в сердцах огоньки, я и сам еще мог серьезно говорить о „недостатках конституции" и мечтать о ее исправлении. Эта проклятая мразь, Третья дума, увязила Россию в болото и затушила все искорки света в душах. Какие ничтожные, противные люди.
Увяз в болоте и Столыпин. В прошлом году он способен был писать манифест 3 июня и вызвать меня. Теперь влез в „работу"...
...А в государстве, членом которого „имею честь" состоять, кажется, ничего нельзя сделать. Мне думается, что теперь опять пойдет постепенное назревание нового революционного взрыва. Прогнием еще года два-три, а там, может быть, окончательно все полетит вверх тормашками. Бедный царь! Вряд ли ему кончить добром...» [103. с. 157-159]
«2 сентября. Несколько дней сижу дома. Сначала простудился, потом прислали из управления поручение сделать характеристику спиритуалистически-оккультных журналов. Из приложений вижу, что этим интересуется Столыпин, и вероятно потому, что по сведениям Гершельмана, около этой литературы орудуют масоны.
Я еще в Москве слыхал о сильном развитии масонства. Впрочем, уж были и в заграничных газетах масонские же заявления, что они не ожидали найти в Москве такое множество сторонников.
Ах Россия, Россия! Urbemmatureperituram! Вот уж точно, как древняя дева Израиля,— не может пропустить ни одного куста, чтобы не соблудить с кем-нибудь...
Руки опускаются с этим несчастным народом...
7 сентября. ...Между прочим сегодня переписал мой доклад (Бельгарду) об оккультно-спиритуалистической печати в Москве. Это гнуснейшее явление... Сло весно я ему вчера докладывал, и он заинтересовался. Но, кажется, он склонен подо зревать, что у оккультистов есть дворцовые пособники. Конечно,— ведь был же Фи липп.
Тоска. Ну что тут можно путное сделать? Все формы разложения, а здорового зерна не прорастает. А тут еще холера свирепствует. Безотрадность. Где бог Илии? Да и где Елисей, который способен это воскликнуть?
8 сентября. Сегодня был доклад мой у Столыпина, протянувшийся от 10 ч. до 12 1/2 ночи. Он, т. е. Столыпин, может схватывать идею, но страшно мало осведомлен по рабочему вопросу (что сам прекрасно знает), и уж не знаю, выйдет ли у нас толк. Я хоро шо сделал, что составил для него подробный обзор составных частей рабочего вопроса. Это ему может помочь разобраться в предмете, а тогда он, может быть, много лучше ме ня придумает практические меры.
Сказал ему также, что желал бы иметь аудиенцию у государя, чтобы поговорить о церковных. Он полон сомнений о церковных делах. Хотя и сказал, что готов испросить аудиенцию, но хочет со мной и сам переговорить...
13 октября. ...У Столыпина идут с Извольским (обером) переговоры о частичном исправлении вероисповедных законов, чтобы сделать их поприличнее... Может быть, конечно, виноват Извольский, ибо он сам сказал: „Ведь вы не считаете возможным взять законопроекты". „О нет, никак", ответил Столыпин. „В таком случае..." и начался торг о мелочах.
Губят и церковь, и Россию этакие слизняки, как Извольский... Ну-с, этого мало. Теперь загорелось преследование против преосвященного Гермогена. Губернатор (Татищев) требует его убрать с епархии, а Столыпин поддерживает требование и притом рвет и мечет. Извольский уже соглашается убрать архиерея и только торгуется „для чести", чтобы был убран и губернатор. И Столыпин губернатора не дает, а требует изгнания епископа.
Гермоген прислал государю телеграмму (от имени епархиального съезда), прося защиты церкви.
Еще неизвестно, что из этого выйдет, но стоит только сопоставить: с одной стороны слизняк Извольский, с другой — пышущий энергией Столыпин. Кто же победит? Да впрочем Извольский едва ли даже хочет побеждать. Ему, конечно, хочется устроить так, чтобы ему тепло было, и чтобы угодить Столыпину, не слишком вооружая против себя епископов.
15 октября. Сегодня открылись заседания Государственного совета и Государственной думы. Последняя сразу открыла огонь. Маклаков произнес речь в славянофильском духе, требуя запроса по поводу того, что на лекции Погодина полиция не дозволила прений. Запрос огромным большинством признан спешным.
Хитрецы эти „кадеты": на всякой почве сумеют отыскать способы борьбы против правительства. Действительно ловко выбрано: одни негодуют на иностранную политику, предающую славян, другие негодуют за нарушение свободы собраний. И соединяют большинство против правительства.
