Глава 2 коялович михаил осипович и его воззрения
Михаил Осипович Коялович родился в 1828 г. в местечке Кузница Сокольского уезда Гродненской губернии в семье униатского священника. Это была семья, в которой сохранялись православные духовные ценности и традиции, родной язык, быт и воспоминания. Таких семей, почитавших православие в унии и чувствующих себя в превосходящем католическом окружении чужими на родной земле, было немало. Особенно заметно эта религиозная и национальная пропасть увеличилась после униатского провинциального Замойского собора 1720 г., когда латинизация унии стала необратимой, а православные обряды и православная литература повсеместно подвергались преследованию и уничтожению. Не случайно в конце XVIII в. среди униатов произошел раскол на сторонников “новин” и ревнителей чистоты церковных традиций, который усилил тягу не только православного, но и части униатского населения Речи Посполитой к единоверной России. Эти настроения ярко и выразительно переданы в “Записках” митрополита Иосифа Семашко, бывшего униата, однокашником которого по Главной семинарии при Виленском университете был отец М. Кояловича.
Первоначальное образование будущий историк получил в духовном училище Супрасля, историческом центре православной культуры Белоруссии, находящемся в той местности, где, по словам Кояловича, “народная борьба белорусского элемента с пришлым элементом польским” велась постоянно и никогда не прекращалась. Здесь же в Супрасле будущий историк познакомился с просветительской деятельностью белорусского кружка воспитанников Виленского университета. Это знакомство не только оказало решающее влияние на пробуждение интереса Кояловича к прошлому и настоящему родного края, но и во многом предопределило его судьбу. В 1845 г. Коялович поступает в Виленскую духовную семинарию. Благодаря поддержке своего крестного отца профессора Виленского университета Ю. Ярошевича, автора известного труда “Obraz Litwy…”, Коялович оказался в Вильно в среде белорусской интеллигенции, интересующейся историй и культурой своей родины, обеспокоенной её будущим. Это был круг лиц (к нему принадлежали Сырокомля, Верыго-Даревский, Одынец, Малиновский, Крашевский и др.), группировавшийся вокруг редакции “Куръера Виленского”, редактором которого был в то время А. Киркор.
Однако определяющее влияние на формирование мировоззрения М. Кояловича в стенах семинарии оказал митрополит Литовский Иосиф Семашко, под непосредственным духовным руководством которого Коялович находился все годы своего пребывания в стенах семинарии. Именно тогда окончательно сложилось его понимание задач, стоящих перед интеллигенцией Белоруссии по возрождению православной культуры края и убеждение в том, что это возрождение возможно только через обращение к историческому прошлому родного края. В 1851 г. как лучший выпускник семинарии Коялович на казённый счёт был послан для продолжения учебы в Санкт-Петербургскую Духовную Академию. Завершив образование в 1855 г., он около полугода работал сначала в Рижской, а затем в Санкт-Петербургской Духовной семинариях.
Вторая половина 50-х - 60-е гг. явились временем небывалого в России общественного подъёма. Поражение в Крымской войне, поставило в повестку дня незамедлительность проведения коренных социально-экономических преобразований, способных обеспечить России поступательное развитие и вернуть утраченный ею международный престиж. Главным среди них был крестьянский вопрос. Необходимость скорейшего освобождения крестьян с землёй осознавалась как либерально настроенными верхами бюрократии, так и самим императором. Это не могло не вызвать симпатии к Александру II со стороны Кояловича. видевшего одну из причин бедственного положения белорусских крестьян в их многовековой крепостной зависимости.
Особую актуальность в России этого времени также приобретает и польский вопрос, разрешение которого не могло не беспокоить Кояловича.
Именно в это бурное время начинается педагогическая и научная деятельность Кояловича, ставшая нравственной потребностью всей его жизни. С 1856 г. он связывает свою судьбу с Санкт-Петербургской Духовной Академией, где работает сначала на кафедре сравнительного богословия и русского церковного раскола, а после защиты диссертации становится профессором кафедры Русской церковной и гражданской истории. В 1869 г. после реорганизации Академии Коялович возглавил кафедру Русской гражданской истории, которой и заведовал до конца своих дней.