17 октября. ...А вот дело еп. Гермогена с гр. Татищевым разгорается. В Саратов посылается ревизия: два сенатора, Рогович и Макаров. При чем тут „сенаторы"? Ро-гович — тов. обера, Макаров — тов. мин. внутр. дел. Ведомства не верят друг другу, а каждое посылает своего человека. Общегосударственной власти, стало быть, не существует, сенатору, как хранителю законности, не верят. Правду сказать, „законности" нет, хранить нечего, значит и верить нечему. Но тогда для чего выбирать непременно сенаторов?
Этот Татищев, недавний гвардейский офицер, считается „правым". Еп. Гермоген — тоже „черносотенный" и Рогович с Макаровым тоже слывут „черносотенцами" и "правыми". И вот какая каша заварилась между „правыми". Теперь, если Гермогена съедят и его переводом, по требованию губернатора, оскорбят церковь, то все это „комбов-ское" дело будет совершено „черносотенными" руками... Умницы!
22 октября. ...Ширинский сообщил, что Роговича вызвал Столыпин поговорить о саратовской ревизии, причем упоминал о тысячелетнем союзе государства и церкви, о том, что государство предпримет „коренную переработку" своих законопроектов, и разное прочее, доказывающее, что мои записки прочтены и некоторое воздействие возымели.
26 ноября. Довольно приятная мелочь: в Саратове оставляют и Гермогена и Татищева. Это решено на совместном соглашении Столыпина и Извольского у государя. Значит, скандала избежали. Но „мелкотой" обе власти жертвуют, о. Илиодор и
полицеймейстер Бочаров изгоняются: грех пополам. И то спасибо. Мелкому народу не привыкать стать к съедению под всеми соусами...
Впрочем, кажется, Бочаров действительно полицейская свинья, а о. Илиодор — злополучный фанатик, запоздалый Савонарола и, конечно, с „юридической" точки зрения, наверное во многом „виновен"» [104, с. 170, 172, 177-178, 182-183].
ОСЕНЬЮ 1908 ГОДА Столыпин обращается к вопросам, связанным с высшими учебными заведениями России. В записке к незаменимому Гурлянду он просит обратить внимание на подготовку хорошей газетной публикации по истории разных организаций в вузах. Также он пишет:
«...Ответ оппозиции должен быть таков: школы во время революции стали ареной политической борьбы; всякий честный деятель, желающий добра школе и молодежи (т. е. будущей России), поставленный во главе ведомства Н. Пр., независимо от своего полит. кредо, должен был бы начать с очистки школы от политических нечистот, водворяя в ней порядок и законность». И далее говорит о необходимости правительства не поддаваться «минутным настроениям», не забывать недавних уроков, помнить как профессура заискивала перед революцией, всеми средствами противодействовать «отдаче нашей русской молодежи в распоряжение политиканствующей левой профессуры, как готовой мастерской для обработки»... и т.д. [131. Д. 86]
Через три недели он дает Гурлянду аналогичный заказ:
«Составьте мне краткую справку о различных течениях правительственной мысли в деле упорядочения наших университетов.
Способы управления ими до 1863 года. Идея упр. 1863 года. Студенческое движение того времени. Управ. 1884 года и его идея. Как отразились... управл. на студенчестве и на организициях. Идеи Боголюбова, Банковского и его неудачи. События 1905 года. Перемены в мире высших уч. заведений, внесенные законом 27 ап. 1905 г. П. С.» [131, Д. 86].
Из вышеприведенного видно, что недавние студенческие волнения стали предметом внимания главы кабинета министров. Теме студенческих забастовок в Петербургском университете посвящается его десятистраничная записка о решениях Совета министров, в которых предлагаются серьезные меры для наведения порядка в учебных заведениях [131, Д. 106].
В официальных документах конца 1908 года ничего не было сказано о каком-либо значительном осложнении положения премьер министра страны. Между тем, из косвенных свидетельств, в частности, переписки министра народного просвещения Шварца со Столыпиным, вытекает, что в самом конце октября они оба собирались просить об отставке. Вот исходный документ этого малоизвестного факта:
«31 октября 1908 г.
Милостивый государь Александр Николаевич,
Получив сегодня Ваше прошение об отставке, обращаюсь к Вашему Превосходительству с покорнейшею просьбою разрешить промедлить несколько дней представление ее Государю Императору, так как я полагал бы необходимым представить ее лично Его Величеству.
Причиною этому является принятое мною решение испросить одновременно у Его Величества о всемилостивейшем увольнении меня от должностей Председателя Совета Министров и министра внутренних дел. Государем Императором я буду, вероятно, принят в начале будущей недели, но, если Ваше Превосходительство считаете это дело
экстренно спешным, то я сегодня испрошу разрешения Его Величества прибыть со всеподданнейшим докладом завтра, в субботу.
Прошу Ваше Превосходительство принять уверение в совершенном моем уважении и преданности
П. Столыпин» [69, с. 84].
Объяснения самого Шварца мало что открывают, видимо, он сам не знал причину намерений Столыпина:
«Почему моя отставка могла повлечь за собой отставку Петра Аркадиевича от обеих занимавшихся им должностей, было для меня совершенно непонятным. Мысль о том, что он сообщил Государю по всему этому делу какие-нибудь неверные сведения, не могла прийти и не приходила мне в голову,— слишком я тогда верил его непоколебимой честности,— допустить же мысль о том, что он придает такое значение занимаемой мной должности или — чего я никогда не признавал — моей особе, я, конечно, не решался: слишком такое предположение не подходило к наблюдавшимся мной с 1900 года фактам из жизни Министерства народного просвещения.
Я ответил следующими строками:
Милостивый Государь Петр Аркадиевич!
Будучи совершенно чужд политике и сложной игре с.-петербургской бюрок-оатии, я никак не могу взять в толк связи между двумя упоминаемыми в письме Вашего Высокопревосходительства отставками, но, само собою разумеется, я готов подчиниться Вашему желанию ехать к Государю в начале будущей недели и экстренно спешным свое прошение признать не могу: связь моей отставки с сегодняшним Высочайшим повелением все равно установлена будет обществом и печатью безошибочно» [69, с. 30-31].
Не исключено, что причиной возможной отставки стали чрезвычайно резкие действия Шварца, постоянно вызывающие раздражение оппозиции. Например, узнав о том, что несколько сотен девушек являются университетскими студентками, что противоречило существующему положению, министр решил положить конец этому самовольному явлению и издал соответствующий циркуляр: всех девиц исключить... Такой замечательный повод для нападок на правительство в Государственной Думе упускать не хотели и готовили Столыпину новый удар. По некоторым сведениям Петру Аркадьевичу с большим трудом удалось уладить этот вопрос и обратившись к высшей инстанции — Императору — уберечь девушек от репрессий. Вскоре перед законодателями был также поставлен вопрос о допуске женщин в университет.
Не имея, однако, возможности детально вникнуть в описанный выше конфликт, мы, вероятно, лишь видим подтверждение того, как Столыпин становился, по сути, заложником действий своего окружения, министров своего кабинета, ответственность за которых полностью брал на себя.
Во внешней политике Россию по прежнему тревожил Балканский вопрос. К декабрю 1908 года Извольский, оставаясь на прежней позиции, вынужден был маскировать свою политику, считаясь как с мнением Царя, так и с отношением Совета Министров, и с влиянием думских кругов — лавировать между двором, правительством и Думой. Печать активно муссировала последовательную сдачу позиций главой МИДа, вынужденного отказаться от прежней программы санкционирования аннексии, «компенсации» для России и открытия Дарданелл. Говорилось о солидарности думского центра с правительством, а не с главой МИДа [3, с. 264].
Декабрьское заседание Думы, посвященное обсуждению сметы МИДа на 1909 год, стало, по сути, демонстрацией борьбы между Столыпиным и министром иностран-
ных дел. Попытка Извольского своими речами солидаризироваться со всеми фракциями ожидаемых результатов не принесла. Никто не испытывал заблуждений относительно намерений Извольского «гнуть свою линию». В печати вновь развернулась полемика о решении Балканской проблемы.
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ВНЕСЕННЫЙ РАНЕЕ В ДУМУ законопроект о земельной реформе был подвергнут жесткой критике со стороны оппозиции. Несмотря на убедительную, полную аргументов защиту его положений депутатом «октябристом» Шидлов-ским, товарищем министра внутренних дел Лыкошиным и главноуправляющим землеустройством и землепользованием Кривошеиным против Закона 9 ноября жестко выступили кадет Шингарев, социал-демократ Гегечкори, депутаты «правых» Щечков и Образцов, «трудовик» Петров 3-й. Последний, например, утверждал, что переход земли в личную собственность означает «разгром крестьянской семьи», что «навозные интересы не могут возобладать над требованиями семейной правды».