М.О. Коялович никогда не был сугубо кабинетным ученым. Он живо интересовался современной ему общественно-политической жизнью, почти четверть века деятельно участвовал в работе Славянского общества, был блестящим публицистом, активно выступал в славянофильских изданиях, имел тесную связь со студентами-слушателями, не стеснялся высказывать свои суждения о текущих событиях на академических лекциях.
И не случайно, многочисленные воспоминания коллег и слушателей Кояловича по Санкт-Петербургской Духовной Академии обращают внимание именно на эту сторону его деятельности. Наиболее ярко эта мысль прозвучала в надгробном слове, произнесенным его учеником, студентом Духовной Академии Н. Красовским. “...На... лекциях, - говорил он, - воцарялось живое общение между профессором и учениками, мы с глубоким интересом слушали твои чтения и изумлялись свежести и живой культурой прошлого, отзывчивости твоего ума на все исторические и современные вопросы русской жизни. Нас всегда удивляла и привлекала к тебе живость энергии, непреклонность к достижениям раз намеченной цели и стойкость, непоколебимость и резкая определённость убеждений, которую ты старался разбудить в нас. Всем слушателям известны были твои убеждения, ты не скрывал их, не маскировал красивыми фразами, а всегда на всяком чтении высказывал их резко и прямо, старался и в слушателях своих пробудить и закрепить навсегда ту же глубокую, истинную, живую и деятельную любовь к родине, к исследованию её исторической судьбы, задач и идеалов ее жизни...”.
Преподавательская и научная деятельность Кояловича составили одно неразрывное целое. Причины, побудившие его взяться за перо, хорошо объясняются им самим в “Лекциях по истории Западной Руси”, курсе, прочитанном Кояловичем в Варшавском университете: “Я буду говорить о такой стране, в которой я родился, вырос и из которой вынес задатки настоящей моей деятельности. Всё, что я знаю и думаю об этой стране, я могу назвать моим родным, как потому, что всё это коснётся моей родины, так и потому, что не могло быть усвоено мною ни случайно, ни легко. Следовательно, я не могу относиться равнодушно к моему предмету”.
История горячо любимой им Белоруссии, судьбу которой он не отрывает от общей судьбы России, стала по существу основным и единственным предметом изучения историка, на протяжении всей его жизни.
Еще на последних курсах Академии Коялович определил предмет последующего научного рассмотрения. Им стала история Брестской церковной унии. Выбор темы исследования был не случаен. Сам историк объясняет его не столько “громадностью” предмета, сколько полной его не изученностью при наличии множества источников не введённых в научный оборот.
Для Кояловича церковная уния означала начало государственного и культурного упадка родины, разрыва исторических связей единой Руси, положенного ещё Кревской унией и продолженного политической унией в Люблине. Каждая страница церковной унии давала молодому ученому подтверждение мысли о неминуемой потере самобытности Белоруссии в союзе с католической Польшей и еще более укрепляла его уверенность в необходимости союза с единоверной Москвой. Только единая вера, с точки зрения Кояловича, могла соединить воедино насильственно разделённый русский народ. Обращаясь к этим тяжелейшим этапам белорусской истории, исследователь на конкретном историческом материале пытался решить политические проблемы современного ему общества.
Задуманная ещё на студенческой скамье проблема церковной унии стала смыслом всей последующей жизни историка. Вспоминая свою работу над темой, Коялович в письме к своему другу Я. Онацевичу, сыну известного профессора Виленского университета, писал: “ Вам, вероятно, известно, что студенты академий наших в последнем году своего образования, т.е. в четвёртом, пишут курсовые сочинения на степени. Обращаю ваше внимание на это потому, что избранная мною тема для этого сочинения решила мою участь, кажется, окончательно, навсегда. Писал я, именно, о давно задуманном, близком и родном моему сердцу -- как литовец, писал историю Унии в Литве. Громадность этого предмета, живейший интерес и совершенная не разработка его ни в России, ни в Польше побудили во мне всю энергию к трудам, к какой только я был способен. Ближайшее знакомство с предметом, открытые новые факты и взгляды при помощи богатейших, никем не тронутых источников, хранящихся в Императорской Публичной библиотеке, приводили меня в пафос. Я думал весь этот год только об Унии, дышал ею и грезил о ней во сне. Она стала для меня любимейшим занятием, лучшей пищей ума; и тогда-то я решил окончательно посвятить лучшие годы своей жизни этому труду и для этого во что бы то ни стало остаться служить в Петербурге вблизи ко всем ученым средствам...”.