Товарищ министра внутренних дел Лыкошин решительно отвергал «опасения, что все отцы, как какие-то озверелые существа будут действовать в ущерб своим кровным родным детям», и, «как русский человек», он утверждал: «говорить, будто бы крестьяне, если только дано им будет распоряжение своими наделами, чуть ли не все обратятся в пьяниц и продадут свои наделы за гроши, за косушку водки — это, господа, клевета на русский народ» [89, с. 167]. В конце концов, премьер вынужден был снова выступить в поддержку принципов законопроекта.
5 декабря 1908 года П. А. Столыпин снова выступаетв Государственной Думе по земельному вопросу с речью о земельном законопроекте и землеустройстве крестьян. Любопытно, что в этом своем выступлении он, между прочим, отвергает известный и до сих пор живучий упрек в повсеместном насильственном сломе общины:
«Закон вместе с тем не ломает общины в тех местах, где хлебопашество имеет второстепенное значение, где существуют другие условия, которые делают общину лучшим способом использования земли» [57, с. 176],—говорил председатель правительства.
Защищая далее единоличную крестьянскую собственность от попыток подменить ее семейной собственностью, он справедливо указывает своим оппонентам на то. что «нельзя, с одной стороны, исповедовать, что люди созрели для того, чтобы свободно, без опеки располагать своими духовными силами, чтобы прилагать свободно свой труд к земле так, как они считают это лучшим, а с другой стороны, признавать, что эти самые люди недостаточно надежны для того, чтобы без гнета сочленов своей семьи распоряжаться своим имуществом...» [57, с. 176]
Вникая далее в особенности и различия понятий «личная» и «семейная» собственность, он убеждает членов Государственной Думы в том, что ограничения и стеснения закон должен налагать на землю, а не на ее владельца, иначе «коллективная» семейная воля может разрушить «зрелое, обдуманное и, может быть, долголетнее решение своего отца», «наплодить не одну семейную драму», «парализовать и личную волю, и личную инициативу поселянина» [57, с. 177—178].
Говоря о том, что новые ограничения вряд ли смогут «оградить имущество детей отцов пьяных, расточительных, или женившихся на вторых женах» [57, с. 178], далее он подводит к главной мысли своего выступления:
«Нельзя создавать общий закон ради исключительного уродливого явления, нельзя убивать этим кредитоспособность крестьянина, нельзя лишать его веры в свои силы, надежды на лучшее будущее, нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету...
Но главное, что необходимо, это, когда мы пишем закон для всей страны, иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых (Г. С.).
Господа, нужна вера. Была минута, и минута эта недалека, когда вера в будущее России была поколеблена, когда нарушены были многие понятия, не нарушена была в эту минуту лишь вера Царя в силу русского пахаря и русского крестьянина! Это было время не для колебаний, а для решений.
И вот, в эту тяжелую минуту правительство приняло на себя большую ответственность, проведя в порядке ст. 87 закон 9 ноября 1906 года, оно делало ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и на сильных (Г. С.). Таковых в короткое время оказалось около полумиллиона домохозяев, закрепивших за собой более 320000 десятин земли. Не парализуйте, господа, дальнейшего развития этих людей, и помните, законодательствуя, чтотаких людей, таких сильных людей в России большинство (Г. С.). (Руко-п.аескание центра и отдельные справа.)»,— убеждал депутатов Столыпин, и впоследствии эта позиция премьера и его земельной политики стала называться «ставкой на сильных» [57, с. 178-179].
В этой памятной речи премьер говорит и о том, что противники принципа личной собственности из левого лагеря «идут против принципа разумной и настоящей свободы» [57, с. 179], потому что «кабала общинной и гнет семейной собственности являются для 90 миллионов населения горькой неволей» [57, с. 179]. И делает далее левым совершенно справедливый упрек:
«<...> Нельзя, господа, возвращаться на этот путь, нельзя только на верхах развешивать флаги какой-то мнимой свободы. Необходимо думать и о низах, нельзя уходить от черной работы, нельзя забывать, что мы призваны освободить народ от нищенства, от невежества, от бесправия (Бурные рукоплескания центра, и на, некоторых скамьях справа; голоса слева: а, от виселицы,?)» [57, с. 179].