Уже в 1859 г. Коялович напечатал первый том своей магистерской диссертации “Литовская церковная уния”, а в 1862 г. - второй. В том же году в газете И.С. Аксакова “День” публикуются его “Лекции о западнорусских братствах”. Эта проблематика была совершенно неизвестна русской общественности, и имя Кояловича сразу сделалось известным всем, кого интересовала история Западной Руси. Коялович явился одним из первых историков, который поднял вопросы, связанные с историей Великого княжества Литовского.
Польское национально-освободительное восстание 1863-1864 гг., непосредственно затронувшее Белоруссию, не могло не привлечь внимания Кояловича. Лозунги восставших о возрождении Речи Посполитой в границах 1772 г. требовали, по мнению Кояловича, незамедлительных исторических опровержений. Вопрос о том, с кем быть Белоруссии, с католической Польшей или же с единоверной Россией, встал для историка особенно остро. Ответом на этот вопрос явилась публикация в 1864 г. его “Лекций по истории Западной России” с прилолнению этой цели послужила целая серия публикаций различных документальных материалов по истории России, Польши, Белоруссии и Украины, подготовленных Кояловичем по поручению Археографической комиссии и Академии наук. Это, в первую очередь, изданные в 1865 г. “Документы, объясняющие историю Западной России и ее отношения к Польше” (с переводом на французский язык). В 1867 г. была опубликована “Летопись осады Пскова Стефаном Баторием”, а в 1869 - ”Дневник Люблинского сейма 1569 г.”, с переводом на русский язык.
Работу по публикации источников Коялович продолжил в последующие годы. В частности, с переводом на русский язык в I-м томе Русской исторической библиотеки была издана мемуаристка Смутного времени (1872 г.); в 1874 г. отдельной книгой вышли “Четьи-Минеи” митрополита Макария и подготовлены к печати “Тайные письма иезуитов, бывших в России при Петре Великом”, увидевшие свет уже после кончины автора (1904 г.).
Напряжённая источниковедческая работа Кояловича шла параллельно с интенсивными занятиями по докторской диссертации. В своей исследовательской работе он вновь вернулся к истории Брестской церковной унии. В 1873 г. докторское сочинение Кояловича - “История воссоединения западнорусских униатов старых времён (до 1800 г.)” - было напечатано. Новая работа явилась органичным продолжением предыдущего исследования. Хронологические рамки работы были невелики: они охватывали XVII и XVIII вв. Однако по глубине затронутых проблем, разнообразию источников, вводимых в научный оборот, по степени аргументированности выводов это исследование не утратило своего научного значения и сегодня. Оно является ценнейшим изданием по истории Брестской церковной унии.
Коялович был первым историком, который обратил внимание читателя на эволюцию унии, заключающуюся в ее латинизации. Он убедительно показал роль базилианского ордена в этом процессе, определил значение провинциального собора в Замостье, подчеркнул необратимость вытеснения в униатской церкви православных обрядов католическими.
Первым из отечественных историков Коялович поставил вопрос о кризисе униатской церкви, наступившем вследствие латинизации унии. Этот кризис он связывал и с появлением в среде униатских иерархов стремления к возврату “чистоты” унии. Исследователь убедительно доказал, что процесс возвращения к условиям 1596 года неизбежно приводит к сближению униатской церкви с православной и делает воссоединение двух церквей естественным и закономерным.
Эти наблюдения М.О. Кояловича, связанные с эволюцией церковной унии, не могут быть не замеченными и современными историками, честно исследующими историю Брестской церковной унии. К сожалению, работа Кояловича по истории унии не была доведена им до конца, т.е. до Полоцкого Церковного Собора 1839 г. Однако изучение событий, приведших к Полоцкому Собору, для исследователя было отнюдь не безразлично. Достаточно вспомнить рецензию Кояловича: “Разбор сочинения П.О. Бобровского “Русская греко-униатская церковь в царствование императора Александра I. Историческое исследование по архивным документам и указание, на основании архивных документов, иной постановки всех главных униатских вопросов того времени” (1890 г.). Насколько глубоко было проникновение Кояловича в жизнь униатской церкви первой трети XIX в. свидетельствуют его многочисленные публикации, связанные с 50-летием Полоцкого церковного Собора. Среди них следует назвать “К предстоящему пятидесятилетию воссоединения западнорусских униатов 1839 г.”, а также статьи о митрополите Литовском - Иосифе. По-видимому, мысль о продолжении своей работы над унией, о доведении исследования до Полоцкого церковного собора никогда не покидала историка.
Однако вершиной всего творчества М.О. Кояловича стал его поистине фундаментальный труд - “История русского самосознания...” (1884 г.). Эта монография не только завершила его многолетнюю исследовательскую работу, но и явилась своеобразным итогом эволюции мировоззрения историка.
Белорус по происхождению, Коялович был общерусским писателем и отстаивал единые для всех русских православные идеалы. «История русского самосознания» представляет яркий пример особого национального мышления. Мышления, появляющегося только в уникальной обстановке империи, допускающей любые культурные традиции, но требующей государственного единомыслия. Выходец из-под Гродно, Коялович первым в научной русской литературе широко исследовал историю русского самосознания. Не будучи теоретиком, он не развивает в своем труде философских концепций русского самосознания, а скрупулезно, по деталям выявляет и анализирует исторические памятники и научные сочинения, тематически касающиеся исследуемой им проблемы. «Главнейшая задача, — как писал он, — которую я старался выполнить и которая обозначается самим заглавием книги, могла бы быть поставлена гораздо шире. Можно было бы проследить русские сочинения по всем у нас наукам, не исключая даже естествознания и математики, и показать, какие русские особенности они отражают в себе». Но, считая невозможным поставить перед собою такую титаническую задачу, Коялович оставляет объектом исследования лишь историческую науку. Главное внимание он обращает на связь и преемственность научных школ в изучении русской истории, на «постепенное развитие русского научного сознания по отношению к нашему историческому прошедшему».
Хорошо изученная литература времен Киевской и Московской Руси у Кояловича дается лишь в кратком обзоре, где в нескольких небольших главах анализируются русские первоисточники (летописи, послания, государственные акты, поучения и т. п. литература) и иностранные свидетельства о России.
Особое значение в труде проф. Кояловича имеет изложение периода нового после петровского времени, когда появляются научные исследования по русской истории. Конечно, не он первый начал выявлять в русской науке исторические школы, это делали и до него, но его заслуга состоит в том, что он выработал целостную систему классификации школ русской истории и первым смог изложить историю русской исторической науки.
Выстраивая преемственность исследования русской истории (от трудов Байера, Миллера, Татищева, Ломоносова к работам историков екатерининского времени Шлецеру, кн. Щербатову, Болтину), Коялович выделил важный момент «перехода» в XVIII в. центра изучения русской истории из Академии наук в С.-Петербурге в новый центр — Москву. В частности, это объясняется им переездом туда Миллера и Новикова. Именно из их среды, из среды молодых людей, связанных с Московским университетом и новиковским кружком, вышел затем Н. М. Карамзин.
Появление «Истории государства Российского» разделило русскую историческую науку на две противоположные школы — союзников Карамзина и скептиков. Эти школы, в свою очередь, имели прямое отношение к появлению западничества и славянофильства с их историческими концепциями. Научное противостояние русских национально мыслящих ученых прибалтийским ученым-немцам и школе скептиков, а также влияние на их научные взгляды работ западнославянских историков сформировали уже не только научные школы, а два противоположных взгляда на русскую историю. Западничество (Пыпин, Чичерин, Иконников, Чаадаев и др. публицисты) и славянофильство (К. Аксаков, И. Беляев, Ю. Самарин, В. Лешков) выставили два мировоззрения, две взаимоисключающие шкалы оценок нашего прошлого.