Вскрывая далее мотивы противостояния левых, он говорил, что крепкий собственник является преградой для развития революционного движения. И в подтверждение П. А. Столыпин процитировал положения последнего съезда социалистов-революционеров. В нем прямо указывалось, что всякий успех правительства в поддержке личной земельной собственности и хуторского хозяйства «наносит серьезный ущерб делу революции... С этой точки зрения современное положение деревни прежде всего требует со стороны партии неуклонной критики частной собственности на землю, чуждой компромиссов со всякими индивидуалистическими тяготениями» [57, с. 179].
Завершение этой речи настолько значительно, что стоит его процитировать без купюр:
«Поэтому сторонники семейной собственности и справа, и слева, по мне, глубоко ошибаются. Нельзя, господа, идти в бой, надевши на всех воинов броню или заговорив всех их от поранений. Нельзя, господа, составлять закон, исключительно имея в виду слабых и немощных. Нет, в мировой борьбе, в соревновании народов почетное место могут занять только те из них, которые достигнут полного напряжения своей материальной и нравственной мощи (Г. С.).
Поэтому все силы и законодатели, и правительство должны быть обращены к тому, чтобы поднять производительные силы единственного источника нашего благосостояния — земли. Применением к ней личного труда, личной собственности, приложением к ней всех, всех решительно народных сил необходимо поднять нашу обнищавшую, нашу слабую, нашу истощенную землю, так как земля — это залог нашей силы в будущем, земля — это Россия (Бурные рукоплескания центра, и на некоторых скамьях справа, иронические восклицания слева.)» [57, с. 180].
Позицию Столыпина активно поддержали некоторые депутаты — лидер крайне правых Марков от Курской губернии, октябрист Голицын от Харьковской губернии, прогрессист Н. Н. Львов от Саратовской губернии, приветствующие закон 9 ноября, который позволит «сдвинуть вместе вопрос об эволюции давно обветшавших и отживших форм землевладения, вырвать, наконец из стоячего болота, названного общиной, многомиллионное крестьянство, погибающее до сих пор в тине общего невежества, некультурности и косности» [20, с. 161].
ЗДЕСЬ СНОВА СТОИТ ОТМЕТИТЬ, что нормальному прохождению земельного законопроекта и воIIи вIIIДумах помимо крайне левых фракций сильно мешали кадеты, которые полагали, что Столыпин перехватил их инициативу. «Столыпин обобрал программу кадетов» — эту во многом спорную мысль можно было услышать от самых разных людей. Это мнение блуждает среди историков до сих пор. Такой не совсем справедливой оценке мы во многом обязаны лидеру кадетов П. Н. Милюкову, питавшему к главе правительства откровенную неприязнь, отзывавшемуся о нем крайне пристрастно и скверно. В подтверждение этого достаточно указать на «Воспоминания» [35] Милюкова, где он полвека спустя, уже признавая «крупность» Столыпина, его «большой темперамент» и «упрямую волю», однако, по-прежнему не щадит покойного реформатора, навешивая на него одиозные ярлыки. Объяснение такой удивительно живучей неприязни Милюкова дает его соратница Тыркова-Вильямс:
«Со Столыпиным Милюков не мог состязаться ни в умении говорить, ни в темпераменте. У Столыпина был природный дар слова. У Милюкова очень большая начитанность и упорство. Это не мешало Милюкову пренебрежительно относиться к своему противнику. Внутри себя он, может быть, понимал силу и даровитость Столыпина, но никогда этого не хотел признавать, пренебрежительно определял Столыпина как рядового губернатора, случайно сделавшего карьеру. Также пренебрежительно, поверхностно расценивал он государственные взгляды Столыпина. Милюков категорически отметал Столыпинский закон о выделении крестьян на хутора. Но кадетская аграрная программа закабаляла мозги. Практически от этого ничего не изменилось. Столыпинская реформа была проведена, но кадеты упустили возможность, не сумели трезво подойти к жизненно важной задаче» [62, с. 374].
Поразительный провал кадетской кампании, недальновидность «мозга нации» отмечает в своих воспоминаниях и князь С. Е. Трубецкой, критиковавший «отвлеченное доктринерство» членов Госдумы, «цвета русской интеллигенции», ведущей Россию к обрыву.
Положение в IIIДуме не лучшим образом охарактеризовал и один из самых пылких ее представителей от кадетов В. А. Маклаков:
«Третья Дума компрометировала и Столыпина и октябристов. Несмотря на внешний успех конституционного строя и связанный с ним расцвет экономической жизни, она вела к возобновлению старой борьбы власти и общества. Это обнаружилось в 4-ой Думе» [33, с. 257].