На какое-то время эти споры были отодвинуты на второй план появлением в исторической науке огромного труда С. М. Соловьева «История России» с его родовой теорией быта — работы, ставшей классической.
Последующее развитие изучения русской истории, по Кояловичу, связано с тремя более или менее пересекающимися направлениями исторической науки. Во-первых, с последователями С. М. Соловьева, развивавшими его положения государственной школы. Во-вторых, с петербургской школой К. Н. Бестужева-Рюмина и Е. Е. Замысловского, уделявшей особое внимание изучению первоисточников. А в-третьих, с тесно связанной с археологией группой историков (Д. И. Иловайского, С. Гедеонова и И. Е. Забелина), опровергавших норманнскую теорию происхождения русской княжеской династии.
Как писал в своей рецензии на книгу Кояловича акад. К. Н. Бестужев-Рюмин, автор ставил своей целью «допросить каждое явление (литературное или научное. — М. С.) о том, насколько оно послужило выражению народного самосознания, и с этой точки зрения произносит над ним свой суд».
Будучи непримиримым борцом с «объективизмом» в науке, не веря в его реальную возможность, Коялович считал его вредным. Он открыто заявлял свой постулат как ученого: «Не доверяйте обманчивой объективности, в истории ее меньше всего; в истории почти все субъективно». Выработав многолетними научными занятиями уверенность в неизбежности и положительности для историка субъективного взгляда на исторический процесс, Коялович дал в «Истории русского самосознания» панораму или энциклопедический свод всех на его время существовавших систем и мнений, или, как он их называл, «субъективизмов» понимания русской истории. Проанализировав их все, он «показал, что лучший из них — это так называемый славянофильский субъективизм». «Он лучше других, — утверждал профессор, — и в народном, и в научном смысле, и даже в смысле возможно правильного понимания и усвоения общечеловеческой цивилизации».
Впервые изданная в 1884, книга была широко распространена в среде читающей русской публики. Благодаря своей необычной для того времени страстности, она стала настольной книгой многих выдающихся деятелей России. Так, И. Аксаков писал, что «История русского самосознания» — «это превосходнейший и крайне полезный труд». Л. Тихомиров считал обязательным иметь ее у себя каждому думающему человеку.
С точки зрения Кояловича, белорусы, малоросы и великорусы - один народ - славяне, создавший свое первое государственное объединение под названием Русь. Несмотря на длительный период политического обособления, этот народ сохранил и выработал великую культуру, высшим достижением которой явился литературный русский язык. Коялович полагал, что все эти три ветви русского народа генетически, материально и духовно связаны между собою и составляют в совокупности единую русскую цивилизацию. Однако историк никогда не говорил о единообразии культуры этой цивилизации, подчёркивая наличие в ней существенных региональных различий. Эти различия Коялович видел и в Белоруссии. Он призывал своих учеников выявлять и изучать эти особенности.
Как уже отмечалось, М.О. Коялович никогда не был сугубо кабинетным учёным. Его научная работа, работа историка-исследователя, была тесно связана с публицистической деятельностью и определяла её характер. Публицистике историк отдавался столь же страстно и искренне, как и науке. В своих многочисленных статьях и речах, в бесчисленных письмах к близким и единомышленникам он был проводником одной идеи - единой и неделимой России. Убеждение это возникло вследствие кропотливых научных изысканий и долгих размышлений.
Современная культурная и интеллектуальная жизнь Белоруссии, по мнению М.О. Кояловича, определялась решением тех же самых задач, которые стояли ранее, но осложнённых ныне переплетением “застарелых исторических счетов и отношений, связанных иногда почти нерасторжимым узлом”. Наибольшую опасность для традиционного, народного развития Белоруссии историк видел не только в польском национальном, но и в пропольски ориентированном белорусском шляхетском движении. Именно поэтому, как только культурной победе “православной русской стихии”, переживающей свое Возрождение в XIX в., стала угрожать опасность, Коялович без каких-либо сомнений и колебаний сразу же встал на её защиту. Такую опасность историк увидел в польском восстании 1863 г. Разъяснение его причин и последствий определило политическую направленность публицистики Кояловича 60-70-х гг., а также его участие в изданиях И.С. Аксакова, дружба и сотрудничество с которым продолжалась до конца жизни последнего.