ПРИМЕЧАТЕЛЬНО, что в этот напряженный период Столыпин не упускает из виду положение национальной печати, проявляя заботу о том, чтобы во главе патриотической прессы становились достойные талантливые публицисты. В середине декабря он снова обращает свой взор на Льва Тихомирова, материальное и общественное положение которого Петр Аркадьевич, невзирая на все препоны, значительно укрепил.
«17 декабря. Был у Столыпина. Он прямо заявил, что очень желал бы, чтобы я, именно я, взял аренду „Московских ведомостей". Я изложил свои условия: 1) полную самостоятельность, никаких обязательств, 2) доверие ко мне власти и доступ к ней для вся-
ких разъяснений недоразумений, 3) обеспечение объявлений какой-либо неустойкой власти, в случае их отнятия, с правом моим отказаться немедленно от аренды и сохранением этой неустойки, 4) сохранение мною службы.
На все это он согласился, заявив, что он ни за что не допустит отнятия объявлений. Я отвечал, что это — он, а другой может и нарочно отнять в виде репрессии, почему обеспечение остается необходимым.
Говорил очень кардинально. Теперь дело пойдет на совещание министров. Кандидаты — Хомяков, Д. А., Герье, Павлов (Ник. Алексеевич), Восторгов. Последнего он не желает допустить, да и вообще никого из них. Затем, когда совещание согласится на ком-либо, его заключение пойдет к государю.
Все это Столыпин хочет покончить к Новому году...»
«Забыл записать: на днях узнал, что началась жестокая борьба между Дедюли-ным и Столыпиным. Дедюлин сделал своим орудием Дубровина и „Русское знамя". Вот оно — „сверхправительственное покровительство"» [58, с. 185].
30 ДЕКАБРЯ 1908 ГОДА премьер-министр дважды выступает вГосударственном Совете с речами о продлении действия временных учреждений и штатов Министерства путей сообщения. Дело касалось противоречий, возникших у правительства с Государственной Думой при обсуждении законопроекта и вопроса о деятельности МПС. Высказавшись в целом против принятого Государственной Думой законопроекта, глава правительства вместе с тем возражал и против безусловного его отклонения, которое могло привести к еще более худшему положению — в силу окончания срока действия прежних регламентирующих положений. Избегая искусственного обострения дела, Столыпин предлагает путь соглашения — «приспособления к промежуточному положению вещей, впредь до окончательного разрешения дела Государственным советом и Государственной думой» [57, с. 183] — т. е. предлагает решить спорный вопрос с помощью согласительной комиссии.
Характерно, что против подхода П. А. Столыпина выступил С. Ю. Витте, чем вынудил премьера вторично взять слово. Из контекста этого повторного выступления, ясно, что упреки оппонента сводились, во-первых, к подозрению в том, что «некоторые господа, сидящие на министерских скамьях, дали бы возможность другим господам, сидящим в разных комиссиях и комитетах, получать какое-то добавочное вознаграждение» [57, с. 183], а во-вторых, к коллегиальности при ведении дел, которая, по мнению Витте, лишь мешала правительству.
Столыпин решительно отверг эту критику, утверждая, что дело не в вознаграждении — «получают его не в качестве добавочного, а получают так же, как и все мы, так же, как и вы, господа, за совершение известной работы» [57, с. 184], дело в том, что иной подход приведет к фактическому упразднению центральных учреждений Ведомства путей сообщения и потому «спешность в этом деле должна быть признана по действительно важным соображениям» [57, с. 185]. Далее он высказался за коллегиальное начало, которое выражается не в «соревновании ведомств», а «в содействии друг другу представителей различных ведомств с целью упорядочения дела» [57, с. 185]. Наилучшим образом сущность возникших противоречий и позицию главы правительства в этом вопросе раскрывают последние фразы его речи:
«<...> Нельзя, господа, мириться с таким положением, когда вопреки обязанности ведомства обслуживать известные общественные группы в их законных потребностях центральная организация перестала бы существовать. Тут наступает момент той forcemajeure{(pp.— форс мажор), при которой правительство должно, считаясь с сущест-
вующими законами, применяться к духу этих законов, дающих возможность и возлагающих обязанность на правительство сохранять необходимые учреждения до замены их другими и не ставить их в положение органа с отсеченными руками.
У нас, у господ, сидящих на министерских скамьях, не только обязанность издавать, как тут было сказано, какие-то указы, у нас есть другая обязанность, обязанность дать возможность обывателям пользоваться благами, которые обеспечиваются центральным управлением и органами управления, теми благами, которыми вправе пользоваться каждый <...>» [57, с. 186—187].