Помимо аксаковских изданий М.О. Коялович печатался в “Церковном Вестнике” и в “Христианском Чтении” (они издавались при Санкт-Петербургской Духовной Академии), в “Журнале Министерства народного просвещения”. Статьи и заметки Кояловича помещались на страницах “Русского Инвалида”, “Гражданина”, “Правды”, “Нового Времени”, “Известий Санкт-Петербургского Славянского Благотворительного Общества” и многих других периодических изданий.
Знакомство с И. Аксаковым сблизило Кояловича и с другими славянофилами: Ю. Самариным, А. Гильфердингом, взгляды которых он разделял, а деятельности сочувствовал.
Со славянофильских позиций Коялович рассматривал не только историю Белоруссии, но и историю России и всего славянства. Исследователь не уставал повторять о единстве исторической и культурной миссии славянства, объединённого кирилло-мефодиевской идеей. Отсюда становятся понятными тревога и боль М. Кояловича, историка и гражданина, за судьбы славянства в целом, разъединённого в то время не только территориально, но и конфессионально. При этом стремление к объединению славян не должно было, по мнению Кояловича, закрывать путь к пониманию своеобразия и особенностей развития отдельных славянских народов. Отсюда он неустанно обращал внимание на исторические, этнографические и культурные отличия родной ему Белоруссии от остального славянского мира.
Убеждения Кояловича, воспитанные в семье, получившие дальнейшее развитие в Виленской семинарии и Санкт-Петербургской Академии, добытые путём скрупулёзных научных исследований, были восприняты и усвоены его учениками. Среди них следует назвать О.В. Щербицкого, основателя “Белорусской библиотеки в Вильно”, члена Археографической комиссии, автора многочисленных работ по церковной истории Белоруссии; Н.П. Жуковича, члена-корреспондента Российской Академии наук, известного своими фундаментальными исследованиями по истории Речи Посполитой; Ю.Ф. Крачковского, председателя Виленской Археографической комиссии, директора Виленской публичной библиотеки и музея, крупного исследователя по этнографии Белоруссии; П.А. Червяковского, историка крестьянства Речи Посполитой; И.Я. Киприановича, исследователя истории народного образования Белоруссии; И.А. Котовича, редактора “Литовских епархиальных ведомостей”, историка церкви; Н.Р. Диковского, редактора “Гродненских епархиальных ведомостей”, председателя Гродненского церконо-археографического комитета, историка православия.
Большое влияние исторические взгляды М.О. Кояловича оказали на мировоззрение А.И. Шавельского, А.Б. Белецкого, Е.Ф. Орловского, А.С. Будиловича, Л.С. Паевского, А.В. Ярушевича, К.Н. Харламповича, Н.И. Теодоровича, Л.М. Солоневича21 и многих других историков, общественно-политических и церковных деятелей.
М.О. Коялович был основателем Православной Исторической Школы, одного из основных направлений российской и белорусской историографии, связанного с изучением церковной истории. Приверженцами этого направления была православная интеллигенция России и Белоруссии, осознавшая своё духовное родство с традиционной православной культурой.
Уроженец Белоруссии, М.О. Коялович жил и работал в сложную эпоху середины и второй половины XIX в., когда православная культура Белоруссии переживала несравненный подъем, объясняющийся ее освобождением от двухвекового угнетения. Не будет преувеличением утверждение, что и сам М. Коялович был по существу феноменом этого Возрождения, который мог возникнуть только на белорусской почве.
Глубокий историк-исследователь и блестящий публицист, М.О. Коялович оказался тем связующим звеном в культуре Белоруссии, которая соединила воедино “век нынешний и век минувший”: Св. Георгия Конисского и Иоанна Григоровича, Е.Ф. Карского и Афанасия Мартоса. Однако было бы неправильно видеть в Кояловиче только деятеля культуры регионального значения. Его жизнь и труды в равной степени принадлежат Белоруссии и России, на благо которых он трудился. Работы М.О. Кояловича являются достоянием всего славянского мира, о великом будущем которого он мечтал.